Возникновение полового вопроса 6 глава

Хотя многие московские и одесские студенты скептически отзывались о семье, браке и любви, доля состоящих в браке мужчин и женщин среди них значительно выше, чем среди дореволюционного студенчества, опрошенного Членовым в 1904 году (правда, надо учесть повышение среднего возраста послереволюционного студенчества и особенности его социального происхождения).

Сексуальная активность молодежи также была значительно меньше, чем рисовала тогдашняя пресса. Среди одесских студентов-мужчин 10 процентов оказались девственниками, еще 10 процентов, хотя и имели в прошлом какой-то сексуальный опыт, в период проведения анкеты, видимо, сексом не занимались, а 50 процентов сказали, что имеют секс "случайно". Раз в неделю и чаще половые сношения имели только 29 процентов опрошенных, что даже несколько меньше числа женатых студентов. Неудивительно, что три четверти опрошенных юношей считают себя сексуально обездоленными и неудовлетворенными, жалуясь, что усиленный труд и плохое питание делают их сексуально бессильными. 41 процент одесских студентов заявили, что страдают от импотенции, "полной" (135 респондентов) или "относительной" (603 ответа). Для сексуальных оргий, красочно расписываемых в художественной литературе эпохи НЭПа, студенческая молодежь не имела ни сил, ни денег, ни времени, ни бытовых условий.

Не по средствам им и проституция. Среди студентов Московского университета, опрошенных Членовым в 1904 году, начали свою сексуальную жизнь с проститутками 42 процента и 36 процентов - с домашней прислугой. Среди московских студентов, опрошенных Гельманом, проститутками были инициированы только 28 процентов, а горничных в их семьях вообще не оказалось; среди молодых омичей, опрошенных Клячкиным, соответствующие цифры составили 20 и 14 процентов, а среди одесситов - 14 и 9 процентов. Первый сексуальный опыт приобретается теперь не с наемными женщинами, а с подругами из своей собственной социальной среды (38,4 процента по данным Баткиса, 26 процентов - по данным Клячкина).

Морально-психологическая раскованность студентов также относительна. Особенно много комплексов, как и в дореволюционные времена, связано с мастурбацией. Большинство одесских и омских студентов испытывают страх и отвращение к ней: "Что касается лично меня, я думаю, что она отрицательно повлияла на мою память, которая заметно ослабела"; "В результате десяти лет ежедневной мастурбации, я чувствую, что превратился из человека в чудовище". От 43 до 49 процентов опрошенных утверждали, что никогда, ни в прошлом, ни в настоящем не мастурбировали. В 1904 году так ответили только 27 процентов. По-видимому, это объясняется прежде всего различиями в социальном происхождении студентов (выходцы из рабоче-крестьянской среды еще не усвоили, что мастурбация "не так страшна, как ее малюют").

Лишь крайне редкие молодые люди готовы признать наличие у себя гомосексуального опыта. Гельман и Клячкин нашли по два таких случая. Ласе - троих. Рабочим и особенно крестьянским парням было гораздо легче признать факт сексуальных контактов с животными - это признали по 8 процентов выходцев из крестьянской среды в вузах Одессы и Омска - чем с мужчинами.

Во всех опросах явно чувствуется двойной стандарт. Если мужчины озабочены вынужденным сексуальным воздержанием, импотенцией и мастурбацией, то женщин гораздо больше беспокоит наличие сексуальных отношений. По сумме четырех студенческих опросов, 55 процентов женщин заявили, что являются девственницами, 37 - что они замужем или были замужем; из незамужних сексуально-активными оказались только 13 процентов. И хотя только треть студенток выходили замуж девственницами, большинство из них потеряли невинность не со случайными партнерами, а с будущими супругами. Какие уж тут "афинские ночи"!

Взгляды молодых людей часто радикальней их поведения. Многие из них скептически отзываются о браке и семье, говорят, что не верят в любовь. Каждый десятый студент высказывается за "свободу любви". Но их собственный жизненный опыт говорит о другом. Например, лишь 44 процента одесских студентов-мужчин сказали, что верят в существование любви, испытали же ее 63 процента!

По мнению Киркпатрик, освободительное влияние революции чувствуется в безоговорочном принятии студентами незарегистрированного брака, развода и аборта. По другим вопросам они скорее консервативны. "В действительности, опросы показывают, что каких бы правил поведения ни придерживались студенты, меньше всего их можно обвинить в сексуальной беззаботности. Многие отвечали на вопросник так, как будто с ними советовались о государственной политике. Мужчины согласны в том, что секс - очень серьезное дело, и создаваемые им проблемы не могут быть решены отдельными индивидами. Правительство должно открыть бесплатные бордели или обязать студенток удовлетворять мужские сексуальные потребности или запретить мужчинам, имеющим детей, оставлять своих жен, или облегчить брак, повысив студенческие стипендии. В любом случае, "половой вопрос в студенческих условиях чрезвычайно сложен и должен решаться в общегосударственном масштабе".²⁸

Короче говоря, при всех материальных трудностях, нормативной анархии и неразберихе первых послереволюционных лет, молодежный человеческий материал был весьма пластичен и чуток к идеологическим подсказкам, которые он был готов претворить в собственную жизнь.

Какую же сексуальную идеологию и политику могли предложить и предложили большевики?

В начале 1920-х годов существовали две главные позиции в этом вопросе.

Первая, либеральная, точка зрения была сформулирована Александрой Коллонтай в нашумевшей статье "Дорогу крылатому Эросу!" (1923):

В годы обостренной гражданской войны и борьбы с разрухой- для любовных "радостей и пыток" не было ни времени, ни избытка душевных сил... Господином положения на время оказался несложный естественный голос природы - биологический инстинкт воспроизводства, влечение двух половых особей. Мужчина и женщина - легко, много легче прежнего, проще прежнего сходились и расходились. Сходились без больших душевных эмоций и расходились без слез и боли.... Проституция, правда, исчезала, но явно увеличивалось свободное, без обоюдных обязательств, общение полов, в котором двигателем являлся оголенный, не прикрашенный любовными переживаниями инстинкт воспроизводства. Факт этот пугал некоторых. Но на самом деле в те годы взаимоотношения полов и не могли складываться иначе... Классу борцов в момент, когда над трудовым человечеством неумолчно звучал призывный колокол революции, нельзя было подпадать под власть крылатого Эроса... Но сейчас картина меняется- Женщина и мужчина сейчас не только "сходятся", не только завязывают скоропроходящую связь для утоления полового инстинкта, как это чаще всего было в годы революции, но и начинают снова переживать "любовные романы", познавая все муки любви, всю окрыленность счастья и взаимного влюбления.²⁹

Как видно из этой пространной цитаты, Коллонтай отнюдь не отрицает серьезности любовных отношений. Напротив, она выступает против "полового фетишизма" и гедонизма, пренебрежительно считая случайные связи периода гражданской войны всего лишь проявлениями недостойного большевика полового инстинкта.

Однако для коммунистических ортодоксов точка зрения Коллонтай была слишком радикальной. Она противоречила как привычному аскетизму старых революционеров, так и соображениям политической целесообразности. Уже в 1923г. с критикой Коллонтай выступили такие влиятельные деятели партии как Полина Виноградская (которая выражала также мнение Надежды Крупской), ректор Коммунистической академии Михаил Лядов, теоретик марксизма Давид Рязанов, нарком просвещения Анатолий Луначарский и Софья Смидович.³⁰" По словам Виноградской, "любовью занимались в свое время паразиты печорины и Онегины, сидя на спинах крепостных мужиков. Излишнее внимание к вопросам пола может ослабить боеспособность пролетарских масс".³¹

Вторую, более жесткую и догматическую позицию занимает Арон Борисович Залкинд (1888-1936), автор популярных книг "Революция и молодежь" (1924), "Половой фетишизм: К пересмотру полового вопроса" (1925) и "Половой вопрос в условиях советской общественности" (1926). Врач-психотерапевт по образованию, сначала активный психоаналитик, а затем - ярый гонитель советского фрейдизма, один из основоположников педологии,³² Залкинд признает наличие у человека биологического полового влечения и вред "половой самозакупорки". Но одновременно он предлагает целиком и полностью подчинить сексуальность классовым интересам пролетариата.

Вот его знаменитые "Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата":³³

Допустима половая жизнь лишь в том ее содержании, которое способствует росту коллективистических чувств, классовой организованности, производственно-творческой, боевой активности-. Так как пролетариат и экономически примыкающие к нему трудовые массы составляют подавляющую часть человечества, революционная целесообразность тем самым является и наилучшей биологической целесообразностью, наибольшим биологическим благом... Вот подход пролетариата к половому вопросу: 1. Не должно быть слишком раннего развития половой жизни в среде пролетариата... 2. Необходимо половое воздержание до брака, а брак лишь в состоянии полной социальной и биологической зрелости (т. е. 20-25 лет)... 3. Половая связь - лишь как конечное завершение глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви. Чисто физическое влечение недопустимо- Половое влечение к классово-враждебному, морально-противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу, к оран-гутангу... 4. Половой акт должен быть лишь конечным звеном в цепи глубоких и сложных переживаний, связывающих в данный момент любящих... 5. Половой акт не должен часто повторяться... 6. Не надо часто менять поповой объект. Поменьше полового разнообразия... 7. Любовь должна быть моногамной, моноандрической (одна жена, один муж)... 8. При всяком половом акте всегда надо помнить о возможности зарождения ребенка - и вообще помнить о потомстве... 9. Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально полового завоевания. Половая жизнь рассматривается классом как социальная, а не как узколичная функция, и поэтому привлекать, побеждать в любовной жизни должны социальные, классовые достоинства, а не специфические физиологически-половые приманки, являющиеся в своем подавляющем большинстве либо пережитком нашего до-культурного развития, либо развившиеся в результате гнилостных воздействий эксплуататорских условий жизни... 10. Не должно быть ревности... 11. Не должно быть половых извращений... 12. Класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая... Отсюда: все те элементы половой жизни, которые вредят созданию здоровой революционной смены, которые грабят классовую энергетику, гноят классовые радости, портят внутриклассовые отношения, должны быть беспощадно отметены из классового обихода, - отметены с тем большей неумолимостью, что половое является привычным, утонченный дипломатом, хитро пролезающим в мельчайшие щели - попущения, слабости, близорукости.

Сегодня это читается как пародия, но в 1924 году это звучало вполне серьезно. И, что самое важное, за исключением вульгарно-социологических "классовых" формулировок, именно эти установки, как будет показано дальше, определяли отношение большевистской партии и советской власти к сексуальности вплоть до самых последних дней этого бесчеловечного режима.

Ленин не читал залкиндовских заповедей, они были опубликованы уже после его смерти, а если бы прочитал - беспощадно высмеял бы их.³⁴ Он не терпел глупостей вульгарного социологизма и подчеркивал, что "отношения между полами не являются просто выражением игры между общественной экономикой и физической потребностью".³⁵ Но по своим внутренним интенциям и акцентам на социальный контроль, взгляды Залкинда были ему гораздо ближе, чем коллонтаевский неуправляемый и отдающий индивидуализмом "крылатый Эрос", не говоря уже о "свободной любви".

Как всякому воспитанному человеку, Ленину претила физиологизация сексуальности и сведение любовных чувств к "удовлетворению половой потребности". В той же знаменитой беседе с Кларой Цеткин он подверг резкой критике распространенное в тогдашней молодежной среде мнение, что при социализме удовлетворить половое влечение будет так же просто, как выпить стакан воды.

Конечно, рассуждал Ленин, "жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и станет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ? Но важнее всего общественная сторона. Питье воды - дело действительно индивидуальное. Но в любви участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь. Здесь кроется общественный интерес, возникает долг по отношению к коллективу".³⁶"

Эти слова совершенно справедливы. Но хотя Ленин против аскетизма и ханжества, его смущает, что "растрата сексуальной энергии" отвлекает молодежь от революционной борьбы:

Революция требует от масс, от личности сосредоточения, напряжения сил. Она не терпит оргиастических состояний, вроде тех, которые обычны для декадентских героев и героинь Д. Аннунцио. Несдержанность в половой жизни буржуазна: она признак разложения. Пролетариат - восходящий класс. Он не нуждается в опьянении, которое бы оглушало иди возбуждало...³⁷

Ленин скептически и даже откровенно враждебно относится к любым теориям, абсолютизирующим значение пола и сексуальности и прежде всего - к фрейдизму, полагая, что все они вытекают из личных потребностей, "из стремления оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь и выпросить терпимость к себе"³⁸

Но откуда общество черпает свои понятия о нормальном и ненормальном и чем плоха сексуальная терпимость? Эти вопросы вождю пролетарской революции в голову не приходили, - всякая терпимость ему была органически чужда.

Упразднив, с одной стороны, Бога, церковный брак и абсолютные нравственные ценности, а с другой стороны, - право личности на индивидуальное самоопределение и любовь, которая может стоять выше всех социальных обязательств, большевизм оказался беспомощным перед лицом этического релятивизма. Отсюда - либо механистическое биологизаторство, либо такое же механическое подчинение личности классово-групповым нормам. И то, и другое отчетливо прослеживается в массовой литературе и публицистике 1920-х годов.³⁹

"Старые гнилые устои семьи и брака рушатся и идут к полному уничтожению с каждым днем. Но нет никаких руководящих начал для создания новых красивых, здоровых отношений. Идет невообразимая вакханалия. Свободная любовь лучшими людьми понимается как свободный разврат", - читаем в одной из статей 1920 года.⁴⁰

В реальной жизни "вакханалия" была, как мы видели, не столь страшной. Иное дело - освобожденная от цензуры художественная литература. Как писала в 1925 г. Лидия Гинзбург, "эротика стала существенней шим фактором литературы прежде всего как фактор неблагополучия".⁴¹

У нас нет любви, а только сексуальные отношения, заявляет героиня нашумевшего романа Пантелеймона Романова "Без черемухи" (1926).

Героиня другой сенсационной книги, "Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь" Сергея Мзлаш-кина (1926) Таня Аристархова к началу повести уже имела 22 любовника, участвует в оргиях, пьет и принимает наркотики, но потом преодолевает вредное влияние НЭПа и обретает моральную чистоту в лоне партии.

В популярном рассказе Коллонтай "Любовь пчел трудовых" (1923) читаем:

Вас удивляет больше всего, что я схожусь с мужчинами, когда они мне просто нравятся, не дожидаясь, когда я в них влюблюсь? Видите ли, чтобы "влюбиться", на это надо иметь досуг, я много читала романов и знаю, сколько берет времени и сил быть влюбленной. А мне некогда. У нас в районе сейчас такая ответственная полоса- Да и вообще, когда был досуг у нас все эти годы? Всегда спешка, всегда мысли полны совсем другим.-⁴²

В советской прозе и поэзии 1920-х годов очень много грубых, примитивных, натуралистических сексуальных сцен и символов. Иначе и не могло быть: писатели, пришедшие в литературу от сохи или от станка, эротических тонкостей не знали, они описывали то, что сами чувствовали и видели в жизни. Партийных интеллигентов это шокировало, но как реагировать на подобные вещи, партия, для которой всякая личная жизнь была табу, попросту не знала.

Что бы молодой человек ни делал, он все равно, по меткому замечанию Ш. Фицпатрик, впадал в "грех мещанства". Если он жил так же, как его родители, то попадал в ловушку "буржуазного брака", а если становился сексуальным революционером, - попадал в тенета буржуазно-богемной безответственности, кабацкой "есенинщины" или "енчменщины" (по имени молодого философа, пропагандиста "свободной любви" Эммануила Енчмена, которого в 1923 году "разоблачил" Бухарин).

Не в силах разрешить эти противоречия, диктатура пролетариата прибегает к испытанному и проверенному средству - цензурным, а затем и политическим репрессиям.

Сексофобия в действии

Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир, который неподвластен партии, а значит, должен быть по возможности уничтожен. Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в поклонение вождю.... Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу. Джордж Орузлл

Принято думать, что большевистский крестовый поход против секса начался в 1930-х годах как часть общего процесса сталинского закручивания гаек и подавления личности. В этом мнении есть доля истины. "Сексуальный термидор" как один из элементов общей социально-политической реакции действительно начинается в 1930-х гг. В 1920-х годах в СССР были и эротическое искусство, и сексологические опросы, и биолого-медицинские исследования пола. Однако все это, и особенно "декадентское" эротическое искусство, которое явно не вписывалось в образ "пролетарской культуры", существовало и развивалось не благодаря партии, а вопреки ей. Просто до поры до времени партия не могла их запретить и вынуждена была ограничиваться полумерами.

Например, 3 июля 1924 года, отмечая распространение среди молодежи фокстрота, шимми и других западных танцев, совместный циркуляр Главлита и Главного комитета по контролю за репертуаром и зрелищами давал им такую оценку: "Будучи порождением западноевропейского ресторана, танцы эти направлены на самые низменные инстинкты. В своей якобы скупости и однообразии движений, они, по существу, представляют из себя "салонную" имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений- В трудовой атмосфере Советской Республики, перестраивающей жизнь и отметающей гнилое мещанское упадничество, танец должен быть иным - бодрым, радостным, светлым".¹

Это были только цветочки. История советской культуры вся, от начала и до конца, состоит из сплошных идеологических кампаний и проработок, в которых сексофобия играла видную роль. Запретам подвергалась не только более или менее прямая, откровенная эротика, но практически все, что было связано с сексуальностью или могло быть истолковано как намек на нее (а что нельзя в этом духе истолковать?)

Вот несколько взятых буквально наугад цитат из записных книжек Ильи Ильфа:²

Выгнали за половое влечение". "Диалог в советской картине. Самое страшное - это любовь "Летишь? Лечу. Далеко? Далеко. В Ташкент? В Ташкент". Это значит, что он ее давно любит, что и она любит его, что они даже поженились, а может быть, у них есть даже дети. Сплошное иносказание".

В фельетоне "Саванарыло" (1932) Илья Ильф и Евгений Петров рассказывают, как редактор, предварительно заперев дверь на ключ, выговаривает художнику за его рекламный плакат:

Редактор... Вот это что, вы мне скажите? Художник. Официантка. Редактор. Нет, вот это! Вот! (Показывает пальцем.) Художник. Кофточка. Редактор (проверяет, хорошо ли закрыта дверь). Вы не виляйте. Вы мне скажите, что под кофточкой? Художник. Грудь. Редактор. Вот видите. Хорошо, что я сразу заметил. Эту грудь надо свести на нет. Художник. Я не понимаю. Почему? Редактор (застенчиво). Велика. Я бы даже сказал - громадна, товарищ, громадна. Художник. Совсем не громадная. Маленькая, классическая грудь. Афродита Анадиомена. Вот и у Каковы "Отдыхающая Венера"... Потом возьмите, наконец, известный немецкий труд профессора Андерфакга "Брусте унд бюсте", где с цифрами в руках доказано, что грудь женщины нашего времени значительно больше античной... А я сделал античную. Редактор. Ну и что из того, что больше? Нельзя отдаваться во власть подобного самотека. Грудь надо организовать. Не забывайте, что плакат будут смотреть женщины и дети. Даже взрослые мужчины. Художник. Как-то вы смешно говорите. Ведь моя официантка одета. И потом, грудь все-таки маленькая. Если перевести на размер ног, это выйдет никак не больше, чем тридцать третий номер. Редактор. Значит, нужен мальчиковый размер, номер двадцать восемь. В общем, бросим дискуссию. Все ясно. Грудь - это неприлично³

Увы, это только кажется гротеском. Я хорошо помню, как в 1950-х годах дирекция Лениздата отказалась печатать в качестве иллюстрации к брошюре по эстетике фотографию Венеры Милосской, объявив ее "порнографией". Дело дошло до секретаря обкома партии по пропаганде, который, в порядке исключения - как правило, ленинградские секретари даже на общем сером фоне отличались дремучестью и нетерпимостью, - оказался достаточно интеллигентным и защитил честь Венеры Милосской. Вряд ли он стал бы это делать, если бы статуя принадлежала советскому скульптору.

В 1936 году, когда "прорабатывали" Дмитрия Шостаковича, одно из обвинений в адрес его оперы "Леди Макбет Мценского уезда" состояло в том, что музыка натуралистически изображает скрип кровати.

Обвинения в эротизме и "нездоровых сексуальных интересах" - здоровых сексуальных интересов у советского человека по определению не было и быть не могло! - использовались едва ли не во всех идеологических кампаниях и "проработках". Главный сталинский идеолог Андрей Жданов в 1946 г. с презрением говорил об Анне Ахматовой: "не то монахиня, не то блудница", а Никиту Хрущева в 19б0-х приводило в ярость обнаженное женское тело на картинах Фалька. Обнаженное мужское тело было еще более невозможным.

Отношение к телу - одна из важнейших ценностных ориентации любой культуры. Тело - не простая физическая, природная данность, а социальный конструкт.

Гротескное тело средневековой народной смеховой культуры, "фигурирующее во всех выражениях неофициальной и фамильярной речи, - это тело оплодотворяющее - оплодотворяемое, рождающее - рожаемое, пожирающее - пожираемое, пьющее, испражняющееся, больное, умирающее; во всех языках существует громадное количество выражений, связанных с такими частями тела, как половые органы, брюхо, рот и нос, - но в то же время чрезвычайно мало таких выражений, где фигурировали бы другие части тела, например, руки, ноги, лицо, глаза и т.п.⁴

Напротив, для телесного канона, появившегося в начале нового времени, характерно совершенно готовое, завершенное, строго отграниченное, замкнутое, показанное извне, несмешаннов и индивидуально-выразительное тело. Все то, что выпирает, вылезает из тела, всякие резкие выпуклости, отростки и ответвления, то есть все то, в чем тело выходит за свои границы и зачинает другое тело, отсекается, устраняется, закрывается, смягчается. Так же закрываются и все отверстия, ведущие в глубины тела... Речевые нормы официальной и литературной речи, определяемые этим каноном, налагают запрет на все, связанное с оплодотворением, беременностью, родами и т. п., то есть именно на все то, что связано с неготовностью и незавершенностью тела и его чисто внутрителесной жизнью. Между фамильярной и официальной, "пристойной" речью в этом отношении проводится чрезвычайно резкая граница".⁵

В традиционной русской культуре водораздел между "духом" и "плотью" и между телесным "верхом" и "низом" был особенно высоким и непроницаемым. Советская власть усугубила эти символические и часто условные запреты массовой бедностью, жестким полицейским единообразием и ханжеским табу слов.

Марксистская идеология подозрительно относилась к таким понятиям как "дух", "душа" и "духовность" - от них попахивало идеализмом и религией. Но если внимательно рассмотреть нормативный канон "советского человека", окажется, что он не только бездуховен, но и бестелесен. Точнее говоря, это бездуховная бестелесность.

Хотя советская философия считались материалистической, образ человека, которым она оперировала, был нематериальным. В двух послевоенных изданиях БСЭ тело представлено двумя статьями "Тело алгебраическое" и "Тело геометрическое", да еще "телесными наказаниями" и "телесными повреждениями". В "Философской энциклопедии" редкие упоминания о "теле", "телесной субстанции" и "телесности" почти все содержатся в историко-философских статьях, посвященных Г1латону, Фоме Аквинскому, Лейбницу и идеалистической философской антропологии. Таким же "бестелесным" является и большой "Философский энциклопедический словарь" (1983). Дело тут, конечно, не в стыдливости. Просто человек, лишенный конкретной индивидуальности и низведенный (философы искренне полагали, что - возвышенный) до своей "социальной сущности", в материальном теле вообще не нуждался, оно ему только мешало.

Не лучше обстояло дело в психологии. Ни в "Кратком психологическом словаре" (1985), ни в исправленном и дополненном словаре "Психология" (1990), ни в учебниках психологии тело, если не считать абстрактных психофизиологических процессов и реакций, вообще не упоминается. Когда в начале 1970-х гг. меня заинтересовала проблема подросткового самосознания, в котором образ тела и внешности занимает одно из центральных мест, я обнаружил, что телом в СССР всерьез занимались только психиатры в связи с нарушениями "схемы тела" при шизофрении. В общем-то, это было вполне логично. Если сексуальностью занимаются сексопатологи, то телом должны заниматься психиатры: нормальный, здоровый человек своего тела не чувствует, не осознает и им не интересуется.

Бестелесность и бессловесность, когда речь заходила о телесных отправлениях, были характерны и для массового обыденного сознания. По старому анекдоту, советскому дипломату в Англии понадобилось в туалет и он спросил о его местонахождении хозяйку дома. "Это очень просто, - ответила леди. - Пройдите по коридору направо, потом налево, там написано "Для джентльменов", но вы не обращайте внимания и заходите". Соль шутки в том, что джентльмен не может задать даме подобный вопрос. Представьте себе мое удивление, когда в мой первый визит в Корнеллский университет молоденькая секретарша, провожая меня из одной аудитории в другую, показала мне на дверь "мужской комнаты" и спросила: "Может быть вам нужно сюда?" Я мгновенно автоматически - и неправдиво - ответил: "Нет, спасибо". А когда мы пришли в другой корпус, молодая женщина-профессор сказала мне: "Извините, я выйду на минутку в туалет". В России такой разговор между людьми разного пола, во всяком случае, представителями старших поколений, показался бы неловким.

Несмотря на изощренную культуру мата, сексуально-эротический словарь среднего россиянина чрезвычайно беден. Когда-то я сугубо конфиденциально - об исследовании подобной темы не могло быть и речи - попросил нескольких бывших воспитанников одного из моих учеников, анонимно написать мне на листочках бумаги слова, которыми они пользуются для обозначения качества сексуальных переживаний и отдельно - для обозначения женских сексуальных реакций. Все эти парни отслужили в армии, некоторые имели отношение к девиантным субкультурам, так что словарный запас у них был. Зачем мне это было нужно, они знали, а их отношения с бывшим учителем были достаточно доверительными. Тем не менее, задание оказалось очень трудным. Ребята страшно стеснялись фиксировать такие неприличные слова на бумаге, а когда стеснительность была преодолена, их сексуально-эротический словарь оказался поразительно бедным.

"Матерный язык", при всем его богатстве, фиксирует только самый поверхностный, физиолого-технический уровень сексуального взаимодействия, но совершенно неадекватен для выражения сложных эмоциональных переживаний. Медико-биологические термины большинству людей неизвестны, и они тоже, в силу своей стерильности, для выражения сложных переживаний не годятся. Тут нужны религиозно-философские или художественные метафоры. Если их нет, - а откуда их взять, если в стране нет эротической культуры? - люди обречены на немоту или на употребление слов, которые заведомо снижают, обедняют и физиологизируют их сексуальные переживания.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: