Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 7 глава

Он и на островок этот приехал лишь в поисках предлога для того, чтобы восстановить отношения с Эстрельей, по которой тосковал до физической боли. Но судьбе было угодно, чтобы эти дни они с женой провели вместе. Чтобы выжить, им пришлось забыть о своих разногласиях, пришлось довольствоваться самым необходимым — искать в прибрежных скалах моллюсков, чудом не унесенных в море, собирать упавшие кокосовые орехи, чтобы было чем утолить жажду, и разводить на пляже костры, чтобы приготовить то немногое, что удалось добыть, и согреть души, продрогшие без любви.

Так прошли восемь ненастных дней, и наконец выглянуло солнце и осветило все вокруг. От открывшейся красоты захватывало дух. Буря обошла Гармендию стороной, задела только их маленький островок.

За Мартином и Фьяммой пришло судно, потому что служащие отеля, принявшие их в день приезда, а потом оставившие из-за карнавала одних, о них помнили, но сделать ничего не могли, пока море окончательно не успокоилось.

Фьямме и Мартину эта неделя показалась вечностью. Они увидели, что больше не являются неразделимым целым. Пережитые трудности окончательно отдалили их друг от друга, а великолепие окружающей природы, которым сейчас могли любоваться их глаза, стало прелюдией к расставанию: их души не оттаяли перед этой красотой. Дивный пейзаж, обрамленный невиданной радугой, не смог совершить чуда и вернуть им то, что они безнадежно утратили, — желание любить.

По возвращении домой Фьямма начала испытывать беспокойство. Со временем оно начало расти. Она поняла, что в их отношениях с Мартином образовалась трещина. Фьямма все больше опасалась, что не справилась с ролью жены. Любила ли она мужа? Или то, что она принимала за любовь, было всего лишь удобной привычкой?

Она не могла разобраться в своих чувствах.

На работе ее тоже ждали проблемы: многих пациенток напугало известие о возможности урагана, некоторые были на грани нервного срыва. Так что Фьямме пришлось набраться терпения и снова начать выслушивать чужие истории.

Некоторые из них выглядели просто невероятными, как, например, история чрезвычайно ревнивой сорокапятилетней домохозяйки Ширли Холмс, которая подозревала, что у ее мужа кругом любовницы. Она могла неожиданно явиться к нему на работу и ворваться без стука в его кабинет, а дома то и дело распахивала шкафы, заглядывала под кровати и во все углы, рылась в портфеле мужа по десять раз на дню, вскрывала его почту, проверяла записную книжку, пытаясь выйти на след другой женщины. Однажды, когда муж спал после обеда, она выкрала у него все ключи и сделала копии, даже не зная, что это были за ключи, и с тех пор пыталась открыть ими каждую дверь, которая ей попадалась. По вечерам, когда муж возвращался с работы, она встречала его с собачьей преданностью, обнимала и целовала, обнюхивая его при этом от мочек ушей до щиколоток. Потом она тщательно исследовала его одежду (стараясь, конечно, чтобы муж этого не заметил). Она всегда настаивала, чтобы, переодеваясь, он менял не только верхнюю одежду, но и белье, потом забирала добычу и исчезала с нею в ванной, где обнюхивала каждый шов, каждую ниточку. После этого переходила к следующей фазе: рассматривала каждый сантиметр одежды мужа под лупой, пытаясь обнаружить какой-нибудь волосок, подтверждающий ее подозрения. Ширли ни разу не удалось ничего обнаружить, потому что ей достался самый верный из мужей, но в эти последние дни угроза урагана окончательно лишила ее разума. Она была уверена, что муж ей изменяет. И начала слежку с переодеваниями: возила с собой в машине чемодан с париками, шляпами, юбками, брюками, усами, бородами и всем тем, что помогло бы ей появляться

Крушение надежд

без риска быть узнанной во всех местах, где бывал ее муж. Она наняла некую femme fatale, на которую муж "не клюнул", и это явилось последней каплей: жена окончательно уверилась, что он ей изменяет, но не с женщиной, а с мужчиной.

Фьямма уже ничем не могла ей помочь: психолог в этом случае бессилен, здесь нужно серьезное психиатрическое лечение. Так что она отправила сеньору Холмс к коллеге-специалисту.

С усилением ветра появились и новые пациентки. Нестабильность в природе сопровождается нестабильностью душевного состояния. Фьямма с головой погрузилась в работу, и ее отношения с Мартином снова отошли на второй план.

Эстрелье поездка в Сомали принесла облегчение. То, чем она занималась двенадцать дней, заставило ее на многое посмотреть другими глазами. Она больше не думала каждую минуту об Анхеле, не жила лишь надеждой на встречу с ним.

Она познакомилась с Найру Хатаком, лауреатом Нобелевской премии мира, который провел в тюрьме пятнадцать лет, несправедливо осужденный белыми. Он родился в Кении и принадлежал к племени кикую. Всего в жизни он достиг сам и теперь был известен всему миру своим пацифизмом, терпимостью и гуманитарной деятельностью на Африканском континенте. Эстрелья вернулась словно окрыленная. Но ее энтузиазма хватило ненадолго.

Теперь она приходила в часовню Ангелов-Хранителей каждый вечер. Без воспоминаний было невозможно жить. Она даже не позвонила Фьямме — ей все еще было стыдно за свою неудачу. Те немногие силы, что у нее еще оставались, она отдавала работе, стараясь, чтобы коллеги не заметили ее страданий. По вечерам, вместо того, чтобы принимать ледяную ванну, она учила наизусть стихи, которые Анхель написал для нее на раковине. Она прочла их уже после того, как он сбежал в тот памятный вечер, и потому не успела сказать ему, что стихи прекрасны. И сейчас каждый вечер она повторяла полные страсти строки, выведенные на Conus litteratus, пока не засыпала с зажатой в руке раковиной. Она долго сидела, вздыхая, на скамейке в парке Вздохов, отыскивая глазами Анхеля, кидающего кусочки хлеба случайно залетевшей в парк чайке, но его в парке не было. Правда, однажды Эстрелье показалось, что она видит его. Она бросилась вдогонку, долго кричала: Анхель! Анхель! — но он не обернулся. Ну конечно, подумала она, у него же другое имя! Она взяла его под руку, заставив повернуться к ней, и обмерла от стыда — это был не Анхель. Мужчина успокоил Эстрелью, но ему стоило труда разжать вцепившуюся в него руку.

Он мерещился ей повсюду: в такси, в метро, в ресторанах, в супермаркете. Она не могла выбросить его из головы, сколько ни старалась.

А Мартин после поездки на остров Бура полностью уверился: у них с Фьяммой нет будущего. Он считал, что сделал все для того, чтобы вновь сблизиться с женой, и если из этого ничего не вышло, то это уже не его вина. Даже пережитое ими на острове стихийное бедствие он рассматривал как знак, указывающий на то, что не следует пытаться сохранить их брак, а нужно идти по новому пути. Теперь он знал, что нужно делать, но не знал как. Он не знал, как сделать первый шаг. Он не знал, какая на самом деле Эстрелья — они ведь были едва знакомы, и нужно было время, чтобы понять, ради чего он бросает все и начинает новую жизнь. В глубине души он боялся остаться один. Он не знал, до какой степени зависим от жены, а ведь ему предстояло поменять то, что давала ему Фьямма, на то, что могла дать Эстрелья. Но он не сознавал, что, для того чтобы дарить любовь, нужно быть в мире с самим собой. Его отношения с Фьяммой не сложились, так как же мог он начинать отношения с другой женщиной? У него не было времени на то, чтобы проанализировать, отчего не задалась его семейная жизнь, потому что до появления Эстрельи ему казалось, что все в его жизни прекрасно. Но в тот день он проснулся с таким желанием любви, что, едва явившись на работу, торопливо открыл ящик стола, в котором уже несколько недель лежало написанное Эстрелье письмо. Нужно только дописать несколько строк и отправить. Он не мог просто появиться перед ней после стольких дней отсутствия, пусть сначала ее сердца коснутся слова, написанные на бумаге, так что — за дело.

Мартин распечатал конверт и начал перечитывать письмо, вычеркивая слова и добавляя фразы, и в конце концов разорвал написанное и принялся писать заново. Несколько часов он изливал самые заветные чувства, подбирал слова, искал точные формулировки, с удивлением замечая, что из написанных им строк вставал новый, незнакомый ему самому Мартин.

Перечитав потом написанное, он изумился, заметив, что давно выношенные мысли переплетались в его письме с новыми, свежими, только что родившимися. Ростки эти обещали, если им суждено будет попасть в благодатную почву, вырасти в огромные сильные деревья. Он никогда не подозревал в себе подобной глубины, часто намеренно играл в легкомыслие и преуспел в этом. Мартин не знал, что его письмо к Эстрелье — начало глубокой перемены в нем самом, что ему пришла пора стать совсем другим. Он услышал, как в далекой часовне зазвонили колокола, созывая прихожан к дневной службе. Нужно подождать еще минут сорок, а потом пойти туда. Войти в часовню перед самым закрытием и положить конверт на скамью, где они обычно сидели. Если она придет сегодня (если!), она найдет его письмо.

Но тут Мартину принесли подборку последних новостей, потом позвали на неотложное заседание, и так прошел целый час. Когда наконец все закончилось, он направился к выходу, и как только за ним закрылись двери редакции, бросился бежать, как отчаявшийся юнец, к часовне Ангелов-Хранителей, хотя и был уверен, что уже опоздал и теперь придется ждать еще целую неделю, чтобы передать письмо. Задыхаясь, Мартин добежал до часовни. Толкнул тяжелую деревянную дверь, и она подалась. Успел! Часовня еще открыта! Он вошел, стараясь ступать как можно тише, но предательское эхо разнесло звук его шагов. Он был так взволнован, что забыл, на какой скамье они обычно сидели. Ему показалось, что скамей стало больше. Поставили новые? Он поднял глаза, и ангелы с фресок указали ему точное место. Но если она теперь садится не там? Если она вообще больше сюда не приходила? И что, если кто-то другой придет раньше и обнаружит письмо? И все же Мартин решил рискнуть. Он оставил Эстрелью, ничего ей не объяснив, а потому ничего хорошего не заслуживал. Так размышлял Мартин, сидя на той самой скамье, где Эстрелья столько вечеров подряд плакала о нем. Он положил конверт на скамью. Достал из кармана небольшую раковину. Это раковина была очень дорога Мартину: ее подарила ему мать золотым воскресным вечером много лет назад. Он не расставался с ней сорок лет, всегда носил с собой. Она была при нем в самые трудные моменты, когда ему нужна была удача. Служила ему талисманом. Сейчас он расстался с этой раковиной в надежде, что она и на этот раз поможет ему. Вернет ему Эстрелью. Раковина поблескивала в полутьме часовни, а Мартин уже был на улице и вскоре слился с толпой. В тот день голубям в парке Вздохов повезло: в первом же попавшемся киоске Мартин накупил для них кучу пакетиков с рисом.

Эстрелья посмотрела на часы в своем кабинете: почти шесть вечера. Был четверг. Она колебалась, идти ей сегодня в часовню или нет: уже столько четвергов она приходила туда напрасно! Почему сегодня должно быть иначе?

Потом она долго говорила по телефону, а когда снова посмотрела на циферблат, шел уже восьмой час.

Эстрелья вышла на улицу, когда совсем стемнело. Про-ходя мимо церкви, она решила, что пора все забыть. Выйти из порочного круга, разорвать окутавшую ее тишину, снова почувствовать биение времени. Перестать как заведенная повторять ритуал, в котором больше не было смысла. Прошло уже два месяца с тех пор, как Мартин исчез. Вот только куда исчез, спрашивала она себя. И ноги сами привели ее ко входу в часовню. Она замерла перед дверью, и ей стало жаль саму себя. Последние остатки гордости помешали ей сделать еще один шаг. Эстрелья развернулась и пошла прочь.

 

Упоение

Уже не в фиале,

уже в наши ноздри проник

аромат.

Сокан

Любимая!

Выслушай: это моя душа говорит с тобой.

Бумага скроет мой стыд, но она же откроет тебе, кто я и каков я.

Ты ничего обо мне не знаешь. В тот день в парке я думал о своем одиночестве и о чайках, которые летали вокруг, пока одна из чаек (или то была одна из моих мыслей?) не привела меня к тебе.

Я всегда боялся, что кто-то или что-то нарушит мое душевное равновесие, полагая, что именно оно залог моего спокойствия и уверенности, а потому был вполне доволен тем, что дала мне судьба. О чем еще может мечтать сорокасемилетний мужчина, проживший половину жизни?

Признаюсь тебе: я и сейчас боюсь. Но теперь я боюсь другого. Ты помогла мне увидеть мои недостатки, знакомство с тобой заставило меня многое пересмотреть. Во мне началась глубокая перемена. Я еще не во всем разобрался, но я близок к этому.

Уверяю тебя: моя душа лучше, чем я сам. Она стала чище рядом с тобой, заново родилась для тебя.

Надеюсь, что время еще не упущено. За долгие бессонные ночи мне открылась истина: иногда то, что кажется нам концом, является лишь началом. И самый поздний час есть в то же время и самый ранний. Вспомни, как ночь умирает с первым лучом зари. Миг, когда прорывается первый луч солнца, есть конец ночи и начало нового утра. Надеюсь, что сейчас именно такая минута.

Эстрелья, любимая! Я женат. Восемнадцать лет назад я связал свою жизнь с прекрасной женщиной, которую, как мне казалось, безумно любил. Но между нами постепенно выросла холодная стена молчания, и сегодня я, как это ни больно, понимаю, что выжил в этом холоде только благодаря воспоминаниям о первых счастливых годах нашей совместной жизни. Я дал обет вечной любви, и теперь мои руки связаны. В последние дни я много размышлял и пришел к выводу, что чем более человек верен себе, тем менее верен он другим людям. Вырастая, люди забывают свои детские мечты. Я свои мечты помню, потому что мне не дали их осуществить. И они умерли, а я живу чужой жизнью, воплощая навязанное мне представление о том, чего должен добиваться в жизни человек.

С раннего детства меня учили холодной сдержанности, прививали чувство ответственности, требовали всегда поступать в соответствии с обще-принятыми нормами. Даже если это ранило мои чувства — а чувства, уверяю тебя, есть не только у женщин. Мне не стыдно признаться сегодня в том, что я человек чувствительный. Раньше я вынужден был скрывать это — мне некому было поплакаться, некому рассказать о своей боли. Благодаря тебе я могу (хотя и таясь от всех) плакать.

Мой отец, казалось, поставил себе целью убить во мне малейшую способность чувствовать, превращая меня в "порядочного человека" (предмет отцовской гордости), а на самом деле делая меня несчастным. Я не виню его — он верил, что делает все это для моего же блага. В принципе, каждый из нас — результат того воспитания, которое получили наши родители, и мне досталась в наследство вынужденная сдержанность.

Много лет я жил как полузасохшее дерево, лишенное полноценного питания, я не понимал, что такое ощущать всю полноту жизни, бороться за свою мечту. Кажется, так просто, но я понял это, только когда встретил тебя.

Ты не знаешь, каким даром стало для меня данное мне тобою имя — "Анхель". Ты дала мне возможность побыть другим человеком, лишенным тех отрицательных черт, которые есть во мне и о многих из которых я и сам не подозревал. Ты дала мне крылья, научила радоваться жизни, вернула желание плакать и смеяться. Ты наполнила мою жизнь смыслом, я словно заново родился. Мне хочется узнать очень многое, чтобы потом рассказать об этом тебе... Я вглядываюсь в закаты и изучаю фазы Луны, собираю опавшие листья и восхищаюсь совершенством их структуры, открываю для себя полеты чаек и пение скворцов. Смотрю на море, будто никогда раньше его не видел. Теперь мне все легко. Все, что бы я ни делал, даже если это самые банальные вещи, приносит мне наслаждение. Мне приходят в голову неожиданные мысли. Каждое утро, стоя под душем, я смотрю, как льется вода, и думаю о том, что человек никогда не должен сдерживать своих чувств, должен позволять им струиться так же свободно, как струится вода. Я снова играю, как ребенок: набираю полный рот воды и разбрызгиваю во все стороны... Просто потому, что мне это нравится. Я чувствую себя одновременно ребенком и взрослым. Если бы мне нужно было описать себя одним словом, я выбрал бы слово "бурлящий". Да, именно таким я себя воспринимаю с тех пор, как мы встретились.

Ты помогла мне стать проще. То, что ты мне дала, наполнило меня счастьем. Ты заставила меня снова понять, что такое любовь. Тебе, наверное, показалось странным, что я не искал твоего тела, хотя ты, я уверен, не могла не заметить, что очень волнуешь меня. В каждой клеточке твоего тела столько чувственности, что я навеки обречен желать тебя, хотя ни разу не овладел тобою.

Не знаю, поверишь ли ты, но я никогда прежде не изменял жене и именно потому не смог изменить ей с тобой.

Тебе, наверное, казалось, что я бесчувственный, но лишь мне известно, как билось в те дни мое сердце. Бушевавшая в моей душе буря обессилила меня. Мои чувства были не в ладах с разумом, и разум не мог справиться с ними.

Когда я прячусь за именем, которое ты мне дала — "Анхель", — все становится легко. Исчезают преграды, приходит радость. Нет ни печального прошлого, ни туманного будущего — одно лишь прекрасное настоящее. Но стоит мне вернуться к рутине привычной жизни, и препятствия вырастают в непреодолимые крепостные стены. Я смотрю на жену и понимаю, что она ни в чем не виновата, но если с тобою мне все легко и понятно, то в отношениях с ней я до сих пор никак не могу разобраться. Я знаю, что придет день и эти преграды рухнут. Нужно только время и твоя вера. Ты можешь мне поверить?

Любимая! В эти дни разлуки твои глаза наполняли светом окружающую меня тьму, твоя тень сопровождала меня повсюду. Ты не покидала меня ни на секунду. Мне кажется, что из тишины может родиться прекрасная музыка. Мне кажется, что наша разлука помогла мне понять: любить — это не только желать любимого человека. Самое главное — это желать любимому человеку добра.

Сейчас я знаю, что, даже если мы не будем вместе, я буду продолжать любить тебя. Потому что любовь — это не обладание. Я понял это. Когда мы были в разлуке, ты все равно была со мной. Что бы ни случилось, хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя. Но я простой смертный, и я желаю тебя всем сердцем, и об этом ты тоже должна знать.

Благодаря тебе я больше не боюсь жить. Я не знаю, что ждет нас впереди, но уверен: с тобою вместе я вступаю на новый путь. Теперь я знаю, что у меня есть душа. Ты открыла мне глаза: познавая твою душу, я познал свою.

Все то время, когда я трусливо молчал, меня терзали сомнения, но сейчас темноту пронзил луч света. Это ты, моя звезда, обжигаешь меня огнем желания.

Я дотянусь до тебя, достану и укреплю на груди, как щит. Ты позволишь мне сделать это?

Спустись, чтобы я мог коснуться тебя.

P.S. Если ты дочитала до этого места, то, возможно, моя любимая раковина сейчас с тобой. Пусть она будет твоей, и когда ты будешь прикасаться к ней, думай, что ты прикасаешься ко мне. Это душу мою ты держишь сейчас в руках.

С неописуемым наслаждением читала Эстрелья письмо Мартина. Слезы текли у нее из глаз ручьями, скатывались с щек на платье. Она была вне себя от радости, не верила своему счастью. Она не поняла многого из прочитанного, но была теперь твердо уверена в одном: Анхель ее любит.

Был вторник. Ночью Эстрелью мучила бессонница, а когда под утро ей все же удалось уснуть, ей приснился Анхель, и, проснувшись, она, гонимая тоской, решила пойти в часовню.

Прошло уже две недели с того дня, когда Мартин оставил на скамье письмо и раковину. Он был уверен, что, кроме него, в тот момент в часовне никого не было, но он ошибался: за ним следили глаза священника, который, видя, что Эстрелья в тот день не пришла, и заботясь, чтобы послание не попало в чужие руки, взял на себя роль вершителя судеб и забрал конверт. Он носил письмо в кармане и то и дело поглаживал, умирая от желания вскрыть конверт над паром, чтобы не повредить, и узнать его содержание. Но он не отважился еще на один грех — достаточно было того, что он уже совершил. И он занялся своими делами: отпускал грехи прихожанам, одновременно стараясь не прозевать появления Эстрельи. Он даже перенес исповедальню ближе к той скамье, где Мартин с Эстрельей обычно сидели. Он чувствовал себя вестником любви, чем-то вроде купидона, на которого возложена особая миссия. Исповедуя, он то и дело отодвигал занавеску, поглядывая, кто вошел. В день, когда Эстрелья наконец появилась в часовне, он выслушивал девушку, которая приходила исповедоваться по десять раз на дню. Это была еще совсем девочка, влюбившаяся в голос священника и в исходивший от него чудесный запах, и, чтобы почаще оказываться рядом с ним, выдумывала самые невероятные грехи, которых, разумеется, не совершала, и приходила в них "исповедоваться". Священник был уже в годах, но сохранил молодой голос и имел привычку постоянно жевать душистую гвоздику. Девушку приводили в чрезвычайное волнение полутьма исповедальни, дым курений, пряный аромат и проникновенный голос невидимого за занавеской таинственного священника.

Она представляла его себе высоким и мускулистым, полным неукротимой энергии. Она мечтала о минуте, когда он прервет ее речь, чтобы сказать, что он от нее без ума и что если она не ответит ему тем же, он умрет от любви. А священнику, без конца выслушивавшему рассказы о небывалых грехах, девушка казалась самой большой грешницей Гармендии-дель-Вьенто.

В тот день девушка превзошла сама себя. Она сообразила, что чем ужаснее грехи, которые она выдумывает, тем дольше говорит с ней священник и тем дольше может она наслаждаться его чудесным голосом, вдыхать исходящий от него чудесный запах и мечтать о чудесных минутах, которые могла бы с ним провести. И в тот день она рассказала ему, что переспала со всей пожарной командой своего района — со всеми шестьюдесятью пожарными.

Едва она закончила, как священник заметил, что в часовню вошла Эстрелья, и, забыв, о чем начал говорить, торопливо выпроводил девушку, назначив ей в качестве наказания "пятьдесят раз повторить то же самое". Девушка ушла в полном недоумении, а он поспешил к скамье, чтобы положить конверт и раковину туда, где их оставил Мартин, а потом бегом вернулся в исповедальню.

Но Эстрелья конверта не заметила. Лишь когда раковина, лежавшая на краю скамьи, упала и покатилась по полу, остановившись у ног святого Антония, Эстрелья увидела ее. Она осторожно подняла раковину и подумала, что происходит что-то необычное. Святой Антоний совершил для нее чудо? Вернувшись на свою скамью, она наконец увидела надписанный четким почерком Анхеля конверт. Наконец-то!

Сейчас ей стало ясно, почему он сбежал в ту ночь, чего боялся: все дело было в его принципах. После того как Эстрелья прочла письмо, Анхель очень вырос в ее глазах, стал едва ли не божеством. Сердце ее готово было вырваться из груди — так желала она новой встречи. Завтра четверг. Значит, он оставил письмо сегодня утром? Если так, то ждать счастья осталось совсем недолго. Эстрелья погладила перламутровую внутреннюю поверхность раковины и еще раз перечитала письмо, которое знала уже наизусть. Потом снова вложила письмо в конверт и спрятала за вырез блузки: ей хотелось, чтобы слова Анхеля были ближе к ее сердцу. Прикосновение бумаги к коже доставило ей неожиданное удовольствие, от которого кровь прилила к щекам. Так она и вышла на улицу — раскрасневшаяся от желания и надежд.

Сон сбылся. Жизнь снова обрела смысл. Эстрелья шла с гордо поднятой головой, покачивая бедрами в такт только ей слышимой праздничной музыке. Какое счастье чувствовать себя любимой! Ей хотелось кричать об этом.

Уже много дней подряд Фьямма звонила Эстрелье, чтобы выяснить, почему та не приходит, но дозвониться не могла. Ей пришло в голову позвонить в штаб-квартиру "Любви без границ". Там ей сообщили, что Эстрелья отправилась в Сомали. Фьямма решила, что неожиданная командировка и есть причина, по которой Эстрелья не появляется у нее в кабинете. Фьямма думала о своих пациентках больше, чем о себе самой, и вела строгий учет посещений — знала, что некоторые женщины бросают лечение, если им слишком тяжело ворошить прошлое. И тогда нужно изменить тактику, чтобы достичь результата другим путем. А бывает и так, что пациентки теряют доверие к своему психоаналитику. Правда, в практике Фьяммы таких случаев почти не было.

Дома у нее все вроде бы наладилось. Они с Мартином старались скрывать раздражение, и внешне в доме царили мир и согласие. О злополучной поездке на остров Бура старались не вспоминать, были предельно вежливы и внимательны друг к другу. Иногда по ночам исполняли супружеский долг, но лишь по привычке.

В тот самый день, когда Эстрелья прочитала письмо Мартина, Фьямма, просматривая утром газету, наткнулась на статью о готовящейся выставке "Грустящие женщины". Фотографии прекрасных, волнующих обнаженных женщин занимали целую полосу. У Фьяммы не было времени прочитать статью целиком, но, бегло просмотрев ее, она сделала вывод, что выставка интересная. Во всяком случае, критика превозносила ее до небес. Она вырвала страницу и взяла ее с собой на работу, чтобы там прочитать спокойно. В статье утверждалось, что представленные работы, как никогда точно выражали суть женщины — ее чувства, желания, восприятие жизни. Что эти скульптуры лучше, чем тело, выражали одиночество. Неприкаянность... Приоткрывали тайну вечной женственности... Были исполнены удивительной нежности... Казалось, они парили над землей, не прикрытые одеждами, но окутанные покровом тайны. Материал, из которого они были высечены, был словно создан для того, чтобы дать возможность прикоснуться к сокровенной тайне. Фьямме захотелось пойти на эту выставку — она была уверена, что найдет там для себя много интересного. Увидит переданные средствами искусства реалии, с которыми она сталкивалась каждый день. Она сказала об этом Мартину, провожая его на работу, и тот вспомнил, что в редакцию прислали несколько приглашений на коктейль по случаю открытия выставки.

Секретарша сказала ей, что уже несколько раз звонила Эстрелья и просила срочно принять ее. День у Фьяммы был полностью расписан, но любопытство взяло верх, и она выкроила для Эстрельи полчаса: решила принять ее сразу после Гертрудис Аньосо — единственной старушки в длинном списке ее пациенток. Гертрудис уже перевалило за сотню, но она была очень живой и кокетливой — у нее была эмоциональная амнезия, отягощенная синдромом псевдологии[6], так что она каждый день рассказывала какую-нибудь новую фантастическую историю, все персонажи которой были вымышлены. Обычно в этих историях повествовалось о несуществующих любовниках и умопомрачительных празднествах. В юности она пережила драму: любила бедного художника, а отец насильно выдал ее замуж за деспота богача. Душевная травма привела впоследствии к потере памяти: время от времени Гертрудис забывала какой-то эпизод и заполняла образовавшуюся пустоту выдумкой. Когда такое случалось, она забывала о своем возрасте и вновь чувствовала и вела себя как в юности, как в том возрасте, когда случились события, круто изменившие ее жизнь и навсегда остудившие ее сердце. Она совершенно не помнила своей свадьбы. Помнила только блестящие, как черный оникс, полные слез глаза, встретившие ее на пороге церкви, — глаза ее бывшего жениха. После многих лет несчастливой жизни Гертрудис погрузилась в зыбкий туман, и во всех историях, которые она выдумывала, у всех мужчин были одинаковые глаза. Только это ей и осталось от прошлого: черные глаза.

Фьямма испытывала к этой женщине огромную нежность. Всегда, когда это было возможно, она выделяла для нее больше времени, чем для других: знала, что, когда время приема закончится, Гертрудис в дверях, вместо того чтобы попрощаться, снова поздоровается и начнет рассказывать новую историю. Она ни разу не повторилась за все те годы, что Фьямма ее знала.

В тот день рассказ был особенно грустным и очень растрогал Фьямму. История казалась совершенно правдивой, и рассказывала ее Гертрудис очень убедительно. И очень кокетливо. По ее словам, сегодня к ней должен был прийти гость с Монпарнаса: черноглазый юноша, уроженец Малаги по имени Пабло Руис. Он пишет с нее портрет. И Гертрудис попросила Фьямму помолчать, а сама начала с предполагаемым художником милую беседу. Внезапно она замолчала и, покраснев, закрыла глаза и подставила несуществующему возлюбленному полуоткрытые губы, тонкие, красиво очерченные и окруженные сотнями мелких морщинок. Она страстно целовалась с невидимым художником. Потом начала расстегивать блузку, пока не обнажились два обвислых морщинистых мешочка. Но дыхание Гертрудис было таким взволнованным, она так живо переживала придуманную ею встречу, что Фьямма не решилась прервать ее, пока та не успокоилась, не задышала ровно и медленно, удовлетворенно. Фьямма с большой деликатностью помогла Гертрудис одеться и подкрасила ей губы помадой, которая у старушки всегда была при себе. В приемной Гертрудис ждала внучка, которая, как всегда, спросила бабушку, как прошел прием. Но та уже забыла пережитое минуту назад. Лишь на губах ее играла лукавая улыбка...

Именно в это время в приемную вошла Эстрелья. Фьямма обняла ее, провела в кабинет и усадила на диван. Эстрелья попросила прощения за свое внезапное исчезновение, объяснила долгое отсутствие командировкой в Сомали и ни словом пока не обмолвилась об Анхеле. Зато наговорила множество комплиментов Фьямме: что восхищается ею, что хотела бы многому у нее научиться, потому что Фьямма — уверенная в себе, гармонично развитая, образованная и начитанная. Потому что она проста и безыскусна, потому что очень женственна, хотя и не прилагает к этому особых усилий, — за то время, что они знакомы, Эстрелья ни разу не видела на ней ни одного украшения. Потому что все в ней было естественно, — может быть, именно это и действовало на Эстрелью успокаивающе? Ее непосредственность, обстановка, которую она создавала вокруг себя, — ароматы, полу-мрак, музыка и тишина. Рядом с Фьяммой Эстрелья становилась спокойнее, увереннее в себе. Это спокойствие внушал ей голос Фьяммы — ровный, глубокий, заставляющий поверить, что все будет хорошо. Рядом с Фьяммой Эстрелья чувствовала себя в безопасности. И теперь, когда она вернулась, она снова видит, что все так, что ничего не изменилось. И ей жаль, что им пришлось так надолго расстаться. Ведь за это время она еще многое могла бы здесь получить.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: