Глава З В России

 

Пыльная дорога была сплошь покрыта выбоинами. Мы проезжали мимо женских бригад, которые под присмотром вооруженных над­зирателей вручную засыпали самые глубокие выбоины камнями. Солдаты выкрикивали в их адрес похабные шутки, делали непристойные жесты.

Миновав жилой район, мы ехали все дальше, пока не подкатили к нескольким довольно мрачным на вид зданиям, похожим на тюрьму. Грузовик, не останавливаясь, заехал в мощеный булыжником внутренний двор. Кругом не было ни души. Солдаты начали встревожено огляды­ваться по сторонам. Но как только водитель заглушил мотор, сразу стал слышен жуткий гвалт, крики людей и яростный собачий лай. Мы с солда­тами поспешили к месту, откуда доносился весь этот шум. Пройдя через открытую дверь в высокой каменной стене, мы увидели обнесенный сет­кой вольер, в котором находилось около полусотни здоровенных овчарок. Один из столпившихся у вольера солдат принялся взахлеб рассказывать о том, что здесь произошло. Озверевшие от человеческой крови псы загрыз­ли и сожрали двух смотрителей. Толпа вдруг заколыхалась, раздалась в стороны, и у меня на глазах высоко вскарабкавшийся на сетчатую ограду третий смотритель вдруг разжал пальцы и рухнул в самую гущу собачьей своры. Раздался страшный вопль, от которого кровь застыла в жилах, а потом только жадное урчание сбившихся в кучу собак. Ефрейтор оглянулся на меня:

— Эй, ты! А ты ведь сможешь справиться с собаками. — Он повер­нулся к стоявшему рядом солдату и приказал: — Попроси товарища капи­тана подойти сюда. Скажи, что у нас есть человек, который утихомирит собак.

Солдат поспешил прочь, а я чуть не лишился чувств от страха. Я? Почему это как трудности и опасности, так всегда я? Но присмотревшись к собакам, я подумал: «А почему бы и нет? » Этим псам по свирепости далеко до тибетских овчарок; к тому же от солдат исходит сильный запах страха перед собаками, вот те на них и бросаются.

Сквозь почтительно расступившуюся толпу к нам подошел наглова­того вида капитан. Не доходя несколько футов, он остановился, смерил меня взглядом, и по лицу его промелькнула презрительная усмешка.

— Тьфу, ефрейтор, — высокомерно сказал он. — Так что тут у нас? Невежественный местный священник?

— Товарищ капитан, — сказал ефрейтор. — Наши собаки не стали бросаться на этого человека, а Серж отгрыз руку у нарушителя и принес ему. Пошлите его в вольер, товарищ капитан.

Некоторое время капитан, нахмурившись, возил сапогами в пыли и сосредоточенно грыз ногти. Наконец он поднял глаза на нас:

— Так я и сделаю. Москва требует, чтобы я не убивал больше собак, но и не говорит, что с ними делать, когда те звереют от крови. А если этого загрызут, посчитаем, что произошел несчастный случай. Если же он оста­нется жив, хотя вряд ли, мы его наградим.

Он походил немного, поглядывая на собак, грызущих кости троих убитых и сожранных смотрителей, потом повернулся к ефрейтору и ска­зал:

— Займись этим, ефрейтор. Если у него получится, станешь сержан­том. — И с этими словами он быстро зашагал прочь.

Ефрейтор на мгновение замер, широко раскрыв глаза.

— Я сержант? Мужик! — обратился он ко мне, — утихомирь только этих псов, и все пограничники станут твоими друзьями. Заходи.

— Товарищ ефрейтор, — попросил я, — пусть эти три собаки зайдут туда вместе со мной. Они знают меня и знают этих псов.

— Так и быть, — ответил он. — Идем со мной, приведем их.

Мы вернулись к прицепу. Там я приласкал этих трех собак, позволил им облизать себя, пометить своим запахом. Затем вместе с вьющимися у ног собаками я подошел к запертому входу в вольер. На случай, если какой-нибудь пес вырвется на волю, вход охраняли двое вооруженных солдат. Дверь чуть приоткрылась, и меня грубо втолкнули внутрь.

Собаки ринулись на меня со всех сторон, но, завидев оскаленные пасти трех «моих» псов, большинство потеряло охоту подходить слишком близко. Лишь один здоровенный свирепый пес, по-видимому вожак, взле­тел в прыжке, целясь мне в горло. Но я был к этому готов и, шагнув в сторону, нанес ему резкий удар по шее приемом дзюдо (или каратэ, как его сейчас называют). Пес замертво рухнул на землю, и его мгновенно покры­ла живая масса обезумевших, дерущихся собак, так что я еле успел отско­чить в сторону. Лязг челюстей и урчание были чудовищны.

Совершенно безоружный, без всякой защиты я немного постоял, направляя на собак только добрые и дружелюбные мысли, говоря в душе, что я их нисколько не боюсь и что я теперь их повелитель. Собаки повер­нулись ко мне, и на какой-то момент меня охватило омерзение при виде обглоданного скелета их недавнего вожака. Теперь все собаки смотрели на меня. Я сел на землю и пожелал, чтобы они сделали то же самое. Они расселись передо мной полукругом, вытянув вперед лапы, лениво свесив языки и виляя хвостами.

Я встал и подозвал Сержа. Положив руку ему на голову, я громко произнес:

— Теперь ты, Серж, будешь вожаком всех этих собак. Ты будешь слушаться меня и следить за тем, чтобы слушались остальные.

Из-за ограды вольера внезапно грянули аплодисменты. А я и думать забыл о солдатах! Оглянувшись, я увидел, как они приветственно машут мне руками. Капитан с сияющей от радости физиономией подошел к сетке и крикнул:

— Вытащи оттуда трупы смотрителей или то, что от них осталось.

Я понуро подошел к первому телу, представлявшему собой рваное кровавое месиво с обглоданными ребрами, и потянул за руку, но рука отвалилась от плеча. Тогда я взялся за голову трупа и потащил его к выходу с волочащимися по земле внутренностями. Послышался вздох ужаса, и я увидел, что Серж идет рядом, держа в пасти оторванную руку. С огромным трудом я выволок все три тела, вернее то, что от них осталось. Затем, уже в полном изнеможении, я подошел к воротам и был выпущен из вольера.

Передо мной вырос капитан.

— Ты воняешь! — сказал он. — Почистись, смой грязь после возни с трупами. Останешься здесь на месяц присматривать за собаками. Через месяц они вернутся в свои патрульные наряды, и ты свободен. Ты будешь получать жалованье ефрейтора.

Тут он повернулся к моему ефрейтору и добавил:

— Как я и обещал, с этой минуты ты сержант.

И он зашагал прочь, явно довольный тем, как все закончилось.

Сержант просиял.

— Да ты настоящий волшебник! Никогда не забуду, как ты прикончил этого пса. Никогда не забуду, как капитан тут прыгал, снимая все на плен­ку. Ты сам себе здорово удружил. Когда у нас в прошлый раз взбунтовались собаки, мы потеряли шесть человек и сорок собак. Москва тогда крепко дала капитану по шее и пригрозила наказать еще круче, если потери собак не прекратятся. Так что к тебе он будет благоволить. Тебя возьмут к нам на довольствие. А мы вопросов не задаем. Только ты и в самом деле воняешь, капитан верно сказал. Говорил я Андрею, что он обжора и от него вечно воняет. А теперь, глядя на его потроха, вижу, что был прав.

Я был настолько измучен, что у меня не было сил ужаснуться его черному юмору.

Завидев меня в столовой, солдаты оглушительно загоготали и что-то сказали сержанту. Тот тоже взревел от хохота и поспешил ко мне.

— Хо! Хо! Товарищ поп, — заорал он с буйным весельем в глазах. — Они говорят, что на тебе столько внутренностей Андрея, что теперь, после его смерти, тебе полагается отдать все его вещи. Родственников у него нет. Пока ты будешь у нас, мы будем называть тебя товарищ ефрейтор Андрей.

Все, что принадлежало ему, теперь твое. К тому же ты выиграл мне много денег, когда я побился за тебя об заклад у вольера. Теперь ты мой друг.

Сержант Борис был в душе совсем неплохим парнем. Неотесанный грубиян, без какого-либо намека на образование, он все же очень друже­любно относился ко мне в благодарность за повышение по службе, — «иначе я на всю жизнь остался бы ефрейтором», говаривал он, — и за крупный денежный выигрыш, полученный благодаря мне. Многие гово­рили, что в вольере у меня нет никаких шансов выжить. Борис это услы­шал и сказал:

— Мой человек что надо. Вы бы его видели, когда мы спустили на него собак. Он даже не шевельнулся. Сидел, как изваяние. Собаки приняли его за своего. Он и в этой своре быстро наведет порядок. Вот увидите!

— На что ставишь, Борис? — крикнул кто-то.

— Твое трехмесячное жалованье, — сказал Борис.

В конечном счете он получил в качестве выигрыша сумму, равную его жалованью примерно за три с половиной года, и был мне за это весьма благодарен.

В ту ночь, после очень сытного ужина, поскольку пограничники жили хорошо, я заснул в теплом домике рядом с собачьим вольером. Матрас был плотно набит сеном, а солдаты раздобыли для меня новые одеяла. У меня были все основания благодарить своих учителей, давших мне такое пони­мание звериной натуры.

С первыми лучами солнца я оделся и вышел к собакам. Мне показали, где хранится их корм, и я увидел, что их по-настоящему хорошо кормят. Они сбежались ко мне, виляя хвостами, и то одна, то другая, становясь на задние лапы, клала передние мне на плечи. При этом я как-то раз случайно оглянулся и увидел капитана, разумеется, за оградой, который наблюдал за происходящим.

— А, священник, — сказал он. — Я только подошел взглянуть, почему собаки ведут себя так тихо. Во время кормежки всегда были бешеные драки, а смотритель стоял в сторонке и швырял этой своре куски мяса, глядя, как псы грызутся за каждый кусок. Я не буду задавать тебе вопросов, священник. Дай мне слово, что пробудешь здесь четыре-пять недель, пока всех собак не увезут, и все тут будет в твоем распоряжении, а сам ты можешь ходить в город когда захочешь.

— Товарищ капитан, — ответил я, — я охотно дам вам слово, что пробуду здесь, пока всех собак не увезут. А потом я пойду своей дорогой.

— Еще одно дело, священник, — сказал капитан. — Во время следую­щей кормежки я принесу кинокамеру и сниму это на пленку для началь­ства, чтобы те увидели, какой порядок мы навели с собаками. Ступай к интенданту, возьми у него новый ефрейторский мундир, и если найдешь себе каких-нибудь помощников, пусть как следует вычистят вольер. Если они побоятся, сделаешь это сам.

— Лучше я сделаю это сам, товарищ капитан, — ответил я, — собаки не будут так нервничать.

Коротко кивнув, капитан зашагал прочь, не скрывая удовольствия от того, что сможет показать, как он управляется с кровожадными псами!

Три дня я не отходил от вольера дальше, чем на сотню ярдов. Эти люди были горячи на руку, им ничего не стоило открыть пальбу по кустам, «на случай, если там скрываются шпионы», как они это называли.

Три дня я отдыхал, восстанавливая силы и общаясь с людьми. Узнавал поближе их самих, их нравы. Андрей был примерно одинакового со мной телосложения, так что его одежда мне вполне подходила. Но все его вещи пришлось не один раз стирать, поскольку к чистюлям он не относился. Довольно часто ко мне подходил капитан и пытался втянуть в разговор, но хотя он, казалось, проявлял искренний интерес и доброжелательность, мне приходилось строго выдерживать роль простого священника, кото­рый знал толк только в Священных книгах буддизма и собаках! А уж он вовсю высмеивал религию, говоря, что нет ни загробной жизни, ни Бога, вообще ничего, а есть только Отец Сталин. Я же ограничивался цитатами из Священных книг, никогда не выходя за рамки познаний, которых мож­но ожидать от бедного деревенского священника.

При одном таком разговоре присутствовал Борис, прислонясь к со­бачьему вольеру и лениво жуя травинку.

— Сержант, — раздраженно крикнул капитан, — этот поп, кроме своей деревни, ничего не видел. Повози его по городу. Возьми его с собой в наряд в Артем и Раздольное. Покажи ему жизнь. Он только и знает, что о смерти, и думает, что это и есть жизнь.

Он сплюнул, закурил контрабандную сигарету и вразвалку пошел прочь.

— В самом деле, поехали. Ты так долго просидел со своими собаками, что сам становишься на них похож. Хотя должен признать, что ты научил их уму-разуму. К тому же ты выиграл мне целую кучу денег. Я ног под собой не чую от радости, поп, и пока я не помер, я должен все потратить.

Подойдя к машине, он сел в кабину и дал мне знак сесть рядом. Он завел мотор, включил передачу, выжал сцепление, и мы с ревом покатили по узким улицам Владивостока, подпрыгивая на ухабах. Внизу, в бухте, стояло множество кораблей, мне и в голову не приходило, что их так много на свете.

— Слушай, поп, — сказал Борис, — на всех этих судах трофейные грузы. Это все товары, которые предназначались американцами по лэндлизу совсем другой стране. Они думают, что товары захвачены японцами, а мы отправляем их по железной дороге (Транссибирской магистрали) в Москву, где партийное начальство думает, что отбирает себе самое лучшее. А самые лакомые кусочки отбираем себе мы, потому что у нас свой уговор с портовиками. Мы смотрим сквозь пальцы на их плутни, а они — на наши. У тебя были когда-нибудь часы, поп?

— Нет, — ответил я. — В жизни у меня было очень мало своих вещей. А время я узнаю по солнцу и длине теней.

— Будут у тебя часы, поп! — Борис прибавил газу, и вскоре мы уже катили вдоль борта стоящего у причальной стенки сухогруза. Судно спло­шь было покрыто потеками ржавчины и поблескивало искорками засох­шей морской соли. Дорога, огибавшая бухту Золотой Рог, была долгой и утомительной. Портовые краны, мощно взмахивая длинными стрелами, выгружали товары, прибывшие со всех концов света. Орудуя грузовыми сетями, подтягивая тросы, люди кричали и махали руками. Выскочив из машины и таща меня за собой, Борис помчался вверх по сходням.

— Нам нужны часы, капитан, — рявкнул он первому попавшемуся человеку в морской форме. — Часы, наручные.

Появился человек, у которого на форме было больше позументов, чем у остальных, и жестом пригласил нас к себе в каюту.

— Часы, кэп, — снова рявкнул Борис. — Одни ему, и еще две пары мне. Хочешь сойти на берег, кэп? На берегу весело. Делай что хочешь. Девочки, выпивка — мы мешать не станем. Нам нужны часы.

Капитан улыбнулся и налил нам выпить. Борис, крякнув, выпил свою порцию, а я отдал ему мою.

— Он не пьет, кэп. Это поп, который стал собачьим надзирателем, правда, хорошим надзирателем. Словом, хороший мужик, — сказал Бо­рис.

Капитан полез под койку и вытащил оттуда коробку. Открыв ее, он выложил около дюжины наручных часов. Не успел я глазом моргнуть, как Борис схватил две пары золотых часов и, даже не заводя их, надел на оба запястья.

— Бери часы, поп, — скомандовал он мне. Я протянул руку и взял себе хромированные.

— Эти часы лучше, — сказал капитан. — Это нержавеющая сталь, водонепроницаемая «Омега», эти часы намного лучше.

— Спасибо, капитан, — ответил я. — Если вы не против, я буду полагаться на ваш выбор.

— Теперь мне совершенно ясно, что ты рехнулся, — сказал Борис. — Берешь стальные, имея возможность взять золотые!

Я рассмеялся и ответил:

— Сталь для меня в самый раз. Ты ведь сержант, а я всего лишь ефрейтор, да и то на короткое время.

С корабля мы отправились на подъездные пути Транссиба. У плат­форм суетились бригады рабочих, грузя на них отборные товары с кораб­лей. Отсюда для этих вагонов начиналась дорога в Москву длиною в шесть тысяч миль. Пока мы там стояли, один из поездов тронулся с места. Два локомотива, по пяти колесных пар в каждом, потащили длинный хвост разномастных вагонов. Эти громадины были хорошо ухожены, и паровоз­ные бригады, должно быть, относились к ним как к живым существам.

Борис повел машину вдоль путей. Повсюду стояла охрана, вооружен­ные люди в специальных канавах осматривали проезжающие вагоны сни­зу в поисках безбилетников.

— Вы, похоже, очень боитесь, как бы кто-нибудь не проехал в поезде нелегально, — сказал я, — не могу понять, почему. Что плохого в том, чтобы позволить людям подъехать зайцем?

— Эх ты, поп, — грустно заметил Борис, — не знаешь ты жизни, как сказал капитан. В наши города пытаются пробраться враги партии, сабо­тажники и шпионы капитализма. Ни один порядочный русский не отпра­вится в дорогу, пока не получит указания своего комиссара.

— А много таких, которые пытаются ездить зайцем? И что вы с ними делаете, когда они вам попадаются?

— Что делаем? Да убиваем, конечно! Здесь зайцев не так уж много, а завтра я возьму тебя с собой в Артем. Вот там ты увидишь, как мы распра­вляемся с подрывными элементами. Паровозные бригады, поймав такого зайца, связывают ему руки, накидывают петлю на шею и сбрасывают с поезда. Правда, на путях потом остается настоящее месиво, к которому сбегаются волки.

Борис резко пригнулся на водительском сиденье, пристально всмат­риваясь в ползущие мимо тяжело груженые вагоны. Вдруг, словно ударен­ный током, он внезапно выпрямился и до отказа выжал педаль газа. Ма­шина рванулась вперед и обогнала локомотив. Круто затормозив, Борис выпрыгнул из машины, схватил свой автомат и спрятался за бортом. По­езд неторопливо полз мимо, лязгая на стыках. Между двумя вагонами промелькнула человеческая фигура, и тут же грянула торопливая автомат­ная очередь. Тело свалилось на землю между рельсами.

— Попал! — торжествующе сказал Борис, делая аккуратную зарубку на прикладе. — Получается пятьдесят три, поп, у меня на счету пятьдесят три врага государства.

Я отвернулся с болью в душе, боясь выдать свои чувства, потому что Борис с такой же легкостью пристрелил бы и меня, знай он, что я вовсе не деревенский священник.

Поезд проехал, и Борис подошел к изуродованному, окровавленному телу. Пинком перевернув труп, он вгляделся в его лицо и сказал:

— Я узнал его, это здешний железнодорожный рабочий. Нечего было ему там ехать. Пожалуй, разобью я ему лицо, чтобы не было неприятных вопросов.

С этими словами он приставил дуло автомата к лицу мертвеца и нажал спусковой крючок. Оставив за собой теперь уже безголовый труп, мы вернулись в машину и уехали.

— Я никогда не ездил в поезде, Борис, — сказал я.

— Ладно, — ответил он, — завтра мы поедем в Артем в приличном поезде, и ты вдоволь насмотришься. У меня там есть закадычные дружки, с которыми я хочу повидаться теперь, когда я стал сержантом.

Я давно уже вынашивал идею тайком пробраться на какой-нибудь корабль и уплыть в Америку. В разговоре с Борисом я упомянул о кора­бельных «зайцах».

— Борис, — сказал я, — вы только тем и заняты, что останавливаете людей на границе и проверяете, нет ли «зайцев» в поездах. А как же все эти суда? Ведь подняться на борт и остаться там может любой.

Откинувшись на сиденье, Борис оглушительно расхохотался.

— Ну и простофиля же ты, поп! — сказал он. — В миле от берега на борт судна поднимаются морские пограничники и проверяют документы всех членов экипажа. Потом все люки и вентиляционные каналы задраи­ваются, и во все отсеки закачивается отравляющий газ, в том числе и в спасательные лодки. Потом остается только собрать в кучу передохших реакционеров, которые не знали о такой проверке.

Меня до глубины души поразило, с каким безразличием относились эти люди ко всему этому, словно к какой-то забаве, и я поспешно отказался от мысли тайком пробраться на судно!

Вот я и во Владивостоке, но передо мной стояло возложенное на меня задание, и, как было сказано в Пророчестве, сначала я должен отправиться в Америку, затем в Англию и снова вернуться на американский континент. Проблема заключалась в том, как выбраться из этой части мира. Я решил как можно больше разузнать о Транссибирской магистрали, о том, где заканчиваются проверки и обыски, и чего можно ожидать на ее противо­положном конце, в Москве.

На другой день я пораньше покормил собак и позанимался с ними, а управившись, тронулся в путь вместе с Борисом и еще тремя погранич­никами. Мы проехали миль пятьдесят до заставы, где трое пограничников должны были заменить троих других. Всю дорогу солдаты болтали о том, сколько «беглецов» они застрелили, и я уловил кое-какую полезную для себя информацию. Я узнал, в частности, с какого места прекращаются проверки, узнал, что, соблюдая достаточную осторожность, можно до­ехать до самой Москвы, не будучи пойманным.

Главной проблемой будут деньги, это мне было ясно. Я подрабатывал дежурствами вместо других солдат, лечением больных, и по рекомендации некоторых из них даже лечил зажиточных членов партии в самом городе. Я, как и все, наведывался на суда и брал свою долю из награбленного добра при перевалке на грузовые составы. Всю свою «добычу» я превращал в рубли. Я готовился пересечь Россию из конца в конец.

Примерно пять недель спустя капитан сказал мне, что собак скоро отправят на заставы. Ожидается приезд нового комиссара, и я должен уйти отсюда до его появления. Он спросил, куда я собираюсь идти. Хорошо узнав его за это время, я ответил:

— Я останусь во Владивостоке, товарищ капитан. Мне здесь понрави­лось.

На его лице появилась настороженность.

— Ты должен уехать за пределы края. Завтра же.      

— Но товарищ капитан, мне некуда идти, да и денег у меня нет, — сказал я.

— Тебе дадут рубли, продукты, одежду и вывезут за пределы края.

— Товарищ капитан, — настаивал я, — мне некуда идти. Я здесь много работал, и я хочу остаться во Владивостоке. Капитан был непреклонен.

— Завтра мы отправляем людей к самой границе нашего района с Ворошиловским районом. Тебя отвезут туда и там оставят. Я дам тебе письмо, где будет сказано, что ты нам помогал и поехал туда с нашего разрешения. Тогда Ворошиловская милиция тебя не арестует.

Это превосходило все мои надежды. Я как раз и хотел попасть в Ворошилов, потому что именно там я намеревался сесть на поезд. Я знал, что если смогу добраться на другой конец города, то буду в полной безо­пасности.

На другой день вместе с целой группой солдат я забрался на борт быстроходного бронетранспортера, и мы с ревом понеслись по дороге в Ворошилов. Теперь на мне был приличный костюм, а большой рюкзак был набит всякими пожитками. Был у меня и сидор с продуктами. То, что костюм принадлежал убитому корабельному «зайцу, меня нисколько не смущало.

— Не знаю, куда ты собрался, поп, — сказал Борис, — но капитан уже объявил, что это он обучил этих собак, так что тебе все равно пришлось бы уйти. Сегодня можешь переночевать на заставе, а с утра двинешься дальше.

В ту ночь мне не спалось. Я смертельно устал от бесконечных скита­ний. Смертельно устал постоянно жить бок о бок со смертью. Мне было невероятно одиноко жить среди совершенно чуждых мне людей, до такой степени противоречащих моему мирному образу жизни.

Наутро, после плотного завтрака, я попрощался с Борисом и осталь­ными, вскинул на плечи свой груз и тронулся в путь. Я преодолевал милю за милей, держась подальше от главной дороги, стараясь обойти Вороши­лов стороной. Неожиданно у меня за спиной послышался рев мчащейся автомашины, потом взвизгнули тормоза, и мне в лицо уперлось дуло автомата.

— Кто ты такой? Куда идешь? — прорычал хмурый ефрейтор.

— Я иду в Ворошилов, — ответил я. — Вот у меня письмо товарища капитана Василия.

Выхватив у меня письмо, он разорвал пакет и, нахмурив брови, углу­бился в чтение. Затем лицо его расплылось в широкой улыбке.

— Мы только что расстались с сержантом Борисом, — сказал он. — Садись, мы подвезем тебя в Ворошилов и высадим, где скажешь.

Вот досада, а я-то хотел обойти город cmopoнoй! Делать нечего, приш­лось сесть в патрульную машину, и меня быстро отвезли в Ворошилов. Я вышел недалеко от управления милиции. Машина на полном газу понес­лась в гараж, а я резво пошел вперед, стараясь до темноты пройти как можно дальше. Я собирался устроить привал поблизости от магистрали и понаблюдать за происходящим в течение суток, прежде чем забраться в какой-нибудь состав.

Пассажирские поезда останавливались и проверялись в самом Воро­шилове, а стоянка товарных была на самой окраине, вероятно, для того, чтобы местные жители не видели, скольких «зайцев» пристреливают на месте. После долгих наблюдений я решил, что мой единственный шанс в том, чтобы вскочить на отходящий поезд.

На вторую ночь к станции подошел очень подходящий для меня состав, груженый, как подсказывал мне опыт, товарами по лендлизу. Такого случая упускать нельзя, подумал я, и осторожно двинулся вдоль путей, заглядывая под вагоны, проверяя, закрыты ли двери, открывая те, на которых не было замков. Время от времени раздавался выстрел и глухой стук падающего тела. Собак здесь не использовали из опасения, что они могут погибнуть под колесами. Я вывалялся в грязи, постаравшись испач­каться, как только мог.

Подошли охранники и стали тщательно осматривать вагоны, пере­кликаясь и подсвечивая себе мощными фонарями. Никому не пришло в голову заглянуть за состав, все их внимание было направлено только на вагоны. А я, лежа пластом за вагонами, думал:

— От моих собачек здесь было бы больше проку. Они бы меня мигом нашли!

Удовлетворившись результатами обыска, охранники ушли прочь. Я боком подкатился к путям и нырнул между колесами вагона. Там я быстро вскарабкался на ось колесной пары и привязал заготовленную веревку к выступающей проушине. Закрепив другой конец веревки, я привязал себя к днищу вагона — в том единственном положении, где обнаружить меня было невозможно. К этому я готовился целый месяц. Поезд рывком тро­нулся с места, так что я чуть не вывалился на землю, и, как я предвидел, вдоль состава проехал на большой скорости джип с прожектором и воору­женными охранниками, которые приглядывались к осям. Я подтянулся как можно плотнее к днищу вагона, чувствуя себя так, словно стою наги­шом в женском монастыре! Джип промчался вперед, развернулся и поехал обратно, уносясь прочь с моих глаз и из моей жизни. Состав с лязгом покатил дальше. Миль пять или шесть я с мрачной решимостью висел все в том же неудобном положении, затем, убедившись, что опасность мино­вала, я потихоньку отвязал веревку и довольно удобно уселся на кожухе оси.

Некоторое время я отдыхал, стараясь вернуть чувствительность за­текшим и изболевшимся конечностям. Потом очень медленно и осторож­но я пробрался в конец вагона и ухватился за стальной брус. С полчаса я просидел на узле сцепки, потом, встав во весь рост на этом шатком под­ножии, я подтянулся на руках и вслепую вскарабкался на крышу вагона. Было уже совсем темно, лишь слабо светили звезды. Луна еще не взошла, и я знал, что должен как можно быстрее пробраться внутрь вагона, чтобы кто-нибудь из поездной бригады не заметил меня в свете сибирской луны. Стоя на крыше, я обвязался одним концом веревки, другой конец пропус­тил через балку каркаса вагонной крыши и осторожно скользнул вниз, понемногу стравливая веревку. Колотясь и царапаясь об острые выступы, я вскоре открыл дверь вагона с помощью ключа, раздобытого с этой целью еще во Владивостоке. Один ключ подходил ко всем вагонным замкам. Отодвинуть дверь оказалось немыслимо тяжело, потому что я болтался вдоль борта вагона, словно маятник, но первые лучи восходящей луны подстегнули меня, дверь наконец открылась, и я устало заполз внутрь. Отвязав свободный конец веревки, я стал дергать и тащить, пока вся она не оказалась у меня в руках. Дрожа от изнеможения, я плотно закрыл дверь и рухнул на пол.

Два или три дня спустя — в такой ситуации всегда сбиваешься со счета — я почувствовал, как состав замедляет ход. Бросившись к двери, я чуть приоткрыл ее и выглянул наружу. Кругом был только снег, и я поспе­шил на другую сторону. Поездная охрана гналась за группой беглецов. Очевидно, проходила большая облава. Схватив пожитки, я выпрыгнул из вагона в снег. Виляя между колесами, я старался совершенно запутать свои следы. Пока я был этим занят, состав тронулся с места, и я отчаянно ухватился за первую же обледеневшую сцепку. По чистому везению мне удалось обхватить сцепку обеими руками, и я повис на ней, болтая ногами, но неожиданный рывок состава помог мне зацепиться и ногами.

Поднявшись во весь рост, я обнаружил, что нахожусь на краю плат­формы, покрытой жестким промерзшим брезентом. Узлы покрылись тол­стой коркой льда, тяжелые полотнища походили скорее на листовое желе­зо. Стоя на качающейся, обледеневшей сцепке, я воевал с ледяными узла­ми. Я пытался дышать на них, надеясь размягчить своим теплом, но дыха­ние замерзало и лед становился еще толще. Тогда я стал возить веревку вперед и назад по металлическому борту платформы. Уже порядочно стемнело, когда перетерлось последнее волоконце, и я, с большим трудом приподняв край брезента, смог заползти внутрь. Не успел я свалиться на дно платформы, как на меня бросился какой-то человек, целясь мне в горло острым куском железа. Инстинкт и привычка пришли мне на вы­ручку, и вскоре этот человек уже стонал, держась за сломанную руку. На меня надвинулись еще двое, один с железным прутом в руках, другой — с разбитой бутылкой. Для человека с моей подготовкой они не представляли серьезной опасности, и я довольно быстро разоружил их. Здесь царил закон джунглей, главарем становился сильнейший. Теперь, когда я избил их, они стали моими слугами.

Этот вагон вез зерно, которое мы ели сырым. Для питья мы собирали снег либо отламывали сосульки с брезента. Согреться нам было нечем, потому что у нас не было топлива, да и поездная бригада сразу заметила бы дымок. Мне-то холод был не особенно страшен, а человек со сломанной рукой однажды ночью замерз насмерть, и нам пришлось выбросить его через борт платформы.

Сибирь — это не одни лишь снега. Местами она покрыта горами, похожими на канадские Скалистые горы, в других местах она так же зеле­на, как Ирландия. Но сейчас нам сильно докучал снег, ибо худшего време­ни года для путешествий нельзя было и придумать.

От зерна, которое мы ели, нам стало плохо, животы у всех вздулись, началась сильнейшая дизентерия, и мы от нее так ослабели, что с трудом соображали, на каком находимся свете. Наконец дизентерия отступила, но теперь в нас вцепились острые когти голода. С помощью веревки я спус­тился к буксам и наскреб немного смазки. Мы стали ее есть, испытывая жуткие позывы к рвоте.

А состав катил все дальше. Обогнув озеро Байкал, мы приближались к Омску. Здесь, как я знал, его отведут на запасные пути и переформируют, поэтому мне надо спрыгнуть с поезда до въезда в город и вскочить на другой, уже переформированный состав. Нет смысла подробно рассказы­вать обо всех перипетиях, связанных с пересадкой с одного поезда на другой, но мне, в компании с каким-то русским и китайцем, удалось в конечном счете забраться в скорый товарный поезд, идущий в Москву.

Состав был в хорошем состоянии. Мой тщательно оберегаемый ключ открыл дверь вагона, и мы под покровом безлунной ночи забрались внутрь. Вагон был загружен до отказа, так что мы протиснулись с немалы­ми усилиями. В кромешной темноте мы не могли разглядеть, каков харак­тер груза. Зато утром нас ожидал приятный сюрприз. Мы вконец изголо­дались, а тут в углу вагона я обнаружил посылки Красного Креста, которые явно не дошли до места назначения, а были «реквизированы» русскими. Теперь мы зажили на славу. Шоколад, консервы, сгущенное молоко, сло­вом, все. В одной посылке мы даже нашли небольшую плитку с запасом твердого бездымного топлива.

Обследуя тюки, мы обнаружили в них целые кипы одежды и других товаров, награбленных в магазинах Шанхая. Там были фотоаппараты, бинокли, часы. Мы подобрали себе приличную одежду, поскольку на нашу собственную было уже страшно смотреть. Больше всего мы нуждались в воде и были вынуждены соскребать снег с наружных выступов вагона.

Спустя четыре недели и шесть тысяч миль после того, как я покинул Владивосток, состав подходил к Ногинску, примерно в тридцати или соро­ка милях от Москвы. Мы втроем посовещались и решили, что поскольку поездные бригады оживились — мы все чаще слышали их шаги по кры­шам, — нам разумнее всего будет спрыгнуть с поезда. Мы тщательно осмотрели друг друга, чтобы убедиться, что не вызываем подозрений сво­им видом, и хорошенько запаслись продуктами и «ценностями» для обме­на. Китаец прыгнул первым, и, захлопывая за ним дверь, я услышал вин­товочный выстрел. Три или четыре часа спустя выпрыгнул русский, а получасом позже и я.

Я побрел в темноте, довольно точно зная дорогу, потому что русский, уроженец Москвы, которого отправили в сибирскую ссылку, хорошенько нас натаскал. К утру я прошел добрых двадцать миль, и мои ноги, которым крепко досталось в концлагерях, сильно разболелись.

Зайдя в столовую, я предъявил документы ефрейтора пограничных войск. Это были документы Андрея; мне сказали, что я могу забрать все его пожитки, но никому и в голову не пришло добавить: «За исключением его документов и удостоверения личности». Официантка засомневалась и позвала стоявшего у входа милиционера. Он подошел, и начался долгий разговор. Нет, у меня нет продуктовой карточки, я по невнимательности забыл ее во Владивостоке, а ограничения в продовольствии погранични­ков не касались. Повертев в руках мои бумаги, милиционер сказал:

— Придется вам покупать продукты на черном рынке, пока не полу­чите новую карточку. А они сначала свяжутся с Владивостоком. С этими словами он повернулся и пошел прочь. Официантка пожала плечами.

— Ешьте что хотите, товарищ, но вам это обойдется в пять раз до­роже.

Она подала мне немного черного кислого хлеба и какие-то омерзи­тельные на вид и еще более омерзительные на вкус макароны. По-своему поняв мои жесты, означавшие «питье», она принесла какую-то жидкость, от которой я чуть не свалился с ног на месте. С первого глотка я подумал, что меня отравили. Этого мне вполне хватило, но официантка взяла с меня деньги даже за воду, одним духом допив оставленное мною гнусное пойло.

При выходе меня поджидал милиционер. Пристроившись рядом, он зашагал вместе со мной.

— Вот идешь ты пешком, товарищ, да еще с рюкзаком за плечами, — что-то тут не так. Не отвести ли мне тебя в милицию на допрос? Или, может, у тебя найдется лишняя пара часов, чтобы я забыл о своем долге?

Молча порывшись в кармане, я достал часы, одни из тех, что стащил в поезде. Милиционер взял их, окинул взглядом и сказал:

— Москва прямо по дороге. Держись подальше от шоссе, и все будет в порядке.

И отвернувшись, он зашагал прочь.

А я побрел по проселкам, обходя десятой дорогой милиционеров, которым вдруг тоже вздумалось бы потребовать у меня часы. У меня возникло впечатление, основанное на собственном опыте, что у русских просто какая-то неудержимая страсть к часам. Многие даже не могли определить по ним время, но сам факт обладания часами приносил им некое необъяснимое удовлетворение. Какой-то изнуренного вида человек, ковылявший передо мной, неожиданно зашатался и упал ничком в грязь придорожной обочины. Прохожие шли дальше, даже не оглядываясь на него. Я было двинулся в его сторону, но какой-то старик пробормотал у меня за спиной:

— Товарищ иностранец, осторожно. Если вы к нему подойдете, ми­лиция решит, что вы хотите его ограбить. Он все равно уже мертв. Голод. Здесь от этого каждый день умирают сотни людей.

Поблагодарив его кивком, я пошел прямо. Это страшное место, думал я, где никто не протянет друг другу руку помощи. Должно быть, это потому, что у них нет религии, которая наставляла бы их добру.

Эту ночь я провел у полуразрушенной стены заброшенной церкви. Вокруг меня спало еще человек триста. Рюкзак был у меня вместо подуш­ки, и глубокой ночью я почувствовал, как чьи-то руки воровато пытаются развязать шнурки. Быстрый удар предполагаемому вору по шее, и тот, хватая ртом воздух, откатился в сторону. Больше в ту ночь меня никто не потревожил.

Утром я купил себе кое-какую снедь на государственном черном рын­ке, поскольку в России черным рынком управляет Государство и пошел дальше. Еще в поезде русский посоветовал мне выдавать себя за туриста и повесить на шею фотоаппарат (украденный в том же поезде). Пленки у меня не было, да в то время я едва ли мог бы отличить переднюю крышку фотоаппарата от задней.

Вскоре я добрался до центральной части Москвы, того района, кото­рый обычно показывают туристам, ибо обычный турист никогда не видит «задворок», — грязи, нищеты и смерти на узких улочках трущоб. Передо мной текла Москва-река, и я какое-то время шел вдоль набережной, пока не свернул на Красную площадь. Ни Кремль, ни Мавзолей Ленина не про

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: