 |
Четырнадцать убитых в калькутте
|
|
|
|
Самое правильное — поступать неправильно
Улитки ползают по кругу
Коридор был пуст. в торговой редакции горел свет, там не было ни души, дверь стояла настежь.
— Жаль, что мальмю уже здесь, — с сожалением сказал мюнцер, — опять не увидел своей машины. минуточку, давайте послушаем, что творится в мире.
Он рывком открыл дверь. стучали пишущие машинки, из телефонных кабин, теснившихся вдоль одной из стен, доносились приглушенные голоса стенографисток.
— Есть что-нибудь важное? — крикнул мюнцер в этот шум.
— Речь рейхсканцлера, — ответила одна из женщин.
— Так я и знал, — сказал редактор, — этот тип испакостит мне своей болтовней всю первую полосу. полный текст имеется?
— Вторая кабина принимает уже вторую треть.
— Немедленно в машину, а потом ко мне, — приказал мюнцер, закрыл дверь и повел фабиана в помещение политической редакции. снимая пальто, мюнцер указал на письменный стул.
— Полюбуйтесь на этот хлам! бумажная лавина! он порылся в ворохе только что поступивших
Сообщений, точно портной, ножницами обкромсал одни, другие выбросил в корзину, сказав при этом:
— Марш в корзинку!
Затем позвонил, заказал рассыльному в форменной куртке бутылку мозельского, два стакана и сунул ему деньги. в дверях рассыльный столкнулся со взволнованным и запыхавшимся молодым человеком.
— Только что звонил шеф, — едва дыша, проговорил он. — мне пришлось убрать пять строк из передовицы. ввиду последних сообщений они уже устарели. я сейчас прямо из наборного цеха, снял эти пять строк.
— Ну, вы и шельма, — сказал мюнцер. — разрешите вас познакомить. доктор заблудший, у него впереди большое будущее. «заблудший» — это псевдоним. господин фабиан.
|
|
|
Оба пожали друг другу руки.
— Но в колонке-то, — растерянно пробормотал заблудший, — теперь пять свободных строк.
— И что же надо делать в таком из ряда вон выходящем случае? — спросил мюнцер.
— Заполнить пустоту, — отвечал тот. мюнцер кивнул.
— А запаса в наборе не осталось? — он порылся в оттисках. — увы нет. худо дело. — он быстро просмотрел сообщения, только что отложенные в сторону, и покачал головой.
— Может, еще поступит что-нибудь подходящее, — предположил молодой человек.
— Вам бы столпником быть, — сказал мюнцер. — или подследственным заключенным, а не то просто человеком, у которого времени хоть отбавляй. если вам нужна заметка, а ее нет, значит, надо ее состряпать. вот, смотрите! — он сел, быстро, не задумываясь написал на листке бумаги несколько строк и отдал его молодому человеку. — ну, а теперь бегом вниз, заполнитель пустот! если этого мало, возьмите на шпоны.
Заблудший прочел написанное мюнцером, прошептал едва слышно:
— Господи помилуй! — и опустился в шезлонг прямо на ворох шелестящих иностранных газет, как будто ему вдруг стало дурно.
Фабиан заглянул в листок, дрожавший в руке заблудшего, и прочитал: «в калькутте имели место уличные столкновения между магометанами и буддистами. несмотря на немедленное вмешательство полиции, четырнадцать человек убито и двадцать два ранено. спокойствие полностью восстановлено». шаркая домашними туфлями, вошел старик и положил перед мюнцером несколько машинописных страниц.
— Речь канцлера, продолжение, — буркнул он. — окончание дадут минут через десять.
И потащился вон из комнаты. мюнцер подклеил шесть листков, из которых пока состояла речь, один к другому, и они стали похожи на потрепанный транспарант. потом начал править.
— Пошевеливайся, йенни, — сказал он, искоса взглянув на заблудшего.
— Но ведь в калькутте не было никаких беспорядков, — нехотя возразил тот. опустив голову, он растерянно пробормотал: — четырнадцать убитых.
|
|
|
— Не было беспорядков? — возмутился мюнцер. — попробуйте мне это доказать! б калькутте всегда беспорядки. может, прикажете нам сообщить, что в тихом океане опять появился морской змей? и зарубите себе на носу: сообщения, которые нельзя опровергнуть сразу или можно разве что через несколько недель, — соответствуют действительности. а теперь бегите в цех, да поскорее, иначе я велю заматрицировать вас и выпущу как приложение.
Молодой человек ушел.
— И этот юнец хочет стать журналистом, — простонал мюнцер, вздохнул и принялся синим карандашом черкать в речи канцлера. — любительские репортажи, с этим он бы еще справился. но таковых, увы, не бывает.
— Вы, значит, не задумываясь, убили четырнадцать индусов, а два десятка остальных поместили в городскую больницу калькутты? — спросил фабиан.
Мюнцер раздраконивал рейхсканцлера.
— А что мне оставалось? — отвечал он. — впрочем, к чему сокрушаться об этих людях? ведь они живы, все тридцать шесть, и вполне здоровы. поверьте, дорогой мой, то, что мы присочиняем, много лучше того, о чем мы умалчиваем. — с этими словами он вычеркнул полстраницы из речи канцлера. — такого рода сообщения несравненно больше воздействуют на общественое мнение, нежели статьи, а всего действеннее — когда нет ни того, ни другого. впрочем, самое милое дело — отсутствие общественного мнения.
— В таком случае надо прикрыть вашу газету, — заметил фабиан.
— А на что прикажете нам жить? — спросил мюнцер. — и, кроме того, чем мы будем заниматься?
Рассыльный принес вино и стаканы. мюнцер наполнил их.
— Да здравствуют четырнадцать убитых индусов! — провозгласил он, осушая свой стакан. потом вновь принялся за канцлера. — наш достославный глава государства опять такого вздора намолол! — сказал он. — ни дать ни взять школьное сочинение на тему: «вода, в которой плавает, но не тонет будущее германии». в шестом классе он заработал бы тройку. — мюнцер повернулся к фабиану и спросил: — а как мы озаглавим эту смехотворную статью?
— Мне больше хотелось бы узнать, что вы там приписали в конце, — сердито сказал фабиан.
Мюнцер отпил еще вина, подержал его во рту, потом проглотил и ответил:
|
|
|
— Ни словечка! ни единой буквы! у нас есть указание — не наносить правительству ударов в спину. выступая против него, мы вредим себе, а полное молчание идет на пользу правительству.
— Я хочу сделать вам одно предложение, — сказал фабиан, — напишите статью в его защиту.
— О нет! — воскликнул мюнцер. — мы порядочные люди. привет, мальмю!
Появившийся в дверях стройный, элегантный господин кивнул спорившим.
— Вы на него не обижайтесь, — сказал мальмю, редактор торгового отдела, фабиану. — он уже двадцать лет как журналист и сам верит в свою ложь. его совесть погребена под десятью перинами, а на них возлежит господин мюнцер и спит неправедным сном.
Опять вошел старик рассыльный с машинописными страницами. мюнцер подклеил их к транспаранту с речью канцлера и продолжал править.
— Вы осуждаете равнодушие вашего коллеги, — сказал фабиан господину мальмю, — а что вы еще делаете?
Редактор торгового отдела улыбнулся, правда, одними губами.
— Я тоже лгу, — отвечал он, — но я это сознаю. сознаю, что система наша порочна. хозяйство тоже, это и слепому видно. но я преданно служу этой порочной системе. ибо в рамках порочной системы, в распоряжение которой я отдал свой скромный талант, неправильные мерки, естественно, считаются правильными, а правильные, конечно, неправильными. я сторонник железной последовательности, и, кроме того, я…
— …Циник, — бросил мюнцер, не подымая головы. мальмю пожал плечами.
— Я хотел сказать, трус. это гораздо точнее. мой характер недотягивает до моего разума. я искренне об этом сожалею, но уже ничего не могу с собой поделать.
Вошел доктор заблудший и заговорил с мюнцером о том, какие сообщения выбросить из номера и какие вместо них вставить в хронику на основании последней почты. это в самом деле оказались два пожара на чердаках. в женеве было брошено несколько туманных слов по поводу немецкого меньшинства в польше. министр сельского хозяйства посулил крупным ост-эльбским землевладельцам повышение тарифных ставок. следствие по делу директоров городского торгового ведомства приняло совсем неожиданный оборот.
|
|
|
— А как мы озаглавим речь рейхсканцлера? — спросил мюнцер. — думайте, господа! десять пфеннигов за удачный заголовок. ее уже пора сдавать в набор! если матрицы запоздают, у нас опять выйдет скандал с печатником.
Молодой человек думал так напряженно, что у него даже вспотел лоб.
— «Канцлер требует доверия», — предложил он.
— Посредственно, — заметил мюнцер, — возьмите-ка стакан и выпейте глоток вина!
Молодой человек незамедлительно последовал его совету.
— «Германия, или леность сердца», — сказал мальмю.
— Не говорите глупостей! — закричал политический редактор. синим карандашом он вывел крупные буквы заголовка и сказал: — десять пфеннигов мои.
— Что вы там написали? — спросил фабиан. мюнцер нажал на кнопку звонка и патетически
Произнес:
— «Оптимизм — наш долг, — говорит канцлер».
Рассыльный забрал бумаги. редактор торгового отдела, ни слова не говоря, сунул руку в карман и бросил на стол десятипфенниговую монетку. его коллега удивленно поднял глаза.
— Этим я начинаю акцию, которая нам срочно необходима, — заявил мальмю.
— Какую такую акцию?
— Предлагаю вернуть вам деньги за ваше обучение, — сказал мальмю; заблудший сдержанно рассмеялся и ринулся к зазвонившему телефону.
— Абонент хочет кое-что узнать, — немного спустя сказал он и прикрыл рукой микрофон. — они там сидят за своим столиком и спорят, как надо говорить: столяр или столяр.
Мюнцер отобрал у него трубку.
— Минуточку, — сказал он. — мы сейчас дадим вам точный ответ. — затем кивнул заблудшему и прошептал — живо в литературный отдел!
Молодой человек бросился вон из комнаты, тут же вернулся и пожал плечами.
— Я только что узнал: говорить следует столяр. пожалуйста. спокойной ночи. — мюнцер положил трубку на рычаг, покачал головой и сунул в карман монетку мальмю.
Потом они сидели в финном погребке, по соседству. мюнцер попросил одного из наборщиков, по пути домой, занести ему гранки, чтобы еще раз проверить, все ли в порядке. он рассердился из-за нескольких опечаток и порадовался заголовку на первой полосе. к их столику подошел штром, театральный критик.
Пили они исправно. юный заблудший был уже здорово пьян. штром, критик, сравнивал именитых режиссеров с оформителями витрин, современный театр представлялся ему симптомом падения капитализма, а когда кто-нибудь замечал, что сейчас, мол, нет драматургов, штром уверял, что кое-какие все же есть.
— Вы уже на взводе, — сказал мюнцер, едва ворочая языком, и штром залился беспричинным смехом.
Фабиан между тем выслушивал (нельзя сказать, чтобы по доброй воле) разъяснения мальмю касательно краткосрочных займов.
|
|
|
— Во-первых, государство и экономика еще шире откроют доступ иностранному капиталу, — уверял редактор, — во-вторых, достаточно одной трещины, и вся эта лавочка рухнет. если в один прекрасный день из обращения будут изъяты большие суммы, все мы пойдем ко дну — и банки, и города, и концерны, и государство.
— Но в газете вы ничего об этом не пишете, — вставил заблудший.
— Я содействую последовательному проведению любой нелепости. все, что принимает гигантские масштабы, импонирует. даже глупость. — мальмю разглядывал молодого человека. — выйдите-ка отсюда, у вас костюм не в порядке.
Заблудший уронил голову на стол.
— Переходите в спортивную редакцию, — воскликнул мальмю. — этот жанр не будет предъявлять особых требований к вашей нежной душе.
Заблудший встал, пошатываясь, прошел через залу к задней двери и скрылся.
Мюнцер, сидевший на диване, вдруг заплакал.
— Я свинья, — пробормотал он.
— Типично русская атмосфера, — констатировал штром. — алкоголь, самобичевание, слезы взрослых мужчин.
Он растроганно погладил лысину политика.
— Я свинья, — бормотал тот. и упорно стоял на своем.
Мальмю улыбнулся фабиану.
— Государство поддерживает не приносящих ему дохода аграриев. государство поддерживает предприятия тяжелой индустрии. их продукцию оно поставляет за границу по убыточным ценам, в пределах же своей страны продает выше ее стоимости на мировом рынке. сырье обходится дорого, фабрикант сокращает заработную плату рабочим. государство ускоряет снижение покупательной способности трудящихся налогами, которые оно не решается взвалить на имущий класс. капитал и без того миллиардами утекает за границу. разве это не есть последовательность? разве в этом безумии нет своей методы? тут любому авантюристу карты в руки!
— Я свинья, — бормотал мюнцер, ловя слезы выпяченной нижней губой.
— Вы переоцениваете себя, уважаемый, — сказал редактор отдела торговли.
Мюнцер, продолжая плакать, скорчил обиженную физиономию. он был явно оскорблен, что ему мешают быть тем, кем он считал себя, правда, только под мухой.
Мальмю азартно продолжал разъяснять ситуацию.
— Техника ускоряет рост производства и резко сокращает численность рабочих. покупательной способности масс грозит скоротечная чахотка. в америке сжигают хлеб и кофе, иначе они чрезмерно упадут в цене. во франции виноградари жалуются, что урожай слишком обилен. вы только представьте себе! люди в отчаянии от того, что земля хорошо родит! излишки хлеба, а другим жрать нечего! если молния не поразит этот мир, грош цена всем историческим прогнозам.
Мальмю, пошатываясь, встал и постучал по стакану. все на него взглянули.
— Господа, — воскликнул он, — я хочу произнести речь! кто против, прошу встать!
Мюнцер с усилием поднялся.
— Прошу встать и покинуть зал, — крикнул мальмю.
Мюнцер сел. штром рассмеялся. мальмю начал свою речь:
— Если бы то, чем страдает сейчас наш почтеннейший земной шар, относилось к отдельному человеку, мы бы сказали: у него паралич. всем вам, без сомнения, известно, что этот тяжкий недуг, равно как и его последствия, нуждается в радикальнейшем лечении, которое либо спасает, либо убивает больного. а что делают с нашим глобусом? отпаивают его настоем ромашки. все знают, этот напиток полезен, хотя и ничему не помогает. но зато не больно. люди думают: поживем — увидим, а размягчение мозгов между тем зашло уже так далеко, что дальше некуда.
— Да бросьте вы эти отвратительные медицинские сравнения, — взмолился штром, — я их не перевариваю.
— Хорошо, оставим медицинские сравнения, — сказал мальмю. — мы не погибнем ни из-за сверхобычной подлости некоторых наших современников, ни из-за того, что многие из них в общем-то идентичны тем, кто управляет нашим шариком. а погибнем мы от всеобщего душевного комфорта. мы хотим, чтобы все изменилось, но не хотим меняться сами. «какое мне дело до всех этих людей?» — думает каждый, сидя в качалке. а между тем деньги оттуда, где их много, путем различных махинаций, перекочевывают туда, где их мало. спекуляции и процентным начислениям не видно конца, а улучшению не видно начала.
— Я свинья, — пробормотал мюнцер, поднял стакан, поднес его ко рту, но ничего не выпил. так и остался сидеть.
— В кровь проникла отрава! — вскричал мальмю. — а мы полагаем, что достаточно приложить пластырь к воспаленному месту на поверхности земли. разве так можно очистить кровь? нет, нельзя. в один прекрасный день пациенту, сплошь заклеенному пластырем, приходит конец!
Театральный критик отер пот со лба и умоляюще взглянул на оратора.
— Оставим медицинские сравнения! — сказал мальмю. — мы гибнем от лености наших сердец. я экономист, и я объясняю вам: попытки разрешить современный кризис чисто экономическим путем, без предварительного обновления духа — шарлатанство!
— Дух и тело создает по себе, — произнес мюнцер. он осушил свой стакан и громко всхлипнул. ему вдруг уяснились гигантские размеры надвигающегося бедствия. и мальмю, чтобы перекричать коллегу, пришлось еще повысить голос.
— Вы, конечно, скажете, что существуют два массовых движения. эти люди, независимо от того, наступают ли они справа или слева, хотят вылечить болезнь крови, отрубив больному голову топором. разумеется, болезнь крови перестанет существовать, но ведь и больной тоже, а это значит, что лечение было слишком радикальным.
Господин штром, пресытившись картинами болезни, обратился в бегство. из-за углового столика тяжело поднялся какой-то толстяк, попытался повернуть голову к оратору, но шея у него была слишком жирной, и он, глядя в обратную сторону, произнес:
— Вы, часом, не медик? — и опять плюхнулся на стул. тут им вдруг овладела неистовая ярость, он заревел: — деньги нам нужны! деньги! и еще раз деньги!
Мюнцер кивнул, прошептал:
— Монтекукколи тоже был свинья. — и снова заплакал.
Толстяк в углу не мог успокоиться.
— Да это же курам на смех, — ворчал он. — духовное обновление, леность сердца, просто курам на смех. деньги на бочку, и мы выздоровеем. а тогда уж можно и посмеяться вволю.
Женщина, сидевшая напротив него, такая же толстая, спросила:
— А кто же тебе их даст, артур?
— Тебя не спрашивают! — заорал он, снова выйдя из себя. потом вдруг успокоился, поймал проходившего мимо кельнера за фалду и сказал — а теперь принесите студень, к нему уксус и растительное масло.
Мальмю, указывая на толстяка, спросил:
— Ну, разве я не прав? кому охота рисковать головой из-за таких идиотов? но дело не в этом. вранье будет продолжаться. самое правильное — поступать неправильно.
Мюнцер лег на диван, устроился поудобнее и захрапел, хотя еще и не думал спать.
— А все-таки ваша машина моя, — пробурчал он, косясь на мальмю.
Вскоре вернулись штром и заблудший. они шли рука об руку и выглядели так, словно у обоих была желтуха.
— Я не переношу алкоголя, — извиняющимся тоном пояснил заблудший. они сели.
— Жалкое послевоенное поколение, — заметил штром.
Этот театральный критик любые, само собой разумеющиеся и бесспорные истины умудрялся высказывать так, что в его устах они звучали неправдоподобно и всех подстегивали к спору. если бы он, со своим дешевым пафосом, стал утверждать, что дважды два — четыре, фабиан тотчас же усомнился бы в незыблемости таблицы умножения. отвернувшись от штрома, он принялся разглядывать мальмю. тот сидел на стуле очень прямо, глядя в пространство, но когда почувствовал, что за ним наблюдают, встряхнулся, посмотрел на фабиана и сказал:
— Надо, пожалуй, крепче держать себя в руках, от водки котелок плохо варит.
Мюнцер теперь храпел по-настоящему — он спал. фабиан поднялся и подал журналистам руку, редактору отдела торговли — последнему.
— Возможно, вы и правы, — заметил мальмю с печальной улыбкой.
— А я, кажется, хватил лишнего, — сказал фабиан, уже ночью стоя перед своей дверью. он любил ту раннюю стадию опьянения, которая заставляет человека верить, что он чувствует вращение земли.
Деревья и дома еще спокойно стоят на своем месте, фонари еще не обзавелись двойниками, а земля вращается, и наконец-то он это чувствует! но сегодня ему даже это не нравилось. сегодня он как бы шел рядом со своим опьянением, делая вид, что между ними нет ничего общего. до чего же все-таки смешной этот шар, вертится он или нет! ему вспомнился рисунок домье под названием «прогресс». домье изобразил на листе бумаги улиток, ползущих одна за другой. таков темп человеческого развития. но улитки ползли по кругу! и это было хуже всего!
Глава четвертая
|
|
|
