 |
Цикл «есть такое слово nada» (2007 Г. )
|
|
|
|
Про синичек
Снежная выдалась нынче осень. - Да уж, и не говори.
Стряхивай иней с век, мелькают ночи, улицы, фонари,
Драгсторы, после которых вусмерть удолбанные
юнкера
Зовутся груздями, и их грузят по кузовам.
Пора-не-пора,
Выхожу со двора, уже в дрова,
не растет трава на снегу двора,
Хрен с ней, пошла с глаз долой на ура,
мне тепло в меху моего бедра,
Мне ура в паху твоего утра,
так ура, что парам-пам-парам-пара,
Проиграл, уронил медиатор, буран
закружил и носит по темным дворам,
Городам, берегам, карманам,
сколько ни шарь -
Дыра.
Сколько ни пей - тоска. Сколько ни жил - доска,
Отмороженная земля.
Узнав о смерти отца, мой сосед воскликнул: "Во бля!"
Я в это время песенки орал.
О том, что есть такая река - У.Р.А.Л.,
И есть Новый Год,
как встретить, так и прожить, -
считая летящие вверх этажи,
в которых живут заводные синицы
и чешут небритые синие лица
поскольку всегда будет проще напиться
чем мыться и бриться и жить и трудиться.
Вот.
Снежная выдалась нынче осень, скажи?
Про минет
По большому сходящий с ума на нет,
пришивая к ширинке рукав пальто,
выбиваю заклинивший белый свет
из толстовских рамок "Не то! Не то!",
Надоело биться - довольно, хальт,
выбирайся из ребер, мой маленький Фриц,
Не колени трясутся - дрожит асфальт
от взлетающей тучи подземных птиц,
Задувает под шкуру дрянной Борей,
вносит сор из небоскребУщих изб,
и вселенские дятлы быстрей и быстрей
строчат дупла в суках, на которых вниз
Головой висят Одины всех мастей,
а хренА ты доверился стукачу? -
Только в местной сияющей пустоте
слышно мантры, с которых я так торчу -
Как обкуренный... фильтр, как обколотый... лед,
|
|
|
как цунами, накрывшее Казахстан,
Подожди, сейчас оно запоет,
как гибрид Джизус Крайста и суперстар,
Аж покажется, что микрофон обмяк,
пережив такой козырной минет,
Слышишь? Дхарма скликает своих бродяг!
Все, покедова, я - с ума на нет!
Про дуру
Не смей смеяться, дура, сделаю больно,
я не распущу рук, языка будет довольно,
чтобы все города, в которых ты побывала,
до того, как ты там побывала, смел0 айвазовским валом,
понесло вверх рубашками, как снятые за фук карты,
кредитные карты с пунктирными тропами в Арду,
Золотую Орду лихорадочных Эльдорадо,
куда попадают только самонаводящиеся снаряды,
так что надевай камуфляж, дура, хватит смеяться,
отжимайся в грязи, а я буду лупить тебя по яйцам
своим поэтическим языком до первой в этом году метели,
тогда поменяемся, и я расскажу, как было на самом деле,
как метла Маргариты оказалась поганой,
как Стравинский писал симфонии для варгана,
Как ты спотыкаешься о шлагбаум и делаешь сальто,
двойное, тройное, но прешь дальше, не касаясь асфальта,
заткнись, дура, и погоди блевать, только взлетаем,
разве не чувствуешь, как несется, словно цельнолитая,
сопля твоего эго, ускоряясь помногу,
с девизом "Вливайся!" в беспредельное эго Бога?!
Про кобеля
Сбыть мечту - с рук - сможет любой. Ребят,
лучше ее избыть - ногами - за горизонт,
выйти из образа, чтобы прийти - в себя,
сблевывая собой, глотая больничный зонд,
доказывая врачу, что е#ись оно все конем,
а я конем не хочу, я сам хожу буквой Г -
это все от креста, который на память о нем,
это все от креста, поставленного на себе, -
я на себя поставил, чтобы не наложить -
руки, хотя вот он наложением рук лечил,
я на себя поставил, что я стоЮ? бежим!
на КПП жизни-смерти не остановят врачи,
если нестись, как взбешенный весной кобель,
выскалив миру невидящее "Банзай!",
чтобы успеть донести свой дар в свою колыбель,
|
|
|
чтобы выйти из образа - чтобы войти в образА.
Про то, что nada
говоря о любви и мире помни о том что над
что над миром есть крышка черепа demi-урга
что любое надо обрастает щетиной над
и не надо их брить а то будет надо в дурку
а так будет надо звони заходи и ваще
будем слушать с тобой брит-поп будем пить коктейли
каждый торчать на игле своей жизни аки Кащей
бросаться остротами почище Вильгельма Телля
уходя забывать друг у друга на память белье
бить не в бровь а в пах словами мне ничего не надо
меня не волнует что каждый первый не узнаЁт
перевода "ничто, ничего" в испанском словечке "nada"
моя социальная озабоченность даже мне
не по плечу не по сердцу максимум п0 x#ю
зато я слышу караоке для vox dei в шепелявой тьме
(с) "а значит, послезавтра меня измудохают"
я та самая редкая птица что долетит до дна
что стреляет червонцы на скорости канонады
потому что надо понимаешь потому что над
миром нет крыши а "есть такое слово - nada"
ЦИКЛ «КИТАЙСКАЯ ТРИЛОГИЯ (2009-2010)
Дворец, который построил Хуан-ди
У императора есть наложница и советник.
У императора есть горсть песка,
пересыпает из кулака
в кулак.
В заветах древних
говорилось: пока не поблекнет лак,
все в твоих, император, руках,
все люди и все их вещи.
Император сжимает кулак.
На звук удара прибегают наложница и придворный дурак,
но не быстрее, чем по лаку разбегаются трещины.
У императора был соловей.
Потом было то же, что в сходном случае в притчах.
И песок заструился быстрей.
Как обычно.
У наложницы есть тоска
по тому, кто лежит в песке.
Когда ускоряется ход песка,
люди ложатся в него быстрей.
У советника есть тоска.
У императора есть тоска,
она молчит, где раньше пел соловей.
У императора в кулаке
песок, и там, в глубине песка,
лежат те, у кого тоски больше нет,
тоска их снова в его руках.
Вечереет.
Советник приказывает казнить свет.
У советника на висках
еще сохраняются черные волоски,
он иногда говорит дельные вещи
и, по крайней мере, держится на ногах.
А наложница ездит в паланкине, вся в жемчугах,
а манят ее пески.
Глупый народ эти женщины.
А император, согласно заветам древних,
просто не сходит с трона. И на висках
|
|
|
у него столько белых волос, сколько черных у его советника.
С точностью до волоска.
Наложница сохнет и желтеет лицом,
становится подобна песку.
Однажды ее зарывают в песок
и выпускают в небо ее тоску.
Император стряхивает с себя сон
и равнодушно кланяется песку.
Ночью он, потирая висок
рукой с потускневшим парадным кольцом,
приходит к советнику, чтобы прогнал тоску,
и видит, что тот наконец покорился возрасту:
перед бронзовым зеркалом он прощается с молодостью.
По волоску.
Той же ночью император бреется наголо.
Утром уходит в монахи.
Следы его заносит песком.
Все во дворце кувырком,
придворный дурак становится на голову
прямо на троне, и не боится плахи:
у него есть ручной соловей.
У советника есть уже два удара,
это третий, и советник выглядит не живей,
чем любой из познавших Дао.
На растресканном лаке остается горстка песка.
У нее ничего нету.
Даже необходимости сыпаться из кулака
в кулак.
И, как только слуги выносят испорченный лак,
ее раздувает ветром.
И она остается в векАх.
2009 г.
Кун-цзы встречает дракона
его родовое имя, шитое золотом
на шапке дорожной, теперь - лишь тусклое серебро:
пыль пропитала шитье и добралась до седин.
жена и слуги зовут его "господин".
имя его благородное древнее гордое
забывается даже им.
карты упорно врут, компас пора казнить,
сколько недель в дороге, несть им числа,
слава богам, слева по-прежнему высятся горы,
унылые, словно холка издыхающего осла.
раньше на западе был рай девяти богинь,
оказалось, там варвары с волосами цвета песка.
и он едет к ним по краю равнин,
ветер расчесывает полынь,
и ни единого темного волоска.
ветер ласкает полынь, с полыни слетает пыль,
пыль леденит глаза и оседает в душе.
слуги молчат и клонят долу низкие лбы,
вытряхивая высохших вшей.
утром он озабоченно ловит пульс,
в полдень пьет порошок семнадцати трав,
по вечерам, оставив слуг у костра,
входит к жене, но не может войти,
и они молчат до утра.
|
|
|
если бы он узнал, что когда-нибудь
маршрут его будет зваться - Великий шелковый путь,
вряд ли он был бы особенно этому рад.
однажды он оборачивается и видит темную точку,
она приближается. он не сбавляет шаг.
вскоре он с болью осознает, что колебание почвы
под копытами вороного доходит до тела быстрее,
чем отдается в ушах.
здоровье совсем ни к черту. всадник совсем мальчишка.
обращается без ритуала, говорит о важных вестях.
прежде чем вскрыть печати на свитке, думает он, пойти, что ли,
умыться. и долго держит воду в горстях.
в воде отражается небо и еще глаза цвета пыли,
и волосы цвета глаз, и ему приходит на ум,
что раньше они воронее всадника были
и женщин с ума сводили почище июльских лун.
в ней отражается небо провинции, где он вырос,
японии, где он бился, столицы, где он служил.
говорят, так бывает у тех, кто прощается с этим миром
и уходит в небо. что же, я все еще жив,
но надолго ли это? в свитке дурные вести:
дом разграблен, слуги убиты, и на кладбище родовом,
то есть в первом когда-то и ныне последнем месте,
где стояло имя его -
пыль да полчища серых ворон.
ни здоровья, ни славы, ни памяти не осталось,
ни былого, ни будущего. лишь полынь под холодным ветром.
в эту ночь он, чувствуя предсказуемую усталость,
спит особенно крепко.
утром он не находит ни гонца, ни жены.
к черту. ему уже попросту наплевать.
важнее, что лошадь она взяла из запасных.
оставшихся больше беречь и почаще менять.
через какое-то время к императору прибыл вестник.
в письме сообщалось, что договор заключен.
писавший явно пренебрегал ритуальной лестью
и был приглашен заочно на свидание с палачом.
впрочем, он также пишет, что совершает акт
(дальше странное слово), как те, с кем он в молодости воевал.
вместо подписи к свитку приложена грязная шапка
со следами споротой вышивки.
рукава
пропитались кровью, как и халата полы.
он со вспоротым животом вниз лицом распростерт в пыли.
и бессилен ветер, и не совладает полынь
с непреклонно темным пятном в седине земли.
2009 г.
Единственный путь Мо-цзе
Вечереет. Крохотные жемчужинки черноты
распускаются тонкими темными нитями в желтоватом настое
столичного воздуха. Там, за крышами храмов и пагод,
застывших над облаками лёссовой пыли, -
заслоненные миром безжизненные хребты,
неподвластные старости, гниению и распаду.
Он, отхлебнув, возвращает дрожащую чашку на столик,
воплощенная дряхлость задолго до первых внуков,
остывает чай, как остыло давно пустое
сердце, испуганно вздрагивающее от стука.
На бумажном свитке высочайшая из печатей,
|
|
|
он оставил службу и волен делать что хочет,
неужели это- целыми днями пить чай и
перечитывать старых поэтов до поздней ночи?
Предстоящие дни сливаются в желтом мареве,
одинаковые, одинокие, и однажды он выронит чашку,
прямо с этого места пристальнее вглядевшись
в то, что люди Будды зовут покрывалом Майи,
но оно и только оно на себе все держит,
заслоняет от глупых глаз изгибы бича, что
свивается кольцами, мы их зовем судьбою,
и когда рывком распрямляется для удара,
покрывало спадает, и мы лишь истошным воем,
прорывающимся едва сквозь звериную немоту,
восхититься умеем неоцененным даром.
со способностью отдышаться и чай поднести ко рту.
и в виду у смерти, что входит, чураясь стука
ослабевшего сердца, как императорский вестник,
нет защиты мне, кроме хрупкой брони рассудка,
не отверзну уста для плача, ниже для песни,
но исчезну тихо, заранее, не дожидаясь
ломоты в коленях, - к чертовой матери, в горы,
в небеса, в леса, в пустыню, как ебнутый нахуй даос,
чтоб молчать и чувствовать, как зарастает горло
плоть сольется с камнем, с ветром и облаками
с языка сотрется память о языке
и в последний танец к тайне земных исканий
я войду и кану
без паники
налегке
2010 г.
|
|
|
