 |
Новосибирск, ул. Учёных, малосемейные общежития СО АН СССР.
|
|
|
|
Середина июня 1985 года.
Через два часа такси выгрузило её у пятиэтажки на Учёных – малосемейки. Придерживая на плече тяжёлую сумку – красную, обычно собираемую на соревнования, но сейчас разбухшую в два раза против прежнего, Маша поднялась на этаж; в лосинах, футболке и олимпийской куртке. Позвонила, стоя босыми ногами на резиновом половичке, ощущая его рельеф.
Роман открыл. Вероятно, ему и в голову не пришлось спросить – кто там? – и вот он стоял он на пороге перед Машей в одних ярких голубых плавках, облегающих; демонстрировал своё безволосое, но очень скульптурное тело – и не знал, что сказать.
Девушка решила начать первой.
- Привет, Рома! – произнесла она тем же звонким голосом, которым читала про себя не так давно в кабинете проректора. – Извини, если не вовремя. Но мне… надо было с кем-то поговорить.
Роман оценивающе осмотрел её тяжелую сумку, потом крякнул, перегнулся через порог и подхватил её. Уже повернувшись спиной, бросил:
- Ну, проходи… Только у меня не убрано.
- Плевать.
Маша вступила в пределы его квартиры и изумлённо огляделась. Да, Роман говорил, что он живёт с минимумом мебели, но, чтобы так… Вероятно, вся одежда и необходимые вещи умещались в старом шифоньере, а кроме него, в комнате стояли только самодельные стальные стеллажи с книгами - до потолка, да ещё – одна табуретка и один журнальный столик, тоже сделанный своими руками: два листа толстого синеватого оргстекла на металлических ножках. А вместо стульев – азиатские циновки.
Роман, аккуратно положив сумку в угол, обернулся ещё раз:
- Ты опять босиком? Ну, ноги только вытри… я смотрю, это у нас мода сейчас.
- Мода не мода, но я просто не могу в обуви. Душит! – призналась девушка. – Хех, не убрано у тебя, тоже мне, сказал. Тут и убирать нечего.
|
|
|
- Так живу. Я говорил.
- Да ты не переживай. Я могу и на полу посидеть…
В подтверждение своих слов Маша, тщательно вытерев подошвы о влажный половичок у дверей, опустилась на циновку, сложив ноги в йоговской позе – лотоса. Проговорила просительно:
- Ром! Эта вся лабуда… вещи. Могу я у тебя до завтра или послезавтра оставить? В город на ночь глядя тащить неохота.
- В город? С вещами?! Ты же в общежитии живешь?
- Уже не живу. Выселяют. Я же так… на птичьих правах.
- Да ну?
- Абитуре места нужны. Ладно, Ром, это не важно!
- Не важно, так не важно…
- Ну, ты, если надо одеться, ты…
- Это уже мне не важно. Не стесняюсь. Я тут асаны разучивал. Поэтому, как печка…
Маша смотрела на пёстренькие, в цветочках, обои на стене его квартиры; они не подходили к аскетическому убранству – но ничего не сказала. Разогнулась, подползла к сумке, достала из бокового кармана её, початую бутылку рома и пачку сигарет с зажигалкой.
- Чай будешь? – спросил Роман, неодобрительно покосившись на бутылку. – Чёрный, зелёный, красный… всякий есть.
- А оранжевый?
- Такого нет.
- Жаль. У меня оранжевое настроение.
- Отчего так?
- А всё по хрену.
- Вот как…
Маша виновато посмотрела на хозяина квартиры, со скрипом скрутила крышечку с бутылки:
- Ты прости. Я – буду. Мне надо с этим расслабиться. Чтобы с этим разобраться. Вот какой каламбур, да? С этим всем геморроем.
Роман пошевельнулся. Откуда-то из-под небольшой тумбочки, на которой громоздились чайные причиндалы, вынул большой бокал – пивной.
- Даже бокал есть… Ладно. Мне тут его на днюху в прошлом году подарили. Ты пей, я не буду. Я завязывать решил.
И, пристально глядя на пачку «Голуаз», заметил:
- …только курить у меня нельзя. Прости.
- Ладно.
Маша молчала. Роман начал возиться с чайниками и колбами на тумбочке. Зажёг газовую горелку – в воздухе расплылся её характерный запах. Спросил осторожно:
|
|
|
- Ну, я знаю, что у Янки что-то с нервами. Маринка слегла с почками, кажется… у Ольги там проблемы в школе. Ну, а у тебя-то что? Ты ж наш флагман, передовик! Богиня!
- Богиня… - горько рассмеялась девушка. – Богиня, да не та. Рома, фестиваль закрыли. Всё.
- Как – «закрыли»?
- Да так. Партийная власть наша. Все краны перекрыла. Аринку уволили из ДК. Наши декорации разобрали. Алексеев… сволочь, меня слил. В общем, всё рухнуло, всё. Всё это наше «без носков»…
Он помолчал. Колдовал с чаем. Удивительно, но на него сказанное особого впечатления не произвело: не удивился, не возмутился. Будто предугадывал такой финал их затеи. Маша проговорила, нехотя:
- Липа… несчастное существо. Арно – тот скотина конченая. Рома, запуталась я.
Он сделала движение, чтобы поставить перед ней подносик – на который должна уместиться чашка и заварной чайничек; и коснулся её плеча – Маша вздрогнула, отпрянула.
Господи, потому ведь и пошла она к Роману, именно потому, что это был единственный человек, который не будет её ХОТЕТЬ. Ни как Арно, ни как Василий. Как же она от этого устала…
Посмотрев на хозяина виновато, девушка налила себе из бутылки – немного; стащила и швырнула в угол комнаты олимпийку. Роман заметил:
- Давай, не стесняйся… полстакана залпом – и я тебя уверяю, больше не захочется.
Маша так и сделала, разом влив в себя содержимое; едва не подавилась им. Уши сразу же слегка заложило, потом в глазах заплясали светлячки. Но через мгновение всё прошло – а лёгкость появилась. Маша услышала, как Роман, колдуя со своим чаем, пробормотал:
- Закрыли, значит… как подпольный концерт. Ну, что ж, так оно и должно было быть. Ничего не получится – я это знал.
- В смысле – «знал»? Почему это ничего не должно было,… то есть должно было случиться?
Маша ещё петушилась, ещё сопротивлялась – по инерции. Роман усмехнулся, протянул руку назад и достал книгу – толстый фолиант в твёрдом переплёте; удивительно, но у него, сидящего на коленках перед чайной тумбочкой, всё оказывалось поблизости и под рукой. Как показалось Маше, совершенно наугад раскрыл книгу, показывая какие-то геометрические таблицы с комментариями, проговорил:
|
|
|
- Да. Вон, 62-я гексаграмма. Нумерологически она соответствует нашему году. "Возможны дела малых, но невозможны дела великих".
- Угу… Красиво сказано, конечно. А что это за иероглифы?
- Это не совсем иероглифы. Это «Книга перемен», Маша. И-Цзин.
Девушка набулькала в стакан ещё немного янтарной жидкости, поболтала её в стекле, но пить не спешила.
- Перемен? Вроде как предсказания, что ли?
- Это философские тексты. Известны со второго века до нашей эры в Китае. В конфуцианстве – священная книга.
Девушка хмыкнула. Поднесла бокал ко рту, но потом поставила на пол.
- Ну, а эти… палочки? Это ведь почти иероглифы.
- Нет. Это гексаграммы, всего их шестьдесят четыре. Каждая имеет своё значение.
- Ладно… Так всё-таки: почему это ничего у нас с фестивалем не должно было получиться? Потому, что в поход сходили неудачно?!
Она сообразила, что он ничего не знает о том, что произошло в овраге «Крокодил» - и на миг её саму обожгло, опалило этим воспоминанием: горящая палатка, ливень, она – на голой спине Алексеева, и утро в его машине… Но Роман не стал ничего спрашивать. Помешивая заварку в фаянсовой чашечке, он спросил:
- Маш… вот ты знаешь, как люди вокруг живут?
- Хм… Странный вопрос. Ну, знаю. Глаза есть вроде. Как люди, так и мы…
- Так и «мы»? А кто – «мы»?
Он пристально смотрел в её сторону; девушка перехватила его взгляд – подумала сначала, что Роман глядит на её голую ступню, на длинные пальцы с перламутровым лаком на ногтях и обозлилась: опять! Но тут Роман подсказал негромко.
- Сигареты. И зажигалка.
- Что? Да я не буду курить, я поняла… Хочешь, уберу?
- Нет. Сигареты Gauloises и зажигалка Ronson. Так?
- Так… - девушка удивлённо посмотрела на красную пачку, на золотистую жемчужину зажигалки рядом. – Мама подарила. Газ только сейчас в дефиците у нас…
Роман придвинулся к ней. Сильной рукой схватил жемчужину и красную пачку, и показал ей – буквально ткнул в лицо.
- Эх, Маша, Маша… Ты нигде в Новосибирске не купишь французские сигареты! Даже в валютном магазине! А за такую зажигалку любой спекулянт удавится. Из-под полы она стоит, как одна моя зарплата. Или половина.
|
|
|
- И что из этого следует? – возмутилась девушка.
- Всё! Люди смолят говно всякое: «Родопи» или «Стюардессу». Между прочим, никакие они не болгарские, их в Бийске у нас делают. Люди спичечные коробки таскают с собой. А ты, видишь, как шикуешь…
- Рома! Да на что ты намекаешь?! Я же не хвастаюсь всем, что у меня мать во Франции живёт! Не красуюсь… ну, я просто, так вот…
- Просто… - Роман горько покачал головой. – Живёшь ты, Маша, в золотой клетке. Или позолоченной, по крайней мере. Ты и твой режиссёр. Продукты – с рынка, посылки, шмотки. А ты посмотри, за чем народ давится? Слушай, ты когда-нибудь стояла в очередях?!
Маша опешила. И снова схватилась за бокал. Пробормотала, так и не выпив:
- В очереди?! Э-э… ой, не помню. Кажется, давно, когда… когда Ив Монтан приезжал или этот… забыла!
- Ну да. Неудивительно. А люди за простой колбасой к нам в Академ из города ездят. Автобусы лопаются. Я – матери в Рубцовск посылки посылаю каждый месяц, там вообще нет ничего. Там и гречка с макаронами – дефицит, понимаешь? Только соль да спички. И то, что на огороде вырастишь…
- Рома! Да неужели так?! Не верю!
- А ты съезди в деревню… - он мрачно улыбнулся, глянул ей в глаза – жёстко. – Съезди… Ты же на первом курсе вместо картошки на какой-то комсомольской учёбе была! Погляди, как там живут. Только лозунгов у нас больше, чем нужно. Транспаранты, агитбригады, машины с городушками, флаги. Сплошная первомайская демонстрация – круглый год.
- Хорошо… - примирительно проговорила Маша. – Допустим, я в золотой клетке. Допустим, за жрачкой не давлюсь в очереди, как остальные граждане. Но какое это к фестивалю имеет отношение?!
- Простое…
Он поставил перед ней чашечку с каким-то тёмным напитком – темнее чая, почти кофейного цвета, но пах он совсем не чаем, и не кофе; запах ощущался земляной, лиственный – так пахнет у корней дерева. А когда девушка поднесла чашечку к губам, то уловила ещё и аромат сандала.
- Что это?!
- Чай пуэр. Искусственно состаренный… Впрочем, это долго рассказывать.
- Сандалом пахнет! Корой дерева…
- Кому-то – половой тряпкой, - равнодушно заметил Роман. – Так вот, родная… Люди к такому фестивалю – хоть «без носков», хоть в носках, не готовы. Просто – не готовы!
- Это я, что ли, виновата?
- Нет. Ни ты не виновата, ни я… Мои работяги, вон, каждую неделю только и думают, где бухнуть и у кого занять. Да и среди недели, после работы – запросто. В общагах кровати ломать не успевают… снег сходит – под окнами всё презервативами забросано. Понимаешь? Не те интересы. Жрать, и сношаться, и пить ещё. А ты им – «фестиваль культур»… мантры… обряды!
|
|
|
Маша молчала. Она неуверенно отхлебнула необычный чай; вкус его показался тем более странным. Первое ощущение, враждебное – как и её враждебность к Роману, к его обидным словам. Показалось, что напиток отдаёт копчёной, да полежавшей рыбой. Но удивительно: после первого, второго глотка эти ощущения стали рассеиваться, и враждебность – уходить…
- Может быть… - грустно сказала девушка. – Может быть, ты и прав. Может, никому это и не надо. А надо – колбасу, водку и дискотеку. Сама же в общежитии второй год живу! Вижу. Но я не собираюсь отступать, Ромка! Я буду бороться. В горком пойду… И вообще: я думала, ты меня поддержишь, а ты всё перечёркиваешь!
Роман поднялся. На этот раз того, что он хотел, рядом не оказалось. Подошёл к полкам, взял что-то, похожее на соломку в высоком стаканчике; Маша смотрела на молодого человека по-другому. Красивые, мускулистые ноги, узкие и пластичные ступни – по-мужски грубоватые, плотные, но с прямыми пальцами; зад подтянутый, живот втянут, наоборот – и безволосое, ровное тело…
Роман вернулся, взял зажигалку и щёлкнул её. Огонь подпалил соломинку и та начала тлеть, распространяя по комнате пряный дымок; он тотчас исчезал, уносясь к тюлевым шторам, за которыми синел поздний вечер – но оставлял свой щекочущий ноздри запах.
- Вот теперь точно сандал… Знаешь, Маша, И-Цзин говорит… там написано: "Во время разлада лучшее - не принимать в нём участия, предоставив событиям течь самим по себе". Я не перечёркиваю. Я говорю, что нас никто не поддержит. В лучшем случае мы сядем в кружок и тихо пообщаемся сами с собой. Я тебя слишком уважаю, чтобы тебе врать, понимаешь?
- М-да… Мама меня в детстве учила, что сами по себе только сорняки растут, а всему остальному нужен труд и наше участие! Что ж, Конфуций, спорить с тобой я не буду, не за тем пришла. Но знаю одно, каждый сам ответственен за свои решения и поступки.
- Это верно.
- …и пока ты предоставляешь событиям течь самим по себе, я буду, видимо, разгребать последствия всей этой… фигни! И пытаться сделать что-то, несмотря ни на что... Ладно, наверное, зря я пришла со своими проблемами.
Она медленно встала. Мелькнула мысль – не допила пуэр, который уже не казался вонючим и противным, но что тут сделать…
- Допей чай, красавица, - ровным голосом сказал молодой человек.
- Что?
Он тоже поднялся. И заметно покраснел. Нерешительно пригладил хвостик волос.
- Маша! Маша, милая... Ты красивая, умничка, ты сама знаешь! Все в тебя влюблены... И я тоже... ну, я ладно, я эта... болтаю! Погоди! А вот давай погадаем. Садись. И назови любое число, от единицы до шестидесяти четырёх! Но сначала сядь и подыши. У тебя научу… правильно дышать. Погадаем. Не зря же это Книга Перемен!
Девушка вздохнула. Уходить от Романа действительно, не хотелось. И бросать пуэр – тоже.
Она пробормотала, переступая на месте и машинально ковыряя большим пальцем ноги какой-то узелок на краешке циновки.
- Ох… только не надо мне про эти влюблённости! Сыта я ими по горло. Ладно. Погадаем.
Она решительно села, на этот раз вытянув ноги вперёд, уперлась руками в пол, заявила:
- Тридцать восемь!
Роман улыбнулся. Сел на корточки, отчего ступни его стали ещё рельефнее, скульптурнее, начал листать книгу. Шуршали страницы, сделанные из какой-то тонкой бумаги – наверное, рисовой.
- Так… Цифры числа надо складывать. Ты назвала 3 и 8, вместе это 11, а ещё раз вместе – 2. Хорошее число, рост, активность. Вот! "В незначительных делах счастье", - он усмехнулся, ласково. - А знаешь, как это можно перевести на обыденный язык?
- Нет. Но… только не говори, что это значит, что пора предаваться безделию и забросить все планы.
- Конечно, нет! – горячо запротестовал Роман. - Ты знаешь... я подумал - что может, пока не стоит пытаться спасти мир. Вот... Вот у Янки, я знаю, проблема в школе - со справкой хотят выпустить, а она отличница. За какой-то там самиздат. Приди к директору. Взмахни корочкой комсомольской своей, ты ж целый секретарь - и сделай волшебство. Пусть от неё отстанут. Не знаю, что у Маринки, но, похоже, у неё картины то ли забрали, то ли конфисковали. Это я так, навскидку. Вот и будет реальное дело. Как ты думаешь?
Маша молчала. Взмахни корочкой комсомольской… Особенно после сегодняшнего. Кто ж её слушать будет? Она же, можно сказать, Родину продала, да ещё бесстыдство – на сцене целого драмтеатра показала! Танец Саломеи. Вот, дотанцевалась. Только не она голову преподнесла, а другой – её голову. На блюдечке. Покаянной объяснительной.
Пока она молчала, снова принявшись за пуэр, Роман добавил:
- Пока гексаграмма 38 - "разлад". Ну, это то, с чем ты ко мне пришла. Ты чуешь, что всё реально?
- Да, вижу, к чему ты клонишь, предсказатель! Яне и Маринке, конечно, помогу, чем смогу, не вопрос... А про разлад - можно ли в этом гадании посмотреть, надолго ли это?
- А ты цифру назови ещё! – хитро прищурился Роман.
Маша вздохнула:
- Пусть будет 60.
- Вот видишь... "Свершение через ограничение". Ограничение своего эго... я понимаю, как тебе хочется что-то яркое замутить. Чтобы все говорили. Но... Но только ограничив себя в этом и сказав: нет, я буду долго, очень долго работать... вот тогда будет свершение. Чай остыл... поставь чайник, пожалуйста, на плитку, а я расшифрую более подробно.
Управляясь с его хозяйством, девушка заметила:
- Как-то всё складно прям получается. Не жульничаешь?
- Да Боже упаси.
Она нечаянно наступила на что-то твёрдое – какие-то щипчики, лежавшие рядом с чайной тумбочкой, ойкнула. Роман глянул на неё, оторвавшись от страниц, проговорил:
- Это… на пятке – у тебя родимое пятно?
- Да! – отмахнулась девушка. – Вот как я начала босиком везде шастать, так и пошло: ты порезалась, у тебя там грязь… А это с детства. Именно на пятке.
- Это очень интересно.
- Ой, и ты туда же! Чем интересно? Хорошо, что ещё не на лбу пятно это.
- Ну-ка, дай сюда ногу.
Маша помедлила. Ну, а что такого, в самом деле. Отставила ступню, демонстрируя Роману пятку и вспомнила, как вчера Липницкий целовал её ноги. Натурально ведь, ступни целовал.
Но Роман, конечно, не целовал; он щупал и гладил сильными, тёплыми и сухими пальцами, потом деловито потребовал:
- Дай-ка палочку… Да-да, деревянную, вон она лежит. И не двигайся.
Деревянная палочка – похожая на карандаш с тупым кончиком, коснулась этого тёмно-коричневого пятна; Маша знала – оно напоминает бабочку, в детстве она долго его рассматривала и страшно переживала. Кончик деревяшки коснулся самой середины этой «бабочки», Роман чуть надавил.
Маша охнула.
Это был взрыв. Сознание разом заволокло какой-то пеленой. На мгновение. Ей так показалось. И в следующую секунду она обнаружила, что молодой человек лежит на циновке, а она – сидит верхом на нём! И сидит ведь так, как никогда бы не умудрилась сесть: голые ступни её стискивают его голову, тисками, а сама она согнулась дугой, руками сжала его грудь и приблизила лицо – очень близко, очень. Кроме того, Маша с ужасом поняла, что она обнажена по пояс – на ней остались только лосины, обнажённая грудь нависала над молодым человеком…
Что она хотела с ним сделать?!
От ужаса Маша просто одеревенела. Смогла только расслабить руки, сдавливавшие грудную клетку лежащего; Роман пошевелился, хрипло выдавил:
- Осторожно… разгибайся.
- Не могу… - также хрипло, едва ворочая языком, призналась девушка. – Спину… свело!
- Подожди… дыши. Осторожно! Просто попытайся глубоко дышать. Сначала одной ноздрей, потом другой… Давай. Вместе со мной.
Сквозь ткань лосин она ощущала его тело. И своё – почему-то вспотевшее разом, это было неприятно, Маша стыдилась. Она понимала, как пахнет от неё, полуголой – неподдельным, жадным женским естеством. Но начала дышать, закрыв глаза.
В комнате было слышно только их дыхание, да ещё за стенкой кто-то слушал «Битлз».
Сандаловая палочка почти догорела.
|
|
|
