Противоречия и конфликты между столицей и регионами в первой половине XIX в.

1. Правление временщиков (седо чончхи) и расстройство трех администраций

После кончины вана Чонджо, который направлял мощь своего руководства на осуществление политики реформ, на престол взошли один за другим малолетний ван Сунджо (1800-1834 гг.), затем ван Хонджон (1834-1849 гг.) и ван Чхольчон (1849-1863 гг.), которого называли «Канхваский юноша», и в это время реальная политическая власть попала в руки норонских фамилий Сеула. Поскольку власть захватили влиятельные временщики, этот период называется «правлением временщиков», или седо чончхи.

Открывший в 1800 г. историю XIX века ван Сунджо в 12-летнем возрасте женился на дочери Ким Джосуна, представителя фракции Сипха в партии норонов, помогавшего вану Чонджо, поэтому стал получать помощь рода андонских Кимов во главе с Ким Джосуном. Род андонских Кимов, представлявших именитую столичную знать, выдвинул в XVII-XVIII вв. немало первых министров и, несомненно, имел в своих рядах немало способных людей. В «правлении временщиков» (седо чончхи), кроме андонских Кимов, принимали участие представители других близких к вану Чонджо родов – намянских Хонов, пхунянских Чо, ёнхынских Минов, тоннэских Чонов, чон­джуских Кимов, тэгуских Со, ёнанских Ли, пхунсанских Хонов, паннамских Паков, которые поддерживали друг с другом тесные кровнородственные связи, вместе участвовали во властной системе и придавали ей как бы характер объединенной власти столичного дворянства (янбанов).

После 34 лет правления вана Сунджо ему унаследовал его 8-летний внук Хонджон, так как сын Сунджо – наследный принц Хёмен (впоследствии возведенный в сан вана Икчона) скончался до восшествия на престол. Мать вана Хонджона была из рода пхунянских Чо и приходилась дочерью Чо Манёну, а супруга Хонджона, как и супруга следующего вана Чхольчона, происходила из рода андонских Кимов[1], поэтому власть последних продлилась надолго.

Временщики, чьи предки были известными деятелями, внесшими вклад в возрождение (чунхын) династии в период правления ванов Ёнджо и Чонджо, живя долгое время в городской атмосфере Сеула, обрели черты образцовой столичной аристократии, и среди них было немало лиц, обучавшихся в Кюджангаке. Но после прихода к власти их ученость, качнувшись в сторону конфуцианского реформаторства школы Гаочжэнсюе [2], утратила подлинно реформаторскую направленность и, соответственно, не могла вникнуть в горести и нужды отсталого местного общества. И в этом они отличались от политических устремлений вана Чонджо, стремившегося объединить интересы столицы и провинций.

В правление временщиков главным органом политической власти служило управление Пибёнса, где ответственные посты занимали 300 с лишним человек, сосредоточивших в своих руках всю власть. В результате утратил и свое прежнее значение Госсовет (Ыйджонбу), шесть отраслевых палат (министерств) и три канцелярии (Самса), которые превратились в простой исполнительный аппарат.

В условиях развития торговли и расцвета Сеула как города в XIX в., влиятельные временщики самовольно устранили из органов власти всех оппозиционеров, поэтому силы наминов, соронов и провинциальных ученых (сонби), которых привлекал на свою сторону ван Чонджо, не могли достичь социальной консолидации. Временщики держали в стороне от органов власти выросших в провинциальном обществе торговцев и богатых крестьян и превратили их в объект ограбления, а должности администраторов, представлявших монарха на местах, продавали как товар. Поскольку на периферии были разрушен старый порядок самоуправления во главе с местными учеными, и администраторы (сурён) приобрели абсолютную власть, так что, используя мелких чиновников (хянни и хяним), производили поборы, некому было сдерживать их произвол. Но и администраторы, как и хянни и хяним, приобретали свои должности за деньги, поэтому между ними существовала цепочка кормления друг друга, а за все вынуждены были расплачиваться крестьяне. Поэтому складывалась такая обстановка, что и богачи, и бедные люди одинаково обрекались на бедствование, поэтому недовольство властью временщиков равномерно охватывало все слои местного (провинциального) общества. К тому же в правление временщиков на страну год за годом обрушивались стихийные бедствия, и от голода и болезней население быстро сокращалось. Но правительство не обращало на это внимания, по-прежнему придержи­ваясь практики тотального обложения населения налогами, поэтому все три администрации пришли в расстройство, а недовольство деревенских общин достигло крайней степени.

И в поземельной, и в военной (по военному налогу) администрации, и в администрации по зерновой ссуде существовала заранее установленная квота (чхондже) налоговых поступлений от каждой волости и деревни, поэтому начальники уездов (сурён) и чиновники хянни и хяним прибегали к любым средствам, чтобы выколотить их в установленном размере. Так что поземельные сборы, которые по закону были установлены в размере 20 ту (мер) на 1 кёль (включавшие 4 ту поземельного налога, 12 ту эквивалентного налога – тэдонми, 2 ту налога кёльчак и 1,2 ту налога самсуми), в действительности достигала 100 ту из-за различных дополнительных сборов: инджонми («в благодарность»), сонгами («корабельного сбора»), накчонми («за потери»), мингоми («складского сбора») и пр.

Военный налог, хотя по закону не превышал 1 куска (пхиль) полотна с каждого взрослого мужчины, для выполнения намеченных квот собирался даже с малолетних детей («желторотых»), покойников («со скелета»), со стариков, за отсутствующих соседей, родственников и пр. Военный налог настолько досаждал крестьянам, что наиболее зажиточные из них для избежания его фальсифицировали свою сословную принадлежность или за деньги покупали звание янбанов, а подчас им удавалось подняться и до мелких чиновников (хяним). Вот в чем причина того, что в тогдашних подворных списках число янбанов превышало половину всего населения.

Система «возвратного зерна» (хвангок), исконно бывшая мерой по оказанию помощи бедному населению, представляла собой ссуду государственного зерна, выдаваемую крестьянам в трудную весеннюю пору, и возвращение ее после сбора урожая с 10%-й надбавкой (могок). Но с финансовым истощением провинциальных государственных учреждений они прибегали к разным уловкам, принудительно выдавая в виде ссуды зерно сверх установленных норм, и присваивали себе доходы, а иногда фальсифицировали отчетность (что называлось «присвоением половины» – канджа) или выдавали в ссуду без остатка все запасы зерна и присваивали себе полученную прибыль («добавочная раздача», или кабун), а некоторые чиновники в своих отчетах отсутствующее зерно записывали как наличное, а нередко из одного мешка делали два путем добавления мякины и мусора, в компенсацию похищенного ими в виде «половины» (панджак и пунбок). Для устранения этих злоупотреблений правительство пыталось возвратное зерно (т.е. ссудный процент от него) превратить в обычный налог, взимаемый с определенной площади земли или с крестьянских дворов, т.е. доходы хвангок заменялись новым налогом. Но размер этого налога был настолько высок, что недовольство крестьян только возрастало.

Чон Ягён, сосланный в начале XIX в. в приморский город Канджин провинции Чолла, сравнивал губернатора, местных администраторов сурён и мелких чиновников хянни с разбойниками и голодными коршунами, и это побудило его написать свою книгу «Мокмин симсо» («Думы об управлении народом»), которая должна была служить наставлением к нравственному совершенствованию местных управителей (сурён).