По законам военного времени 5 глава

20 ноября Махно отклонил требование двигаться на Кавказ и предложил провести переговоры для улаживания противоречий между сторонами, усилившихся после нескольких стычек между махновскими и красными подразделениями. Тогда же от секретного сотрудника ЧК махновское командование узнало, что в ближайшее время следует ждать нападения на Гуляй–Поле^[648]. 23 ноября махновцы задержали в Гуляй–Поле 9 агентов красной разведки. Белаш вспоминает: «По чекистской линии из Харькова группа Мартынова (40 человек) была командирована в Гуляйпольский район со специальным заданием — разложить изнутри махновщину, а в случае неудачи — террористическими актами снять отдельных ее руководителей. Среди мартыновцев из Харькова была наша группа человек 10, руководимая анархистом и бывшим адъютантом Чередняка и Шубы, Мирским. Она посылала в штаб секретные сводки, и события предупреждались раньше, чем вполне созревали»^[649]. Махновцы потребовали от Харьковского правительства разъяснений. Ответ властей был вполне доброжелателен: «Заговор, должно быть, является простым недоразумением, тем не менее советская власть для выяснения дела создает комиссию и предлагает штабу армии махновцев послать от себя в эту комиссию двух человек»^[650]. Этот ответ был передан 25 ноября, когда красным стало ясно, что махновцы действительно раскрыли их группу^[651].

24 ноября в руки махновцев попала отпечатанная в преддверии нового поворота большевистской политики листовка «Бей бандитов–махновцев»^[652]. В тот же день Фрунзе издал приказ–ультиматум: «РВС Южного фронта считает задачу Повстанческой армии законченной и предлагает РВС Повстанческой армии немедленно приступить к работе по превращению партизанских повстанческих частей в нормальные воинские соединения Красной армии». Приказ сопровождался перечислением эксцессов во взаимоотношениях между красными и махновцами (в неблагоприятной для последних интерпретации) и оскорбительными выпадами в адрес Махно и частей, принимавших участие в штурме Крыма: «Махно и его штаб, послав для очистки совести против Врангеля ничтожную кучку своих приверженцев, предпочли засесть в каких–то особых видах с остальными бандами во фронтовом тылу»^[653].

Махновцы изо всех сил стремились свести число инцидентов к минимуму. «Так, в с. Малотокмачка, — вспоминает Белаш, — один махновец обезоружил красного командира лишь потому, что понравился «Маузер» и верховая лошадь. Командир 2–го полка Клерфман за это расстрелял его на месте, возвратив лошадь и оружие потерпевшему коммунисту. В Большемихайловке пять махновцев убили начальника снабжения какой–то дивизии, а с ним трех красноармейцев за то, что добровольно не сдали оружие и деньги. Из штаба выехал Щусь и на месте расстрелял виновных махновцев. В Михайлово–Лукашово махновец — комроты отряда Чалого, вернувшегося из Мелитополя для организации пополнения Крымской группы, переманил к себе с 2–мя пулеметами взвод красноармейцев, которые охотно перешли к нему, тем самым обезоружив красную часть. Был скандал, и махновец — комроты за это был расстрелян. Таких случаев было много: и описывать их не стоит труда. Виновники–махновцы расстреливались до последнего (25/ХI) дня»^[654]. На допросе в плену у красных Белаш утверждал: «Что касается массовых случаев нападения, раздевания и даже убийства красноармейцев, то в этом виноваты исключительно местные бандиты и крестьяне»^[655]. Но Фрунзе, не проведя серьезного расследования, обвинял во всех бедах, происходивших в этих местах, именно махновцев. Ему были нужны поводы для выполнения поставленной политическим руководством задачи. По словам Белаша ультиматума Фрунзе в Гуляй–Поле не получали^[656], что вполне естественно — нападение на махновскую столицу было внезапным.

Связь Крымской группы с Гуляй–Полем «оборвалась» за несколько дней до нападения. 20 ноября митинг бойцов вежливо отклонил предложение красного командования двигаться на Кавказ без приказа Махно. 25 ноября Каретников был «вызван в штаб», по дороге арестован и позднее расстрелян. Но с частями Каретникова все оказалось не так просто — они разбросали обступавшие их красные части и вышли к Перекопу. На белых кавалеристы не были похожи, и их пропустили^[657]. «Как было драться с братьями по оружию? — комментирует В. Голованов. — В этом смысле весь план «замкнуть» махновцев в Крыму имел колоссальный изначальный изъян: разгром повстанцев должен был осуществить те самые части, которые вместе с ними сражались против белых»^[658]. Группа вышла было на оперативный простор, но 1 декабря у Тимашевки наткнулись на крупные силы красных, после чего от нее осталось только 700 кавалеристов и 1500 штыков^[659].

В Гуляй–Поле накануне вероломного нападения красных было немало оснований для беспокойства. Днем 26 ноября стало известно об аресте махновского представительства в Харькове (его члены будут расстреляны в 1921 г.). В ночь с 25 на 26 ноября было также арестовано около 350 анархистов, в том числе Волин, Мрачный и зачинщики забастовок в Харькове^[660]. Телефонные переговоры ситуацию не прояснили — власти утверждали, что это какое–то недоразумение. Но Махно сумел привести свои войска в боевую готовность, и начавшаяся поздно вечером атака красных не застала его врасплох. Но основные силы повстанцев ушли на врангелевский фронт, и у Махно под рукой было только 1000 сабель и 2000 штыков.

На Гуляй–Поле с трех сторон наступали части 42–й дивизии и двух кавалерийских бригад (Богучарской и интернациональной). Одна кавбригада вышла в тыл к махновцам. Постреляв по красным частям, наступавшим с юга, махновцы оставили Гуляй–Поле и ушли на восток. С севера в городок вошла кавалерийская интербригада. Ничего не подозревавшие части, наседавшие с юга, атаковали занявших Гуляй–Поле кавалеристов. Начался жаркий бой красных друг с другом, что позволило махновцам выйти из окружения. 7 декабря Махно соединился с кавалерийским отрядом Марченко, прорвавшимся из Крыма. Аршинов вспоминает о состоянии Махно: «Вид разбитой, почти уничтоженной знаменитой конницы сильно потряс его»^[661]. Все нужно было начинать сначала.

А в это время Фрунзе разворачивал против Махно части трех армий (в том числе двух конных). Почти все части Южного фронта обрушились на повстанцев, уничтожая по пути небольшие группы, не успевшие соединиться с Махно^[662].

Но отряд махновцев по пути обрастал потерявшими было связь друг с другом партизанскими частями. Присоединялись и красноармейцы разбитых махновцами частей РККА. В начале декабря у Махно было 2,5 тысячи бойцов. После нескольких неудачных попыток окружить повстанцев, огромная масса красных армий создала вокруг Махно практически сплошную линию фронта, двумя концами упирающуюся в берег Азовского моря. Уже понимая, что дело плохо, Махно «не унимался» и, словно дразня красное командование, у него под носом захватил Бердянск. После этого РККА сомкнула кольцо вокруг окружения в районе Андреевки. 15 декабря красное командование докладывало в Совнарком: «продолжая наше наступление с юга, запада и севера на Андреевку, наши части после боя овладели окраинами этого пункта, махновцы, сжатые со всех сторон, сгруппировались в центре селения и продолжают упорно обороняться»^[663]. Казалось, махновская эпопея подошла к концу.

Однако Фрунзе не учел совершенно уникальных возможностей махновской армии. Н. Ефимов пишет: «Махновец… за время партизанской борьбы, а может быть также в силу своих социальных условий, развил в себе индивидуальные свойства. Махновец всюду чувствует себя самостоятельным. Даже в бою любимый его строй — лава, где предоставляется отдельному бойцу максимум самостоятельности.

Развитие в махновце свойств индивидуального бойца дает возможность ему не терять голову в опасные минуты…»^[664]

Махно мог, объяснив задачу, распустить свою армию на все четыре стороны в полной уверенности, что она соберется в указанном пункте в тылу противника и ударит по нему. К тому же махновская армия была «моторизована» — она почти целиком могла передвигаться на конях и тачанках, развивая скорость до 80 верст в день.

Все это помогло махновцам 16 декабря выйти из приготовленной Фрунзе западни: «Небольшие группы махновцев уже в это время, во время боя обходили наши части и проскальзывали на северо–восток… Махновцы приблизились к деревне, открыли в темноте беспорядочную стрельбу, чем произвели удачную панику среди красноармейских частей и заставили последних разбежаться»^[665]. При этом красноармейская пехота дралась нехотя.

Погрузившись на тачанки, махновцы вышли на оперативный простор, громя встречные красные части, которые и представить себе не могли, что противник сможет вырваться из окружения.

Махновская армия снова разрослась до 10–15 тысяч человек. На сторону повстанцев переходили целые подразделения 2–й конной армии, которой командовал «беспартийный большевик» Ф. Миронов^[666].

Неспособность победить махновцев военным путем толкнула большевиков к наращиванию террора. 2 декабря в четырех махновских уездах был установлен жесточайший режим чрезвычайного положения. Расстрел угрожал всем, кто укрывает махновцев или даже выходит из дома после 10 часов вечера. Ключевые пункты района были заняты сильными красными гарнизонами^[667]. 5 декабря армиям Южного фронта был отдан приказ проводить поголовные обыски, расстреливать не сдавших оружие крестьян, накладывать контрибуции на села, в черте которых производились нападения на красные части^[668]. «Выкорчевывание» махновщины затрагивало и тех, кто перешел на сторону компартии. Так, в конце декабря «революционная тройка» в Пологах арестовала весь ревком и часть его расстреляла на том основании, что члены ревкома служили у Махно в 1918 г. (то есть в период войны с немцами)^[669].

Помимо «официальных» карательных действий, красные части предавались бандитизму (без кавычек), о чем сигнализировала даже милиция: «Настоящим доношу до Вашего сведения, что отдельными батальонами Богучарской бригады, присоединенными к ВЧК, происходит целый бандитизм, грабеж, самовольная замена лошадей у крестьян»^[670].

Чтобы не подвергать излишней опасности односельчан, Махно переходит в декабре Днепр и углубляется в правобережную Украину. Переход на правобережье серьезно ослабил махновцев — здесь их не знали, местность была незнакомой, симпатии крестьянства склонялись на сторону петлюровцев, с которыми у махновцев были прохладные отношения. В то же время против махновцев выдвигались части трех кавдивизий. В районе реки Горный Тикич завязались кровавые бои. Махновцы передвигались так стремительно, что сумели застать врасплох командира одной из дивизий А. Пархоменко — он был убит на месте. Но противостоять натиску превосходящих сил противника на чужой территории махновцы не могли. Понеся большие потери у Горного Тикича, махновцы ушли на север и перешли Днепр у Канева. Затем последовал рейд через Полтавскую и Черниговскую губернии и дальше до Беловодска.

В середине февраля Махно повернул в родные места. Им теперь овладела новая идея — распространять движение вширь, постепенно вовлекая в него все новые и новые земли, создавая повсюду опорные базы. Только так можно было разорвать кольцо красных армий вокруг его армии на колесах. В марте Махно посылает колонны в направлении Дона, Кубани, Воронежской, Саратовской, Харьковской и даже Тамбовской губерний. Даже в Приазовье армия была разделена на несколько групп, чтобы крестьянам было легче снабжать повстанцев. Сам Махно с небольшой мобильной группой в 200 бойцов объезжал многочисленные очаги восстания, уходя от преследовавших его красных отрядов.

Крестьянство более обширной зоны, чем коренной махновский район, привыкало к батьке и все больше поддерживало его. В анонимных опросах, организованных большевистскими «социологами» для выяснения настроений населения, крестьяне писали, что «советская власть построена на угнетении рабочих и крестьян, на форменном обкрадывании крестьян и т.д.»^[671].

Расширение ареала махновского движения в этот период опровергает вывод тех авторов, которые вслед за В. Каневым считают, что «у него уже не было никаких шансов на победу, но он не сдавался и с фантастическим упрямством продолжал борьбу. Это уже была война ради войны»^[672]. Именно в это время власть большевиков «висела на волоске».

 

Третья революция

Разгром белого движения привел к вступлению Российской революции в новую фазу. Теперь исчезла угроза реставрации дореволюционного режима силами белого движения. Крестьяне больше не опасались, что белые отнимут у них землю. Тысячи рабочих теперь не боялись массовых репрессий против участников революции со стороны контрреволюционеров. Исчезновение этой угрозы лишило оснований политику «военного коммунизма», которая формировалась в условиях мобилизации всех сил ради победы в гражданской войне. Но большевики не собирались отказываться от «военного коммунизма», так как считали его прямой дорогой к новому коммунистическому обществу. Режим «военного коммунизма» был сохранен во всей полноте. Социальная напряженность стала стремительно нарастать.

Анархисты и левые эсеры надеялись, что это приведет к «третьей революции» (по аналогии с Февральской и Октябрьской), в ходе которой народ свергнет большевистскую диктатуру. И действительно, в 1920–1921 г.г. разразился острый социально–политический кризис, который знаменовал финал Российской революции.

Почему коммунистическое руководство сохраняло систему социальных отношений, рассчитанную на войну? Потому что она была рассчитана на весь переходный период к мировому коммунизму. Победа над белыми – это еще не мир, это лишь новая передышка. Кругом – кольцо врагов, и нам еще предстоят войны с белополяками, белофиннами, белонемцами и белофранцузами. Но раз так уж вышло, что марксистская партия первой победила в отсталой стране, нужно показать миру пример рациональной организации экономики и общества.

Лидеры большевиков считали, что сохранение в руках государства полного контроля надо всей хозяйственной жизнью и всеми предприятиями страны позволит вести хозяйство по единому плану, продиктованному из партийно–правительственного центра. Первым опытом такого плана стал ГОЭЛРО — Государственный план электрификации России. В соответствии с этим планом промышленность страны должна была быть переведена на электрическую тягу, что позволило бы значительно рационализировать производство, увеличить его мощность и обеспечить возможность управления всем хозяйством из единого центра. Перспектива электрического перевооружения производства, строительства мощных электростанций вдохновляла миллионы людей. Ленин придавал этому плану огромное значение и даже заявил, что «коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Это значило, что лидер большевиков считал: электрификация обеспечит материально–техническую базу коммунизма так же, как установленный большевиками режим обеспечит социально–политическую опору новым коммунистическим отношениям. Крестьянское хозяйство тоже предстояло перестроить по промышленному образцу – съезд принимает решение о вовлечении крестьянских хозяйств в плановую систему, то есть о государственном управлении крестьянской экономикой.

В условиях разорения станы войной и большевистской политикой картина электрифицированного производства казалась фантастической. Встречавшийся с Лениным в это время выдающийся английский писатель–фантаст Герберт Уэллс назвал его великим мечтателем. Англичанин не понимал, где Ленин найдет средства на строительство десятков электростанций. Но Ленин и партия большевиков считали, что они могут мобилизовать массы рабочих и крестьян на строительство новых предприятий так же, как до этого на войну. Средства на строительство должно было снова дать разоренное войной и поборами крестьянство страны. Характерно, что на съезде советов Ленин признал, что большевики чувствуют себя должниками перед крестьянами, но долг вернут не сейчас, а когда восстановят промышленность. Но по плану большевиков восстановление и модернизация промышленности должны были происходить одновременно с ликвидацией крестьянства как класса, превращения его в слой сельских рабочих, управляемых государством. Это напоминало обещание вернуть долг кредитору, которого собираешься убить.

Но сразу же после разгрома Врангеля этот стройный план стал давать сбои. Если в середине и даже осенью 1920 г. поставки продовольствия в города шли бодро, то в декабре они стали стремительно падать, и перед столицами встала угроза голода. Крестьяне таким образом напомнили коммунистическим правителям, что деревня оказалась перед угрозой голодной смерти, и не видит оснований далее снабжать «Коммунию». А раз коммунисты изымают хлеб насильственно, то селяне стали активнее поддерживать повстанчество. После поражения белых оно разлилось еще сильнее, чем в 1919 г.

И среди рабочих росло недовольство политикой большевиков, которые довели города страны до голодного состояния. В этих условиях в партии большевиков обострились внутренние разногласия по поводу путей дальнейшего развития страны. Противоречия в правящей партии приняли форму дискуссии о профсоюзах.

Лидеры большевиков полагали, что грандиозные задачи строительства коммунизма требуют еще жестче организовать рабочий класс. Основной организацией рабочих были профсоюзы, и поэтому именно профсоюзы оказались в центре дискуссии в партии большевиков после гражданской войны.

Дискуссия началась с того, что Троцкий предложил «перетряхнуть» профсоюзное руководство, после чего сделать профсоюзные структуры государственными органами. Это вызвало протесты профсоюзных лидеров во главе с Михаилом Томским.

Если Троцкий выступал за усиление диктаторских механизмов, за превращение профсоюзов в рычаг управления рабочими, то рабочая оппозиция во главе с Александром Шляпниковым и Александрой Коллонтай в соответствии с программой партии предлагали передать власть съездам производителей (фактически — профсоюзам), отказавшись от диктата Совнаркома, ЦК и карательных органов. Идея передачи значительной власти профсоюзам и советам выдвигалась и группой «Демократического социализма» («децистами») во главе с Тимофеем Сапроновым. Однако между децистами и рабочей оппозицией существовали острые противоречия. Дело в том, что децисты отстаивали позиции региональных партийных кланов, против которых на местах боролись рабочие оппозиционеры, выступавшие за передачу партийных постов от бюрократии рабочим.

«Рабочая оппозиция» считала необходимым ускорить провозглашенное большевиками «отмирание» государства. Поэтому их противники обвиняли этих оппозиционеров в анархо–синдикалистском «уклоне» от общей партийной линии. Но эта линия еще не была выработана. Теоретик партии Николай Бухарин предложил компромиссную позицию между предложениями Троцкого, «рабочей оппозиции» и «децистов». Бухарин обратил внимание на то, что все фракции партии выступают за включение рабочих организаций в структуру государства, которое после этого на деле может стать рабочим государством. Управление предприятиями в этих условиях должно было перейти в руки демократизированных профсоюзных организаций, по существу — самоуправляющихся рабочих коллективов. Это тоже был существенный шаг к идеям анархизма. Но для этого необходимо восстановить демократию в профсоюзах (а значит и в «опрофсоюзенном» государстве). Троцкий согласился с аргументами Бухарина и признал, что рабочие путем перевыборов могут «перетряхнуть» профсоюзное руководство, очистив его от бюрократии. Таким образом, ведущие теоретики партии готовы были предложить создание новой социально–политической системы, основанной на демократии снизу доверху, от самоуправления на предприятиях до государства в целом. Но эта демократия должна была касаться только рабочего класса, и пока обходила стороной «мелкую буржуазию», то есть крестьянство.

Против этих взглядов резко выступили Ленин и Зиновьев. Они считали, что такие резкие перемены могут разрушить аппарат управления, что особенно опасно в условиях разраставшегося в стране социально–политического кризиса. Ленин полагал, что нельзя доверять власть массам рабочих, тесно связанным с крестьянством, которое Ленин считал частью буржуазии (мелкой буржуазией). Строительство мощной промышленности, планировавшееся коммунистами, должно было управляться из единого центра партийно–правительственной бюрократией, а не рабочими коллективами. Поэтому Ленин настаивал на том, что существующая авторитарная система власти должна быть сохранена, профсоюзы должны существовать отдельно от государства, но полностью подчиняться партии, быть ее «приводным ремнем» к рабочим массам, фракции в партии должны быть запрещены, единство партии восстановлено. В то же время Ленин был готов пойти на уступки крестьянству, которое почти прекратило поставки продовольствия.

Разрешить противоречия в партии должен был Х съезд РКП(б). Этот же съезд должен был определить политику в отношении крестьянства. И крестьянство активно «давило» на партию. Восстания ширились. Почти вся Тамбовская губерния, кроме городов, контролировалась повстанцами. Армия «антоновцев», как называли их большевики, была хорошо организована и насчитывала до 40 тысяч постоянных бойцов (не считая ополчений). Жестокость властей в отношении населения принесла свои горькие плоды – повстанцы расправлялись с носителями власти подчас очень жестоко. Красный террор вызвал ответный стихийный террор, хотя и меньший по масштабам.

На Дону росли отряды Маслакова, на сторону которого переходили полки 1 конной армии. О Маслакове сочувственно высказался прославленный командующий 2 конной армии, после чего был арестован и расстрелян. Армия Маслакова достигла 5000 бойцов, и в ВЧК обсуждали опасность соединения маслаковцев с махновцами.

Махно после тяжелой для него зимы готовилось к наступлению на Харьков. На Правобережной Украине действовали сторонники Петлюры и Савинкова. Продолжалась гражданская война на Северном Кавказе, в Туркестане и на Дальнем Востоке. 31 января 1921 г. вспыхнуло крестьянское восстание в Западной Сибири. Оно быстро охватило огромную территорию и ряд городов – Ишим, Петропавловск, Тобольск и др. Несмотря на то, что в руководстве восстания преобладали эсеры, оно развивалось под лозунгами «Советы без коммунистов!». Повстанцы во главе с эсером В. Родиным взяли Сургут, атаковали Курган, блокировали железнодорожное сообщение по Транссибу.

17 января снова восстал «роговский» район в Сибири. И. Новоселов захватил Сорокино, разоружив здесь кавполк. Восстание охватило юг Алтая. Теперь под черный флаг Новоселова встало 5–10 тыс. человек. Крестьяне «распробовали» власть коммунистов.

Анархист Новоселов поддержал программу эсеровского Крестьянского союза – сначала общий фронт против большевиков, а потом будем бороться за анархию. В условиях всенародного антикоммунистического восстания, когда большевики стали главным злом, Новоселов был готов вступать в тактические союзы даже с остатками белогвардейцев, тоже партизанившими в этих местах. Это, конечно, не значит, что новоселовцы перестали быть левым движением (как считает, например, А.А. Штырбул^[673]) – в крестьянском фронте, действовавшем против большевиков, преобладали левые идеи советской власти и социализации земли. Остатки белых, примкнув к Крестьянской войне, объективно действовали в интересах этих левых сил и идей. Так, отряды офицеров Астафьева и Орлова вынуждены были поддержать лозунг «Советы без коммунистов», с которым теперь сражался Новоселов. При этом он следил, чтобы примкнувшие к его армии офицеры не расправлялись над рядовыми красноармейцами и бывшими товарищами по антиколчаковской борьбе. Ситуация была такова, что против большевиков объединились все от «порозовевших» экс–белых до принявших более умеренную советскую программу анархистов.

И везде народ требовал ликвидации режима, впоследствии известного как «военный коммунизм», причем ликвидации вместе с однопартийной диктатурой большевиков. Требования прекращения продразверстки, свободы распоряжения хлебом, ликвидации комнезамов были глубоко реалистичны, что показало ближайшее будущее.

* * *

 

Кульминацией «третьей революции» стало восстание в Кронштадте, которое угрожало перенести борьбу в самый центр Советской России, охватить столицы и столичные гарнизоны.

Началось все с рабочих волнений. В феврале–марте 1921 г. произошел мощнейший всплеск забастовочного движения^[674], причем в организации стачек участвовали как беспартийные рабочие, так и члены социалистических партий^[675]. 24 февраля 1921 г. рабочие Трубочного завода вышли на улицу. К ним примкнули рабочие других предприятий. Вскоре среди демонстрантов появились матросы и солдаты. Толпа освободила рабочих, арестованных за невыход на «работу» (на остановившиеся предприятия).

В связи с «мятежом на заводах» Петроградский комитет РКП(б) принял меры — были арестованы члены социалистических партий (в требованиях рабочих звучали программные положения эсеров, меньшевиков и анархистов), запрещены любые неразрешенные скопления народа, сформированы ударные отряды из коммунистов, по демонстрантам открывали огонь.

Сообщение о волнениях в Питере немедленно достигло Кронштадта. Моряки, многие из которых прекрасно помнило борьбу за «рабочую власть», начали митинговать. Сообщения из дома об ужасах продразверстки и террора переплетались со свежими впечатлениями рабочих выступлений против «рабочего» государства. Среди матросов были и ветераны борьбы за Октябрьскую революцию, лозунги которой серьезно отличались от реальности «военного коммунизма», и новобранцы – многие с Украины, некоторые – из махновского района. Так в ключевом пункте «третьей революции» переплелись отголоски Октября 1917 г. и Махновского движения.

Для умиротворения волнений в крепость приехал советский «президент» М. Калинин и пытался уговорить моряков подчиниться. Но привычные штампы насчет «мировой революции» и «кольца фронтов» уже не действовали. Потом в газете восставшего Кронштадата будет написано:

Приезжал к нам сам Калинин,

Язычище мягок, длинен,

Он малиновкою пел,

Но успеха не имел.

В результате даже большинство кронштадтских коммунистов поддержало резолюцию, принятую на митинге моряков и населения 1 марта 1921 г. В ней требовалось: «Ввиду того, что настоящие советы не выражают волю рабочих и крестьян, немедленно сделать выборы советов тайным голосованием, причем перед выборами провести свободную предварительную агитацию всех рабочих и крестьян»^[676]. Резолюция требовала также свободы слова для левых эсеров и анархистов (не более того), восстановления других гражданских свобод, освобождения политзаключенных – социалистов и пересмотр дел других, ликвидации привилегий коммунистов, структур большевистской экономической диктатуры. И главное экономическое требование: «дать полное право действия крестьянам над всею землею так, как им желательно, а также иметь скот, который содержаться должен и управляться своими силами, т.е. не пользуясь наемным трудом»^[677].

Большевики объявили кронштадтцев вне закона, после чего крепость восстала. Был избран Военно–революционный комитет (ВРК). Большинство его членов были беспартийными, что не означало отсутствия у ВРК политической идеологии. Важнейшие вопросы решались на собрании делегатов частей и предприятий. Активное участие в восстании принимали представители лево–социалистических партий и течений, в руководство входили меньшевик–интернационалист, эсер–максималист, энес и анархист (по иронии судьбы анархист Шустов охранял арестованных коммунистов), а также бывшие большевики. Бывший большевик – это тоже позиция. Люди поддерживали власть советов, но отшатнулись от практики «военного коммунизма». Идеи Кронштадта важны как результирующий вектор революционных народных настроений и синтез левых идей, оппозиционных коммунистам – конструктивных идей анархистов и радикальных идей социалистов.

Преобладающее настроение повстанцев тяготело к идее советской власти без диктатуры коммунистов. Это видно кaк из писем рядовых участников^[678], так и из программных документов движения. 15 марта 1921 г. в «Известиях Военно–революционного комитета», которые редактировал эсер–максималист Анатолий Ломанов, была опубликована установочная статья «Власть советам, а не партиям!». Начав с жесткой критики большевистской диктатуры, автор статьи переходит к критике партийной системы вообще: «И какая бы партия не встала у власти, она не избежит роли диктатора, так как, какой бы крайне социалистической она ни являлась, у нас будут программные и тактические пункты, выработанные не жизнью, а созданные в стенах кабинета… Дело идет еще хуже, если у власти стоит не одна, а несколько партий… Трудящийся… сам возьмется за власть в лице — свободно избранных советов»^[679]. Критическое острие этих слов направлено не только против большевиков, но и против других социалистических (и тем более несоциалистических) партий. Эти идеи близки лозунгам «вольного советского строя», выдвинутого анархистами. Однако идея советской власти без партийной диктатуры скорее всего не была продуктом анaрхистской агитации, хотя анархисты приняли в событиях активное участие. Анархисты просто предвосхитили движение настроений революционной массы, которая в 1917 г. поддержала Октябрьский виток революции. Теперь наступал новый виток – идея беспартийной советской власти логично вытекала из идей бывших большевиков (таковыми были многие члены ВРК и участники восстания, в том числе председатель ВРК Степан Петриченко), которых привлекли освободительные лозунги революции и разочаровала тоталитарная практика большевизма. Теперь лидеры Кронштадта рассчитывали привлечь на свою сторону широкие рабочие массы, которые в свое время пошли за большевиками. «Честным коммунистам» была предложена модель легального существования при новой власти в качестве оппозиции. В случае выхода движения на просторы России это могло ослабить сопротивление со стороны масс рядовых коммунистов, опасавшихся расправы в случае падения ленинского СНК. Продолжая нелегальную деятельность, оставшиеся на свободе кронштадтские большевики формально приняли эти правила игры^[680]. В то же время, Петриченко не исключал и компромисс с эсерами на почве созыва Учредительного собрания – он запретил публиковать статьи против «учредилки»^[681]. Само по себе Учредительное собрание не исключало сохранения власти советов, но легитимизировало ее.

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: