Возникновение полового вопроса 5 глава

Шокированная непривычно-откровенными сексуальными сценами, литературная критика сплошь и рядом не замечала, что на самом деле хочет сказать автор.

В арцыбашевском "Санине" сексуальность все время переплетается с насилием и смертью. В небольшой по объему книге происходят три самоубийства и одна неудачная попытка самоубийства. Самый секс выглядит грубым и безрадостным: мужчина берет женщину силой, унижает ее, она счастлива пережить это, а потом оба испытывают чувства вины и стыда.

Вот что чувствует профессиональный Дон Жуан и садист ротмистр Зарудин: "И к сладкому томительному чувству сладострастного ожидания тонко и бессознательно стал примешиваться оттенок злорадности, что эта гордая, умная, чистая и начитанная девушка будет лежать под ним, как и всякая другая и он так же будет делать с нею, что захочет, как и со всеми другими. И острая жестокая мысль стала смутно представлять ему вычурно унижающие сладострастные сцены, в которых голое тело, распущенные волосы и умные глаза Лиды сплетались в какую-то дикую вакханалию сладострастной жестокости. Он вдруг ясно увидел ее на полу, услышал свист хлыста, увидел розовую полосу на голом нежном покорном теле и, вздрогнув, пошатнулся от удара крови в голову".

Юный студент Юрий Сварожич - человек другого склада. Но стоит ему остаться наедине с привлекательной женщиной, как "... у него вдруг закружилась голова. Он искоса посмотрел на высокую грудь, едва прикрытую тонкой малороссийской рубашкой, и круглые покатые плечи. Мысль, что в сущности она у него в руках и никто не услышит, была так сильна и неожиданна, что на мгновение у него потемнело в глазах. Но сейчас же он овладел собою, потому что был искренне и непоколебимо убежден, что изнасиловать женщину - отвратительно, а для него, Юрия Сварожича, и совершенно немыслимо", хотя именно этого ему "захотелось больше жизни".

Главный герой романа Санин говорит, что мерзавец - "это человек совершенно искренний и естественный... Он делает то, что для человека совершенно естественно. Он видит вещь, которая ему не принадлежит, но которая хороша, он ее берет; видит прекрасную женщину, которая ему не отдается, он ее возьмет силой или обманом. И это вполне естественно, потому что потребность и понимание наслаждений и есть одна из немногих черт, которыми естественный человек отличается от животного". И он сам так почти и делает.

Женщины у Арцыбашева только млеют, поддаваясь силе. Лида "безвольно и покорно, как раба, отдавалась самым грубым его ласкам". Карсавина любит Юрия, а отдается Санину: "...В ней не было сил и воли опомниться... Она не защищалась, когда он опять стал целовать ее, и почти бессознательно принимала жгучее и новое наслаждение... По временам ей казалось, что она не видит, не слышит и не чувствует ничего, но каждое движение его, всякое насилие над ее покорным телом, она воспринимала необычайно остро, с смешанным чувством унижения и требовательного любопытства.... Тайное телесное любопытство как бы хотело знать, что еще может сделать с ней этот, такой далекий и такой близкий, такой враждебный и такой сильный человек".

Кстати сказать, все женщины в романе невинны, а все мужчины, даже идеалист Сварожич, уже имеют сексуальный опыт.

Эти упрощенные схемы легко поддавались дальнейшему упрощению и пародированию. "Русская порнография, - писал в 1908 г. Корней Чуковский, - не просто порнография, как французская или немецкая, а порнография с идеей. Арцыбашев не просто описывает сладострастные деяния Санина, а и всех призывает к таким сладострастным деяниям.

Люди должны наслаждаться любовью без страха и запрета, - говорит он, и это слово должны - остаток прежних интеллигентских привычек, пережиток прежнего морального кодекса, который на наших глазах исчезает".

Тем не менее это была не порнография! Арцыбашев утверждал не столько гедонизм, сколько право индивида всегда оставаться самим собой и не ставить предела своим желаниям. В душном провинциальном городишке, где развертывается действие "Санина", кроме секса, нечем заняться. Но разве так должно быть всегда? В последней сцене романа Санин покидает город и идет навстречу подымающемуся солнцу, как бы намекая читателю, что его настоящая жизнь - впереди. Этот "новый человек", индивидуалист и циник, не особенно симпатичен, зато силен, и в условиях столыпинской реформы, будущее, возможно, окажется за ним.

Русская культура начала века шла по пути создания высокой эротики и делала это достаточно успешно и оригинально. Издержки и перехлесты этого процесса были неизбежны и закономерны. Однако русское эротическое искусство, в гораздо большей мере, чем западное, было элитарным, верхушечным. В отличие от привычной, "истинно-народной" матерщины, оно воспринималось и правыми, и левыми, как нечто болезненное, декадентское, порожденное кризисом общественной жизни, чуждое русским классическим традициям, аморальное и эстетически отталкивающее. Метафизический русский Эрос не совмещался с Логосом, а индивидуализм приходил в непримиримое противоречие с коллективистической тоской по "соборности".

Вячеслав Иванов недаром называл свой идеал "Эросом невозможного", признавая, что "Дионис в России опасен",, а Бердяев позже увидел в большевистской революции "дионисические оргии темного мужицкого царства", грозящие "превратить Россию со всеми ее ценностями и благами в небытие".

Что же касается собственно эротического искусства, его первые слабые ростки не успели укорениться в общественной жизни и были сметены революционной бурей 1917 года.

Свобода - для чего?

Воистину великолепны великие замыслы: рай на земле, всеобщее братство, перманентная ломка... Вес это было б вполне достижимо, если б не люди. Люди только мешают: путаются под ногами, вечно чего-то хотят. От них одни неприятности. Ганс Магнус Энценсбергер

Как изменилось сексуальное поведение людей и их представления о сексуальности под влиянием Октябрьской революции и были ли эти перемены следствием сознательной политики большевиков или результатом стихийного развития?

Как справедливо заметил еще Фридрих Энгельс, "...в каждом крупном революционном движении вопрос о "свободной любви" выступает на первый план. Для одних это - революционный прогресс, освобождение от старых традиционных уз, переставших быть необходимыми, для других - охотно принимаемое учение, удобно прикрывающее всякого рода свободные и легкие отношения между мужчиной и женщиной".¹ Так было и в послереволюционной России.²

В этом сложном и противоречивом процессе можно выделить 4 главных этапа.

1917-1930: дезорганизация традиционного брачно-семейного уклада; социальная эмансипация женщин; ослабление института брака и основанной на нем сексуальной морали; резкое увеличение числа абортов, рост проституции и венерических заболеваний; нормативная неопределенность и споры относительно сексуальности.

1930-1956: торжество тоталитаризма; курс на укрепление брака и семьи командно-административными методами; установление тотального контроля над личностью; отрицание и подавление сексуальности; ликвидация сексуальной культуры.

1956-1986: смена тоталитаризма авторитаризмом; постепенное расширение сферы индивидуальной свободы; переход от командно-административных методов защиты брака и семьи к морально-административным; переход от прямого отрицания и подавления сексуальности к политике ее регулирования и приручения; попытки медикализации и педагогизации сексуальности.

С 1987 г. по настоящее время: крах советского режима; ослабление государственной власти и всех форм социального и идеологического контроля; секс выходит из подполья; аномия и моральная паника; политизация, вульгаризация, коммерциализация и американизация совковой сексуальности; первые шаги по возрождению сексуальной культуры и новая волна сексофобии.

Как, вероятно, и все прочие политические партии начала XX века, до Октябрьской революции большевики не имели четкой программы в области сексуальной политики. "Половой вопрос" был для них чисто экономическим и социально-политическим и практически сводился к проблеме освобождения женщины и преодоления полового/гендерного неравенства. О сексе говорили вскользь, в связи с более общими вопросами.

Основоположники марксизма не были унылыми ханжами. Маркс подчеркивал, что "любовная страсть... не может быть сконструирована a priori, потому что ее развитие есть действительное развитие, происходящее в чувственном мире и среди действительных индивидуумов"³ Степень исторической индивидуализации отношений мужчины и женщины он считал важнейшим мерилом того, насколько "естественное поведение человека стало человеческим", "в какой мере он сам, в своем индивидуальнейшем бытии является вместе с тем общественным существом".⁴

При всей его социальной и личной нетерпимости, Маркс был способен испытывать и выражать подлинную страсть, о чем свидетельствует, в частности, его письмо к жене:

Кто из моих многочисленных клеветников и злоязычных врагов попрекнул меня когда-нибудь тем, что я гожусь на роль первого любовника в каком-нибудь второразрядном театре? А ведь это так.... Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстает такой, какова она на самом деле - в виде великана; в ней сосредоточиваются вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть. Ведь та разносторонность, которая навязывается нам современным образованием и воспитанием, и тот скептицизм, который заставляет нас подвергать сомнению все субъективные и объективные впечатления, только и существуют для того, чтобы сделать всех нас мелочными, слабыми, брюзжащими и нерешительными. Однако не любовь к фейербаховскому "человеку", к молешотговскому "обмену веществ", к пролетариату, а любовь к любимой, именно к тебе, делает человека снова человеком в полном смысле этого слова.⁵

Однако теоретически эти вопросы мало занимали его, а в личном быту он руководствовался теми самыми принципами буржуазной морали, которые отрицал философски. Когда бедный студент Поль Лафарг в первый раз посватался к его дочери Лауре, Маркс дал ему столь жесткую отповедь, что можно только удивляться, как Лафарг это пережил.

Жизнерадостный холостяк Энгельс был гораздо симпатичнее и терпимее своего властного друга. Его книга "Происхождение семьи, частной собственности и государства" (1884) - неплохой для того времени очерк исторической социологии любви и половой морали, которые он считал производными от отношений собственности. Энгельс язвительно высмеивал "ложную мещанскую стыдливость" немецких социалистов XIX века, читая сочинения которых "можно подумать, что у людей совсем нет половых органов"⁶ Буржуазный брак, основанный на частной собственности и порабощении женщины, он считал исторически преходящим институтом, а о будущем высказывался осторожно:

...То, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, - и точка."⁷

В 1884 году это звучало достаточно радикально. Чего Энгельс категорически не мог понять, - это гомосексуальности. В "Происхождении семьи" древнегреческая педерастия упоминается без морализирующего осуждения, но трактуется как проявление "безразличия" (?!) к полу любимого существа, обусловленного недостаточной индивидуализацией любовных чувств, а в письме Марксу в июне 1869 года Энгельс пошло хихикает по поводу защиты гомосексуальности Карлом Ульрихсом. (В начале XX века лидеры германских социал-демократов Август Бебель и Карл Каутский исправили эту ошибку, подписав составленную Магнусом Хиршфельдом петицию об отмене антигомосексуального законодательства в Германии).

Взгляды Ленина на сексуальность, как и на прочие вопросы, были гораздо примитивнее воззрений Маркса и Энгельса. Ленин нс философ, а политик. Кроме того, это человек жесткого пуританского склада, с множеством неосознанных, в том числе и психосексуальных, комплексов.

Ленин хорошо понимал лицемерие и историческую обреченность викторианской морали:

В эпоху, когда рушатся могущественные государства, когда разрываются старые отношения господства, когда начинает гибнуть целый общественный мир, в эту эпоху чувствования отдельного человека быстро видоизменяются. Подхлестывающая жажда разнообразия и наслаждения легко приобретает безудержную силу. Формы брака и общения полов в буржуазном смысле уже не дают удовлетворения. В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции⁸

Но это "созвучие", по Ленину, очень относительно, поскольку в сексуальной свободе заложена опасность индивидуализма. Принцип "свободы любви" кажется Ленину подозрительным, так как им можно злоупотребить (как будто существует такая свобода, которой злоупотребить нельзя!). Все ленинские высказывания по этому вопросу, часто формально справедливые, имели консервативно-охранительный характер: как бы чего не вышло-.

Впрочем, опасаться действительно было чего. Большевистская революция разрушила или подорвала традиционные нормы и регуляторы сексуального поведения - церковный брак, религиозную мораль, систему мужских и женских социальных ролей, даже самое понятие любви. Она провозгласила, что все теперь начинается заново, на пустом месте. Но заменить старые верования и нормы было нечем. Собственные воззрения большевиков были слишком противоречивы. Как и во многих других вопросах общественной жизни, большевистская философия пола и сексуальности была примитивна, как огурец:

1. все проблемы, которые издавна волновали человечество, порождены частной собственностью и эксплуатацией человека человеком;

2. социалистическая революция может и должна их разрешить, то есть ликвидировать;

3. сделать это можно быстро и радикально, не останавливаясь перед издержками и уповая в первую очередь на силу диктатуры пролетариата;

4. классовые интересы и социальный контроль важнее индивидуальной свободы.

На первых порах несостоятельность этих взглядов была далеко не очевидна. Советское законодательство и социальная политика в вопросах брака и деторождения

в 1920-х годах были самыми смелыми и прогрессивными в мире.⁹ Уже в 1917-18 гг. женщины были полностью уравнены в правах с мужчинами во всех сферах общественной и личной жизни, включая брачно-семейные отношения. Женщины получили право выбирать свою фамилию, местожительство и гражданский статус. Вовлечение в производительный труд должно было гарантировать им экономическую независимость от мужчин. Беременность давала право на оплачиваемый отпуск. Чтобы разгрузить женщин от тяжкого "домашнего рабства", государство стало создавать систему ясель, детских домов и пунктов общественного питания. Расширялось и совершенствовалось медицинское обслуживание матери и ребенка, причем все это было бесплатным.

Эта программа была частью небывало широкого социального эксперимента по преобразованию общества. Все частные вопросы сознательно формулировались не как медицинские или биологические, а как социальные, что позволяло уловить взаимосвязь явлений, ускользавшую от прагматиков. Концентрация власти в руках государства позволяла не просто декларировать замыслы, но и осуществлять их на практике. В стране были прекрасные интеллектуальные традиции дореволюционной социальной медицины, представленные такими блестящими учеными как А. П. Добросяавин, Ф. Ф. Эрисман и Г. В. Хлопин, она была тесно связана с передовыми идейными течениями в Западной Европе, особенно в Германии, а руководил этой работой образованный и смелый нарком здравоохранения Николай Семашко.

Но в условиях экономической разрухи, бедности и бескультурья многие прекрасные начинания были невыполнимы, приходилось откладывать их осуществление на потом. Издержки же, связанные с дезорганизацией брачно-семейных отношений (нежелательные беременности, безотцовщина, проституция, венерические заболевания), были очень велики и вызывали растущую озабоченность. Количество разводов на 1000 населения в 1920-х гг. выросло по сравнению с 1912 г. в 7 раз.¹⁰ Церковный брак свое значение утратил, а гражданский брак многие не принимали всерьез. Некоторые убежденные коммунисты считали этот институт вовсе не нужным. Родители одного из моих друзей, счастливо прожившие вместе долгую жизнь, зарегистрировали свой брак только в середине 1980-х гг., одновременно с женитьбой внука (который с тех пор дважды развелся), да и то лишь по соображениям практического порядка. Но не все фактические браки были такими прочными.

Страдающей стороной при этом бывали, как правило, женщины. Остряки говорили, что в отношениях между полами свобода и равенство дополняются не братством, по классической формуле Великой французской революции, а материнством.¹¹

В этих условиях властям приходилось делать не то, что хотелось бы, а то, что было необходимо.

Одной из таких вынужденных мер была легализация искусственных абортов. Ленин уже в 1913 г., комментируя итоги Двенадцатого Пироговского съезда, поддержал требование "безусловной отмены всех законов, преследующих аборт или за распространение медицинских сочинений о предохранительных мерах и т.п.", видя в этом охрану "азбучных демократических прав гражданина и гражданки"¹²

Хотя теоретически Советская власть с самого начала была настроена пронаталистски, в пользу высокой рождаемости, и делала все возможное для охраны жизни и здоровья матери и ребенка, в 1920 году она первой в Европе узаконила искусственные аборты. В обстановке экономической разрухи реальный выбор был не между абортом и сохранением высокого уровня рождаемости, а между легальным и относительно безопасным и нелегальным и потому крайне опасным абортом. В 1920-х годах в Москве риск умереть от инфекции в результате аборта был в 60-120 раз выше, чем в результате родов.¹³

Социально-медицинские соображения при этом перевесили моральную заботу о сохранении жизни плода, на чем как до, так и после принятия этого указа настаивали акушеры и гинекологи.

Это было рискованное, но, по-видимому, правильное решение. Хотя количество абортов после него резко возросло (по некоторым данным - втрое; в 1924 г., если верить местной статистике акушеров и гинекологов, в

Ленинграде аборты составляли 50, а в одной из московских клиник - 43 процента от общего числа рождений ¹⁴), зато количество внебольничных абортов резко снизилось. То есть поставленная цель была достигнута.

Интересно однако, что в спорах между акушерами-гинекологами и гигиенистами женщина как субъект свободного волеизъявления практически отсутствует. Спор идет главным образом о соотношении ее семейных (материнство) и внесемейных (работница) социальных ролей: что важнее для государства - сохранение здоровья женщины как матери, продолжательницы рода, или как работницы, реализующей себя в общественной жизни. Разумеется, эти ипостаси взаимосвязаны, но обсуждали их практически без участия женщин. "Специалисты" готовы были решать этот вопрос за всех женщин одинаково, не считаясь с тем, что разные женщины могут иметь разные приоритеты. Конечно же, это было безнравственно.

Дезорганизация привычного уклада брачно-семейных отношений, быта и морали вызвала к жизни множество проблем, прямо или косвенно связанных с сексуальностью, а это, в свою очередь, стимулировало многочисленные социальные исследования, посвященные полу и сексуальности, тем более, что такой опыт в России уже был. Особенно много, больше, чем в любой другой стране в те годы, было анкет о сексуальном поведении.¹⁵

И. Гельман (1923) и Г. Баткис (1925) опросили первый свыше полутора тысяч (1214 мужчин и 338 женщин), а второй - свыше 600 (341 мужчина и 270 женщин) московских студентов. В. Клячкин (1925) сделал то же самое среди омского (619 мужчин и 274 женщины), а Д. Ласс (1928) - среди одесского (1801 мужчина и 527 женщин) студенчества. М. Бараш (1925) обследовал подовую жизнь 1450 рабочих Москвы, С. Бурштын (1925) - 4600 военнослужащих и студентов, С. Голосовкер (1925 и 1927) - 550 женщин и свыше 2000 мужчин в Казани, Н. Храпковская и Д. Кончилович (1929) - 3350 рабочих Саратова, З. Гуревич и Ф. Гроссер (1930) - 1500 харьковчан. Этот список можно продолжать долго. Были специальные обследования школьников, проституток, больных венерическими заболеваниями и т. д. Ни один период советской истории не документирован так богато, как 1920-е годы. На первый взгляд, все эти данные свидетельствовали о социальном неблагополучии и сексуальной распущенности.

Среди рабочей и студенческой молодежи были широко распространены добрачные и внебрачные связи. В Петрограде в 1923 г. среди рабочих моложе 18 лет сексуальный опыт уже имели 47 процентов юношей и 67 девушек.¹⁶ По И. Гельману, в 1922 г. краткосрочные связи имели почти 88 процентов мужчин-студентов и свыше половины студенток, причем только 4 процента мужчин объясняли сближение любовью По данным опроса участников молодежной конференции в 1929 г., до 18 лет начали половую жизнь 77,8 процентов мужчин (из них 16 процентов - в 14 лет) и 68 процентов женщин. Комсомольские активисты были и самыми сексуально-активными.¹⁸

По подсчетам Сергея Голода, обобщившего итоги нескольких крупнейших исследований 1920-х гг., добрачные связи имели в среднем от 85 до 95 процентов мужчин и от 48 до 62 процентов женщин. Мужчины в среднем начинали половую жизнь между 16 и 18 годами, а среди тех, кто к моменту опроса уже имел сексуальный опыт, примерно четверть потеряли девственность еще до 16-летия. Женщины начинали половую жизнь позже мужчин, но разница между полами постепенно уменьшалась. В качестве ведущего мотива вступления в связь и начала половой жизни женщины называли "любовь" (49 процентов), "увлечение" (30 процентов) и "любопытство" (20 процентов), мужчины - "половую потребность" (54 процента), "увлечение" (28 процентов) и "любопытство" (19 процентов).

Никого не удивляют и внебрачные связи. По данным Голосовкера, их принципиально оправдывали около половины студенток, а фактически имела каждая третья. Среди опрошенных Барашем рабочих металлистов и машиностроителей половина имела внебрачные связи. Среди опрошенных Гуревичем и Гроссером харьковчан, мужчины объясняют это "разлукой с женой" (38 процентов), "увлечением" (25 процентов), и "неудовлетворенностью семейной жизнью" (14 процентов), а женщины - "разлукой с мужем" (38 процентов), "неудовлетворенностью семейной жизнью" (21 процент) и "неудовлетворенностью половыми отношениями с мужем" (17 процентов).

Экстенсивные половые связи, в сочетании с низкой сексуальной культурой и практическими трудностями в "добывании" противозачаточных средств, которые были дефицитны или слишком дороги, заставляли молодых людей изворачиваться, кто как умел. Одесские студенты, опрошенные Д. Лассом, чаще всего пользовались презервативами (308 ответов), прерванным сношением (265 ответов) и химическими средствами (51 ответ), но это не спасало от нежелательных беременностей и абортов.

В 1926 году в России было легально, в больницах, сделано 102709 искусственных абортов¹⁹ 39 процентов их приходилось на Москву и Ленинград, 30 процентов - на областные и районные центры и 16 процентов - на маленькие города. На селе, где проживали в это время 83 процента всех женщин, делалось только 15 процентов всех абортов. Значит ли это, что в деревне жизнь была проще? Нет. Опрос 1087 крестьянок из 21 деревни Смоленской губернии показал, что хотя почти половина из них пыталась как-то предохраняться (467 практиковали прерванное сношение и 22 - спринцевание), каждой четвертой из них приходилось прибегать к искусственному аборту, который был вторым по распространенности методом контроля рождаемости.

Исследователей, особенно врачей, беспокоил рост венерических заболеваний и проституции. По данным проведенного в 1925 году опроса пациентов 2-го Московского Венерологического диспансера, 45 процентов мужчин и 81 процент женщин о природе и профилактике вензаболеваний вообще ничего не знали²⁰ Причем от 54 до 88 процентов всех заболеваний имели своим источником проституцию, которая в эпоху НЭПа, естественно, была широко распространена.

Теоретически Советская власть была категорически против любых форм проституции. Созданная в 1919г. Межведомственная комиссия по борьбе с проституцией в опубликованных в конце 1921 г. тезисах утверждала:

1. Проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйствования и наемным трудом.

2. Без утверждения коммунистических основ хозяйства и общежития исчезновение проституции неосуществимо. Коммунизм - могила проституции.

3. Борьба с проституцией - это борьба с причинами, ее порождающими, т. е. с капиталом, частной собственностью и делением общества на классы.

4. В Советской рабоче-крестьянской республике проституция представляет собой прямое наследие буржуазно-капиталистического уклада жизни.²¹

При этом, как подчеркивал в 1924 г. ведущий медицинский эксперт по этим вопросам, заведующий венерологической секцией наркомата здравоохранения профессор В. М. Броннер, "основное положение, из которого мы исходим при построении нашей работы, - это то, что борьба с проституцией не должна быть заменена борьбой с проституткой. Проститутки - это только жертвы или определенных социальных условий, или тех мерзавцев, которые втягивают их в это дело".²²

Но как реализовать эти благородные намерения? С переходом к НЭПу проституция не только выросла, но и демократизировалась. Если в 1920 г., по данным С. Я. Голосовкера, услугами проституток пользовались 43 процента рабочих и 41,5 процентов представителей других слоев городского населения, то в 1923 г. эти цифры увеличились до 61 и 50 процентов.²³

В Москве самыми известными злачными местами были Трубная площадь и Цветной бульвар, в Ленинграде - Лиговка и Невский проспект. О том, что проституция была тесна связана с общей социальной дезорганизацией, убедительно свидетельствуют данные о социальном происхождении проституток, собранные С. Вольфсоном: 43 процента проституток составляли крестьянки, 42 процента - выходцы из разоренных революцией "бывших людей", 14 процентов - рабочие.²⁴

Что с этим делать - Советская власть не знала. Сначала, продолжая гуманистические предреволюционные традиции, акцент делался на социальной и иной помощи. Но как только выяснилась неэффективность этой политики, она уступила место административно-бюрократическим и милицейским репрессиям. Если в 1920-х годах эти две линии волнообразно чередовались, то в 1930-х берется курс на принудительное трудовое воспитание в специальных колониях и лагерях. "С 1929г. борьбу с продажной любовью стали вести сугубо административными репрессивными методами. Развернулось плановое уничтожение "продажной любви" как социального зла, несовместимого с социалистическим образом жизни. В то же время государство преследовало и другую цель. Собирая проституток в спецучреждениях и насильно заставляя их работать, оно покрывало потребность в дешевой, почти даровой рабочей силе".²⁵

Переход от политики уничтожения причин проституции к репрессивной политике уничтожения самих проституток принес определенные плоды. Профессиональная проституция ушла в подполье, стала менее видимой и, возможно, менее распространенной. Тем не менее она не исчезла, и власти это прекрасно знали. Оставался единственный способ, тот, к которому прибегали в случае всех других "отрицательных" явлений, будь то межнациональная вражда или политическая апатия, - на проблему просто закрыли глаза, сделав вид, будто её вообще не существует...²⁶

Но вернемся в 1930-е годы. Насколько радикальными были все эти сдвиги, если рассматривать их не вообще, а в конкретном историческом контексте? Прежде всего, как отмечает С. Голод, данные сексологических опросов 1920-х годов свидетельствует скорее о разрушении традиционных норм и ценностей, чем о становлении новых. Принесенная Октябрьской революцией "сексуальная свобода" была "свободой от", а не "свободой для". Люди почувствовали себя освобожденными от некоторых прежних норм и ограничений, но они не знали, что им с этой свободой делать, куда идти. А без этого "негативная" свобода неполна.

Не так уж радикальны были и сдвиги в установках. Как пишет американский историк Шила Фитцпатрик, проанализировавшая данные о сексуальном поведении советского студенчества 1920-х годов, "они свидетельствуют скорее о живучести традиционных сексуальных стандартов, включая мужское господство и осторожное женское целомудрие, чем об освободительной сексуальной революции"²⁷

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: