 |
Цикл «кристаллические решётки» (2009 Г. )
|
|
|
|
Сергей Смоляков
Стихи разных лет
***
Это просто такое время. Оно нас лечит.
И сбежать означает дать сыру сгнить в мышеловке.
Наше сердце спешит, как часы, как трамвай до конечной,
Побеждая все возможные остановки.
Наше сердце искрит, искривляя пространство рельсов,
И в любой момент может вспыхнуть эм цэ квадратом,
И тогда я зову тебя: подходи, погрейся.
Мы оставим след на земле, это будет кратер.
И все заново, ибо в трамваях не ставят стоп-кранов:
В прогоревшей крови акварельную пестовать просинь,
Целовать ледяные усмешки краев стакана
Или делать минет портвейну за тридцать восемь, -
Чтобы синхронизировать наши сдвиги по фазам:
Наше сердце бьется друг в друга, как два трамвая,
Мы стучимся лбами, целуясь, и раз за разом
Время лечит нас, чтобы мы себя убивали.
***
Проснуться уже не выйдет, да было бы хоть зачем. В полутораспальном виде, с чехлом на косом плече я морщу больную челюсть сквозь темную тень очков, сутулясь, но подбоченясь бреду и мычу бычком. Бычок подлетает к урне. я плюхаюсь рядом с ним. Все реже досуг культурный, все чаще мы тут висим, бренчим потертые песни и слушаем невпопад. пока нас на том же месте не дернет чуток поспать.
Проснуться, пожалуй, вряд ли, щетину потри - и в путь, то с солнцем играя в прятки, то рысью, то как-нибудь, кругами шататься, вызвав общественный резонанс, смотреть на карнизы снизу, а в профиль себе - анфас. Гулять казаком по Дону, гулять котом по себе, с чего б благородным донам не выйти из А без бэ и не оседлать кривую, не выехать молодцом на передо... боковую: как в люк, провалился в сон.
Проснуться, похоже, кукиш, поскольку проспаться швах - здоровья, пардон, не купишь, от шмона не спрячешь в швах. Хоть соли на хвост насыпать, хоть выкрутить - хоть бы хны, из всех проржавевших стыков меня раздается хнык. Лежу и себя жалею, себя как щенка лижу. Купите мне суперклею, а нет - я себя свяжу, сошью воедино ласты и веки, завьюсь в клубок, сквозь сон поскулю - и баста, задрыхну без задних ног.
|
|
|
Проснуться вообще не светит, тоннель не снабжен концом, сквозит по лопаткам ветер, никак не поймать лицом. Ведь было же что-то прежде, и что-то должно потом, и, кажется, даже брезжит, но это не то, не то - дифракция на ресницах, уснувших спина к спине; и снова будильник снится, и снова встаешь во сне, и эхо зевков вчерашних сжимается, как лассо... Так будет, так было раньше, и жребий сей невесом, но невыносим рассудком. И плотницкий стук часов обмеривает по суткам прижизненный вечный сон.
***
мне к лицу
твои ноги
от плеч моих
за спиной они обрастают перьями
небо становится ближе и чуточку в клеточку
как их ни скрещивай
нолики ходят первыми
крестики спорят с хроносом
ходики бредят реверсом
ты говоришь я тронулся
так
что самой не верится
мы же друзья?
- наверное.
нам же нельзя?
- что именно?
даже позвать "люби меня"
даже назвать "любимая"
в первых строчках были какие-то крылья
куда они делись слышишь лови меня
что тебе было в этом невинном имени
было что было пока не стало что стало
стало что было а ничего не осталось
было так близко стало не так далеко
скоро земля скоро придется жить
ныне присно во веки холодных кивков
нам с тобой ничего нельзя
кроме лжи
***
и когда фонари хватают лучом листы
формируя конус света из темноты
перевитой желтыми рваными клочьями сна
наступает весна
из le grand néant из глубоководного id
выплывает что-то такое что не болит
что не хочется взять и резко рвануть долой
выпуская гной
и когда поднимается ветер что на свету
словно бы усиливает темноту
листьев будто меньше хотя мы знаем они
просто там в тени
|
|
|
тем страшнее кажется танец листа на ветру
чем привычнее помнить что я однажды умру
тем печальнее знать что постель холодна как лед
и что это пройдет
фонари не гаснут но в их лучах все темней
и все меньше фальшивых желтых выстуженных огней
и на пожранных ими листах не прочесть ни строки
впрочем не с руки
притворяться будто написанное есть ложь
будто "все пройдет" не значит что ты пройдешь
будто южную осень можно спутать с весной
будто ты можешь быть со мной
я ведь просто фигура речи игра ума
словно снег на меня осыпается клочьями тьма
я бреду в никуда аллеей оголенных стволов фонарей
забывай меня поскорее
пожалуйста поскорей
2013 г.
***
Рассуждaть, как пингвины цеплялись за нейтралитет во Второй Мировой,
Как овечий десант захватил пол-Австралии - это
Клевый метод убийства баклуш о фанерную стенку своей головой,
Но, увы, недостойный презрительной клички поэта.
Так что аффтар пьет йад. Аффтар учит албанский - коробясь от аффтарских прав,
Убивая абортом стишат с недоношенной фальшью.
Аффтар хлещет горячее пиво: во-первых, бронхит... Во-вторых, я был прав -
Это мерзко достаточно, чтобы не думать, что дальше.
Дальше - не тишина, но отсутствие звуков, ведь точке прописан покой:
неподвижность рождает иллюзию, будто мир тесен
и заполнить пустоты своей пустотой - это легче, чем вякнуть "На кой?".
Лишь вопрос - от чего отказаться больней, чем от песен...
***
Рвать синестетичный приворот-эффект жасминового чая
надвое, да, на двоих, на две неравных, что всегда ничьею:
раз - тоски зеленой горечь, два - звенящий у двери ключами
запах твой, которым пахнет все, а ты все спрашиваешь, че я;
запах, пропитавший каждый первый, каждый чайный лист жасмина,
горький, горше черного, что слабые, плюясь, клеймят чифиром:
да, души не чаем, только чуть чего - отчаясь, чалим мимо
горечью полынных взваров в чайной чашке замолчать печаль клавира,
струн ли, просто пения, Winamp'а или радио соседей -
в общем белом шуме хрен расслышен белый шум отчаян-
-ных попыток вычеркнуть себя из всех, но тщетно - ready, steady,
и опять твой запах, что не заглушить никоим горьким чаем...
|
|
|
2006 г.
***
Ладно, забей, шизоидность -
в общем-то, не порок,
если хватает цельности,
чтоб бриться каждое утро.
Если лицо рассорилось
с зеркалом, то порог
Боли уценки ценностей
не пустит казаться мудрым.
Ладно, неважно, выгнуться
можно еще и не так:
Фобию сделать манией,
Библией - Кама Сутру.
Вечером - "ёрш" из мыльницы;
боже, какой я дурак! -
Рвотный поток сознания
жутким похмельным утром.
Ладно, какая разница,
лишь бы поменьше драм,
Пусть зеркала фальшивы,
не трогать же их руками.
Если лицо не дразнится
в ходе бритья по утрам,
значит, мозги отшибло
покорностью амальгаме.
2006 г.
***
В ожидании случайного гостя сидя на Белорусском вокзале
обелиском меланхолии, оседлавшим холодный бортик,
я увидел, что небо тоже, с красными от рассвета глазами,
хочет, чтоб он приехал; ладно, старый поезд пути не портит.
Исходили удушливым дымом в сушняке горящие трубы;
проще - очень хотелось выпить, но не стал бы и на халяву:
временами горчит не в меру даже легкий буржуйский "Туборг".
Пять минут до прибытия поезда; время - строчкою выше явно.
С непривычки ли, просто по глупости - все равно до сих пор неловко
открывать, что опять есть мир за пологом общажной койки;
впрочем, утро есть утро. Кутаясь в продувную насквозь ветровку -
Здравствуй, братушка. Пиво будешь? Ч-черт.. а "Туборг" и вправду горький.
2006 г.
***
Раскрасил в осень с ботинок грязью
конец апреля. Стилетом в печень -
Аккорды в глотку, чехол за плечи.
Рукой подать\-ся из прозы в князи.
Плетутся феньки из тонких строчек
За чаем цвета зеркал душевных.
Летела птица - в асфальт по шею:
не страус, просто слепая очень.
Пароль от жизни, словечко "двое",
вогнал пинками в масштаб Вселенной.
Мир треснул - с хрустом: в висок коленом.
Ура, награда нашла героя.
2006 г.
***
Я ушел от жизни в стеклянном доме,
Осознав, что я - не одно и то же.
Преступленье - наше, теперь мы в доле:
я пришел по локоть в небесной дрожи,
|
|
|
Я прошел по горло в чумных деревьях,
не тебе понять, почему столь плавным
стал мой шаг. Молчи, мы теряем время:
я пришел к тебе умолчать о главном,
Скрыть кристаллик правды в зеркальной пыли,
Врыть хрусталик в тьму - уберечь от света.
Я пришел солгать, чтоб меня забыли,
я пророс сломаться под этим ветром
Почерневшей птицей в закатном алом,
словно сгусток крови в вине пролитом..
И кому - ступенью скрипели скалы,
И кому - со скал, чтоб не быть убитым,
Только тьма зеркальных заноз в подошвах
Не темней свечи, что пронес в ладони,
Выбрав ложь и боль вместо счастья ложью..
.. Я ушел из жизни в стеклянном доме.
2006 г.
***
Единственный выход - всю дрянь своих лирик
запить из горла в торопливые несколь-
ко жадных глотков самой средненькой в мире
бухашки, что гордо зовет себя "Невским"
и нюхом причалить на запах серретки
и больше не петь - навсегда простудиться
лишь молча трястись на заснеженной ветке
метро перелетно-подземною птицей
наверно охотник невольника пуще
наверно быть жертвой почетное право
и если я выйду из мира живущих
то ключ я оставлю под ковриком справа
и волк поскребет у двери и утихнет
и ты улыбнешься что сердце защемит
умрешь ожидая любимого психа
но до возвращения до возвращенья
2006 г.
***
Разное-разное
Вспоминается.
Сакура.
(Басё)
Переезжая в глушь из глуши и обратно,
Слушая вздохи необжитых поездов,
Легче понять: луну украшают и пятна,
Легче читать стихи под одной лишь звездой.
Вот он, цветок, что спит до расс(ц)вета под камнем,
Вот она, тьма, что дремлет под каждым лучом.
Помнятся с грустью дни, когда верилось втайне
В то, что лишь силой сделаю веер мечом.
Что за метель! На небе и звезд не осталось -
Только надежда: сыплют не звезды, а снег...
В ухе Том Йорк, скулящий "Life In A Glasshouse",
Сами собою строчки срываются с век.
2006 г.
***
Волки у дверей скребли тревожно, грустно и потерянно,
Колкие слова иглой царапали пластинку, пока
Имена твои я вырезАл на своем тощем теле, но
Раны, не затягиваясь, сразу таяли на руках.
Солнце заходило, непривычно четкое, не зажмурившись,
глядя мне в лицо. Квартиру полнил нервный мучительный ритм
MUSE, и странно было смотреть, как ты равнодушно целуешься
Вроде бы со мной, но со стороны казаолсь, что с кем-то другим.
Коробок для спичек, лифт ли, шкаф ли, гроб, но это не комната -
Солнце, небо, стены и я внутри - все в ровных серых тонах,
и нет углов, куда забиться, если болью небо расколото,
Остается разве что теряться в грамматических временах.
|
|
|
2006 г.
***
Рассуждaть, как пингвины цеплялись за нейтралитет во Второй Мировой,
Как овечий десант захватил пол-Австралии - это
Клевый метод убийства баклуш о фанерную стенку своей головой,
Но, увы, недостойный презрительной клички поэта.
Так что аффтар пьет йад. Аффтар учит албанский - коробясь от аффтарских прав,
Убивая абортом стишат с недоношенной фальшью.
Аффтар хлещет горячее пиво: во-первых, бронхит... Во-вторых, я был прав -
Это мерзко достаточно, чтобы не думать, что дальше.
Дальше - не тишина, но отсутствие звуков, ведь точке прописан покой:
неподвижность рождает иллюзию, будто мир тесен
и заполнить пустоты своей пустотой - это легче, чем вякнуть "На кой?".
Лишь вопрос - от чего отказаться больней, чем от песен...
2006 г.
***
Под затрепанные песенки любимых старых рокеров, неважно там, БГ или Кобейна,
Раскрываются все двери и, как в старой доброй сказке, входят люди с чемоданами портвейна,
С рюкзаками совиньона и с пакетами всего, что хоть чуть-чуть содержит огненную воду
Все настроены серьезно, но серьезность пропадает у набитого бутылками комода
В доме полтора стакана, и гостям поочередно раздаются кружки-рюмки-чашки-плошки
И находятся две вилки, ломтик сыра и остатки прошлогодней пережаренной картошки,
Пять хлебов и пять таранок - и, представьте, как ни странно, угощения всегда на всех хватает
Пробки хлопают на кухне и звенят края посуды - значит, там уже, по ходу, разливают
Алкогольная романтика, конечно, вдохновляет поорать хоть что-нибудь, а лучше - песни
Полчаса гитару строят, и струна, понятно, рвется, и как раз на самом интересном месте
Все нетрезво оживляются, шумят, галдят, смеются и швыряются гитарною подставкой
И кто-то надевает китель, и хватает нечапайку, и бежит до гастронома за добавкой
Ближе к ночи засыпают - на диванах, на кроватях, под столом, на потолке или в сортире
Батареями - бутылки, и окурки и объедки, словно взрывом, разнесло по всей квартире
И разбуженные гости, продирая светлы очи, разбегаются на удивленье резво -
Чтоб не портить впечатленье от культурного досуга, потому что завтра утром будет трезво.
***
Там за больницей свалка нас
в обличье пепла
так удобней
Архивировать на раз
такой массив воспоминаний
Сетчатка - свеченная пленка
боль ослепла
крематорий
Возвращает в нас ребенка
без печали многих знаний
Кислотный дождь стирает лица
до затылков
бритой кожей
Отраженья снов в глазницах
шепот капель - шелест вальса
Покидай последний своп
не лезь в бутылку
прочим тоже
Просто так ни от чего
ломает судорогой пальцы
Через тернии в жернова
чтоб из молитвы
ртом хватая
Вспять последние слова
в оглохшей тишине услышать
Как осколки черных дыр
зеркал разбитых
подлетают
Мотыльком на пламя-мир
и тьма все ближе
больше
тише
...
2006 г.
***
Грязнее всех моих любовей любовь к изломанному ритму:
Его не обзовешь элитным, но он сидел у изголовий
Моих несбыточных мечтаний, что харкали засохшей кровью,
Моих негаснущих мерцаний и круглый год осенних дней.
Любовью цепкой и умелой приучен к "... пишет, как он дышит",
Дышу все медленней, все тише - видать, пора моя приспела,
Пора, выравнивая ритмы, неметь в преддверии предела
И торопливо, как молитву, кромсать губами зов корней.
2006 г.
***
Топтался на площади возле вокзала. Вздыхал, разгребая ботинком окурки:
В поземке бычков и плевков уползала наощупь слепая подземная птица
от всех, кто когда-то рвал крылышки мухам. Не в жилу ей в черной проталине куртки
сидеться святым междуреберным духом? Всё, кончено. Яду мне... пива и пиццы.
В сплетеньи больничных глухих коридоров, где бьет тупиками на всех поворотах,
я брел без надежды любить этот город, не знающий близости, кроме как в стае,
я взвизгивал ниц, извиняясь за наглость, вдыхая туман с перегаром и потом,
упрашивал небо поставить диагноз, но слышалось лишь "..подрасту и узнаю."
Я вырос, - слепая подземная птица.. но сущность двуногих-без-перьев отчасти
Воздушней, чем их заземленные лица, и все, что осталось рожденному ползать -
К летящей пронзительным криком свободе, кружась головой в безысходности счастья,
потрепанный за ухо ангельским "Годен!", в звенящий зенит возвышающей бронзы.
2006 г.
***
Сумасшедшая девочка, недочитавшая Сартра,
Для которой "люблю" странно больше, чем лесть,
Я надеюсь, что утром, забив на голодное завтра,
Ты оставишь мне тридцать рублей на поесть.
У тебя еще кровь там, где я перечеркан рубцами,
У меня - лишь шнурки вместо фенек твоих.
Я надеюсь, что все, с чем мы вряд ли бы справились сами,
По весне обострится с диагнозом "псих!!",
Я надеюсь в истерике "Автомобильного блюза"
Различить "самый уличный" тонкий мотив...
Сумасшедшая девочка, сумасводящая муза,
Мне и в рифму-то нечего, кроме "прости".
Но когда ты вернешься домой, одинокая снова,
И взойдешь в ожидавшую годы петлю,
Ты получишь мою смску - в одно только слово,
То, которого мы так боялись:
2006 г.
***
Потом я двинул в душ, срывая шмотки по дороге,
Я втер в себя всю грязь снаружи и прикрасил мылом,
Я нюхал дым от струек, обжигавших грудь и ноги,
А мир за гранью плеч уже аврально звался тылом.
Вычесывая кровь из бороды, смывая с шеи,
Я слушал тихий треск реальности, ползущей швами,
Выхаркивал остатки страха, боли, отвращенья,
Попутно открывая чакру чакр в последнем шраме.
И сталь, эмаль и кафель расплескались от удара,
Когда я вскрыл окно в осколки мартовского блюза
И высунулся в небо, загребая солнце даром
В задымленные легкие.
2006 г.
***
черновик для стихов, исчерканный вариантами решения
задачи нескольких тел, юных, пахнущих попеременно
алкоголем, дымом, друг другом, лекарствами, редко - едою,
соприкасающихся чаще лоном, губами, шеями,
нежели душами; впрочем, еще до звонка на перемену
первый и последний ответ признан правильным: да, эти двое.
Да, эти двое делали ближним настолько мало добра,
что практически не решались видеть его от ближних;
да, эти двое ломали жизни всем и только пальцы - себе,
если не считать друг друга. Впрочем, это все как игра,
если смотреть из конца: не то тебе "третий-лишний",
не то "роль правящей партии в обостряющейся классовой борьбе".
Да, эти двое на двоих используют одно только сердце,
спекшееся из, казалось бы, самодостаточных половин,
но при встрече их путают вовсе не из-за этого,
просто посыпать главу пеплом не мудрее, чем солью и перцем
облагораживать бороду, испачканную в крови
там, где всерьез повторяют самые саркастические выпады Летова,
где решеток столько, что чувствуешь себя канарейкой,
но результаты допросов заносят в историю болезни,
где со скуки при(о?)жигаешь время сигаретой за сигаретой за сигаретой
или, хуже, весь день гоняешь по экрану мобильного змейку, -
но пройденный курс лечения оказался намного полезней
в педагогическом плане: да, эти двое сами пришли к ответу.
2006 г.
***
Предсказав себе смерть от цирроза, ты быстрее посадишь почки,
и пунктиром пустых поллитровок контур соединяет точки,
где соленым биением ритма ты выламывал ребра неба,
но на кой это все, если снова в холодильнике мрак Эреба,
и когда никотиновый завтрак обжигает больные гланды,
отраженье в балконе моргает фонарями заправской панды,
под лучами весеннего ветра грея кровь в целлофане кожи,
в продолжение тысяч затяжек повторяя одно и то же:
матерится сквозь ломаный дактиль на пейзаж с городскою свалкой,
по которой бредет луноходом одинокий нерусский сталкер;
потихоньку сбивает размеры, продолжая почти что прозой
в сладком треморе предвкушенья рака легких. Нефрита. Цирроза.
2006 г.
***
Я чувствую это логикой,
как чувствуют нож печенкой:
пока на крестиках нолики,
жизнь держится там, где тонко,
но если она оранжева,
как слово "калужско-рижский",
она порвется тем раньше, чем
ты больше того боишься.
Топор, подвешенный в воздухе,
в последней строке стреляет.
Смелей, трагической поступью:
"Ты где?" - "Ну, почти Беляе..." -
И тот, за трубкой, накапает
портвейна уже без колы,
И Тайлер лишними кадрами
докажет: король был голый.
2006 г.
***
Жара спадает, когда начинают слипаться глаза, я уже чувствую это лето,
запаленное с обоих концов, между которыми только цена билета -
два конечных замкнутых города, построенные из домашних скандалов,
озноб от памяти об остывающих каплях, жадно слизываемых одеялом.
Я предвкушаю свою комнату - достоевский четвероугольник, -
невозможность открыть окно, не встав в сомнении на подоконник:
там два этажа, но надежды свернуть все-таки шею никто не отнимет.
Задраенные жалюзи. Суета пылинок в луче, струящемся между ними.
И если бы ты смотрела честнее, то, куда бы ты ни смотрела,
все было бы тем же, что проносится на мониторе после Ctrl-Alt-Del'а.
Я не отвожу глаза в сторону - это мы их разводим в стороны.
Брайан Молко радостным голосом предлагает кому-нибудь вызвать скорую.
Выдох "Целую" в гудки отбоя не дает иллюзии завершенности разговора.
Я нашел на лестнице мальбору: неплохо, но хочется беломора.
Ладно, раз уж за мной на сегодня остается последнее слово...
Любимая, приезжай быстрее: без тебя до жути хреново.
2006 г.
ЯГУАР И НАРЦИССЫ
Что хорошего может упасть с дерева в лысом от рождения скверике, раскинувшем куцые аллейки на задворках московского Юго-запада? Вряд ли вообще что-нибудь. На этот раз оказалась капля; пробрал мгновенный легкий озноб. Хрен знает в чем там дело, это должно быть как-то связано с физикой. С термодинамикой. Как-то. Я не знаю. В общем, летом с деревьев иногда капает нечто. Может, вода. Убеждаться на вкус я не решался, это Москва. Мало ли.
Первая капля попала на щеку, вторая чуть погодя – на воротник рубашки. Рубашка была любимая и светло-серая, отчего любые мокрые пятнышки на ней, мягко говоря, выглядели. Ладно. Третья капля; четвертая. Я все равно сижу на дереве, на толстенном горизонтальном суке, где мы так любили когда-то пить пиво из удобно близлежащего ларька, а значит, на обтянутой черными джинсами заднице неминуемо останутся ссадины коры, из закатанных чуть ниже локтя рукавов придется вытряхивать незваных муравьев, etc. Капли измельчали и зачастили: дождь. Что ж, прийти домой мокрым, пьяным и вымазанным черт знает в чем – тоже немного стиль.
Теперь к разъяснению упомянутых обстоятельств. То есть об употребленном местоимении «мы», а попутно – о моей «обтянутой черными джинсами заднице». И немного о том, почему меня передергивает от попавших на щеку капель. Обо всем этом я напишу рассказ когда-нибудь, это значит навру от пуза и беллетризую до полной неузнаваемости, а пока слушайте, как я вру на импровизации: до конца честно рассказывать невозможно в принципе, да и на объективность претендовать смешно, так что – ну, по крайней мере, правдиво по максимуму.
В первый раз мы пили пиво на этом дереве прошлой весной. Не помню, какое, но, судя по прочно установившейся с тех пор традиции, это был Tuborg Green. После нескольких неловких попыток ты таки взгромоздился на сук, радостно скалясь неровными передними зубами (отбитые в отрочестве краешки резцов), сорвал крышку, присосался и потом растянул улыбку еще шире, жмурясь в заходящее за деревьями солнце, пока я вскарабкивался вслед за тобой. Ни ты, ни я никогда не умели лазать по деревьям. На этом дереве лично я учился. На этом дереве я учился еще и пить. Не то чтобы у тебя, но с тобой. Я вообще многому так успел более-менее научиться: наблюдая, как это делаешь ты, и пытаясь потом сам… как получается. (Ты ходил тогда в тех же джинсах, что и сейчас, дешевых полукоммандос с претензией на альтернативность, и уже тогда они были настолько обтрепаны от долгой носки, что ниже подошв свисали спутанные и слипшиеся от грязи нитки, похожие на дреды, под легким ветром они почти не шевелились от тяжести и загрубелости).
В частности, кроме как пить и карабкаться на невысокие и достаточно корявые стволы, я научился знакомиться с понравившимися людьми, чего всю жизнь стеснялся: прижмуренные глаза и чуть вымученная улыбка, будто с нетяжелого похмелья, и – «Пиво будешь?». Просто и без затей, но ведь действует. На самом деле похмелье у тебя, знаю-знаю, бывает крайне редко, да ты и не пьешь столько обычно, но уж больно тебе Стогофф нравится.
То же в сексе. Он лишил меня девственности – понимаю, звучит смешно, но сути не меняет. Он был тогда пьян, до безумия ласков и невероятно настойчив; я был еще более пьян и по причине крайнего офигения в процессе практически никакого участия не принимал. Только когда он выдохся и откинулся на сбитую в первый блин сырую подушку, я решился потянуться к нему губами сам. Казалось, вот он научит меня, щенка, всему, что вообще можно об этом знать. Потом я узнал, что это был и его первый раз.
Под моросящим сквозь листья мелким, практически неощутимым дождиком, почти и не мокрым, я отхлебываю «Ягуар» из ополовиненной банки 0,5 (длину оставшейся части рассказа уже машинально прикидываете? Корректируйте: еще 0,5 в рюкзаке, и может захотеться третьей; хотя денег больше нет, но можно настрелять у прохожих или возле того же ларька, за год никуда он не делся) и смотрю в белое солнце: здесь на него можно пялиться совершенно спокойно, глазам не больно. «Ягуар», если кто не знает, это такой коктейль-энергетик. Тут меня буквально вчера в аське спрашивали, зачем я его пью. Ответил так: 1) алкоголь (9%); 2) вкусно; 3) он же энергетик, здорово помогает. Ну, если по-честному, о том, что он «помогает», я узнал не скоро: энергетики в быту на меня практически не действуют, как и кофе в любых количествах и концентрациях, а вот в постели, как оказалось – короче, с тех пор из алкоголя я пью практически только «Ягуар». И «Жигулевское». Банка горячая, об нее можно греть руки даже в такую жару, а та, которая в рюкзаке, нещадно остывает. Пролетевший на бреющем воробей вздергивает за собой шлейф тополиного пуха, броуновский и медленно оседающий обратно в пыль; когда он, заложив нехилый вираж, заходит на посадку, во взметнувшемся крохотном грязно-белом взрыве его секунду совсем не видно.
По-моему, про воробья красиво получилось. Впрочем, так себе; знаю, писать – не мое призвание и не мой талант. Писать – его талант. Он поэт, о каких я слышал, но каких не встречал более. Он… крут. Я бы тоже так хотел. Правда, после его стихов писать не хочется. Если вы когда-нибудь смотрели по телевизору соревнования гимнастов, развалившись на обязательном диване, потягивая обязательное пиво, то вы меня поймете. Я вот не смотрел ни разу (надуманные сравнения - зло), но себя понимаю. И пью себе свой «Ягуар». А он вот любил угощать меня пивом. Хорошим. К «Жигулевскому» я пристрастился, как водится, самостоятельно.
«Пиво будешь?» - спросил он, пофигистично щурясь. Мы выпили в баре по одной, вышли на пленер, набрели на это дерево, и на второй я с непривычки уже начал косеть. Один мой приятель говорит, что у меня пьяного «глаза ебутся», хотя на самом деле просто кокетливо посматривают друг на друга. Тебе это явно не помешало, а может, у тебя они тоже… ну, короче. Ты привел меня к себе, достал из холодильника большую кастрюлю, в которой темно и мрачно плескалось нечто, смахивающее на компот, но пахнущее… иначе. «Глинтвейн. Правда, вчерашний. Будешь?» Ледяной глинтвейн – божественный напиток, как оказалось. Твои губы были влажными, алкогольно-сладкими, наши тела пахли корицей и еще какими-то пряностями. Утром я слизывал с тебя, сонного, милого, ошметки апельсиновой мякоти из этого пойла, разбросанные поцелуями. Ты блаженно щурился; из ноутбука, работавшего ночь, доносилось мурлыканье Брайана Молко.
Отщелкнув чеку со второй банки, я отвожу руку далеко в сторону и выливаю в пух несколько пенистых глотков. «Древним языческим богам, - улыбался он, - не то чтобы так положено, но они-то пиво все равно любят». В древних языческих богах он понимал немногим больше меня: так, ни к чему не обязывающий легкий стеб. Я выплескиваю еще немного, энергетик агрессивно пузырится и всасывается в полусинтетическую землю московскую. Надеюсь, богам понравится. За древних языческих богов!
После мы как-то спали еще один раз, точнее, спать потом не стали, оделись, было только начало ночи, вышли, купили пива, сигарет. Никогда не видел, чтоб человек настолько быстро, легко и накрепко привыкал к курению: впервые он попробовал при мне, Marlboro Lights; через неделю при мне же вдул полпачки Lucky Strike за пару часов – и ничего, нормально. Когда я последний раз видел его с сигаретой, уже чужого, он курил Беломор. Потом, кажется, перестал. Вечер продолжился неожиданно легким полудружеским общением. Он, кажется, не очень меня слушал.
У него после меня не было мальчиков, но были девочки.
У меня после него были девочки. Мальчиков не было.
Впрочем, это игра словами, не более. Он в ней, повторяю, искушен куда больше. Ненужный драматический пафос и все такое, на самом деле все совсем не так. У него сейчас бурный и на редкость продолжительный роман с лучшей из девушек, какую я могу себе представить – он, очевидно, тоже; они каждый день ссорятся, каждую ночь мирятся, все как у людей, они счастливы, как немногие. А мы ведь даже не ссорились ни разу. Я пью крупными глотками, чего обычно терпеть ненавижу делать. Здесь страшно холодно, неуютно, я вымок и озяб. Может быть, это все-таки была любовь. В чем-то. Знаете, однажды он принес мне букет нарциссов.
2006 г.
***
Чего я жду в этой жизни? Выхода нового диска MUSE.
Я не дохлый, там где-то должен мигать огонек "in use".
Временами перехожу из ждущего в спящий режим:
Ложись-ка ты спать. Окей, дорогая. Лежим.
В бороде появляется ржавчина. В ребре отсутствует бес.
Отвлеченные существительные обрастают приставками без-/бес-.
Над окружающим взмывает планка, ниже которой - только эстетический шок.
На траве двора валяется Буратино. Он пьяный, и ему хорошо.
Я пытаюсь импровизировать блюз, выходит скорее хрень.
У моей девушки пятые сутки мигрень.
Мигрень иногда проходит, тогда начинает болеть живот.
По счастью, мы знаем, в нем точно никто не живет.
Бытие многообразно, как Past Perfect от have: had had.
Выйдет новый альбом у MUSE, буду ждать нового Radiohead.
2006 г.
***
"Спи с кем хочешь, меня не ебет отношение тел." (с)
Проехал конечную станцию. Теперь бреду куда-то к начальной.
Я не назвал бы это одиночеством и даже - потерянными ночами.
Так много проще. Исчезла разница, би- или, как надо, гетеро-.
Я - не более чем бэушный ноут с западающим намертво Enter'ом.
И некому гнаться по рельсам в том смысле, что ах ты падла.
Можно снова отращивать волосы, можно снова постричься наголо.
Можно вместо 98-й попытаться поставить Висту.
Все равно асфальт уже рядом, и нет причины зависнуть.
Надеюсь, подачки судьбы не выйдут, как принято, боком.
Больше я ничего не хочу. Я получил все, чего я хотел:
Одиночество (все-таки), солнце, пыль на зубах, уютный кокон.
Я даже ни с кем не сплю. Меня, видишь ли, не ебет отношенье тел.
***
Вот он, твой поезд. Слышишь, третий гудок, на место,
Шнобель как можно выше, спину прямее. Честно -
Я заебался сэйвить и загружать по новой.
Делай как знаешь. Мне ведь по фигу, в чем тут повод
Влипнуть обратно в детство, вспухнуть, на радость маме,
Брюшком, и наконец-то обзавестись корнями
в "сексе до смерти", то бишь, сорри, в любви до гроба.
Стриженый череп сломишь, - что бы так выпить, чтобы
Вслед соскочить с перрона и ломануть по рельсам,
мало до первой крови, - до окончанья рейса,
перед конечной точкой вырвется всхлип: "..., конечно.
Сорри, неровный почерк. See ya, целую нежно
."
Передавай преведы. Скидывай креативы.
Выдай себе на лето ключ от пустой квартиры.
Сидя в горячей ванне, думай до зябкой дрожи,
Как проступают шрамы на загоревшей коже.
2006 г.
***
Ты знаешь имя котенка, потерявшегося между нами,
Развозящего нас встречными-поперечными поездами,
вцепляющегося в перегибы очаровательными коготками -
да, он купил бы виски и вылакал меленькими глотками,
Он бы зажал себе мышку и тихо рубился в Heroes,
он зализал бы даже без наркоза прошитый биос,
но дело к осени, все мы линяем, где бы погреться,
котенок влезает за пазуху и начинает драть, добираясь до сердца.
Котенок с писком шарахается по разделительной полосе,
Инферно с обеих сторон, быстрая смерть выпадает не всем,
Прорвется - будь здоров, вымахает в матерого зверя,
Держать и накладно, и боязно, а свалит - невелика потеря:
Прощай, диета из анальгетиков, безденежья и бешеных расстояний,
Здравствуйте, Яни, здравствуйте, Ини, которые тоже Яни,
Все разрешается фарсом. Похлопайте господину Греную.
Прожекторы - на звереныша, который вот-вот рванет напрямую.
2006 г.
***
Десертным вермутом облит,
Онегин к Ленскому спешит...
Веничка Ерофеев
Бодлер рифмуется с портвейном, -
Я это знал наверняка.
Мешалась в ежике кофейном
Твоя молочная рука,
Ты сыплешь сахар мягкой горстью,
Звон нержавейки о края.
Меня сегодня звали в гости,
но вышел, кажется, не я.
Я оставался на балконе
С облитой вермутом душой,
Вокруг вились друзья, от коих
Несло вином и анашой,
Не глядя клацал смску,
Вцепляясь медленно в карниз,
Я думал е-мое, как мерзко,
Втыкая отрешенно вниз.
И на столе валялась бритва,
И гости с мебелью на ты,
И мой Бодлер полузабытый
Произносился через ы,
Рифмуясь с вермутом. Пошел ты,
Сказали мне, и я пошел.
Я грею кофе в пальцах ж0лтых,
Ты спишь, и как нам хорошо.
2006 г.
***
И одно трепыхание хилых зачаточных крыльев,
По ошибке проросших в грудной, как ребеночек, клетке,
Нам напомнит о том, что мы оба не то чтоб забыли,
А не знали, учившись читать по пивным этикеткам, -
О составах, проникшихся рельсами в пасмурной спячке,
О разорванных пальцами нервах и нервами - струнах,
О бщежитии, невыносимо красиво горящем
И швыряющем отсветы в нас, безупречных и юных,
И прекрасных в блаженном неведенье смерти, а также
Нас, прекрасных, как все, что вообще существует на свете,
И ничтожных настолько же - ровно настолько, и даже
Как взъерошенный чахлыми крыльями мокренький ветер.
2006 г.
***
Лужков кастует фриз, и Москву накрывает неядерная зима.
Ночью босиком понимаешь, что прав был не Анаксимандр,
А Фалес: все из воды, и чтобы не стало льдом, тем более "-девять", -
Только впасть в спячку, обняв батарею за ребра, и ни хрена не делать.
Всю ночь наблюдались осадки, к утру окно запотело настолько,
что что-то там рассвело между небом и подоконной помойкой,
И ты почти что услышал шум оттока наличных из городской казны
на сезонное возобновление гектаров кефирно-прокладочной белизны.
Нас опять нае#али, брат, - шепчешь, вжимаясь мордой в стекло, -
Никому, кроме всех остальных, здесь и не должно быть тепло,
Зачем тебе убиваться, если ты и так на улице Морг,
You are a fool!, бросает последнюю горсть Том Йорк.
Покупай свои бледные лимоны, задыхайся шарфом, бойся гнойной ангины,
Остервенело гоняй пасьянсы, пей - неважно. Будет достаточно длинной
Каждая ночь, чтобы в каждом углу услышать, что здесь те<
|
|
|
