 |
Часть первая. В поисках смысла жизни. 8 глава
|
|
|
|
- Какой вы религии?
Кирилл Сергеевич Новиков являлся благословенным служителем братства баптистов и был послан из Москвы для миссии среди молокан. Эти сведения о себе он, из благоразумия, не открывал и, будучи выходцем из молокан, так и считался молоканином. На вопрос же священника он ответил кратко:
- Я - христианин!
- Да, но христиане есть разные; вот наш уважаемый Гаврюша, тоже христианин, но называется молоканином; я - православный христианин, а ты кто? - настаивая, добивался священник.
- Я - христианин! - ответил Кирилл Сергеевич во второй и в третий раз.
Священник приготовился уже торжествовать победу и хотел что-то сказать уничтожающее, но Кирилл Сергеевич обратился к собранию и сказал:
- Как видите, на все вопросы собеседника я ответил. Теперь разрешите мне задать вопрос моему оппоненту?
- Просим! Просим! - закричали все, и священнику ничего не оставалось, как сесть и подчиниться обществу.
- Скажите, вы, действительно, являетесь священником? - спросил Новиков.
Священник взглянул на свое облачение и тоном возмущения ответил:
- Разумеется!
- Прошу вас ответить на второй мой вопрос: из Святой Библии нам известно, что существует два священства: одно по чину Аарона, другое по чину Мелхиседека. По какому чину вы священник?
Вопрос был совсем неожиданным и он, побледнев, растерялся, но еще раз, поглядев на свое облачение, бойко ответил:
- По чину Аарона!
На это Новиков прочитал из Библии, Евр.7:11: "Итак, если бы совершенство достигалось посредством левитского священства... то какая бы еще нужда была восставать иному священнику по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона именоваться?"
- Так вот, уважаемый, на основании прочитанного, священство по чину Ааронову отменено Христом, поэтому я вас еще раз спрашиваю, по какому же чину вы священник?
|
|
|
- По чину Мелхиседека - ответил тот, не задумываясь.
Кирилл Сергеевич прочитал тогда из Евр.6:20: "Куда предтечею за нас вошел Иисус, сделавшись Первосвященником навек по чину Мелхиседека." и еще: "А Сей, как пребывающий вечно, имеет и священство непреходящее" (Евр.7:24)
- Так вот, священник по чину Мелхиседека у нас един - Христос. А кто же вы?
Взрыв рукоплесканий и рев людских голосов заглушил неистово возмутившегося священника, который, как ужаленный, выскочил и выбежал на улицу. Проходя мимо молоканского настоятеля, священник громко сказал, показывая большим пальцем на Кирилла Сергеевича:
- Не радуйтесь, завтра и до вас доберется, ведь он приехал крестить ваших детей!
Собрание на третий день было необыкновенно оживленным. Кирилл Сергеевич проповедовал на тему: "Кто не родится свыше от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие" (Иоан.3:5).
Бессчетно раз читали это место Кабаевы. Но почему они только сегодня, услышав эти же слова из других благословенных уст, пришли в смятение? Если слова вчерашней проповеди были для Гавриила Федоровича гвоздями, вонзающимися в душу, то сегодня они бьют как молот по наковальне и, кажется, сотрясают мозги.
Собрание после проповеди загудело, как улей, а молокане закружились вокруг Новикова, как пчелы вокруг "чужака".
Один за другим, взволнованными, они покидали дом Кабаевых, получив от проповедника исчерпывающие ответы на свои вопросы.
Понемногу ушли и последние, остались только одни Кабаевы с гостем. Ужинали молча, а после молитвы Гавриил Федорович сейчас же, с явным нетерпением сказал:
- Вы что у нас наделали? Что вы теперь скажете о заповедях Господних? По-вашему получается, что о них и речи нет? А что говорит Сам Христос? "Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви." (Иоан.15:10) и еще: "Будьте святы, как Я свят".
|
|
|
- Ай, ай! - крикнула Екатерина Тимофеевна, торопливо убирая со стола посуду и остатки ужина, едва ли не бегая, от стола на кухню, - Подождите же меня. Ну подождите! Без меня не начинайте! Я тоже живой человек, и душа болит не знаю как! - умоляюще говорила она, вытирая со стола тряпкой и, наконец, усевшись с мужчинами, вздохнула. - Ну-ну, так чего же про святость-то? - нагнувшись всем существом над столом, спросила она. Кирилл Сергеевич спокойно, читая стих за стихом из кабаевской же Библии, разъяснял им о праведности Христа, о святости через веру во Христа, о благодати и делах закона.
Возражать ему было невозможно, согласиться же с его доводами, означало - отречься от личной праведности, а это уже катастрофа...
"Лишиться собственной праведности, отказаться добровольно от того, что копилось и лелеялось с детства и было дороже всего на свете? - Нет, это невозможно!" - бушевало что-то внутри. Но тогда, как же объяснить ту истину, какую излагал им гость? Ведь она неопровержима и живет с ними в их же Библии, живет рядом с их праведностью. Если раньше они о ней не говорили, потому что не знали, а теперь как быть, когда узнали? Ведь это все равно, что умереть, это же не поповские постановления отбросить! Если те проповеди вонзались, как гвозди, и били по голове, как молот, то эта беседа, как багор разрушителя - сбрасывала со старого дома бревно за бревном. Душа в отчаянной битве изнемогла до предела. Так личная праведность не хотела уступать Христу. Все чаще и чаще стали появляться паузы в беседе и, наконец, все умолкли. Все углубились в свои мысли, сна и в помине не было.
Смерть или жизнь - выбор один!
Смерть для закона и личной праведности или жизнь по вере во Христа Иисуса, - вот что стало теперь ясно Кабаевым и за них этого трудного выбора сделать никто не мог.
"Всю жизнь прожила святою молоканкой и теперь, оказывается, это никому не нужно?" - протестовала в душе Екатерина Тимофеевна.
- Да! То, что спасение - через веру во Христа - это так, иначе Он не был бы Спасителем. Ум понимает это, но душе закрыто: почему святость по закону не нужна? Открыть надо, Кирилл Сергеевич, а кто откроет? - вопрошала Екатерина Тимофеевна, и опять надолго все замолчали.
|
|
|
Наклонившись над столом, Новиков тихо молился, во дворе петух надрывно прокричал победу над ночью, а за окном, алою ленточкой, над лесом занималась заря и быстро румянила все небо.
Кирилл Сергеевич спокойно опустил "молнию" и загасил ее. Дом погрузился в полумрак.
- Зачем? - возразила хозяйка, не понимая, почему гость так спешит.
Кирилл Сергеевич с нежною улыбкою, покачивая головой, ответил недоумевающей собеседнице:
- Опять зачем? Неужели с лампой светлее, чем с солнцем? Неужели с законом отраднее, чем с благодатью? Очнитесь! - Конец закона - Христос!
- Катя! Катя! Ты понимаешь теперь, наше заблуждение? Ведь наша праведность - даже не горящая "молния" - а догорающая лучина в лучах солнца - Христа!
Утомленные, но с сердцами полными умиления и глубокого сознания вины пренебрежения Христом, вместе с проповедником Кабаевы склонились на колени и, перебивая друг друга, молились, заливаясь слезами раскаяния.
Когда встали с колен - все сияло светом новой жизни и нового дня. Слышно было, как с мычанием проходило стадо мимо окон, а по утреннему воздуху гулко раздавалось щелканье пастушьего кнута.
- Ой, да что ж это такое? - хватаясь от радости за грудь, воскликнула Екатерина Тимофеевна, выбегая на двор, чтобы выпустить, ревущую от нетерпения, корову и овец.
- Это радость возрожденной души, сестра, - пояснил ей Кирилл Сергеевич, приветствуя и поздравляя ее, когда она возвратилась со двора. Благословенным начатком оказался дом Кабаевых, так как в селе началось обращение, хотя и не бурно, но последовательно.
* * *
Первое время молокане не могли понять, что делалось в их общине, хотя
чувствовали, что в людях начала происходить перемена; и пока не было совершено первого крещения, противоречий особых не обнаруживалось. Но в следующий свой приезд брат Новиков крестил несколько душ, обращенных из молокан, в том числе и Кабаевых, и совершил вечерю Господню, хоть и отдельно на дому. Это стало моментально известно, и возмущения вспыхнули с большей силой. Восстала, до ненависти, мать Екатерины Тимофеевны, а потом и родные Гавриила Федоровича.
|
|
|
Духовные сражения происходили повсюду, и из домов перешли в собрания, но так как нравственная сторона жизни осталась без изменения, то позиции против духовенства были едины. Порядок в собрании остался так же неизменным, собирались по-прежнему вместе, хотя нетерпимость заметно возрастала. Она особенно стала возрастать с пением гимнов из "Гуслей", потому что дети Кабаевых и других обращенных семей разделяли убеждения родителей, разучивали новые гимны и пели их. Так же участился прием новых гостей; а за Новиковым открылось, что он, оказывается, баптистский проповедник, а не молоканин.
Совместное общение стало совсем нетерпимо, поэтому к 1912 году баптистам пришлось открыть свой дом молитвы и организовать отдельную общину, где руководство было вверено Гавриилу Федоровичу Кабаеву.
Духовная жизнь совершенно изменилась: умножились покаяния, собрания приняли живую, торжественную форму - отсюда и по окружающим селам возрождались новые группы христиан, родных по Крови Иисуса Христа. Через год стало известно, что подобные общины, как в Кабаево, возникли по всему Поволжью: от Казани до Самары и далее. Оказывается, существует Волго-Камский союз баптистов, и в Кабаево ожидают дорогого гостя - благовестника, брата Лыщикова, для рукоположения Гавриила Федоровича на пресвитерское служение.
Для общины - это было первое, высокоторжественное служение. На праздник съехалось много друзей из ближних и дальних деревень: двор и улица, возле дома Гавриила Федоровича, были забиты подводами. Екатерина Тимофеевна, у которой к тому времени было пятеро детей, распорядительно ухаживала за дорогими гостями, хотя ей впервые пришлось испытать радость такого многолюдного общения.
Несмотря на возникшие противоречия, после того, как баптисты с молоканами стали собираться отдельно, взаимоотношения их улучшились, и на торжественное рукоположение пришли из молокан очень многие.
Благословенным дождем благодати Господь оросил собрание и, можно сказать, впервые люди воочию увидели разницу между сухим молоканским исповеданием, где царит буква и культ личной праведности, и действием спасительной благодати, где все насыщено дыханием Духа Святого и Его свободой. Для молодых молокан этот день был поворотным днем, когда они воочию увидели благословение Господне и сказали, как некогда израильтяне о царе Асе: "Ибо многие от Израиля перешли к нему (Асе), когда увидели, что Господь, Бог его, с ним" (2Пар.15:9).
Понятно это было и для внешних посетителей, состоящих из православных и, хотя по внешнему образу жизни люди не могли найти существенного отличия молокан от баптистов, но, возможно, в дальнейшем именно это послужило тому, что в отличие от прочих вероисповеданий, молокан стали называть "сухими баптистами".
|
|
|
После официального служения перешли все в дом Кабаевых, где была приготовлена братская трапеза любви.
Брат Лыщиков, после рукоположения Гавриила Федоровича, пожелал остаться еще и был в числе почетных гостей за трапезой. За столом его попросили рассказать о жизни братства вообще и, особенно, о поместном Волго-Каменском Союзе. Гость отметил, что несмотря на враждебное отношение православного духовенства (оно, пользуясь своим неоспоримым, узаконенным влиянием на административные лица, через полицию и жандармерию, причиняет много страданий как братьям проповедникам так и общинам) - братство стоит в истине. Назвал братьев-ссыльных, томящихся в тюрьмах, рассказал о преследовании семей верующих. Еще рассказал о том, как недавно, в городе Казани, архиепископ православной церкви, собрав священников и прочее старшее духовенство церквей и монастырей, поставил на обсуждение существенный вопрос: "Что нам делать с сектантами, особенно с баптистами?"
Много было высказано всяких предложений. Одни предложили отнять у них детей, а родителей посадить в тюрьму, другие сказали, что надо всех их согнать в далекие нелюдимые края; третьи - что надо старших их угнать пожизненно на каторгу или уничтожить вообще. Были и те, которые говорили, что самое правильное - это натравить на них население, и пусть сами люди расправляются с ними.
Внимательно слушал все высказывания архиепископ и в заключение заметил:
- Святые отцы. Слушая вас, я поражаюсь вашей жестокости, недальновидности и неосведомленности в церковной истории. Ведь все, что вы высказали и больше того, неоднократно применялось к верующим от самых апостольских времен и поныне, но ни один из вас не указал, что этим где-то был достигнут желаемый успех, а самое важное: никто не назвал, кто же был их гонителем и каков конец их? Разве вы не убедились в том, что все эти меры укрепляли только дух гонимых, а руки гонителей остались несмываемо запачканными кровью страдальцев?
Все духовенство насторожилось в ожидании окончательного ответа, что скажет благочинный? На елейном лице его расплылась какая-то необыкновенная улыбка, и он тихо произнес:
- Оставьте их, перестаньте их гнать, дайте им свободу жизни и исповедания и вы увидите: как одни из них обогатятся и потухнут, а другие будут драться из-за старшинства и уничтожат друг друга.
- Да, может быть, это и так, - медленно проговорил, все время молчавший старший игумен, - но не забудьте, что для гонимых противоестественные страдания - естественны, а для гонителей перестать гнать - совершенно неестественно.
На этом собор был и закончен.
* * *
Империалистическая война 1914 года, как и всякое народное бедствие, пришла неожиданно и застала врасплох многие семьи: как дождевой ливень обрушился на непокрытый строящийся дом, так и это бедствие ворвалось во многие семьи, разорило их до обнищания. Много женщин, оставшись без хозяина-мужчины, не выдержали всех тягот вдовьего горя: уныли, опустили руки, зачахли и погибли, оставив беспомощными целые дома сирот. Хозяйства разорились дотла, дети разбрелись по миру, а избы с заколоченными окнами напоминали покойника с медными пятаками на глазах, пугая прохожих своим безлюдьем.
Такая участь постигла бы и семью Кабаевых (после того, как Гавриила Федоровича забрали на фронт), если бы Екатерина Тимофеевна, оставшаяся с шестой, новорожденной малюткой на руках, глубоко не доверилась Господу. Самому старшему "работнику" исполнилось в это время 13 лет, поэтому вся тяжесть жизненного бремени легла на ее плечи, безжалостно давя к земле. Екатерина Тимофеевна поняла: если она потеряет живое упование на Господа, то ей не выдержать этого непосильного бремени, а потому часто, в единственно свободные ночные часы, обливая слезами страницы Библии, подолгу молилась Богу. Обессиленная дневными заботами, она часто в изнеможении падала на постель, но всегда утешалась милостями Божьими, которые она получала от Него днем.
Каких-то наглядных чудес она не ощущала над собой, но часто изумлялась, как Господь в мелочах жизни, видимых только для нее одной - творил их множество. Мелкими ручейками благословение Господне стекалось в ее дом. Силы и бодрости хватало только на предстоящий день, но зато всегда, неизменно. Детки росли в послушании, хозяйство, вместо упадка, росло и упрочнялось. Утешение она находила только в Господе.
Из родни изредка, как жалкий утешитель, приходил деверь.
Однажды вечером, измученная и обессиленная, она не вытерпела и решила поделиться с ним о своей тяжкой доле. Он с умиленным лицом выслушал ее, мягко положил руки свои на ее плечи и елейно ответил:
- Катя, Катюша, хоть ты и говоришь, что совсем нет никаких сил, а я уверен, что если тебя сейчас вдоль спины хлестнуть вожжами, ох, как бы ты побежала!
Обида хлынула к самому горлу, внутри что-то заклокотало но набралась силы, стерпев, не заплакала и ничего не ответила на это бесчеловечное "утешение", хотя потом, всю жизнь Екатерина Тимофеевна знала цену "ласки" своего деверя и никогда больше не обманывалась.
От Гавриила Федоровича долго не было никаких вестей, но к зиме он прислал письмо, в котором сообщил, что на фронте почти не был, но взят немцами в плен. Из лагеря его вскоре забрал хозяин завода, и что по милости Божьей, он храним. Хозяин уважает его и ценит, там он встретил еще братьев. Это известие успокоило Екатерину Тимофеевну и как-то прибавило энергии к жизни. Четыре года, прожитых в разлуке с мужем, укрепили ее и физические, и духовные силы. Гавриил Федорович возвратился к семье в 1918 году и застал хозяйство в полном благополучии.
Жена встретила его с тихой, глубокой внутренней радостью; с криком изумления и восторга облепили его дети. В сердечной горячей молитве вся семья склонилась перед Богом, таким образом, Гавриил Федорович застал в полном порядке не только хозяйство, но и семью.
В первый год (по возвращению из плена) ему пришлось приложить много усердия, чтобы совершенно освободиться от материальной зависимости перед родственниками и жить самостоятельно; это помогло приобрести и духовную свободу.
Желание собрать рассеянных членов общины и восстановить дело Божие, в своем селе и в своей округе, овладело как Гавриилом Федоровичем так и Екатериной Тимофеевной с новой силой. Вскоре, по предложению своих друзей, он поехал в Москву, чтобы восстановить общение с братьями и узнать о состоянии всего братства.
Разыскав в Москве одного из служителей братства (у Рогожской заставы), он был приглашен остановиться у него 2-3 дня, чему Гавриил Федорович очень обрадовался. В ожидании, когда брат освободится для беседы, он сел в кресло. В это время дверь комнаты отворилась и вошел старец, украшенный густой бородой. Он, сложив дрова у печи, с доверчивой улыбкой подошел к Гаврилу Федоровичу, поприветствовался и внятно отрекомендовал себя: брат Приймаченко.
После того как растопили печь, был приготовлен и стол к обеду. За столом брат Приймаченко рассказал о недавнем событии в селе, где ему пришлось совершать крещение:
"В молодой общине собрание было очень многолюдное, несмотря на озлобление некоторых жителей. По окончании богослужения было объявлено членское собрание для приема новых членов церкви, и одновременно сообщено о том, что на следующий день будет водное крещение в проруби. Поздно вечером, когда все уже было закончено, ко мне подошла молодая сестра из числа, готовящихся к крещению.
- Дорогой брат, посоветуйте мне, что делать? - у сестры задрожал голос, а из глаз потекли слезы. - Завтра будет крещение, а мой муж - ужасный гонитель. Он часто сильно избивает меня за то, что я хожу на собрание, а сегодня заявил: "Завтра будет ваше крещение, не вздумай креститься и ты. Если же пойдешь, знай, много говорить не буду, вот этой дубиной (в руках он держал тяжелую дубовую палку) размозжу башку тебе, и сам на себя пойду заявлю. Как собаку, брошу и закопаю тебя в яму, слышишь меня?" Братец, мы с ним прожили уже много лет, он попусту не говорит, страшно мне. Не знаю что делать? Боюсь и Бога.
Я ответил не сразу: подумал, подождал, что скажет мне Господь.
- Сестра, у тебя сколько-нибудь есть веры в силу Бога, что Он может спасти тебя?
- Да, брат, Он уже не раз спасал. Если бы не Бог, то я давно была бы на том свете. Вот погляди, синяк-то, чай, и сейчас не сошел, - при этом сестра показала на своей руке черный след, запекшейся от удара крови.
- Так вот, если хочешь победить и радоваться, ты готова принять любой мой совет? Но положись только на Господа, - сказал я ей.
- Конечно, братец, лишнего-то, чай, не скажешь, сам испытал за Бога-то кары не меньше, говори! - ответила сестра.
- Сейчас придешь с собрания, ты ничего не говори ему, помолись да ложись спать. Завтра же, чуть свет, соберись, горячо помолись, разбуди мужа да скажи ему: "Вставай, запряги коня в розвальни, захвати тулуп да отвези меня на реку к проруби, я креститься буду!"
Совет она доверчиво приняла и, помолившись со мной вместе, пошла домой.
Наутро, чуть свет, поднялась, вывернула лампу, стала собираться. Кровать заскрипела.
- Ты куда это разряжаешься? - спросонья гневно спросил муж.
- Я сегодня окреститься должна, вставай, отвези меня на прорубь да тулуп не забудь захватить - после крещения согреться надо! - ответила она кротко, но решительно, а сердце в груди замерло, когда она посмотрела на мужа.
Взъерошенная голова его вдруг упала на подушку, а потом он порывисто поднялся и, взглянув на жену, горящими от злобы глазами, проговорил сквозь зубы:
- Значит, креститься надумала, баба? Ну что ж, я тебя окрещу! О-т-р-о-д-ь-е!
Молча он собрался, неторопливо толкнул дверь, и со злом хлопнул ею за собою. Жена аккуратно застелила постель и, помолившись, вышла за мужем во двор. Утренний морозец хлестнул по лицу, но лицо и сердце её горели так, что, казалось, пылали одним огнем.
Муж уже с усердием затягивал супонь у хомута и, поправив чересседельник, прошел мимо жены, злобно окинув ее взглядом, плюнул и вышел за калитку.
С полчаса он не возвращался. Роем кружились мысли в голове у жены: "Куда он девался?"
Затем послышались торопливые шаги, и муж с соседом, молча пройдя мимо нее, вошли в избу. Несколько минут она стояла в нерешительности: "Что ей делать?" Потом зашла за ними в избу.
На столе стояла выпитая бутылка из-под самогона, муж с соседом (одетые и в шапках) закусывали наспех солеными огурцами.
- Что, невтерпеж? - бросил со злом муж в лицо жене, выходя с соседом из избы.
Чем-то жутким щипнуло сердце, но с тихим шепотом: "...спаси, Господи, дитя Твое", - вышла за ним и жена.
Муж вышел из клети с двумя страшными дубинками, подошел к саням и, подняв сено, бросил их злобно туда.
- Ну садись, с-в-я-т-о-ш-а, повезем тебя, окрестим! - процедил муж.
Жена села позади на сено, которым были прикрыты дубины.
Хозяин открыл ворота, вывел лошадь, вместе с соседом на ходу прыгнул в сани.
Огонек от прикрученной лампы, еле освещая окно, быстро исчез в предутренней мгле. В сердце сестры мелькнуло: "Вернусь ли, что задумали они?"
Село почти еще спало. Легкой рысцой лошадь направилась к реке. "Ну, слава Богу! - подумала сестра, - Не завезли бы куда еще, в голове-то у них, не знаешь что".
В голове у них, действительно, было самое страшное: оба мужика решили поехать на крещение, но в самый его разгар - договорились поднять шум и дубинами переколотить как главарей штунды так и тех, кого хотят крестить, а больше всего - это жену озлобленного мужа.
Если же будет сельское общество, и им удастся возмутить его, то кого поглавнее из штунды, под шумок, оглушить и пустить под лед, чтобы и остальным неповадно было. Для смелости они выпили самогонки.
- Откуда их наперло столько? - крикнул сосед, подъезжая в числе опоздавших к толпе людей.
На берегу, действительно, было много народу: как верующих из других деревень, так и своих сельчан. Бросив лошади сена и оставив сани около других подвод, громители вышли на самый перед и, облокотившись на дубины, примолкли. Только зачинщик сказал соседу: "Смотри же, не подведи!"
- "И сказал им (Христос): идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет", - громко по утреннему морозному воздуху пронеслись эти слова из уст проповедника и как гром прозвучали над головами громителей.
Муж, переменив ногу, внимательно слушал дальше, проповедник продолжал:
- Это не я говорю, а говорит нам с вами Христос. Поэтому, мы не свое придумали, как нас в этом обвиняют, и не по своему уговору пришли сюда, чтобы делать свои дела. Нет, это говорит Сам Христос. Он нас послал сюда, чтобы исполнить Его волю. Скажите, кто может ослушаться Его слов и отказаться от Его повеления? Поэтому, приступая к крещению, мы исполняем волю Христа, Божью волю.
После проповеди была совершена молитва и запели гимн "Мы у берега земного..." Во время пения крещаемые и креститель быстро переоделись и приготовились к крещению. Оно проходило в благоговении и тишине. Но когда погружали жену гонителя, сосед толкнул его в бок и буркнул:
- Пора действовать!
- Нет! Посмотрим, что будет дальше, - возразил ему товарищ.
- Да чего же дальше-то смотреть? Дальше-то уже некуда, насмотрелись и этого! Ведь всех окрестят! Ты что, или уже передумал? - теребил сосед, но муж стоял как вкопанный, переступая только с ноги на ногу.
Один за другим крещаемые выходили из ледяной воды и, быстро переодевшись, встали на берегу для благодарственной молитвы. После нее было объявлено, чтобы все шли в село на собрание, где будет продолжаться служение. Не поднимая глаз, но с тихой молитвой, сестра-жена прошла мимо страшных дубин и села в сани, робко прикрывшись тулупом. Обозы с людьми тронулись к селу. Муж внимательно следил за всем происходящим и за женою, он видел ее кроткую походку, видел, как она села в сани.
- Так ты что, сдрейфил, что ли? Зачем ты меня позвал? Про что мы уговорились? Люди-то расходятся! Что же ты молчишь? - теребил своего товарища сосед.
Муж, опираясь на дубину, медленно подошел к саням, полностью покрыл тулупом жену, бросил дубину сверху и, садясь в сани, ответил соседу:
- Поедем, посмотрим, что будет дальше!
- Да ты что, с ума что ли спятил? Раскис? Так и скажи, вояка! Тебе только воевать с бабой, и то не управился. Глупец я, что связался с тобой! - и бросив дубину в сторону, зашагал в село.
Медленно, вслед за скрывающимися подводами, тронулись и сани "грозного" мужа с женой.
"И сказал Христос, кто будет веровать и креститься, спасен будет..." - неотвязно звучала эта мысль в ушах гонителя.
Когда подъехали к собранию, сани завернули ко двору и остановились среди остальных. Оставив дубину на месте, муж вслед за женой вошел в избу, но на пороге остановился: тот же проповедник, который говорил на берегу, громко и дерзновенно проповедовал Слово Божие и здесь. Гонитель был так погружен в свои мысли, что ничего не слышал и не видел вокруг себя. Вдруг он ясно услышал, с великой силой произнесенные, слова проповедника: "...а кто не будет веровать, осужден будет".
- Господи, я осудил жену мою и этих людей на смерть и приехал с дубинами, чтобы побить их. Но я оказался сам осужден, и кем? Тобою и Словом Твоим! Прости меня, грешника! Спаси душу мою! Прости меня, Спаситель, разбойника за то, что я так бил жену. Прости меня, злодея, Батюшка, Спаситель мой! Я больше не хочу быть таким! - упав на колени прямо у порога, бил себя в грудь и раскаивался муж-гонитель. Рядом с ним, в слезах благодарности, молилась и его жена. С ними вместе рыдало все собрание, а среди пришедших началось раскаяние еще многих душ из сельчан".
После рассказа брат Приймаченко расспросил Гавриила Федоровича о его жизни и служении, и тот охотно рассказал всем о своем обращении и благословенных собраниях при брате Кирилле Сергеевиче Новикове, которого хорошо знали они оба.
Братья, выслушав Гавриила Федоровича, дали ему много обильных наставлений и советов по ведению дела Божья.
Много важного и интересного узнал Гавриил Федорович о своем братстве. Ему стало известно, что в самой Москве после революции произошло много перемен, и организовано несколько общин. У Петровских ворот служение нес молодой, исполненный мудрости и силы Божьей, брат Павел Васильевич Павлов. Он был сыном Василия Гурьевича Павлова - известного, братству баптистов, пионера христианского движения в России, перенесшего много страданий за проповедь Евангелия в царское время.
Павел Васильевич был хорошо образован и обладал несколькими иностранными языками.
Кроме него в этой же общине состоял членом известный, преданный Господу и братству баптистов, Михаил Данилович Тимошенко, который при царизме претерпел также много страданий за проповедь Евангелия.
Центральная община баптистов в Москве находилась у Рогожской заставы, где пресвитером был многоуважаемый брат Николай Васильевич Одинцов, а секретарем Павел Васильевич Иванов-Клышников. Затем с Кавказа прибыл в центральную общину, благословенный и одаренный Господом, брат Синицын.
С глубокими слезами любви провожала брата поместная церковь на Кавказе, посвящая его на великое дело служения по всей стране, отрывая от своего сердца, как материнский дар любви. Он ехал на предстоящие библейские курсы в Москве, где зачисленные считались счастливчиками из братства баптистов.
Еще Гавриил Федорович узнал, что на курсы приняты известные молодые, одаренные проповедники: брат Сергей Макаров и Вонифатий Ковальков. Возможно, что они скоро посетят их Симбирскую губернию, особенно город Алатырь.
- Меня интересуют сведения об Иване Степановиче Проханове, - обратился Гавриил Федорович к братьям, - ведь мы читаем много его проповедей, поем, сочиненные им, гимны и стихи. Объясните мне, если можно, пояснее: что за разделение произошло между ним и братством? Мы еще до революции слышали об этом.
Братья долго молчали, не решались ответить Гавриилу Федоровичу, затем заговорили оба вместе, но Приймаченко уступил.
- Дорогой брат, Гавриил Федорович, история этого разделения весьма печальная и тяжело говорить о ней, но т.к. ты пресвитер общины, то хоть кратко, но должен знать о нем.
В Петрограде, в 1908 году руководителем общины был многоуважаемый Иван Вениаминович Каргель. 15 августа этого же года, воспользовавшись отсутствием Ивана Вениаминовича, Проханов возбудил в церкви ряд догматических вопросов и при рассуждении их - мнение у членов церкви разделилось, а затем определился и раскол в общине. Возвратившись, Иван Вениаминович как ни пытался привести общину к единодушию, все же достигнуть этого ему не удалось.
|
|
|
