Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Часть первая. В поисках смысла жизни. 3 глава




На просьбу Луши о приеме мужа и здесь ответили, что сегодня у них неприемный день, а потому принять не могут. Тогда она подала записку, и сердце замерло в ожидании. С запиской ушли куда-то по коридорам. Через 10-15 минут в дверях появился мужчина в сопровождении прежней дежурной и очень любезным голосом спросил:

- Кто передал это письмо?

- Я, - робко ответила Луша.

- Очень приятно, прошу вас, пройдите со мной, - и провел ее в светлый просторный кабинет.

- Вы расскажите мне все подробно, ничего не скрывайте и не бойтесь: фамилию, имя вашего мужа, откуда вы, когда и за что сослан, где и когда заболел. Также скажите состав вашей семьи. Я являюсь врачом в этой больнице, - спокойно и, как показалось Луше, очень ласково, прямо не по-докторски, проговорил он.

- Мы из-под Москвы, - начала Луша, - мой муж Петр Никитович Владыкин, скрывать я от вас не буду, а скажу прямо, его арестовали за Слово Божье, так как он в церкви был руководящий. Заболел недели три назад, прямо на работе, тут, без меня. А я уж третьяво дня приехала, застала его чуть живым. Мы баптисты по вероубеждению, дома остались трое детей мал-мала, и старуха-мать, вот и все, касатик.

- Так вот, моя уважаемая, - начал врач, - вы совершенно успокойтесь, вашего мужа мы сейчас примем, и примем все меры, какие потребуются с нашей стороны, а здоровье ему пошлет Бог. Вы сейчас в зале разденьтесь и посидите, пока вас вызовут, а приемной сестре покажите вашего мужа.

Луша порывисто поднялась и, подойдя к врачу, в слезах радости хотела что-то сказать, но у нее ничего из этого не получилось, и он, успокаивая ее, вывел в зал.

Петра бережно сняли с телеги на носилки при Луше и прямо в тулупе унесли, куда следует, а она, многократно благодаря возчика, расплатилась с ним и отпустила домой.

После долгого времени, прежняя дежурная вышла к Луше с халатом в руке и очень любезно пригласила ее за собой.

Пройдя много палат, где лежало много разных больных, ее завели в светлую просторную комнату, где помещалось всего двое, в одном из них она сразу узнала Петра.

Вымытый, в белоснежном белье, укрытый легкими теплыми одеялами, в таких же беленьких шерстяных носках, он с блаженными слезами радости встретил Лушу, лежа в постели.

По разрешению врача, она набила ему полный стол продуктами.

Успокоенные и счастливые, они с радостью смотрели друг на друга, не веря в то, что так резко все изменилось, после ужаса пережитого.

- Пусть Бог воздаст тебе, дорогая моя. В смертный час Господь послал тебя, чтобы спасти меня от смерти. Теперь я уже буду жив, а ты торопись к малюткам, и обо мне не беспокойся.

Луша поцеловала его и, помолившись, вышла на улицу. Невдалеке от крыльца стояла знакомая ей лошаденка, с той же старенькой телегой.

- Я уже было отъехал, да подумал про тебя: куда же она пойдет мыкаться-то в чужом городе, на ночь глядя? Вернусь. Вот и вернулся. Куда ночевать-то поедешь? - к великому Лушиному удивлению, подойдя, сочувственно проговорил ей возчик.

Луша была поражена этой простой сердечной отзывчивостью. Ведь найми она одного из тех городских шикарных извозчиков, которые так брезгливо отказались от нее, она теперь мыкалась бы с Петром около какой-либо больницы, а деньги они выманили бы немалые. Но Бог послал ей навстречу этого простого, сердечного человека. Скоро они подъехали к дому, в котором Луша остановилась первый раз, и пока ее не впустили в избу, он не отъехал от ворот.

Довольная, не помня себя от радости, Луша возвращалась домой к детям, поминутно благодаря Бога за чудеса милости Его.

Целый месяц она не получала известий от Петра и начала было уже беспокоиться: "Уж не стряслось ли еще какое горе?" Но, к великой радости, получила однажды вечером толстый, аккуратно запечатанный и подписанный Петровым почерком, конверт.

В письме Петр сообщил большую радость о том, что врачом оказался верующий и искренний брат, и, что ухаживал он за ним, как за дитем. Лечение шло быстро и успешно, так что он уже здоров и устроился работать сапожником. По выходу из больницы, тот верующий брат пригласил его к себе домой, одел в свой костюм и хорошее пальто, обул и помог в остальном. Живет Петр теперь в 30 км. от Архангельска, на берегу реки, в поселке Рикосиха, с ним вместе живет еще одна верующая семья...

* * *

Почти год прошло с тех пор, как они расстались с мужем, и если бы не одно волнующее обстоятельство, Владыкины терпеливо бы переносили разлуку.

Однажды к Луше зашел сын Кухтина и таинственным шепотом сообщил ей следующую новость:

- Тетя Луша! Я пришел сказать тебе по секрету, ты знаешь, ведь наш папка-то дома, не прошло и полтора года. Мы решили, что он немного отдохнет и будем переезжать на юг, туда, к Кавказу. Чего же твой-то смотрит, почему не хлопочет?

Тревога и беспокойство охватили Лушу. Как бы она не писала мужу об этом событии, он почему-то умалчивал с ясным ответом, хотя подтвердил, что Кухтина, действительно, отпустили. Тогда, списавшись, Луша еще раз решила навестить мужа. На сей раз сборы были менее тревожными, да и дорога была уже проторенная. Петр подробно описал, как его разыскать, и она без особого затруднения доехала до Архангельска. На станции она (по телеграмме) была встречена мужем и, радостные, они прибыли в поселок.

Одним из первых, волновавших ее вопросов, было: "Почему Кухтин освободился досрочно, а ты еще здесь?" На это Петр Никитович ответил следующим рассказом:

- Незадолго до освобождения Кухтин пришел ко мне и после долгого раздумья спросил: "Ты как думаешь, Петр Никитович, ведь неплохо было бы, пожалуй, избавиться отсюда, а возможность такая к этому есть."

- Не знаю, вряд ли, - ответил я ему, - не затем нас с тобою сюда привезли, чтобы сразу отпустить, и без лукавства они не отпустят, да нешто мы здесь одни? - тысячи.

- А я вот как думаю, - продолжал он, - с лукавым по лукавству его, жизнь-то надо спасать; у нас с тобой семьи остались дома, а здесь не знаешь, куда они тебя завтра бросят и что сделают с тобой. Так ты что, лиходей что ли себе, неужели ты против того, чтобы возвратиться к семье? Вот я тебе скажу по секрету, я уже бумажку подписал, и мне велели собираться, на той неделе документы выдадут. На! Вот образец с моего заявления. Это я написал уже для тебя. Подпиши и вместе домой поедем, думать тут нечего!"

На небольшом клочке бумаги было написано: "Я, Владыкин Петр Никитович, осознал, что мои религиозные убеждения и действия, за которые я наказан, действительно, против нашего общества, и наказан я правильно. Поэтому, прошу простить меня и отпустить к семье, впредь этого распространять не буду". Место для подписи...

- Ну вот, теперь как ты посоветуешь, Луш, подписать мне такую бумажку или нет? - спросил он жену, глядя ей в лицо.

Луша немного задумалась, глядя на мужа, потом без колебания ответила ему:

- Ну, Петь, это уж сама последня и негодна дела-то, брось ты ее, эту бумажку-то, так делать не надо. Божья воля - что Он уж судил нам, в том Сам поможеть. Ведь это же отрекатца от Бога надо?

- Ну вот, я и ответил на это Кухтину: "Николай Васильевич! Ты постоянно хитрил да мудрил, а здесь, брат, хитрить не приходится, покажи себя прямо, как ты есть. Насчет лукавства я тебе отвечу: ведь участь ленивого раба-то больно страшная, и избавь меня от нее Господь, а насчет спасения жизни-то, не нам с тобою задумываться. Я до уверования спасал ее несколько раз, а ноги-то все в пропасти болтались, и если б не Господь, то мои кости давно бы уж сгнили где-нибудь на навозной куче, как у пса. Моя жизнь уже спасена и в руках Божьих, братец. И за семью я не беспокоюсь, Давид говорит: "Я был молод и состарился, но не видел праведника оставленным и потомков его, просящими хлеба" (Пс.36:25). Да и на наших глазах, что мы видим? Не мы семью спасаем от голода, а жена вот моя за тридевять земель приехала, да спасла меня от голода и смерти. Бумажку твою, чтобы и имени моего не значилось на ней и не осталось ни малейшего клочка - бросаю в печь, а избавления я буду ждать от Господа".

- Правильно ты ответил ему, не надо, - согласилась Луша с мужем, и тут же, склонившись на колени, оба прилежно помолились.

- Теперь вот, нас посетила глубокая скорбь, - начал Петр после молитвы. - На днях отошел в вечность дорогой наш брат Белавин, тот самый, который прошлый год видел тебя в лесу, когда ты разыскивала меня, и послал к кузнецам. Очень он растроган был, когда видел, как ты, истерзанная до крови, пробиралась по чащобе, разыскивая меня, еще больше был удивлен, что ты оказалась моей женой; так он долго после этого все вспоминал, со слезами, про тебя.

Недавно он обессилел от тяжелой болезни, и долго промучился в постели. Никто не навестил его, мы как могли помогали, но ведь уход нужен был за ним, а его не было. Он из самой Москвы, жил где-то на Гороховской по Землянке, где гостиница "Фантазия", немного в сторону. Ну вот, жена-то больная, а дети неверующие, да видать перепуганы сильно: брат-то видный проповедник был в Москве, многим известный. Беда вот случилась - бедняга так и скончался на чужих людях. Телеграмму отбил я давно, да вот поди-ты, нет никого, а похоронить бы его надо по-христиански. Лежит он в холоде, в морге, но люди говорят, больно уж там безобразно. Видно, придется хоронить без родных, надо бы нам с тобой поглядеть его.

- Да, Петь, мы люди-то простые, к мытарствам привыкшие, - заговорила Луша, - сколько мы мук перенесли до этого и ты, и я, и вместе, а они все-таки городские, понежнея, к мытарствам-то не больно привычныя, да и судьба-то нам каждому своя дана, да и свои способности: в беде узнается, чем мил человек. А потом ведь, Господь избираеть кого к чему. Вот теперь-то и на сваво погляди, на сына-то, вроде как и ни мудрящий мальчишка-то, плаксивый такой, зеленый, все ата всех болезней лечили яво, а ведь не простой он, Петя. Погляди, вон хоть в школе, хоть в церкви - любять его люди-то, больно уж способный, говорять, вострый и справедливость любить. Семья-то ведь без тебя в какой беде осталась? А он-то везде тычеца, и где какую копейку достанет, несет домой, матери.

Вот с прошлой осени кудай-то в Подольск его пристроили, да ведь нет таво месяца, чтобы-ча не приехал он, да цалковых 20 не привез, а про отца-то все время интересуеца. Молица-то он, конечно, перестал, каким-то там ахтивистом стал, покуриваеть, а Бога-то в душе видать помнить. Да вот пишет мне, што там его аж через класс переводють, и по тебе скучаеть, а свои верущи-то то и дело ево вспоминають, а мамка-то аж убиваеца за него.

Петр Никитович с жадностью слушал деревенский рассказ жены про своего сына, Павлушку, и ладонью, изредка, вытирал слезы на щеках. В его памяти врезался образ сынишки, когда тот в последнюю минуту провожал его из окна в окно рядом стоящих поездов. Никогда не переставал он молиться за него и верить, что Бог не оставит его в людском буреломе.

Поговорив, Владыкины решили с утра идти в морг и разыскать тело Белавина. Под морг было отведено большое помещение при городской больнице. Сторож открывал его приходящим по первому требованию, т. к. многие родственники ссыльных приезжали опознавать своих и забирали для похорон. Поэтому и на сей раз он беспрепятственно открыл Владыкиным дверь и пропустил в помещение.

- П-е-т-я! Какой ужас! - ухватившись обеими руками за мужа, вскрикнула Луша при виде, действительно, ужасного зрелища. Тучи крыс со свистом бросились врассыпную при виде вошедших людей. На полу, в разных позах, беспорядочно, были разбросаны трупы умерших. Многие из них были в грязных лохмотьях, в нижнем белье, а некоторые совершенно раздетые, покрытые наспех тряпицею. Все без исключения, были обглоданы крысами: части рук, ног, спины или груди, а, нередко, и лицо было обезображено.

- Погляди, Луша, на это зрелище и подумай о нашем счастии. А ведь еще совсем недавно, если бы не милость Божья, то я лежал бы где-то между этими трупами. Так что, считай, что моей жизни уже нет, она потеряна, и лишь только чудом Божиим мы сегодня с тобой счастливы, но это счастье - уже счастье потерянной жизни.

Луша в раздумье осталась у двери, а Петр Никитович пошел между трупами искать тело умершего брата Белавина и нашел его довольно быстро.

К счастью, тело хоть и было объедено в нескольких местах, но не так много. С трудом они вынесли его из морга и, уложив на проходящую подводу, увезли на квартиру. Остаток дня провели в приготовлении и оповещении своих верующих, чтобы на следующий день можно было совершить похороны.

На похороны собралось несколько человек верующих, в числе которых был и старец А. Н. Хоменко, а также многие и из неверующих ссыльных. Все хлопоты, связанные с похоронами, взяли на себя Петр Никитович с Лушей. После сердечных трогательных проповедей, под пение христианских гимнов, тело брата Белавина было отнесено на кладбище и с благоговением предано земле, при усердии и руками своих по вере. Кто-то старательно вывел на ленте темного полотна: "И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, Который дал его" (Екл.12:7).

Через несколько дней после похорон приехали родственники брата Белавина, в числе которых был взрослый его сын. Родные очень скорбели, что не могли своевременно приехать и проводить своего дорогого человека в последний путь. Тем не менее, они были бесконечно благодарны Петру за его, неоценимо дорогую, заботу, проявленную в похоронах. Несколько часов они пробыли на могиле отца и со слезами высказывали много воспоминаний о нем. По просьбе Петра, сын Белавина охотно пожелал разыскать в Подольске Павлика и передать от него подарок.

Рассталась Луша с мужем очень довольная тем, что во-первых, его положение улучшилось, и даже начальство обещало перевести в город, во-вторых, что они с Петром смогли принять участие в похоронах дорогого брата Белавина.

* * *

Так подошло лето 1932 года. Владыкину подходила пора собираться домой, так как срок ссылки его подходил к концу. Однако семье Владыкиных пришлось перенести еще одно тревожное переживание за судьбу Петра.

Его, вскоре после отъезда Луши, действительно, перевели в город, но на лето дали по сапожному делу такую норму, которая была совершенно невыполнима. Директор же предупредил, что, в случае невыполнения задания, его отправят на лесозаработки, а это, по состоянию его здоровья, привело бы к неминуемой гибели. В горячей молитве Петр воззвал к Господу, чтобы Он услышал его и не оставил в этой тесноте.

В письме он поделился о создавшейся угрозе с Лушей, а та, в свою очередь, сообщила о положении отца - сыну Павлу.

Томительными казались эти дни, потому что выход был один. Задание они могли выполнить при усиленной работе всей семьи, а ей выезжать надо было почти на год. Петр сомневался в сыне: как отзовется на это он, согласится ли Павел бросить учебу и работу, да приехать сюда, чтобы разделить с отцом его участь? Но иного выхода не было. Все это сильно волновало Петра, и они с братом Хоменко горячо молились об этом Господу.

Глава 4.
Трудное решение.

Однажды, работая над сложным изделием, Павел услышал свою фамилию:

- Вла-ды-кин! На переговоры! - крикнул в двери мастерской один из товарищей.

Павел посчитал это за очередную шутку, так как ожидать ему было совершенно некого, и он, не отрываясь, продолжал работать. Но через 2-3 минуты окрик повторился:

- Ты что, не слышишь что ли? Тебя ожидают на переговоры. Павел рассерженно положил напильник, все еще не доверяя, подошел к двери с гневным бурчанием:

- В чем дело? Кому я тут понадобился?

Но выйдя на улицу, ему пришлось сильно смутиться: у бетонного барьера над рекою Пахрой, действительно, его ожидал незнакомый молодой мужчина.

- Извините, пожалуйста, тут часто свои надоедают. Вы меня вызывали?

- Да. Вы Павел Владыкин? - начал незнакомец. - Я только что приехал из Архангельска, где имел счастливый случай познакомиться с вашими родителями. Моя фамилия Белавин, живу я с семьей в Москве. Мой папа, как и ваш отец, был сослан в Архангельск, где они познакомились, но к глубокому прискорбию для нас, мой папа сильно заболел. Мы же не имели никакой возможности выехать к нему в свое время, поэтому, оказавшись почти беспомощным, мой папа скончался. Петр Никитович вместе с вашей мамой оказали очень большое участие в обстоятельствах моего отца. Они разыскали его тело в морге города, привезли его на свою квартиру и, приведя в должный вид, похоронили как близкого и своего родного человека, по-христианскому обычаю, не имея возможности дождаться нашего приезда. С большим сочувствием и утешением приняли они нас, несколько дней позднее, а так же охотно повели и указали могилу нашего папы. Я был глубоко тронут добротою и вниманием вашего отца, какую он проявил к больному папе, и после, умершего уже, похоронили как только могли, по-человечески, несмотря на свои тяжелые обстоятельства жизни. Вы счастливый, что имеете такого отца. Как бы я пожелал вам, быть достойным его, и пока он еще жив, послужить ему, чем только возможно, чтобы облегчить его тяжкую участь. Я не оказался достойным моего отца и, в тяжелое время для него, не поспешил облегчить его страдания. В детстве же, мы вместе с ним ходили на собрания, и я также, как и родители, верил в Бога. Теперь невозможно исправить ошибки, видно, мучения угрызений совести мне суждено будет унести с собою в могилу, а это ужасно. Прошу вас, не повторите такой ошибки и вы. Все, что только будет возможно с вашей стороны, сделайте, чтобы облегчить страдания вашего отца, и Бог вас не оставит. Смотрите, не ошибитесь!

Ваш папа любит вас и помнит, и вот передает вам для ваших нужд 50 рублей денег. Я очень рад, что могу послужить вашему отцу и вам этой мизерной услугой. Если чем могу послужить еще, то когда будете в Москве, заходите по этому адресу, - и он вместе с деньгами передал свой адрес. Затем извинившись, молодой мужчина попрощался и, будучи растроган собственной речью, поспешно зашагал через мост в город.

Возвратившись к тискам, Павел был поглощен мыслями о происшедшем. Он никогда не думал об отце так высоко, хотя его служение было образцом для него. Теперь он думал о нем зрелыми мыслями, и чем глубже, тем ярче обозначался образовавшийся разрыв между ним и отцом. При этом в нем он видел вполне сформировавшуюся личность, и это подтверждалось устами и расположением тех, которые знали отца и соприкасались с ним, несмотря на то, что он был человек неграмотный. О себе же Павел думать ничего не мог. Детские и отроческие годы, полные светлых, радужных воспоминаний, остались позади, а с ними вся прелесть безоблачного, раннего утра жизни. Настоящее было настолько туманным и бесформенным, что он не видел себя даже в каком-либо бледном контуре. Однако, по тем незримым силам, осаждающим его сильным приступом неизведанных страстей, Павел понял, что он уже есть, и помещен, как личность, между великими началами. Он даже позавидовал бухгалтеру, который смог своим поступком, из затхлого болота мещанской трясины, не гнушаясь тинистой грязи человеческих осуждений, подойти и великодушно вырвать едва распустившуюся лилию. Павлу так хотелось взять чистое покрывало розового отрочества и облечь им всю свою начинающуюся юность. Однако, увы, он уже вырос для этого, и единственное, что смог взять из него, это всего лишь нить, но нить золотую - страх Божий. Эту нить ему предстояло сохранить и соткать из нее золотое покрывало для своей неувядающей юности, но ведь золото добывается из грязи или высекается из скалы.

- Кто тебя вызывал, Павел? - спросила его Маруся. И когда узнала, что мужчина, облегченно вздохнула.

Теперь, видя возрастающий его авторитет, она прилагала все усилия, чтобы удержать его для себя, но с каждым разом убеждалась, что все это бесполезно, Павел неизменно оставался на своем месте, причем она чувствовала, что он выше ее. Подняться до него она не хотела, да и не могла, и сознавала, что она раба своей стихии. Все свое женское умение употребляла, чтобы не упустить его: внешне прихорашивалась так, что невольно привлекала внимание окружающих, отмечал это и Павел, но не менялся. Объявляла себя нелюбимой им и пускалась в слезы, - он их вытирал, был в меру ласков, но не терялся. Находясь наедине с ним, она всем пылом страсти обдавала его. Он не отталкивал ее, но внушительной строгостью вовремя умерял ее пыл. С бранью она обрушивалась на него и уходила - он терпеливо переносил, с любезностью подходил к ней в следующий раз, но оставался тем, кем был.

Наконец, она решила раздвоиться: держаться Павла и, пользуясь его любовью, разделить с ним его общественное положение, а для своей стихии иметь соответствующую личность. К этому времени приурочилась и встреча Павла с сыном Белавина.

Своим вопросом Маруся привлекла внимание юноши, и он остановившись, внимательно посмотрел на нее. Словно какая-то пелена спала с его глаз. Перед ним была совершенно обыкновенная девушка, хотя при ней было все то же, что недавно он находил таким интересным, отменным, особо приятным. Ему почему-то стало ее жалко, как будто он что-то потерял в ней. Лихорадочно он стал искать в ней то, что любил, но к своему крайнему удивлению, этого не находил.

Павел испугался такого чувства и с энергией принялся за работу, посчитав, что это просто минутные тени.

Мысли возвратились к отцу. В воображении стали рисоваться картины, в которых он был одним из героев Виктора Гюго, но юноша тут же устыдился их. Что-либо реальное, нужное и неоспоримо ценное, вообразить не мог; душа рвалась ввысь, а крыльев не было. Здесь впервые понял Павел, как ему нужен советник, проводник, потому что с места он тронулся, и его влекло именно вперед. Так пришел 1932 год, а с ним и совершеннолетие.

Однажды вечером, придя в общежитие, он увидел на своей подушке письмо, а на конверте почерк матери. Вскрыв его, Павел прочитал: "Дарагой сыночек, Павлуша, мир тибе. Саапщаю во-первых строках, что мы все живы, здоровы: и я, и рибята, бабушка и все остальные, того и тибе желаем. Теперь саапщаю про отца, што он здоровьем очень слаб, а по работе ему дали невыносимое задание. Он просить, чтобы ему помогла семья. Вот я и пишу тибе об этом, потому что, чем я ему помогу, баба и есть баба. К лету надо к нему выезжать, а отца нам оставлять нельзя. Пиши ответ. Мама".

Прочитав письмо, Павел с удивлением подумал: "Неужели я настолько вырос, что во мне стали нуждаться?" Потом вспомнил слова сына Белавина:

"...сделайте все, чтобы облегчить страдания вашего отца, и Бог вас не оставит - не ошибитесь!"

- Вот она, моя дорога, видно, с этого она и будет начинаться, по ней надо и идти, а крылья вырастут, - выходя с письмом в руках, тихо, про себя, проговорил Павел. Он пожелал выйти на воздух, уединившись в сумерках, поразмышлять обо всем в тишине.

При выходе ноги его запутались в тряпке, положенной вместо коврика, и он едва не упал. Открыв уличную дверь, при свете фонаря, Павел под ногами, к изумлению, узнал старенькую Марусину юбку.

- Хм... надо же именно случиться этому, - удивился он, сердито отшвырнув тряпку ногами в сторону, потом остановился, разгадывая причину.

- Наверное, она сегодня дежурит по общежитию, мыла у себя наверху пол, захватила прихожую и бросила тряпку для ног у двери, - с этими мыслями, как бы извиняясь, он бережно поправил тряпку, как она была раньше, и вышел.

- Нет, все-таки это не случайно, хоть я и не верю в разные приметы, но бывает иногда совпадение действительности с воображаемым, - заключил он и скрылся в темноте. Ему захотелось пройти туда, где он беседовал с сыном Белавина, к реке, куда он и спустился.

Мысли об отце нахлынули на него бурным потоком. Сказать, что у него с отцом была какая-то особая дружба - нельзя. Не было и каких-либо вдохновений к подвигам. В прожитой жизни он не видел примеров, от чего можно было бы загореться такому огню. Но чувство долга непреодолимо влекло его на помощь дорогому человеку в беде. К тому же, удивительно складывались и его обстоятельства.

Производственные мастерские ученики давно покинули. Группу в 20 человек, после предварительной экзаменации по соглашению с администрацией завода, передали на производство. Там они, соответственно своих квалификаций, работали по сдельным нарядам, и Павел получал до 100 рублей в месяц, из которых он значительную часть отдавал матери.

Со второго полугодия, после новогоднего перерыва, Владыкина и нескольких других юношей, как выделяющихся в успеваемости, перевели в выпускную группу. Они готовились к выпускному экзамену, осталось только одно, это то, что по специальному распоряжению, подписанному Наркомтяжпром Орджоникидзе, Павел и 12 других юношей закреплялись за одним из машиностроительных заводов, как выдвиженцы из молодежи. Это обстоятельство дало повод ему серьезно подумать и вынести решение: или своя начинающаяся жизненная карьера, или спасение отца.

В душе началась борьба и борьба очень напряженная. Никогда еще Павел не испытывал того, что встало перед ним теперь.

Его ожидала самая светлая жизненная карьера: высокая для его возраста, почетная и денежная должность, казенная, светлая квартира, в которой он мечтал утвердить свое счастье с Марусей. С другой стороны, он должен был оставить свои мечты, и после выпуска, пренебрегая выпускными документами, бросить все и разделить с отцом, где-то в трущобах севера, скорбную участь ссыльного. Долго он стоял в мучительном раздумье, но решать надо было именно сейчас. До крайности напрягалась его юная душа. Что делать?

- Смотрите, не ошибитесь! - так живо и ясно прозвучали слова, сказанные когда-то на этом месте незнакомцем, - ваш папа любит и помнит вас...

Именно это и помогло Павлу вынести бесповоротное решение.

- Нет, только к отцу! - высказал он, рассуждая вслух сам с собою.

- Это честно, а кроме того никто другой, ведь я его сын! - закончил он уже утвердительно. - Что ж, придется попросить у директора отпуск, - ведь объяснить тайну об отце он не мог, так как значился беспризорным и не имеющим родителей. Если же не отпустит, придется оставить все и ехать так, как есть, - решил Павел. Глубоко вздохнув, он как будто свалил с плеч огромную тяжесть, и все его существо наполнила блаженная радость.

- А Маруся?.. - больно резануло в его сознании и он застыл перед новой мучительной проблемой...

Беззаботный женский хохот прорезал ночную тишину. С той стороны моста послышались торопливые шаги. Кто-то быстро приближался к нему, переходя речку.

Павел инстинктивно насторожился и подошел поближе, чтобы посмотреть, кто это? Выходя из темноты, молодая пара подошла к нему. Под кружевной белой косыночкой он отчетливо узнал лицо Маруси. В молодом человеке безошибочно узнал известного заводского ловеласа.

- Мария! Это ты?.. - как-то приглушенно прозвучал голос Павла.

Молодая пара в замешательстве на мгновение остановилась. Ловелас как-то неестественно, насмешливо прыснул губами, затем оба они, убегая, скрылись во мраке.

- Ну вот, и с Марусей решилось, - как-то с печалью в голосе, проговорил Павел и медленно побрел вслед за ними в поселок.

Экзаменационная комиссия определила Павлу самую прекрасную аттестацию, а любезный директор согласился выдать ему отпускной документ и три четверти аккордно заработанных денег с условием, что к сентябрю ему выдадут направление на новый завод и остатки денег.

Павел был очень доволен, что он сможет обрадовать мать, и наконец, при встрече утешить больного отца.

Сборы были очень недолги, так как нажитого у Павла ничего не оказалось. Товарищам он тайны своей не поведал, выйти решил из поселка рано утром.

В эти дни встреч и объяснений с Марией он не имел, да и считал, что они излишни. Происшедший ночью инцидент, сам должен был без слов определить их взаимоотношения. О Марии у него сложилось именно такое мнение: очень жаль, что в лице ее он не нашел того, что так желало его юное сердце. Жаль было и ее, так как в руках того ловеласа она будет очередной жертвой обмана и не более. Но уж если она о себе не беспокоится, то и он в будущем счастья с ней не увидит.

Со своей стороны Мария мучилась раздвоенной душой и не отдавала себе ясного отчета в том, к какому берегу прибьет ее, выбранная ею, стихия. За происшедшее она сильно переживала. Верила в чистую, честную любовь Павла, гордилась им перед остальными девушками и искала со всем усердием встреч с ним для объяснения. Но он был всегда в окружении людей и больше того, как она почувствовала, избегал этой встречи. Вечерами обходила все памятные закоулки, но Павла нигде не находила. Вместо него встретила прежнего своего кавалера, который, как счастливую находку, обнял ее, пытаясь утащить ее на танцевальную площадку. Откинув его, Мария бросила ему в лицо: "Отойди, оставь меня!" Вызвать Павла из общежития ей было, во-первых, стыдно, во-вторых, там его она никак не могла увидеть. Только теперь она почувствовала, что Павел неудержимо ускользал от нее, и что ее игра, видимо, дорого обойдется ей, но силы в себе не находила и решила: что ж, пусть все будет, как будет.

Ранним утром с небольшим чемоданом в руке, Павел, последний раз закрыв за собою дверь общежития, направился на спуск к реке. Солнце ласково заглянуло ему в лицо, впереди в ракитнике раздавалось многоголосое щебетание пташек, смешиваясь с переливами соловьиной трели. Легкий порыв ветерка теребил, пробивающуюся из-под кепи, волнистую прядь волос. Грудь вздрогнула от натиска утренней свежести, ноги побежали сами.

- Павел, ты совсем? Куда? - прозвучало над его головой.

На железном балконе второго этажа, с распущенными волосами, в легком платьице, растерянно смотря на Павла, стояла Маруся.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...