Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 10 глава

Фьямма начала замечать, что, когда думает о Давиде Пьедре, у нее начинает сильнее биться сердце. Но она относила это на счет сердечной дружбы, которая установилась между ними и которая согревала ей душу Так она уговаривала себя, и сердце ее начинало биться спокойнее.

Пока Фьямма представляла себе, как будет погружать руки в податливую глину, ей на плечо села рыжеватая голубка. Фьямма никогда раньше не видела голубей такого цвета. Она вспомнила о погибших птенцах, и глаза ее наполнились слезами. Но голубка не улетала, и Фьямма, чтобы отвлечься от воспоминаний, решила поговорить с ней. Она начала с того, что поведала о своих планах, потом сказала голубке, что, если она останется с ней, Фьямма назовет ее Апассионатой. Она долго повторяла это имя. А голубка, поворачивая голову то вправо, то влево, казалось, внимательно слушала. Фьямма попробовала встать, надеясь, что птица, потеряв равновесие, улетит, но крохотные цепкие коготки впились ей в плечо, и Фьямма решила идти туда, куда она собралась, вместе с голубкой. Пусть утро примет ее со всем, что у нее есть. Ей вдруг очень захотелось выкупаться, и она быстро начала спускаться по пологому склону скалы. Снизу она посмотрела на скалу, на уступе которой незадолго до этого медитировала. Он был похож на гигантскую матку, рожавшую бурлящие водопады. Фьямма никогда не замечала, как прекрасна эта глыба камня, похожая на творения Генри Мура[7]. Ей захотелось поделиться своим открытием с Давидом Пьедрой. Обводя глазами окружающий пейзаж, она встретилась глазами с рыжей голубкой, смотревшей на нее сверху. Фьямма разделась и медленно вошла в прозрачную теплую воду, словно ласкавшую ее. Она уже давно забыла, как прекрасно среди бела дня погрузиться в бесконечную синеву моря обнаженной и спокойно плавать под надежной защитой огромного камня. Сейчас она понимала, почему ей так дорого это место, — эта теплая и влажная матка защищала ее от жизни.

Всякий раз, когда Эстрелья приходила на прием, кабинет Фьяммы наполнялся радостью. Эстрелья торжествовала победу. У них с Анхелем все шло прекрасно. И теперь она не могла прожить и дня без визита к своему любимому психоаналитику. Уже с порога Эстрелья начинала трещать без умолку, так что Фьямме приходилось ее останавливать и успокаивать, заставляя вдыхать горячий эвкалиптовый пар. Отношения с Анхелем вступили в фазу романтической рутины: ежевечерние встречи, разговоры, объятия... Эстрелья пребывала в состоянии опьянения, вызванного желанием. Если раньше по ночам она наполняла ванну льдом, чтобы остудить телесный жар, то теперь наслаждалась жаром ласк. Каждую ночь она засыпала изнеможенная и счастливая. Она наизусть выучила книгу, которую подарила ей Фьямма. Каждый день раскрывала она "Наслаждение любовью" и без устали следовала указаниям каждой главы. Она превратилась в изощренную любовницу. Удивляла Анхеля сценами, которые скорее можно увидеть в каком-нибудь фильме, чем в реальной жизни, но именно они сводили Анхеля с ума. Заговорщически посмеиваясь, Эстрелья рассказывала, как однажды, увидев постер с изображением Марлен Дитрих, она решила устроить Анхелю сюрприз: наклеила себе тонкие усики и надела лишь шляпу с большими полями и черные чулки в сеточку с черными же подвязками. Когда Анхель позвонил в дверь, она, прежде чем открыть, включила запись песни "Лили Марлен" и встретила Анхеля, имитируя жесты актрисы и делая вид, что поет песню сама. Они потом смеялись до слез, а усики приклеили ему на живот, и Анхель еще пририсовал глаза, рот и нос, так что получилась забавная рожица. Фьямма сделала вывод, что Эстрелья переживает запоздалый расцвет женской сексуальности и это помогает ей справиться с травмой, нанесенной когда-то насильником мужем. Последние три недели Эстрелья могла говорить только о сексе и о том удовольствии, которое доставляет ей каждую ночь Анхель. Слушая ее, Фьямма чувствовала зависть. Она давала волю фантазии и словно сама переживала те сцены, о которых ей рассказывала Эстрелья, только рядом с собой видела не мужа, а Давида. Она представила, что стоит перед Давидом обнаженная, и вдруг почувствовала сильное волнение, которое напомнило ей, что она тоже женщина, и женщина живая. Она представила себе несколько сцен, непохожих на те, которые нравились Эстрелье: более тонких, основанных на том, что сближало Фьямму с Давидом — на душевном единении, которое они переживали во время вечерних встреч. Это был легкий, мягкий секс. Фьямма была уверена, что не обязательно уподобляться животным, чтобы достичь полного физического блаженства. Пусть все будет медленно и романтично — от этого наслаждение не станет меньше. В свое время она провела целое исследование, посвященное тантрической любви, которая приводит в действие все чувства. Но с несвойственным ей эгоизмом утаила его от всех, не рассказала о нем ни одной из пациенток: она хотела быть первой.

Фьямма всегда надеялась, что когда-нибудь у нее будет возможность проверить свои выводы вместе с Мартином, но никак не представлялось случая сделать все естественно, чтобы это не выглядело как механическое применение на практике определенного метода. Сейчас ей казалось, что гораздо легче это получилось бы с Давидом Пьедрой.

Чем дольше Фьямма встречалась со скульптором, тем менее внимательной становилась она к своим пациенткам. Не раз в конце рабочего дня, после которого ей предстояла встреча с Давидом, она ловила себя на том, что смотрит на губы женщин и не слышит ни слова из того, что эти губы произносят.

Она перестала слушать других. Погружалась в свои мысли и приходила в себя, лишь когда видела обращенные на нее умоляющие глаза пациентки, ждущей совета, как ей поступить в ситуации, которую она так долго и красноречиво описывала. В такие минуты Фьямме стоило большого напряжения вспомнить, о чем шла речь.

В подобную рассеянность Фьямма не впадала со времен юности. Когда-то у нее была учительница по имени Ракель — скучная старушка в массивном парике, покрытом толстым слоем лака. Голос у учительницы был такой тихий и монотонный, что Фьямма в конце концов переставала ее слушать и, чтобы выдержать казавшиеся бесконечными часы занятий, начинала придумывать увлекательные путешествия по своей любимой и незнакомой Индии. Это не раз кончалось плохими оценками и переэкзаменовками в конце учебного года. И однажды Фьямма взбунтовалась: в один прекрасный день она принесла в школу веселенькую игрушку — вставную челюсть, которая, если, поставить ее на ровную поверхность и нажать спрятанную в ней кнопку, начинала по этой поверхности передвигаться. При этом челюсть громко клацала, открываясь и закрываясь. Зрелище было такое смешное, что даже самые мрачные личности не могли удержаться от смеха. И вот в середине скучнейшего урока Фьямма пустила челюсть по проходу между партами, чем вывела старушку учительницу из себя. Ракель бросилась ловить игрушку, ей хотелось уничтожить ее, раздавить ногой, как мерзкого таракана. Ученицы падали со стульев от смеха — разгневанная учительница прыгала по проходу не хуже клацающей челюсти. Парик у нее сбился, обнажив лысину.

В сбившемся парике, хромая (у нее сломался каблук), выкрикивая самые ужасные проклятия и обещая совершенно невероятные наказания, учительница долго гонялась за клацающей челюстью.

Сколько лет прошло с того дня! Но до сих пор, когда Фьямма иногда сталкивалась на улице со своей уже совсем дряхлой, но до сих пор не простившей злой шутки бывшей учительницей, та тут же начинала стыдить и оскорблять Фьямму, крича на всю улицу и призывая самые страшные кары на ее голову.

Кто бы мог подумать, что рассеянность вернется к ней! Особенно часто это происходило во время встреч с Эстрельей. Вот и сейчас Фьямма улетела куда-то в заоблачные дали. Она давно уже не слушала, она мечтала о своем. Вдруг ей показалось, что Эстрелья о чем-то ее спрашивает. Только вот о чем? А та хотела узнать, что испытывает Фьямма в постели с мужем.

Эстрелья заметила, что ее собеседница чуть отвлеклась, и повторила вопрос, но Фьямма от ответа уклонилась и снова перевела разговор на то, как чувствует себя Эстрелья в роли любовницы женатого мужчины. Слово "любовница" больно укололо Эстрелью. Ей было неприятно его слышать. Казалось, оно принижает их с Анхелем отношения, лишает эти отношения божественного ореола.

Последние недели были такими бурными, что у Эстрельи зародилась надежда на то, что Анхель разведется, и если раньше Эстрелья испытывала жалость к его жене, то теперь ею владело лишь желание поскорее вырвать Анхеля из ее лап, поскорее завладеть им. Это была война, которую вела одна Эстрелья, потому что еще неизвестно, что произошло бы, если бы та несчастная обо всем узнала.

Фьямма, заметив, что уже почти опаздывает на встречу с Давидом, еще раз попыталась резко прекратить беседу. Ей было стыдно делать это, особенно когда речь шла об Эстрелье, которой Фьямма искренне желала помочь и для которой их беседы были так важны. В тот день она приняла решение начинать прием на час раньше, чтобы на час раньше заканчивать, — нельзя было жертвовать временем пациенток в угоду своему счастью. Она задумалась. Счастье... Так вот, значит, чем стали для нее встречи с Давидом? Да что же это она делает? Ставит личные интересы выше интересов пациенток? Она обвиняла себя, но откуда-то из глубин души пробивался слабый голосок в ее защиту, родившийся наверняка из подросткового протеста, который она когда-то подавила в себе, покорившись воле родителей. И теперь этот протест пробивался наружу. Фьямма тоже имела право жить. Да, она имела право на эти счастливые вечера.

Они встретились возле башни с часами, как всегда, только в тот день Фьямма немного опоздала — решила сначала зайти домой, чтобы привести себя в порядок. Переодевшись, она вылила на себя капельку духов (хотя это ей не очень было нужно — ее кожа всегда пахла свежими цветами апельсинового дерева) и впервые за долгое время тщательно подкрасилась. Потом зашла в гимнастический зал и записалась на занятия. Она чувствовала, что в последнее время поправилась, и нужно было вернуть прежнюю форму.

Когда она пришла на условленное место, уже стемнело, но на горизонте еще догорала оранжевая полоса.

Фьямма поднялась в гору по мощеной дороге. Наверху ее ждал удивительный сюрприз: последний луч солнца золотил профиль Давида, который сидел на выщербленной ступеньке каменной лестницы, держа на коленях плетеную индонезийскую клетку, из которой высовывала головку голубка с рыжеватым оперением. Фьямма едва сдержала вскрик восхищения. Она склонилась к клетке. Птица, казалось, узнала ее — глаза у нее расширились, словно от удивления. "Аппассионата?" — спросила Фьямма, и голубка кивнула. Тогда Фьямма спросила Давида, откуда у него эта птица, и он ответил, что она каждое утро прилетала во внутренний дворик дома, где он живет, попить воды и выкупаться в фонтане, и в то утро он, вспомнив услышанную им накануне историю гибели голубят, решил поймать птицу и подарить ее Фьямме в надежде, что это ее немного утешит. Фьямма в ответ рассказала ему, как познакомилась с Апассионатой.

Совпадения, свидетелем которых Фьямма становилась в последнее время, не казались ей ни странными, ни случайными: она привыкла верить совпадениям и снам. Ей нравилось расшифровывать эти знаки. Любое изменение в небе или на земле, даже пение птиц могло сказать ей многое. Ее учила этому мать, а потом одна очень близкая подруга сказала, что это называется "серендипити"[8], и, когда Фьямма спросила, что означает это слово, объяснила, что это дар случайно находить ценные и приятные вещи. И сейчас подарок Давида еще раз подтверждал, что судьба хочет предупредить Фьямму о чем-то, хотя она не понимала пока, о чем именно. Фьямма решила выпустить голубку и открыла дверцу. Птица взмыла ввысь и вскоре скрылась из виду. Но Фьямма знала, что еще увидится с нею.

Они провели еще один чудесный вечер, рассказывая друг другу истории из жизни (Фьямма старалась избегать тем, связанных с ее мужем), и расстались у башни с часами. Когда Фьямма шагала к дому, ей почудилось во влажном ветре предвестие грядущей бури. Холодок пробежал у нее по спине. Но это было лишь проявление волнения, что росло в ней из-за того, что она теряла власть над своими чувствами. Радость и грусть слились для Фьяммы в единое целое, так что уже невозможно было отделить одно от другого. Они были словно сиамские сестры-близнецы, став неразлучными спутницами свиданий с Давидом. Фьямма задумалась над тем, насколько полной и глубокой стала ее жизнь, в которой смешалось все — хорошее и плохое, прекрасное и уродливое. Она переживала то, что столько раз воображала себе и о чем не раз размышляла на страницах своего дневника. Она начала жить реальной жизнью, стала понимать, что черное и белое должны сосуществовать. Раньше Фьямма всегда избегала контрастов и столкновений. Она была уверена, что так и следует поступать, но теперь поняла, что добилась лишь того, что едва не потеряла самое себя. Она выбрала спокойную жизнь, заплатив за нее потерей счастья. Она избежала споров и конфликтов, но утратила нечто более ценное: возможность обрести в борьбе истину, свою правду Если бы она отстаивала право жить по своим законам, в ее жизни то и дело случались бы перемены, исчезла бы стабильность. Отстаивать свой образ жизни — нелегкий труд. К тому же она уже "жила". Она перепутала благосостояние со счастьем. А переоценивать ценности — дело всегда очень грустное, часто приводящее к драмам.

В своем кабинете Фьямма каждый день выслушивала душераздирающие истории женщин, которых бросили мужчины, и женщин, которые сами кого-нибудь бросили. Все они потеряли опору в жизни и не знали, как жить дальше, — одни не могли вынести тяжести одиночества, а другие сгибались под тяжестью вины, которая отравляла им радость наконец-то обретенной свободы.

Она давно заметила, что, когда в семье наступает разлад, стороны стремятся найти виновного, определить, кто жертва, а кто палач. Для того чтобы с достоинством перенести поражение, нужны мудрость и мужество, а эти качества встречаются слишком редко.

Фьямма не хотела даже думать о том, что ее брак с Мартином дал трещину, но жизнь неумолимо подталкивала ее к этому выводу. Фьямме становилось страшно, как только она начинала думать об этом. С каких пор она начала задумываться о своих отношениях с мужем? Вопросы вставали один за другим... Неужели жизнь — это только работа? Неужели это — ВСЕ?! В чем же тогда счастье?

Размышляя над этим, она дошла до своего дома. И увидела, как в подъезд входит Мартин. Фьямма удивилась — в последнее время он возвращался, когда она уже спала, а по утрам уходил еще до того, как она вставала. Мартин тоже был удивлен, увидев жену. Они поздоровались без особой нежности. Он с огорчением подумал, что сегодняшнее свидание с Эстрельей теперь сорвалось, а она испытала неловкость — ей нужно было время, чтобы снова привыкнуть к Мартину: после встречи с Давидом ее еще переполняла радость. Наверное, подумала Фьямма, у нее на лице все написано. Она постаралась изменить выражение лица. Ее мучило чувство вины. Как быть? Рассказать мужу о знакомстве со скульптором? Нет, конечно нет. Этого она сделать не могла. Хотя между ними с Давидом ничего не было, Мартин, "как мужчина", мог заподозрить, что этот новый друг появился не случайно. "Дыма без огня не бывает". Фьямме вспомнились слова, которые в отрочестве она часто слышала от матери: "Мужчина предполагает, а женщина располагает". Ей показалось, что это сказано о ней и Давиде.

Если Давид предложит что-то, то решать, принять его предложение или отвергнуть, придется ей, Фьямме. Нет, она ничего не скажет мужу. Не даст разрушить свое маленькое и невинное счастье. Мартин, не подозревавший о том, что творилось в душе жены, включил телевизор. Это вызвало раздражение у Фьяммы — за последнее время она привыкла к тишине по вечерам. Когда она возвращалась, то обычно выходила на балкон и долго стояла там, вспоминая все, что пережила за вечер. А потом ставила диск и погружалась в сонаты. Она привыкла быть дома одна, и ей это нравилось. Теперь привычки Мартина раздражали ее. Когда муж был дома, все происходило так, как хотел он. Она всегда была вынуждена уступать. Только сейчас Фьямма поняла, насколько Мартин подавлял ее.

Она решительно подошла к телевизору и выключила его. Сидевший на диване Мартин взял лежавший рядом пульт и снова включил телевизор. Фьямма снова его выключила. Так повторилось несколько раз, пока Мартин не вспылил — он хлопнул дверью и исчез в направлении улицы Ангустиас. "Ну что ж, Фьямма, ты сама этого хотела", — думал он. Он уже давно не мог видеть жену. Не мог выносить запаха индийских свечек, которые она расставляла по всему дому. Она столько их сожгла, что даже стены пропитались их запахом. Он не понимал, как можно всю жизнь выслушивать глупые женские истории, когда вокруг столько интересного! Он сравнивал Фьямму с Эстрельей. И жена казалась ему лицемеркой. Да она просто глупа! Он подумал, что они давно не понимают друг друга: ему все еще хотелось экспериментировать, искать новые пути и достигать новых целей, а она, размышлял Мартин, давно уже достигла всего, чего хотела, и теперь плесневела в своем монотонном существовании. Она больше ничего не желала. Рядом с Эстрельей Мартин чувствовал себя молодым, энергичным и веселым. Они превращали в радостные события самые обыкновенные вещи — даже приготовление спагетти. В нем снова проснулась сексуальность, которая уже дважды едва не умерла: впервые — в семинарии, а потом после многих лет однообразия семейной жизни. Рядом с Эстре- льей он чувствовал себя так, как когда-то в семинарии на колокольне с Дионисией. Эстрелья была веселой и изобретательной. С ней невозможно было заскучать. У нее в запасе всегда была какая-нибудь занимательная история. Она то и дело преподносила ему сюрпризы. А Фьямму он уже знал вдоль и поперек.

Шагая по направлению к улице Ангустиас, Мартин искал и находил все новые и новые доводы, способные уничтожить последние крохи чувства вины, очистить его совесть. У дверей квартиры Эстрельи он уже забыл о своей жене.

Фьямма в ту ночь спала тяжелым сном. Она прилегла в гамак, чтобы послушать шум моря, да так и уснула — не поужинав, даже не раздевшись.

Ей снилось, что она — одна из множества скульптур, украшающих огромный фонтан, похожий на римский фонтан Треви. И стоит неподвижно меж двух огромных прекрасных этрусских коней, высеченных из камня. У одного из коней были огромные мощные крылья. Кони замерли в прыжке. Вокруг били струи воды, а Фьямма была как гордая и могучая богиня-воительница: сильной рукой она удерживала коней за уздечку, укрощая непокорных животных. А потом она вдруг почувствовала, что тело ее — живое, и тогда она вскочила на спину огромного Пегаса, и тот понес ее бешеным галопом между бьющих струй фонтана, пока наконец не прыгнул, что было сил, и они очутились между бурных волн моря. Во сне Фьямма видела себя счастливой, ее распущенные волосы развевались по ветру, отчего она походила на большую медузу. Обняв коня за могучую шею, Фьямма, как амазонка, летела, радостная и свободная, над синим водным простором, глотая соленые брызги, летевшие ей в лицо.

Она проснулась с ощущением счастья. Ночной ветерок ронял на ее лицо крохотные капли, принесенные им с неспокойного моря. Волны поднимались все выше и все с большей силой бились о скалу, нависавшую над пляжем. Фьямма поднялась с гамака — было уже за полночь. Она глубоко вдохнула влажный воздух ночи, подставив лицо ветру, вспоминая только что приснившийся сон и гадая, что он мог означать.

Надо бы посмотреть в соннике. Фьямма еще раз припомнила каждую деталь сна. Теперь она была уверена, что в ее жизни грядут большие перемены. Она подумала о матери — та уж конечно смогла бы растолковать ей сон.

Когда Фьямма наконец легла в постель, она все еще была во власти своего сна. Ей очень хотелось, чтобы, когда она снова заснет, он продолжился с того самого места, на котором прервался. Но этого не произошло: она услышала, что возвратился Мартин, и ей стало стыдно за то, как она вела себя с ним. Почувствовав, что муж лег рядом, Фьямма повернулась к нему и обняла. Лежавший к ней спиной Мартин резко сбросил ее руку — прикосновение жены было ему неприятно: его кожа еще хранила память об Эстрелье.

Утром Фьямму разбудил осторожный стук в оконное стекло — это была Аппассионата. Фьямма впустила ее и тут заметила привязанный красной ленточкой к лапке птицы небольшой скрученный листок бумаги. Фьямма развязала красный бантик и развернула маленький свиток — записку от Давида, в которой он желал ей доброго утра и любезно приглашал на давно обещанный урок лепки. Ответ он просил послать тем же способом, каким послал ей приглашение. Ответить нужно было только "да" или "нет". Он будет ждать ее завтра, в субботу, после трех. Приносить с собой ничего не надо, говорилось в записке, "принеси только свои руки... и свои желания..." И дальше был указан адрес.

Фьямма никогда раньше не видела почерка Давида: он смешивал строчные и прописные буквы, но в этом беспорядке в конце концов появлялась какая-то своеобразная закономерность. "Почерк архитектора", — подумала Фьямма. Как он не похож на почерк ее мужа, почти совершенный почерк, выработанный на уроках каллиграфии в семинарии.

Пока Фьямма читала записку, голубка в ожидании смотрела на нее, склонив голову. Фьямма подумала, что это самый романтический момент в ее жизни. Ей никогда не приносил посланий голубь. И уж тем более рыжий. Она быстро прошлась по квартире, чтобы убедиться, что Мартин уже ушел, потом написала несколько слов на листке бумаги, привязала к лапке птицы и открыла окно.

Пройдет время, и Аппассионата станет заправским почтальоном, каждое утро совершающим перелеты с улицы Альмас на улицу Ангустиас, где в маленькой квартире, чем-то напоминавшей святилище, жил Давид.

А пока Фьямма, как ни трудно ей было сосредоточиться, начала готовиться к приему пациенток. Ее ждал трудный день — кроме тех, кто всегда приходил по пятницам, предстояло принять еще двух новых женщин. Время тянулось нескончаемо. Последних пациенток Фьямма почти выталкивала из кабинета, чтобы закончить прием до наступления ночи.

Для Мартина она придумала такую историю: одна из ее пациенток, со склонностью к самоубийству, впала в глубокую депрессию, и Фьямма обещала провести с ней всю субботу. Она не знает, во сколько вернется, поэтому следует отменить назначенный на субботу ужин с Альбертой и Антонио. Говоря все это мужу, Фьямма чувствовала себя последним ничтожеством — но она так мечтала о завтрашней встрече с Давидом! Ей даже в голову не пришло, что проще всего было бы сказать правду — что она собирается брать уроки ваяния.

А Мартин не мог поверить своему счастью — он будет свободен в субботу! Прекрасно: они с Эстрельей могут поехать за город. Например, на тот маленький пляж с коралловыми рифами, где мальчишкой он находил самые необычные ракушки. Они будут плавать в окружении пестрых рыбок, которые так нравились ему в детстве. Он покажет ей тех желтых в красный горошек, и голубых с ярко-розовыми полосками, и зеленых с фиолетовыми пятнами... Может быть, появились уже какие-то новые виды? А может быть, он найдет предлог задержаться подольше, и тогда они проведут ночь в том прелестном маленьком отеле, где на ужин подают свежевыловленных лангустов? И он впервые проснется утром рядом с Эстрельей? Что ж, подождем еще одного подарка судьбы. Может быть, она преподнесет его именно в ночь с субботы на воскресенье.

Он взял мобильный телефон и заперся в ванной, чтобы оттуда позвонить Эстрелье. Почти шепотом сообщил ей, что заедет завтра утром и заберет ее. Куда? Нет, это сюрприз.

Весь вечер он был чрезвычайно разговорчив и мил с Фьяммой.

Фьямма проснулась, когда Мартин уже ушел. Накануне он сказал ей, что собирается прокатиться по побережью — побывать в живописных рыбацких поселках (правда, не уточнил, в каких именно), поскольку давно думает завести в газете колонку, которая будет рассказывать о красотах и богатствах родного края, чтобы привлечь туристов и способствовать экономическому процветанию побережья. Колонка должна будет выходить в приложении к пятничному номеру. Фьямма выслушала его тираду без малейшего интереса.

В то утро ветер пел и насвистывал. Фьямма вышла на балкон посмотреть на пальмы, которые качались и размахивали листьями в такт музыке ветра. Ей показалось, что они качаются в ритме "Весны" Вивальди. Она подхватила мелодию, и вдруг, словно ее пение совершило чудо, в воздухе закружились маленькие, похожие на колокольчики цветы, вероятнее всего сорванные ветром с джакаранд, которых на улицах Гармендии-дель-Вьенто росло великое множество.

Фьямму удивляли эти деревья, называемые в народе "синим факелом", — она никогда не видела на них листьев: они либо были сплошь покрыты цветами, либо стояли совершенно голые. Цвели джакаранды один раз в год, и, когда это происходило, город утопал в море цветов.

Колокольчиков в воздухе становилось все больше и больше, и вот они уже пробились сквозь приоткрытые окна в квартиру Фьяммы. Все утро синие цветы кружились в воздухе и оседали на мебели, на полу — на всех свободных поверхностях.

Как только колокола прозвонили в два часа, Фьямма вышла из дому. Она была вся в белом. Шла по улице, и воздух, как и ее душа, был наполнен нежным ароматом синих колокольчиков, которыми были усыпаны все тротуары и мостовые и по которым Фьямма шагала, как по душистому ковру. Она свернула на Виа-Глориоса и остановилась в начале улицы Ангустиас. "Как странно, — думала она, — что Давид живет на той самой улице, по которой я так часто ходила в детстве". Это была ее любимая улица, которой в тот день "синие факелы", казалось, поднесли бесценный дар, засыпав крыши всех ее домов цветами.

Фьямма вынула из кармана брюк полученную накануне записку — хотела посмотреть номер дома. "Принеси только свои руки... и свои желания", — перечитала она. Фьямма улыбнулась и неожиданно для себя поцеловала записку.

Ей нужен был дом номер пятьдесят семь. Фьямма зашагала по улице, отыскивая глазами нужную табличку. "Не та ли это улица, где живет Эстрелья?" — вдруг подумала она и тут же поняла, что права: узнала подъезд, в который когда-то входила. Фьямма зашагала быстрее — совершенно некстати было бы столкнуться сейчас со своей пациенткой. К тому же выяснилось, что она идет по четной стороне улицы, а ей была нужна нечетная. Пройдя еще метров тридцать, Фьямма остановилась в изумлении. Не может быть! Давид Пьедра жил в том самом фиолетовом доме, который волновал ей воображение в детстве. В доме, который всегда выделялся среди розовых и голубых строений. В доме, который она про себя называла "экзотическим цветком Востока". Единственном в Гармендии-дель-Вьенто доме фиолетового цвета. Она остановилась возле старой деревянной двери и взялась за тяжелую, позеленевшую от времени бронзовую ручку в форме русалки с длинными руками, волнистыми волосами и изогнутым хвостом. Фьямма подумала, что такая вещица вполне могла бы украсить какой-нибудь музей. Она постучала, и дверь подалась — оказывается, она была лишь прикрыта.

Внутри у Фьяммы все трепетало. Как давно она не испытывала этого чувства! А все потому, что уже давно жила без любви. Фьямма порадовалась, что забытые чувства возвращаются к ней.

То, что она увидела за дверью, удивило ее еще больше: арабский фонтанчик, окруженный арками, в которых разместилось множество скульптур, одна прекраснее другой. Голубка Аппассионата, отряхивавшаяся после купания в фонтане, полетела ей навстречу и уселась на плечо. Фьямма поискала глазами Давида и обнаружила его на одном из выходивших во внутренний дворик балконов. Он наблюдал за Фьяммой с той минуты, как она открыла дверь. Давид тоже был в белом, и его спутанные каштановые волосы блестели на солнце.

С широкой улыбкой на лице Давид медленно спустился, чтобы поздороваться с Фьяммой. Его оливковые глаза сияли от удовольствия. "Ты просто красавица", — сказал он, взял Фьямму за руку и повел к одной из арок.

Там уже все было готово. Еще накануне вечером Давид приготовил глину. Сейчас он достал фартук — великоватый для Фьяммы — и помог надеть его. Приподнимая ее волосы, он ощутил запах цветов апельсинового дерева — запах, который он (как когда-то Мартин) давно окрестил для себя "ароматом Фьяммы". Присутствие Фьяммы рядом с ним волновало Давида. С Фьяммой происходило то же самое. Она испытывала робость оттого, что находилась в новом для нее месте, и оттого, что Давид тоже робел. Она не знала, сможет ли сосредоточиться на том, что будет объяснять ей этот мужчина, к которому ее влекло с неодолимой силой.

Давид, делая вид, что все нормально, начал урок, объяснив, что для начала им потребуется пирамида из глины и что Фьямме нужно привыкнуть к материалу. Он заставил Фьямму снять единственное кольцо, что было у нее на руке, — обручальное, — встал у нее за спиной и взял ее за запястья. По спине Фьяммы словно пробежал электрический ток от близости горячего тела Давида, который тоже не смог удержаться и на миг прильнул к Фьямме. Она почувствовала его дрожь. Давид медленно и осторожно поднес ее руки к вершине глиняной пирамиды и одним движением погрузил их во влажную массу Четыре испачканные в глине руки неподвижно замерли, в то время как тела в тишине наслаждались сознанием того, что они живые.

 

Восхваление

Cantate canticum novum...

Cantate anima mea...

Exsultet terra...

Celebrate, aclamate

Quia bonus est.

 

В ту субботу Агуалинда казалась затерянным раем, жаждавшим раскрыть объятия всем влюбленным. Полные счастья сердца Эстрельи и Анхеля бились в такт волнам, то набегавшим на песчаный пляж, одевая его в сверкающую парчу и пенные кружева, то отбегающим прочь, — казалось, волны танцуют неведомый прекрасный танец, исполненный гармонии и страсти. Когда позади остался последний поворот, а впереди открылся сверкающий бирюзовый простор, они перестали бояться, что кто-нибудь увидит их вместе.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: