 |
Метаморфозы, или Золотой осел. (отрывок). Перевод Ивана Франко
|
|
|
|
Метаморфозы, или Золотой осел
(отрывок)
Перевод Ивана Франко
Книга IV
28. Были в одном краю царь и царица. Было у них три дочери удивительной красоты. Однако две старшие, хоть какие приятные на вид, все же казались достойными похвал именно в пределах человеческой славы, а красота малейшей девушки была такая пресвітла и преславная, что не было той силы в человеческом языке, чтобы описать или даже достаточно восхвалить ее. Поэтому многие горожане и многочисленные пришлые, которых без счета притягивала интерес к этого необычайного зрелища, стовпіли от удивления перед недостижимой красотой и, прикладывая правую руку к губам и положив указательный палец на випростуваний большой, отдавали ей религиозные почести, как самой богине Венере. И уже по ближайших городах и смежных краях пошла слава, что богиня, которую породила синяя глубина моря, а у роса вспененных волн, находится теперь в раскрытой всем божественности своей среди человеческих сборищ; или же из новых капель небесного семья уже не море, а земля родила вторую Венеру, в пишнім расцвете девичьей красоты.
29. Так день через день безмерно ширится молва, слава уже доходит до близких островов и далее - к суши и к многочисленным округ. Много людей не обращало внимания на длинную дорогу и глубокие морские пути, спеша к славнейшего зрелища своей эпохи. Никто уже не плыл ни Пафоса, ни к Кнідоса, ни даже к Кіфери, смотреть на богиню Венеру. ее праздника - заброшена, храмы - в упадке, ліжниці - оставленные, службы - попранные; статуи богини стоят не увенчаны, а овдовевшие жертвенники обесчещены холодным пеплом. Все молятся девушке, в ее человеческой фигуры чтят великую богиню; когда она утром выходит из дома, жертвами и пирами власкавлюють власть отсутствующей Венеры, а когда она идет по улице, кучи народа поклоняются ей, бросая [561] перед ней венки и цветки. Такое чрезмерное перенесение небесных почестей! смертную девушку яростно разрисует сердце настоящей Венеры; не стерпев возмущение, вся дрожа и потрясая головой, она говорит сама себе:
|
|
|
30. - Вот же я, старая мать всей природы, я, стихий первопочин, для целого мира живительная Венера, имею делиться величественностью и честью со смертной девушкой! Этот земной грязь имеет осквернять мое имя, освященное в небе! Поэтому зноситиму при жертвах преступление этого общего убожествлення и перенесенного на нее почитания! Смертная девушка будет носить мой образ! Зря тот пастух, чью справедливость и верный суд принял сам великий Юпитер, признал за мной первенство красоты перед другими великими богинями! И кто бы она не была, - не очень она будет радоваться присвоенными себе моими почестями. Уже скоро будет она сама сетовать на эту свою беззаконную красоту!
И сейчас зовет она своего крылатого и довольно таки наглого сынка, что за свои плохие привычки, пренебрегая общественным порядком, вооруженный огнем и стрелами, бегает ночью по чужим домам и, разбивая все супруги, безнаказанно совершает столько позорного, а не делает ничего хорошего. Вот его, уже прирожденным свавільством испорченного парня, она подговаривает еще и словами и ведет к тому города, и показывает ему при всех Психею (ибо таким именем называлась и девушка).
31. Рассказав ему всю историю о соревновании в красоте, вздыхая и трясясь с возмущение, она говорит:
- Прошу тебя, рады залогов моей матерньої любви, совета сладких ран от твоих стрел, совета медовых ожогов от твоих огней, дай матери твоей мести, полную и суровую месть над этой дерзкой красотой! Именно только это и это единственное сделай мне: пусть эта девушка загорится найзавзятішою любовью к мужу самого низкого, самой судьбой лишенного всякой чести, имения и даже безопасности, до такого, чтобы не нашелся ему на всем мире второй такой же нуждающийся!
|
|
|
Сказав это, она горячими поцелуями долго и страстно ласкает своего сына, а затем подается до ближнего морского берега, и едва наступила своими розовыми подошвами на морские волны, как вот уже сидит на влажной гребне глубокого моря; и на одно ее желание сразу спешит к ней морской ее свиту, словно она перед тем уже приказала это. Там и дочери Нерея, что„ поют хором, и Портун с розкуйовдженою синей бородой, и Салація с пеленой, полной рыб, и маленький Палемон, что ездит на дельфине. Тут и там из морских волн подскакивают ряды Трітонів, один из них легонько трубит в звонке раковину, второй заслоняет ее шелковым покрывалом от горящего лучи вражеского солнца, третий подставляет ей перед глазами зеркало, а еще другие погружаются, плавая, под ее двоупряжну колесницу. Вот такой свита сопровождает Венеру в ее плавание к Океану.
32. Тем временем Психея со всей своей пышной красоте не имеет себе никакой,; утехи с собственной красоты. Все на нее смотрят, все ее хвалят и не появляется никто - ни царь, ни царедворец, ни даже простой человек, кто бы хотел жениться на ней. Все восхищаются божественной красотой, но восхищаются так, как статуей искусного изделия. Две старшие сестры, чьей умеренной красоты не розславляли народы, давно повыходили замуж за царей и уже были счастливыми женщинами; Психея же, не то вдова, ие то девушка, сидя дома, оплакивает свою безлюдную одиночество, болеет, скучает и сама ненавидит свою красоту, хоть она и нравится целым племенам. Тем-то отец ее, несчастный несчастьем своей дочери, видя в нем знак небесного гнева и боясь божьей опалу, Обращается к древнему оракулу милетского бога и, умилостививши это [562] великое божество молитвами и жертвами, умоляет для бездольної девушки свадьба и мужа. А Аполлон, хоть сам грек и іонієць, ради основателя Милета, ответил по-латыни так:
33.
Девушку, царь, поставь на верху огромной скалы,
В пышной одежде, словно на погребальный свой брак,
И не надейся на зятя, что вышел из смертного рода, -
|
|
|
Только на злого, как змей, и на злого, как зверь.
Он в воздухе, на крыльях летая, каждого мучает,
Пламенем слишком и огнем слабость наводит на всех;
Сам перед ним и Юпитер дрожит, и боги все трясутся,
Страх и подземных берет, Стикса ужасается тьма.
Царь, когда счастлив, услышав выражение священного оракула, с тяжелой грустью подается домой и открывает своей жене приказы зловещего предсказания. Идут долгие дни скорби, плача и причитания. И уже спешит грустное исполнение жахного пророчества; созвано уже свита несчастной девушки на ее погребальный свадьбы; уже тьмяниться в пепле черной сажи свет факела, а голос брачной флейты переходит в траурную лідійську мелодию; песня веселого Гименея кончается мрачным завыванием, и молодая обтирает собственные слезы своим красным покрывалом. Весь город оплакувало печальную судьбу безщасного дома, и все общественные дела сразу прекращает общественная траур.
34. Однако доконечний послушание небесному повелению гнал несчастную Психею на предназначенное ей место казни. Так, отправив с наибольшим грустью обряд погребного брака, весь народ в торжественном походе проводит ее живьем на похороны, и заплаканная Психея идет не к свадьбе, а к собственной могиле. Грустные родители, обессиленные таким несчастьем, затрудняются выполнить это нечестивое дело, сама дочь говорит им:
- Чего же вы мучаете собственную старость долгим плачем? Чего стомлюєте свой, а собственно мой, - дыхание частым рыданием? Чего пренебрегаете почетные для меня лицо ваши напрасными слезами? Чего темните, вкупе со своими глазами, и мое зрение? Чего вырываете себе седые волосы? Чего бьете себе в грудь и святые для меня персы? Это же для вас большая награда за мою преславну красоту! Поздно вы чувствуете смертельную рану злой зависти! Когда племена и народы величали меня божественными почестями, когда единодушно называли меня новой Венерой, - тогда было бы вам болеть, тогда плакать, тогда рыдать за мной, как за умершим. Теперь я слышу, теперь вижу, что я погибла за само только имя Венеры! Ведите меня и ставьте на той скале, которую назначила мне судьба! Спешу до этого счастливого брака, спешу увидеть эту родовиту жену мою! Чего же я гаюсь, чего же раздумываю перед его приходом, когда он уродился на погибель всему миру?
|
|
|
35. Так сказав, девушка замолчала и вступила уже твердой походкой в середину всенародных проводов. Идут они до назначенного верху крутой горы; поставив девушку на ее самом высоком шпиле, оставляют ее там, погасив собственными слезами свадебные факелы, которыми они освещали себе дорогу и, побросав их круг нее, расходятся со склоненными головами домой. А несчастные ее родители, подавленные таким горем, заперлись в своем доме в непроглядную тьму. Психея же стояла, боясь, дрожа и плача от страха, на самом шпиле горы, когда тихое дыхание ласкового Зефира, раздувая сюда и туда ее полы и надимаючи пелену, легонько поднял ее на своих спокойных крыльях, отряды понес ее над обрывом высокой скалы к простертої внизу долины и ласково положил ее на покрытую цветками мураву. [563]
Книга V
1. Нежно возложена на мягкой мураве, именно на ложе из росистої травы, Психея, сразу лишившись всей тяжелой заботы, уснула сладко. Подкрепившись достаточным сном, она проснулась уже в спокойном настроении. Она видит себя в роще высоких и развесистых деревьев, видит источник, что блестит стеклянным зеркалом. Именно посередине рощи, в уютном приюте, недалеко от источника, стоит дворец, построенный не человеческими руками, а божескими искусствами. Так и видно уже от первого входа, что это какого бога ясный и приятный уют. Высокое-потому свода старательно украшено резьбами из кедра и слоновой кости, підперте золотыми колоннами; все стены покрыты серебряным карбом, на котором звери и огромные животные, как живые, приближаются к глазам звонящего. Действительно, какой-то странный чудодей, может, півбог, сумел с тончайшим искусством превратить столько серебра в зверя! Сама пол дробится на разнообразные рисунки, выполненные из дорогих, мелко повикроюваних камней. Дважды счастливы и прещасливі те, кто ходит по самоцвітах и драгоценностях! Да и другие части просторно и широко расположенного дворца - неоценимо драгоценные, и все стены горят собственным светом от массы чистого золота, словно дом этот, пренебрегая солнцем, сам себе творил день. Такие же и покои, такие же и галереи, такие же и блестящие купальные; не менее и вся остальная отделка соответствовал великолепию целого дома, так что вот-вот кажется, что это большой Юпитер построил небесный дворец для своих сношений с людьми.
2. Соблазнена такой роскошью этого места, Психея подошла ближе и, немного посмілівши, уже переступает порог. Вот она пристально и с наслаждением отдается распрекрасном зрелищу и присматривается к единичным предметам, а вне дома видит якнаймайстерніше построенное казносховище, полное,;, больших сокровищ и нет ничего в мире, чего там не было бы! Однако более весь недоумение перед таким большим богатством, самое удивительное было то, что эта всемирная, казна не имела никакого замка, никакого засова, никакого сторожа. Когда она так с высочайшей утешением присматривается ко всему, долетает до нее какой-то бестелесный голос и говорит:
|
|
|
- Чего, владарко, удивляешься ты этим пишнотам? Все это - твое! Иди же к покою и вольно на кровати от усталости, а как только тебе захочется, прикажи приготовить для купания. Мы, чьи голоса ты слышишь, твои служанки, и будем тебе пристально прислуживать; а после туалета ждет тебя царский стол.
3. Психея, услышав, что какое-то божество заботится о ней, и, осчастливленная тем, указаниями от бесформенных голосов, прежде всего засыпает, а потом купанием * смывает с себя усталость; а увидев у себя полукруглый стол, понимает, что посуду: на нем поставлена именно для нее, и охотно садится обедать. И сразу же появляются сладкие вина и многочисленные блюда с разными яствами; никто не прислуживает, а все подается словно каким-то дыханием. И никого не могла она видеть, а только слышала слова в воздухе, сами только голоса были ее служанками. По пышном обеде вошел кто-то невидимый и запел, а второй звенел на кифаре, также незримо. Потом до ее слуха доносится совместное пение многочисленных голосов, и хоть никто не появляется, отчетливо слышен целый хор.
4. К вечеру закончилась эта утешение, и Психея пошла к кровати. Уже была поздняя ночь, когда до ее слуха дошел какой-то нежный звук. Опасаясь в таком одиночестве за свою невинность, она страшится и трепещет, и всякого бедствия боится тем более, что сама не знает, чего боится. И уже приблизилась непізнанна жена и сошла на кровать, и сделала Психею своей женщиной, а перед восходом солнца поспешно исчезла. Сейчас потом голоса, приставленные к покою, начинают заботиться [564] утраченную невинность невесты. Так оно повелось и дальше; и, как это велит природа, новизна набрала для нее приятности через постоянную привычку, а звук неизвестного голоса утешал ее в этом одиночестве. Тем временем родители ее старілися в невідступній тоске и печали, а молва об этом событии разошлась широко. Старшие ее сестры, услышав все это, поспешно покинули, грустные и заплаканные, свои пенаты и пошли одна за другой к своим родителям, чтобы увидеться и поговорить с ними.
5. Той ночи явилась к Псіхеї ее жена (потому что, независимо от зрения, она чувствовала ее и руками и ушами). Она произнесла к Псіхеї:
- Псіхеє, самая сладкая и дорогая моя женщина, злая судьба грозит тебе самой страшной опасностью, о которой мне следует предупредить тебя якнайпильніше. Твои сестры, обеспокоены известием о твоей смерти, будут искать твоего следа и вскоре выйдут на ту скалу. Когда услышишь, может, их причитания, - не отвечай ничего и даже не смотри в ту сторону, потому что иначе причинишь мне самой невероятной боли, а себе найприкрішої гибели.
Психея обещала и поклялась, что сделает так, как ей приказала жена. И когда прошла ночь, и жена до восхода солнца исчезла, она, несчастная, плакала и рыдала весь день, повторяя то и дело, что теперь пропала окончательно, потому что, в этой богатой тюрьме заперта и человеческого общества и разговора лишена, не может ни своим сестрам, что плачут по ней, подать никакой помощи, ни даже увидеть их. И уже не принимала она ни купания, ни еда и не имела покоя весь день, и, плача ревностно, поклалась до сна.
6. Вскоре, немного раньше, чем обычно, появилась его жена и, прилегши у Псіхеї на кровати, обняла ее, все еще плачущую, и взволнованно проговорила в нее:
- Разве ты не обещала мне, моя Псіхеє? Чего же мне, твоему мужу, надеяться от тебя, чего надеяться? Ведь ты и день и ночь так, даже в объятиях своего мужа, не бросаешь мучить себя! И делай уже, как хочешь, и иди за своей мыслью, что должен выйти тебе же во вред! Вспомни только о моей пристальное совет, когда услышишь запізній сожалению!
Тогда она просьбам и даже угрозой, что умрет, требует от мужа Согласия на ее желания повидаться со своими сестрами, утешить и поцеловать их. Поэтому он согласился на просьбы своей молодой и позволил ей даже одарить их какими захочет золотыми вещами или драгоценностями; только одного не велел ей и даже повторно пригрозил, - чтобы не поддавалась она пагубной совете сестер и не питалась об облике своего мужа, чтобы за такую нечестивую любопытство не упасть с вершины настоящего счастья в большое несчастье и не избавиться в дальнейшем его объятий. Она же поблагодарила жене и уже и повеселела.
- И я, - говорит она, - сто раз предпочла умереть, чем лишить себя твоего пресолодкого супругов. Люблю потому тебя и, хоть не знаю, кто ты, горячо люблю тебя, как свою душу, и ты лучший для меня самого Купидона. Равно еще только прошу тебя: скажи этому твоему служникові Зефира, чтобы он той же дорогой, приставил мне сюда моих сестер.
И покрывая его уста убедительными поцелуями, и добавляя найласкавіших слов, и прилегая к нему всеми своими страстными членами, в этих ласк добавляет она еще такие слова:
- Мой медочку, мой дружочку, сладенькая душко твоей Псіхеї!
Среди таких любовных ласк и сладкого шептания уступил ей мужчина, обещав выполнить все, и на рассвете исчез из объятий своей женщины.
7. Сестры ее, разведав все, поспешили выйти на ту скалу, где было покинено Психею, и там начали плакать и бить себя в грудь, так что от их беспрестанному причитания вплоть луна шла по скалам и кручам. Звали они на имя [565] спою несчастную сестру, пока она, растроганная теми скорбными и уязвимыми голосами, что доходили вниз, без памяти и дрожа, выбежала из дома и крикнула:
- Чего же вы так побиваєтесь зря рыданиями? Вот я - та, по которой вы плачете! Хватит уже того сожаленья, осушите наконец веки, поливані долгосрочным слезами, потому что уже можно вам обняться с той, по которой вы так рыдали! И, позвав Зефира, она передает ему приказ своего мужа. И вскоре он, послушный велению, приносит их самым мягким путем на своем легком дыхании. Вот они уже обнимаются и радуются поспешными поцелуями, а их висхлі слезы снова наворачиваются с чрезвычайной радости.
- Ходите уже веселенько домой, - сказала Психея, - до наших пенатов и побалуйте со мной свои расстроенные души!
8. Сказав это, она показывает им все богатства своего золотого дома и всю многочисленную челядь услужливых голосов, и прекрасным купанием и сверхчеловеческого стола роскошью угощает их пышно, так что они уже пресыщены обилием этого божественного богатства, начали испытывать в глубине сердца зависть. Наконец одна из них начинает старательно и интересно расспрашивать, кто же хозяин этих небесных вещей, кто и какой ее муж. И Психея никаким способом не решается переступить приказ своего мужа и не выдает тайны своего сердца, а так себе, навгад, говорит, что это какой-то прекрасный молодой юноша, которого бы лицо только что покрывается вовнистою бородкой, а занимается он в основном охотой по полям и горам. И боясь, чтобы не предать себя кое-чем в дальшій разговоре, она одаривает их золотом и драгоценностями и, сейчас позвав Зефира, поручает ему отнести их обратно.
9. Это было выполнено быстро. И честные сестринские, возвращая домой, уже разгоряченные завистью, немало тарахтели между собой. Одна, наконец, начала так: -- Вот еще слепое, немилосердное и несправедливое счастья! Неужели ему угодно, чтобы мы, зроджені от тех же родителей, имели такую разную судьбу? И мы же, старшие, у своих иностранных мужчин, как слуги, и теперь, изгнанные Из дома и с собственной отчизны, как ссыльные, живем далеко от родителей. А эта, молодая, этот вискребок пресыщенного родінням природы, доскочила такого богатства, такого божественного мужа и даже не умеет пользоваться как следует таким добром! Не видела ты, сестра, сколько в доме драгоценностей, и которых, по препишні наряды, блестящие самоцветы и сколько везде разбросано золота! А когда еще ее муж такой хороший, как она говорит, то нет в мире счастливей женщины! И кто знает, зжившися с ней и еще больше влюбившись в ней, ее божественный супруг не сделает ее богиней? Клянусь Геркулесом - так оно и есть, и уж теперь она так вела себя! Уже и теперь присматривается к небу и смахивает на богиню, эта женщина, имеющая голоса за слуг и самим ветром повелевает! А я, несчастная, достала мужа, во-первых, старше моего отца, далее - лисішого за тыкву и за слабого всякого мальчика, а в доме его все позачиняно и позамикано на замки!
10. - А я, - сказала вторая, - достала жену больную подагрой, скарлюченого, и за это мало когда могу потішатись любовными радостями, а зато часто должен натирать его искореженные и, как камешки, затвердлі пальцы и осквернять эти нежные руки вонючими припарками, грязными тряпками и вонючими компрессами. Не жена я для него услужливая, а сиділка какая терпеливая! А ты, сестра, неужели ты сможешь так терпеливо, или скорее - так по-рабском, говоря тебе откровенно, сносить свою судьбу? Что касается меня, то я не могу дольше терпеть, чтобы такое счастье свалилось на недостойное. Вспомни только, как гордо и как дерзко она нам все показывала, сами хвастовство ее доказывали это ее чванство. [566]
Из таких больших сокровищ нерадо как-то бросила она нам небольшие кусочки и сейчас же, устав от нашего присутствия, велела нас выгнать, видмухати, выдуть! И не буду же я никакая женщина, и не дай мне боже дышать, когда не сброшу ее вниз с того богатства! А когда и тебе, как и следовало бы, докучила это пренебрежение, - складімось обе на какую-то решительную мнение! А того, что мы получили, не покажем ни родителям нашим, ни кому другому, да и подавно не скажем ничего о ее спасении. Достаточно того, что мы сами видели такое, что видеть было неприятно; поэтому ни родителям, ни всем народам не благоветствуем о ее роскоши! И несчастны те, чьих богатств никто не знает! Пусть она знает, что мы ей не служанки, а старшие сестры! А теперь иди к своим мужчинам и вертаймось до наших убогих, однако скромных пенатам, а потом, набравшись за долгое время более решительных замыслов, вернемся снова к ней, чтобы наказать ее гордость.
11. Понравилась бедствия рада этим двум злюкам и, похоронив все те драгоценные подарки, розпатлавши волосы и царапая себе щеки (как бы по заслугам), они разливаются снова притворным плачем. Затем, покинув сразу родителей и роз'ятривши снова их боль, полные ядовитых намерений, идут они к своим домам, обдумывая преступный подвох, а по сути - смертоубийство невинной сестры. Тем временем Психею неведомый ее муж в ночных тех разговорах так уговаривает:
- Не видишь, какой опасностью грозит тебе издалека вражеская Фортуна? А когда не будешь заранее пристально беречь себя, то она быстро застукает тебя с глазу на глаз. Неверные те волчицы с большим усилием готовят тебе преступные козни, и это сводится к тому, чтобы уговорить тебя обнаружить мое лицо; а если ты его увидишь, то, как я тебе не раз говорил, уже больше не увидишь. Так вот, когда эти плохие ведьмы придут к тебе, вооружившись вредительскими мыслями (а знаю, что придут), то не говори в них совсем ничего, а если, через врожденную тебе простодушие и нежность твоей души, не сможешь молчать, то по крайней мере про мужа своего не слушай и не отвечай ничего. Ведь и наша семья скоро увеличится, и вот до сих пор детское брюхо содержит уже другого ребенка - божественную, когда будешь молчать, однако смертную, когда проговоришся.
12. Рада этой новости, Психея радовалась надеждой на божественное потомство и гордилась славой будущего плода, и величалась достоинством материнства. Тревожно считает она дни за днями и месяцы за месяцами и, неопытная, с удивлением следит за ростом маленького ростка, что из мелкой точки все больше, заполняя ее плодотворное брюхо. И уже обе те отвратительные фурии, дыша гадючою ядом и гонимые нечестивым спешке, плыли к ней на кораблях. Тогда мимолетная жена и так напутствует свою Психею:
- Последний день и крайняя опасность! Враждебные те женщины и неприязна кровь уже вооружились и двинулись в поход, ряды выстроили и затрубили к бою. Уже твои преступные сестры вынули из ножен ножи и нацелились на твою шею! Сладкая моя Псіхеє, какая страшная гибель грозит нам! Смилуйся сама над собой и надо мной и святым молчанием освободи наш дом, свою жену и себя, и вот наше маленькое от неминуемой гибели! Не желай ни видеть, ни слушать тех преступных женщин, которых, через убийственную их ненависть и попран ними кровную связь, тебе уже не свободно даже называть сестрами; ведь они, словно те Сірени, торчать на вершине скалы и зловещими голосами будут петь более этими утесами.
13. Психея, прерывая свою речь судорожным хлипанням, отвечает:
- Сколько знаю, ты уже имел достаточно доказательств моей верности и молчаливости, и не меньше того ручусь тебе и теперь за свою крепкую натуру. Только ты опять прикажи [567] Зефиру, чтобы вел исполнил свой долг и, вместо запрещенного мне священного твоего лица, позволь мне по крайней мере видеть своих сестер! Заклинаю тебя этими твоими ароматными кудрями, спадающими со всех сторон, твоими нежными, округлыми и до моих такими подобными щеками, твоими грудью, кипящими не знать какой жаждой, - чтобы я хоть в этом младенцу познала твое лицо! Прильни к скромному мольбы испуганной просительки, позволь мне обнять тех моих родных и напиток радостями душу искренне преданной тебе Псіхеї. Не буду уже искать ничего больше в твоем лице, не заподів мне ничего и ночная тьма, когда тебя, мой свет!
Очарованный этими словами и нежными объятиями, мужчина вытер ее слезы своими кудрями, согласился совершить ее волю и исчез, как только начало зоріти.
14. Обе сестры, сговорившись и даже не одвідавши родителей, прямо с кораблей подаются с крупнейшим в спешке к той скале и, не дожидаясь того, чтобы появился и перенес их ветер, с дерзкой отвагой прыгают вниз. И Зефир, помня приказ своего властелина, хоть и нерадо, подхватил их на лоне воздушного дыхания и поставил на землю. А они немедленно, сразу же, приспішеними шагами войдя в дом, обнимают свою жертву, лицемерно называют ее любимой сестренкой, и пряча внутри, под радостным лицом, словно какое-то сокровище Укрытого подвоха, так подмазываются.
- Псіхеє, и как же ты выросла за это время! И ты сама уже мать! Знаешь ли ты, сколько добра обещает нам эта твоя торбиночка? Какая же радость будет для всего нашего рода! Какие же мы счастливы и нам будет радость лелеять твое золотое дитятко! И когда оно, как следует надеяться, приравняет красотой собственным родителям, то это родится сам Купидон!
15. Так притворной благосклонностью потихоньку заполоняют они сердце Псіхеї. Отдохнув от усталости своего путешествия и освежившись в паровых источниках бани, они приглашены Псіхеєю подпитаться в прекрасном столовой теми странными и роскошными закусками и блюдами. С их приказа говорит кифара, звучат флейты, поют хоры. Все это при полном отсутствии лиц уласкавлювало слух найсолодшими чарами. И даже эти медовые песни не зм'якшили и не утешили сладостями злобу преступных женщин; возвращая разговор на предназначенную коварную ловушку, они начинают незаметно выведывать от нее, кто же такой ее муж, откуда он родом и из какого круга. Она, с необычайной простодушия, забыв свои предыдущие рассказы, придумывает новую ложь и говорит, что его жена - с близкого округа, что он - пребагатий купец, уже средних лет, с волосами, припорошеним сединой. На этом она и отхватила сразу разговор, вновь одарила сестер роскошными подарками и отправила их ветровыми путями.
16. Возвышенные ласковым дуновением Зефира и возвращаясь домой, они начали разговаривать между собой:
- Что сказать, сестра, о такую страшную ложь этой дурочки? Это был молодой парень, в которого только что засівалась борода цветущим пухом, а теперь это уже человек в летах, с блестящей сивішою! Что же это за человек, что так быстро мог постареть за короткое время? Не что иное, сестрица, как то, что эта недостойная женщина или врет, или же совсем не знает, какова его жена. Или этак, или так - надо поскорее выгнать ее из тех роскоши. Если она не знает лица своего мужа, то видно, что это некий бог, и что бога носит она под сердцем. И если бы - не дай бог! - стала она называться матерью того божественного мальчика, то я готова сейчас же повеситься в петле. Итак, вертаймось пока к родителям и вигадаймо якнайспритніші козни для начала следующего разговора. [168]
17. Так разгорячены, они лишь небрежно разговаривают со своими родителями и находятся ночь без сна, а утром со всех ног несутся к скале; отсюда они, с привычной помощью ветра, внезапно взлетают вниз и, выжимая слезы Из-под натертых век, хитро обращаются к девушке:
- Какая же ты счастливая! В своей блаженной неосведомленности сидишь здесь беззаботно, не зная своего великого бедствия и не зная об опасности! А мы, бессоннице по заботе за твое счастье, тяжело мучимось твоим горем. Мы узнали уже наверное и не можем, как участницы твоего страдания и несчастья, затаить перед тобой, что это огромный змей, весь в кривых звивах, с кровавой от пагубного яда шеей, с широко разинутой и глубокой пастью, скрытно спит с тобой ночью. Вспомни теперь пророчество оракула, что предвещало тебе брак с грозным зверем! Многочисленные крестьяне и охотники с окраины, и немало местных жителей видели, как он вечером возвращался из своего жирования и купался по отмелях близкой реки.
18. Все говорят, что вскоре підгодувавши тебя вкусными блюдами, когда твоя беременность дойдет полной зрелости, он съест тебя, наделенного самым жирным плодом. Теперь уже твое дело, хочешь согласиться с своими сестрами, что заботятся о твоем дорогой нам спасение, и, уклонившись от смерти, жить С нами далеко от опасности, а быть похороненной в брюхе самого свирепого зверя. А если тебя радует голосистая одиночество этого сельской жизни и скрытные, гадкие и опасные ласки и ядовитые объятия змея, - то мы, как верные сестры, по искренности уже сделали должное.
Несчастная Психея с своим простодушием и слабоумием ужасно перепуганная такими грозными словами. Потеряв всякую развлечение, вдруг она выбросила из памяти все советы своего мужа и все свои обещания и сама себя бросила в глубь бедствия. Бледная, без кровинки, дрожа и задыхаясь, она еле-еле уриваним голосом произносит:
19. - Сестры мои дорогие, вы же мне даете доказательство своей непоколебимой верности. И мне кажется, что те, кто рассказывает вам обо всем том, не придумывают лжи. Я ведь никогда не видела лицо моего мужа и вообще не знаю, кто он и откуда, а только чувствую в ночных разговорах жену от фигуры и крайне світлобоязкого; может, и правда ваша, что это какой-то зверь. Он всегда изо всех сил отпугивает меня, чтобы я не допытывалась о его вид, а в случае интереса к его лицу, угрожает мне огромным несчастьем. Когда можете подать какую спасительную помощь своей сестре в опасности, то помогите мне именно теперь; ибо дальнейшая беззаботность портит все хорошие последствия предыдущего опеки. Тогда, одержав уже распахнутую дверь сестры безоборонного сердца, преступные женщины бросают прикрытия своих осадных сооружений и с обнаженными мечами подвоха ударяют на встревоженные мысли простодушной девушки. 20. Одна из них говорит ей наконец:
- И уже когда мы тебе родные и. мусимо рады твоей беспечности не обращать внимания ни на какую опасность, то покажем тебе единственную дорогу издавна продуманного спасения. Положи скрытно щонайгостріший ножик, еще и наточен мягким прикосновением ладони, в том углу кровати, где ты конечно спочиваєш, и поставь маленький светильник, полный масла, прикрыв его толстой покрышкой, однако не погасив ясного света, и спрячь все это принадлежностей якнайстаранніше. Когда же он приповзе извиваясь и всунеться в привычное для себя кровать, и уже протянется, и, побежденный первым сном, начнет громко храпеть, - ты встань с кровати и босиком, на пальцах, понемногу прокрадься легонько, освободи светильник из-под слепой тьмы и покористуйся его светом для своего преславного дела. Высоко поднятой правой рукой ударь щонайсильніше и смело переріж той обоюдоострой оружием то зчленовання, что соединяет пагубного змея шею с головой. И не будет тебе в нашей помощи, потому что, как только ты, забив его, обеспечишь тем свое спасение, - мы, будучи начеку, быстренько, вместе с тобой, позабираем все здешнее добро и отдадим тебя, человека, желанным браком за человека же.
21. Такими огненными словами разгоряченная, душа сестры их так и горит; а они сразу же покидают ее с превеликому страха, чтобы не быть поблизости такой, опасности, и, взлетев на привычных для них ветровых крыльях на шпиль горы, стремглав убегают оттуда, сходят на корабли и немедленно отплывают. Психея же, оставшись одна, однако гонимая сильными фуріями, сама не своя, волнуется тоской, подобной бриж морских. То она, твердо решившись, упрямо придерживается намерения, а то, уже готовясь к преступлению, вновь неуверенная в этом намерении и шатается под властью многочисленных порывов своего горя. То торопится, то медлит; то осмеливается, то дрожит; то отчаивается, то гневается; и наконец в одном теле ненавидит зверя и любит жену. Только вечером, когда уже склонялось на ночь, с лихорадочным спешно приготовила она все для нечестивого поступка. Наступила ночь, появился человек и по любовным соревнованиях сразу же заснул крепким сном.
22. Тогда Психея, до сих пор немощная телом и духом, с помощью яростной судьбы своей, чувствует в себе силу, подносит светильник, хватает ножик и в порыве рвения словно меняет пол. И как только луч света вскрыл тайники ложа, видит она из всех диких животных нежнейшую и сладчайшее зверя - самого Амура, прекрасного бога, прекрасно простертого. Увидевши его, сам светильник радостно запылал живым светом, и ножик блеснул своим кощунственным лезвием; Психея же, испуганная этим видом и обессиленная до дна души, поблідла, как труп, и, дрожа, упала на колени, силясь спрятать железо уже в собственной груди. Так она наверное и сделала 6, если бы железо то, острастки перед таким Преступлением, не выскользнуло и не упало из ее рук. Вся уставшая, отчаявшаяся в спасении, она присматривается раз к красоте божественного лика и отходит духом. Видит она золотую ту голову с ее священным волосами, пьянящим от амброзии, видит молочную шейку и пурпурные щеки, по которым кудри спадают прегарними клубками и закрутками и спереди и сзади; а от их чрезмерного блеска и сияния аж рябило же свет светильника. На плечах летучего бога мерцают росистые крылья с квітчаними поблисками; и хоть крылья лежат спокойно, однако кончики претонких и нежных перышек дрожат и подскакивают в неуемной игре. Остальные тела - такая гладкая и понятное, что и сама Венера не раскается, что породила его. Перед кроватью лежал лук, колчан и стрелы - ласковая оружие великого бога.
23. Ненасытное любопытство заставила Психею разглядывать и просматривать все это, увлекаясь оружием своей жены. Берет она одну стрелу из колчана и приткнула ее острия до кончика своего пальца, пробуя его остроту; но дрожащей еще рукой она уколола себя немного глубже, и сквозь тоненькую кожицу заросились мелкие капли розовой крови. Вот так, не зная сам об этом, Психея охотку воспылала любовью к богу любви. Разгораясь все большей жаждой к богу жажды, склонившись над ним, страстно дыша открытыми и несдержанными устами, она впивалась в него поспешно поцелуями, боясь, чтобы он не слишком скоро возбудился. И когда, увлеченная таким счастьем, волновалась она в беспамятстве, то светильник, то с плохой зрадливості, то с никчемной зависти, то ли желая и сам прикоснуться, словно поцелуем, до такого тела, вибулькнув с самого своего пламени каплю кип'ячої масла на правое плечо богу. Горе тебе, дерзкий и бесстыдный светильнике, [570] негодный прислужнику любви! Опекаешь ты самого обладателя всякого огня! Ведь тебя, наверное, впервые изобрел какой-то любовник, чтобы и ночью дольше радовать свое желание! Опечений таким образом, бог сорвался с места и, видя грязный доказательство сломанной верности, молча сразу же взлетел и исчез из глаз и рук найбезщаснішої жены.
24. Однако, когда он сорвался, Психея сразу схватила его обеими руками за правое бедро; жалкий придирок к его высокого взлета, она неслась за ним по облачным високостях висячей спутницей и, наконец, обессиленная, упала на землю. Влюбленный бог не оставляет ее, простерту судьбы, а взлетает на ближайший кипарис и, глубоко тронутый, так говорит к ней с его высокого вершка:
- Кж, легкодумна Псіхеє, забыв приказы матери моей Венеры, что велела мне выдать тебя наймізерніше замуж, связанную жаждой бедного и самого ничтожного мужа, предпочел сам прилететь к тебе как любовник! Знаю, что я сделал это необдуманно, и сам, преславный стрелец, ранил себя собственной стрелой, и сделал тебя своей женой: не для того ли, чтобы ты приняла меня за зверя и хотела железом отсечь мне голову, чьи глаза так любовно смотрели на тебя! Именно об этом я тебе везде раз говорил, чтобы ты остерігалась! Именно это я тебе добро отговаривал! Но те твои замечательные дорадниці вскоре терпят от меня казни за такую губительную услугу; а тебя я накажу лишь тем, что покину тебя!
По этих словах он улетел на крыльях в высь.
Увидев, как отлетел ее муж, Психея удается в отчаяние и уже хочет утопиться, но река не принимает ее. Наконец Психея отправляется в путь искать Купидона, а по дороге заходит в своих сестер, которым рассказывает о своем горе и добавляет, что, відлітаючй, Купидон якобы выражал желание жениться то с одной, то с другой. Сестры, пойнявши веры, б
|
|
|
