 |
Англия. Четыре года назад
|
|
|
|
АНГЛИЯ
ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД
— Позор. Вы оба. Совершеннейший позор!
— Могу я просто вернуться в свое купе? — умоляет Хизер. Хизер Хитон, с которой я был в трех секундах от того, чтобы потерять девственность, прежде чем ворвалась сестра Бет и поймала нас в купе с руками, засунутыми друг другу в штаны.
Сестра Бет словно тисками сжимает ее предплечье.
— Дорогая девочка, ты никуда не пойдешь. Вы, дети, избалованы сверх всякой меры. Как такое возможно, чтобы целый класс тринадцатилетних детей отправили на лыжную прогулку? Никто из вас не заслуживает такого удовольствия. И ясно, что никому из вас нельзя доверять в том, чтобы вести себя богобоязненно. — Она чопорно качает головой. — Нет, ты виновата в том, что развратила этого мальчика, Хизер. Тебя постигнет та же участь, что и его.
Я оцепенел и чувствовал себя униженно, приводя свои вещи в порядок, запихивая одежду в спортивную сумку, которую взял с собой на лыжную прогулку. Одеваюсь, быстро натягиваю джинсы и толстовку, которые были на мне днем, а затем меня ведут в вагон-ресторан, где сестра Энн-Мари, моя любимая из всех сестер, пьет горячий шоколад и читает газету. Она выглядит ошеломленной, когда поднимает взгляд и видит, что меня и Хизер ведут по проходу в ее направлении.
— О боже. Что такое? Неприятности? — Она откладывает газету с торжественностью, которая концентрирует чувство вины, формирующееся в моей груди.
— Хуже. Блуд. — Сестра Бет произносит это слово с той же серьезностью, с какой можно было бы сказать «массовый геноцид». — Я поймала их в его купе. Ее грудь была обнажена, а его... его... его…
— Не стоит, Бет. Я достаточно хорошо понимаю, спасибо.
Сестра Бет полна решимости нарисовать скандальную картину в полном объеме для другой женщины.
|
|
|
— Семя, — шипит она. — Это было повсюду. Практически бежало по стенам.
Это было не так. Я даже близко не был к тому, чтобы кончить.
— Бет, — вздыхает сестра Энн-Мари, протирая глаза. — Я знаю, что ты вступила в орден, когда был очень молода, но я уверена, что ты кое-что знаешь об основах человеческой анатомии. Он мальчик, а не сломанный садовый шланг. Есть пределы тому, что он может произвести…
— Господи, помилуй, — бормочет сестра Бет, быстро крестясь. Она побледнела, стала цвета пепла. — Думаю, этого достаточно, сестра.
— Да, не могу не согласиться. Я позвоню их родителям. А пока тебе следует закончить обход. Есть еще много других студентов, за которыми нужно присматривать. Одному богу известно, что они затевают.
— Думаешь, что их может быть больше? — Сама мысль об этом, похоже, отталкивает сестру Бет на молекулярном уровне. Она отшатывается на три шага назад, прижимая руку к груди. — Их всех следует держать в изоляции, пока их гормоны не успокоятся. Я не знаю, почему Господь направил меня учить, клянусь, действительно не знаю.
Когда мы возвращаемся в Лондон, погода стоит унылая. Неожиданный сюрприз, бл*дь. Капли дождя стучат по крыше вокзала Сент-Панкреас, барабанный бой такой громкий, когда я выхожу из поезда, что он звучит как раскат грома. Хизер уводит хрупкая блондинка, чьи покрасневшие глаза и фиолетовые ноздри наводят на мысль, что она плакала незадолго до того, как наш поезд подошел к станции. От ее ненавистного взгляда у меня волосы на затылке встают дыбом.
На станции меня никто не встречает. Этого, конечно, следовало ожидать. Мой отец слишком занят, чтобы приехать и забрать своего ненормального, своенравного сына. Я столько раз ездил в академию и обратно в одиночку, что знаю карту лондонского метро как свои пять пальцев. От вокзала «Кингс-Кросс» до Гилфорда. Легко.
|
|
|
Остальная часть моего класса прибыла в Церматт около четырех часов назад. Они уже заселились в свои номера и распаковали чемоданы. Прямо сейчас они соберутся, чтобы пойти и получить свое лыжное снаряжение, чтобы начать свои занятия завтра рано утром.
А меня с позором отправили домой. Не только из лыжной поездки, но и из школы, которую я называю домом с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Мой отец сдерет с меня кожу живьем.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я был дома. Пасха? По-моему, это была Пасха, а сейчас ноябрь. Когда я выхожу из поезда в Гилфорде, Кэлвин ждет меня на платформе с одной из моих старых твидовых охотничьих курток в руке. Он натянуто улыбается, когда видит меня, и протягивает куртку. Хотя я уже надел пальто, а то, которое он принес с собой, не подходит мне с тех пор, как мне исполнилось десять. Он неловко пожимает плечами, обдумывая все это, позволяя своей руке опуститься.
— Мог бы выбрать лучшее время для исключения, приятель, — говорит он, обнимая меня и притягивая в боковое объятие. — Твой отец через три дня уезжает в Штаты. Если бы подождал пару дней, то мог бы вообще его не застать.
— Значит, он бесится?
Кэлвин тихо смеется.
— Полагаю, да, по-своему.
Ему не нужно ничего объяснять. Мой отец — холодный человек, настолько твердо контролирующий свои эмоции, что большинству людей трудно понять, что происходит у него в голове. Но я сын этого человека и специалист по чтению его настроений. Я могу сказать по частичному прищуриванию глаз и малейшему подергиванию уголка его губ, если жгучая ярость пожирает его заживо. Обычно так и бывает. Видите ли, герцог Ловетт третий — человек, охваченный холодным, артистическим гневом, который заморозил продуваемую ветрами, бесплодную пустошь его сердца задолго до моего рождения.
На стоянке Кэлвин бросает мою спортивную сумку на заднее сиденье черного джипа с гербом семьи Ловетт.
— В доме его новый деловой партнер. Какой-то американский военный. Вероятно, тебе следует вести себя как можно лучше, пока он рядом.
Деловые партнеры моего отца обычно такие же чопорные и социально отсталые, как и сам старик. Мне приходится прыгать через обручи и выступать, как танцующая обезьяна, всякий раз, когда у моего отца в доме есть его коллеги.
|
|
|
Сыграй для нас, Дэшил.
Прочти для нас Йейтса [12] .
Объясни разницу между олигархией и демократией.
Да ладно, зачем я трачу все эти деньги на частную школу, если ты не можешь поразить нас всеми знаниями, которые они запихивают в эту хорошенькую головку? Произведи на нас впечатление, мальчик.
Моя мать обычно сидит в своем кресле у окна, кротко улыбаясь, не произнося ни слова — выцветший, размытый призрак женщины, которая выглядит так, словно в любой момент может поддаться какой-то изнурительной болезни. Она не больна. После семнадцати лет брака с моим отцом она так сильно и по-настоящему подавлена, что от нее ничего не осталось.
Сельская местность проносится мимо пассажирского окна джипа в зеленых, коричневых и синих цветах. Я пытаюсь заставить машину притормозить, чтобы отсрочить наше неизбежное прибытие в Ловетт-Хаус, но внедорожник, кажется, движется только быстрее. Не успеваю я опомниться, как мы подъезжаем к чудовищному, внушительному особняку с башенками, гравий хрустит под шинами машины, когда Кэлвин останавливается у подножия каменных ступеней, ведущих к входной двери. Он не пойдет со мной этим путем. Мне придется подниматься по ступенькам одному. Может, сейчас и двадцать первый век, но мой отец — приверженец приличий и традиций. Кэлвин работает в «Ловетт Истейт», поэтому он должен войти в дом через служебный вход с задней стороны. Входная дверь зарезервирована только для семьи и приглашенных гостей.
— Не волнуйся, приятель. У меня есть пара поручений, которые должен выполнить для повара, но я вернусь до обеда и возьму тебя на съемку или что-нибудь в этом роде. Вытащу тебя из дома.
Кэлвин всегда был добр ко мне. Он видит, как я несчастен, когда возвращаюсь из школы, и делает все возможное, чтобы поднять мне настроение. Однако к тому времени, когда он вернется из города, о съемках не будет и речи. Тяжелые облака цвета прессованной стали собираются на горизонте на западе, обещая дождь, а у герцога Ловетта есть пунктик насчет гроз. В плохую погоду никого не пускают на улицу. Даже персонал. Его странное правление усложняет жизнь всем, учитывая, как часто бывает ненастная погода.
|
|
|
Поднявшись по ступенькам и войдя в парадную дверь, мое сердце превращается в сжатый, колотящийся комок мяса в углублении моей груди. Я не хочу быть здесь. Не хочу этим заниматься. Я…
Я останавливаюсь, уставившись на странное существо в фойе.
Длинные черные волосы.
Зеленые глаза.
Розовые, полные губы с ярко выраженным луком купидона,
Нежно раскрасневшиеся, кораллового цвета щеки.
Невероятно красивая.
Ее глаза вспыхивают, когда девочка оборачивается и видит, что я стою в коридоре, за неимением лучшего слова, восхищаясь ею.
— Кто ты такой?
Ох. Американский акцент. Ее голос — холодный, гладкий, точный инструмент, предназначенный для того, чтобы потрошить тринадцатилетних мальчиков в трех словах или, может быть, даже меньше. Ей самой не может быть больше тринадцати, но, по-моему, ей может быть и двадцать один.
— Дэш. — Я застенчиво бросаю слово, не доверяя себе произнести больше одного слога, не испортив каким-то образом свое собственное имя. — А ты?
— Расстроена, — театрально говорит она. Она поворачивается, юбка ее красного платья кружится, когда она откидывает голову назад, глядя на высокий куполообразный потолок в тридцати футах над нашими головами. — Такое чувство, что мы здесь уже целую вечность. Значит, ты его сын? Тот, который трахнул девушку в поезде?
Жар вспыхивает на моих щеках, в долю секунды поднимаясь вверх по шее. Слава богу, я не краснею. Я могу быть смущен сверх всякой меры, и моя кожа остается ровной, бледной. Старые добрые английские гены.
— Я никого не трахал в поезде, — говорю ей.
Девочка перестает кружиться, позволяя рукам упасть по бокам, ее голова опускается так, что наши глаза снова встречаются.
— Облом. На мгновение я была поражена. Я никогда раньше никого не трахала в поезде.
— Ты никогда никого раньше не трахала, и точка.
Чееерт…
Я не видел, чтобы он сидел там — еще одно темноволосое зеленоглазое существо, такое же странное и американское, как и первое. Сидя на мраморной скамье, прислоненной к стене у входа в восточную аллею, мальчик так похож на девочку в красном платье, что я дважды моргаю. По-моему, я никогда раньше не видел, чтобы кто-то сидел на этой скамейке. Честно говоря, я даже забыл, что она там есть. Незнакомец наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.
— Она всегда говорит всякие вещи, чтобы шокировать людей, не так ли, Мерси? Правда в том, что она не смогла заплатить чуваку, чтобы он трахнул ее там, откуда мы родом. Они все слишком боятся, что она откусит им члены.
|
|
|
— Пошел ты, Рэн. Ты — социальный прокаженный, которого никто не хочет трогать. — Девушка говорит это весело, с широкой, восторженной улыбкой на лице. С таким выражением лица оскорбление не кажется таким уж плохим. Однако девочка говорит серьезно. Ее нефритово-зеленые глаза сверкают заостренной злобой, которая может выпотрошить человека с десяти шагов. — Я могу переспать с любым из наших друзей. Твоих друзей, — говорит она, быстро уточняя, — и они никогда не оправятся от этого. Они проведут остаток своей жизни…
— На терапии.
—... желая снова заполучить меня. Я могла бы сломать их просто вот так. — Она щелкает пальцами, хихикая, когда подпрыгивает и садится рядом с мальчиком.
Он ворчит, но позволяет ей прижаться к нему, положив голову ему на плечо. Они выглядят так естественно, ее нога перекинута через его, ее рука обвилась вокруг его затылка, пальцы играют с рукавом его черной футболки. Идеальные. Странно красивые. Странно похожие. Эти двое могли бы позировать художникам для сюжета какой-нибудь иконоборческой живописи — ангелами-херувимами, совершенными во всех отношениях. О том, что они падшие ангелы, можно догадаться только по понимающему, веселому, несколько потускневшему блеску в их почти одинаковых глазах.
Мальчик, Рэн, ухмыляется мне, его полный нубы многозначительно приподнимаются.
— Итак, Дэш. — Кажется, он что-то обдумывает. — Знаешь, наши отцы там обсуждают нас.
— Нас?
— Мы очень разочаровывающие. Остро нуждаемся в дисциплине. По крайней мере, так сказал о тебе твой старик.
Бросаю сумку на полированный мрамор у своих ног, и по спине пробегает холодок. Я боялся этого. Что сказал Кэлвин? Какой-то американский военный тип? Именно так он описал нового делового партнера моего отца. Наконец-то он сорвался. Много раз он угрожал мне военным образованием, но всегда проявлял такое презрение к армейцам, с которыми имел дело в прошлом. Я не думал, что он действительно это сделает.
— Посмотри на его лицо, — говорит девушка, ахая. — Думаю, ты его пугаешь.
— Заткнись, Мерси. С ним все в порядке.
— Нет, он в панике. Посмотри на него. — Она указывает прямо на меня, как будто есть какие-то сомнения относительно того, о ком она говорит.
Рэн склоняет голову набок, щурясь на меня. Через мгновение он, должно быть, решает, что Мерси права. Улыбаясь, он сутулится, тревожа Мерси, когда его спина сползает по стене.
— Не нужно волноваться, чувак. Они не собираются отправлять тебя в «Гитмо».
Мерси надувает губы.
— Вполне может быть. Нью-Гэмпшир — это глухомань.
— Это просто еще одна частная школа. Похоже, ты все об этом знаешь.
— Он отправляет меня учиться в Америку? — Я полагаю, это лучше, чем какой-нибудь ужасный военный лагерь на севере или что-то в этом роде. Но все же. Еще одна дерьмовая частная школа. Опять. Он еще даже не видел меня, а уже нашел способ заставить меня исчезнуть.
— Мы — рукопожатие, которое скрепляет сделку, — говорит Рэн, безумно улыбаясь мне. — Последний росчерк на подписи. Точка в конце предложения. Мы с тобой оба... нас отправляют в Нью-Гэмпшир, чтобы завершить наше образование, пряча от приличного общества. Знаешь, в те далекие времена, когда два заклятых врага подписывали мирный договор, они брали в заложники сыновей друг друга. Или гостей семьи. Без разницы. В качестве залога, чтобы убедиться, что оба мужчины выполнили свою часть сделки, которую они заключили. Эта ситуация очень похожа. Только оба наших родителя слишком ленивы, чтобы на самом деле беспокоиться о том, чтобы взять на себя чужого ребенка. Итак, они отправляют нас на гору, где смогут забыть о нас на следующие четыре года. Что ты об этом думаешь?
Я обрабатываю эту информацию. Однако слово «враг» все еще звенит у меня в голове, как удар колокола. Герцог Ловетт — жесткий человек, очень хорошо разбирающейся в деньгах. Люди поклоняются ему за его сверхъестественную способность превращать один фунт в пятьдесят тысяч в мгновение ока. Вполне логично, что у него были деловые конкуренты или враги, но то, как Рэн сказал «враг», наводит на мысль о какой-то личной вендетте.
— Мы будем в Нью-Гэмпшире? — спрашиваю я.
Рен кивает.
— Ага.
— И какое-то время я его больше не увижу?
— Судя по тому, как они говорили раньше, никто из нас больше не увидит наших семей, пока нам не исполнится двадцать, — стонет Мерси.
Рэн стряхивает ее с плеча.
— Сколько раз повторять, Мерс? Он не прогонит тебя.
— Как будто я пойду в другую школу без тебя. Я должна быть там, где ты, а это значит, что я тоже понесу твое наказание. — Она выглядит почти обиженной, ее глаза сияют очень ярко. Странный мальчик смягчается от ее тона. Когда он поворачивается, чтобы посмотреть на девочку, их лица в профиль настолько похожи (как мужская и женская версии одного и того же животного, отлитые из одной краски), что я понимаю, что они не просто брат и сестра. Они близнецы. Первые близнецы, с которыми я когда-либо сталкивался в реальной жизни.
— Будет весело, чудовище, — говорит Рэн. Мерси, кажется, утешается этим. Ее брат снова обращает свое внимание на меня, выгибая темную бровь. — Ну, что? Что скажешь? Академия Вульф-Холл. Будем ли мы относиться к ней как к тюрьме, какой ее задумали сделать наши отцы? Или возьмем под контроль это место и будем управлять им вместе, как боги?
Удивление пробегает по моим венам. Этот мальчик и я — полярные противоположности. Я уже знаю это по тому, как легко он развалился на этой скамейке, как будто не в состоянии выпрямить спину. Скамья — сплошная каменная плита, неумолимая и узкая. На ней не может быть удобно, и все же он делает вид, что растянулся на самом роскошном шезлонге, который можно купить за деньги. Я никогда не смогу этого сделать. Просто не смогу. Отец избивал меня до синяков за сутулость.
Я думаю о нелепости последних двадцати четырех часов — меня исключили в поезде, на полпути к швейцарскому горнолыжному курорту — и пожимаю плечами, глядя на парня, которого встретил всего пять минут назад.
— Конечно, — говорю я. — Почему, черт возьми, нет? Лучше быть богом, чем заключенным.
|
|
|
