Цена выживания

Сельское хозяйство в древности страдало от двух ограничивающих моментов. Во-первых, до изобретения тракторов продуктивность любого участка земли чрезвычайно зависела от того, сколько труда можно было положить на ее обработку. Во-вторых, в древние времена сельские хозяйства, применявшие сложные технологии поддержания плодородности почвы, не могли значительно повысить производство продовольствия так, как это позволило сделать использование химических удобрений в современную эпоху. Это, в свою очередь, тормозило рост населения, так как его численность имела тенденцию расти до предела, положенного доступным количеством пищи. Вдобавок транспорт был чрезвычайно дорог; в «Эдикте о ценах» Диоклетиана говорится, что стоимость телеги зерна возрастает вдвое после каждых пятидесяти миль путешествия. В этих условиях римская экономика всех периодов практически не поднималась над уровнем, обеспечивавшим лишь выживание людей. До недавнего времени исследователи питали уверенность, что повышение налогов в поздний период существования Римского государства ухудшило эти условия настолько, что крестьянское население империи стало не способно даже поддерживать свое существование.

Свидетельства, которыми мы располагаем, содержатся в основном в письменных источниках. Начнем с того, что ежегодный объем надписей, сохранившихся от римской античности, внезапно сокращается в середине III в. приблизительно до одной пятой от прежнего количества. Так как шансы на выживание оставались постоянными, это массовое сокращение, естественно, принималось за знак того, что землевладельцы — социальная группа, как правило, заказывавшая эти надписи по сугубо частным поводам, — неожиданно начали испытывать недостаток средств. Хронологические исследования также приводят к тому, чтобы рассматривать увеличение налогового бремени, возложенного на жителей поздней империи, в качестве главной причины, так как упадок совпал с повышением налогов, необходимым, чтобы отразить усиливавшуюся персидскую угрозу. Такие взгляды получили подкрепление за счет других источников, документально освещающих другой хорошо известный феномен IV в., известный под названием «бегства куриалов». Куриалы (или декурионы) — это землевладельцы, достаточно состоятельные для того, чтобы получить место в городских советах (по-латыни — куриях). Они были потомками тех, кто строил римские города, усвоил классическую идеологию самоуправления, выучил латинский язык, и широко пользовались преимуществами, которые давало латинское и римское гражданство в ранний императорский период. В IV в. эти люди начали выказывать все большее нежелание служить в городских советах, учрежденных их предками. Поэтому долгое время одно из общепринятых суждений относительно падения Рима гласило, что традиционный класс землевладельцев империи был переобременен до крайности^{107}.

Другие юридические тексты IV в. относятся к прежде неизвестному феномену — «покинутым землям» (agri deserti ). Большинство этих текстов носит чрезвычайно общий характер и не содержит указания на то, о каких площадях шла речь, но один закон, 422 г., относящийся к Северной Африке, указывает, что только в этом регионе под эту категорию подпадает 3000 кв. миль. Эта цифра ошеломляет. В дальнейшем римское законодательство также пыталось прикрепить землевладельцев (колонов ) к их владениям, чтобы предотвратить их передвижение. Было легко (а искушение оказывалось почти непреодолимым) вплести эти отдельные феномены в рассказ о причинах и результатах, в соответствии с которыми режим штрафного налогообложения делал экономически невыгодным обработку всех земель, на которых прежде велось хозяйство. Это расценивалось как причина массового оставления земель — отсюда agri deserti, — а также правительственного вмешательства, направленного на предотвращение этого самого отъезда с земель, обработку которых новое налоговое бремя сделало экономически невыгодным. Крестьянство, лишаясь большей части своей продукции, не могло поддерживать свою численность из поколения в поколение, что еще более снижало объемы производства^{108}.

Эта последовательность, где все элементы как нельзя лучше подходили друг к другу, оказалась взорвана в конце 1950-х гг. французским археологом Жоржем Чаленко. Как бывает в случае многих революционных моментов, наблюдателям понадобилось немало времени, прежде чем они поняли, что увидели нечто поколебавшее почву у них под ногами, однако брошенная бомба вызвала ряд детонаций. Чаленко провел большую часть 1940–1950-х гг., бродя по известняковым холмам в ныне полностью глухом (и относительно мирном) уголке Среднего Востока. В древности на них располагались сельские пригороды одного из крупнейших городов империи, Антиохии (Антакьи в совр. Турции). (По иронии судьбы, холмы эти в настоящее время лежат за границей, в Северной Сирии. ) Проводя раскопки, Чаленко наткнулся на остатки густо располагавшихся деревень, состоявших из прочных домов из известняковых блоков (они исчезают в период VIII–IX вв. после арабского завоевания этого региона).

Судя по деревням, эти холмы некогда были местом жительства процветающего сельского населения, которое могло позволить себе строить не только дорогие жилые дома, но и просторные общественные здания. В те древние времена население этого региона было значительно более многочисленным, нежели когда-либо в позднейшие эпохи, и, очевидно, жителей кормило сельское хозяйство; Чаленко полагал, что они изготавливали на продажу оливковое масло. Подлинно революционным стало открытие Чаленко, что впервые этот регион достиг процветания в конце III — начале IV в., оно продолжалось в V, VI и VII вв., и ничто не свидетельствовало об упадке. В тот самый момент, когда, согласно общепринятой модели, позднеримское государство пило из крестьян кровь, взимая непомерные налоги, здесь, в сельскохозяйственном регионе, жители благоденствовали — свидетельства тому были неопровержимы^{109}.

Дальнейшая археологическая работа, включавшая в себя раскопки, позволила исследовать уровни сельских поселений и деятельность земледельцев на обширных территориях и в разные моменты римской истории. В общих чертах можно сказать, что эти исследования подтвердили: сирийские деревни Чаленко были далеко не единственным примером процветания сельского населения в поздней Римской империи. В центральных провинциях Северной Африки (в особенности в Нумидии, Бизацене и Проконсульской Африке) в это время также наблюдается рост сельского населения, количества деревень и объемов производства. На это также пролили свет раскопки в Тунисе и Южной Ливии, где процветание продолжалось вплоть до V в. Раскопки в Греции дают сходную картину. Одним словом, повсюду на Ближнем Востоке IV–V вв. оказались периодом максимального развития деревни, а не минимального, как мы привыкли считать в соответствии с традиционными взглядами. Изыскания, проведенные в пустыне Негев на территории современного Израиля, показали, что эта чрезвычайно удаленная от центра территория также процветала в IV в. под властью империи. В общих чертах то же самое заметно и в Испании и Северной Галлии, тогда как новая оценка данных о деревенских поселениях римской Британии показала, что численность ее населения в IV в. достигала показателей, которые мы вновь наблюдаем на этих территориях только в XIV в. Еще не решен вопрос о том, каковы цифры, соответствовавшие этому максимуму, но то, что в позднеримский период Британия была плотно населена по меркам древности и Средневековья, сегодня не вызывает сомнений^{110}. Фактически единственными территориями в IV в., чей уровень благосостояния был далек от максимального уровня, наблюдаемого за всю историю Рима, были Италия и несколько северных европейских провинций, в особенности Галлия Бельгика и Нижняя Германия, находившиеся близ Рейна. Даже здесь, однако, оценки плотности населения были радикально пересмотрены в недавние годы.

Что касается причины бедности двух последних северных провинций, то, возможно, она лежит в деструктивных процессах III в. Прирейнская область в этот период подвергалась опустошительным набегам; одновременно большие силы были затрачены на решение персидской проблемы, и, возможно, изобилие в этих областях так никогда и не восстановилось. Можно найти и хотя бы частичное объяснение методологической проблемы. Обзоры раскопок пластов римского периода при идентификации и определении времени существования поселений строятся на датированных находках керамики, производившейся на продажу. Если население прекращало покупать эти изделия, вернувшись к керамике местного производства, датировать которую невозможно (а также в особенности если в то же время они больше использовали в качестве строительного материала дерево, нежели традиционный для Рима камень, кирпич и черепицу, которые также обнаруживаются при раскопках), то они становятся, так сказать, археологически невидимыми. Это и случилось в некоторых областях Северной Европы по крайней мере к середине V в., а потому вполне возможно, что кажущаяся недостаточной заселенность северных областей прирейнской территории вызвана не существенным уменьшением количества жителей, но в первую очередь этими новыми обычаями. Вопрос еще не получил однозначной оценки.

Случай Италии — принципиально иной. Как подобает сердцу государства-завоевателя, в раннеимперский период Италия благоденствовала. Причина заключалась не только в том, что потоки добычи затопляли ее территорию, но и в том, что здешние производители керамики, вина и других товаров продавали их в западных провинциях и господствовали на рынке. Кроме того, италийская сельскохозяйственная продукция не облагалась налогом. Однако с развитием экономики завоеванных провинций это первоначальное господство оказалось потесненным за счет развития конкурирующих предприятий, расположенных ближе к центрам потребления, в результате чего их транспортные расходы были намного ниже. К IV в. этот процесс зашел довольно далеко, а со времен Диоклетиана сельские хозяйства Италии вынуждены были платить такие же налоги, как и на остальной территории Европы. По этим причинам экономика полуострова была обречена на некоторый упадок в IV в., и неудивительно, что мы находим здесь больше окраинных областей, не вовлеченных в производство. Но, как мы видели, относительный упадок в Италии и, возможно, также Северо-Восточной Галлии был более чем компенсирован экономическим успехом на остальных территориях. Несмотря на усиление налогового бремени, сельские области поздней империи переживали экономический подъем^{111}. Революционное значение этих находок трудно преувеличить.

Если посмотреть на свидетельства в источниках с этой точки зрения, то они вполне совместимы с археологическими. К примеру, законы, вынуждавшие работника оставаться на одном месте, могли действовать лишь там, где плотность сельского населения была достаточно высока. В противном случае общий недостаток рабочих рук привел бы к тому, что землевладельцы соперничали бы друге другом из-за крестьян и стремились принять беглецов и защитить их от закона. Если коснуться более общих проблем, то понятие «покинутых земель» (agri deserti ) было придумано в IV в. для описания земель, с которых не собирались налоги. Оно вовсе не обязательно подразумевало, что земли, обозначенные таким образом, когда-либо прежде обрабатывались вообще, и, конечно, большой участок в Северной Африке, упоминаемый в законе 422 г., состоял по большей части из пустынь и полупустынь, расположенных во внутренних областях, где никогда нельзя было нормально вести сельское хозяйство. Также налоговый режим поздней империи с его повышенными требованиями не является несовместимым с оживлением сельского хозяйства. Крестьяне, которые вели натуральное хозяйство, стремились производить только то, в чем нуждались, и достаточно для того, чтобы обеспечить себя и своих иждивенцев, а также выплачивать все дополнительные пошлины, такие как рента. В этой ситуации часто давал о себе знать некоторый экономический застой. Он заключался в том, что сельские хозяйства могли произвести дополнительное количество продуктов питания, но отказывались от этого: ведь у них не было ни условий для их хранения, ни, вследствие высокой стоимости перевозок, возможности их продать. В подобном мире налогообложение (если не делать налоги чрезмерными) могло реально повысить объемы производства: налог, введенный государством, — это еще один вид пошлин, которые необходимо вносить, и хозяйства выполняли немало дополнительных работ, чтобы произвести дополнительное количество продукции. Лишь в случае значительного повышения налога, приводившего к тому, что жители начинали голодать, или снижения плодородия их земель в течение длительного времени подобные сборы наносили экономике ущерб.

Все это не означает, что крестьянину жилось легко в позднеримский период. Государство предъявляло к нему более значительные требования, нежели к его предкам, а закон не давал ему переходить с места на место в поисках наиболее выгодных условий аренды. Но данные археологических и письменных источников никак не противоречат картине всеобщего изобилия в сельской местности в позднеримскую эпоху: численность населения, объемы производства и количество готовой продукции приближаются к максимальным показателям или достигают максимума^{112}.

Однако нет сомнений, что большинство городов империи в одном отношении, по-видимому, все же пострадало. Уменьшение количества надписей середины III в. отражает уменьшение количества заказов на строительство новых общественных зданий. Масштабное строительство подобных объектов продолжалось только в крупных городах в центре Римского государства и его регионах. И даже здесь, где местные представители знати готовы были облагодетельствовать свой город, выстроив очередное здание общественной уборной, дабы увековечить память о себе, теперь здания возводились должностными лицами на государственные деньги^{113}. Частное инвестирование в строительство общественных зданий в родном городе — черта начального периода существования империи: тогда это был самый легкий путь к известности. Возведение соответствующих видов построек входило в перечень мер, которые убеждали представителей высшей власти в том, чтобы рекомендовать ваш родной город императору, когда речь зайдет о даровании римского гражданства. Когда ваш город получал ius Latinum, то финансирование строительства становилось стратегией, направленной на завоевание в нем власти и влияния. В городах империи земля, находившаяся в общественном владении (часто переданная по завещанию), оказалась быстро застроена. Города также получили право сбора местных налогов и пошлин. Расходование средств, ежегодно получаемых по этой статье (довольно значительных), контролировалось городским советом и в особенности ведущими магистратами. Магистратов избирали голосованием из числа свободных граждан города. Своего рода соревновательное строительство в этих условиях имело одну цель: выиграть выборы и в результате взять под контроль использование местных фондов^{114}.

Присвоение государством объектов, принесенных в дар местным общинам, и доходов от налогов практически свело на нет все выгоды от службы в органах правления на местах. К IV в. значительные траты с целью получить власть в своем городе потеряли смысл, поскольку все, чего ты мог добиться, — это стать мальчиком на побегушках у центрального правительства. К этому моменту сформировалась практика передачи удалившимся в отставку представителям расширившегося класса имперских чиновников (honorati ) всех выгодных и престижных видов деятельности, включая детальное распределение налогового бремени в родном городе. Ничто не побуждало приглашать к обеду и оказывать прочие мелкие знаки внимания так, как осознание того, что в свое время тебе доверят введение нового налога. Honorati также присутствовали при разборе наместником провинции судебных дел и помогали ему выносить решение. Как следует из многочисленных сохранившихся писем к местным honorati, то была еще одна ситуация, когда они имели очень большое влияние, что опять-таки весьма повышало популярность того или иного honoratus в местной общине. Иначе говоря, во времена поздней империи произошел значительный сдвиг: политическая власть на местах перешла от городских советов к имперским бюрократам. В результате канул в небытие сам принцип демонстрации щедрости в местных общинах, зафиксированный в раннеимперских надписях.

Стандартное представление о позднеримской бюрократии также нуждается в пересмотре. Во многом ее характеристика как деспотической чужеродной силы, состоящей из «дармоедов», высасывающих жизненные силы из местных общин, восходит к речи оратора Либания, который перечисляет нескольких главных чиновников, а также сенаторов в Константинополе середины IV в., чье происхождение сомнительно. У трех префектов претория (высшие исполнительные лица гражданской власти) 350-х и начала 360-х гг. — Домициана, Элпидия и Тавра — отцы, сообщает нам Либаний, непосредственно занимались ручным трудом; отец четвертого, Филипп, изготавливал колбасу, а наместник провинции Азии, Дулькиций, был сыном сукновала (Liban. Or. XLII. 24–25). В сознании возникает яркий образ бюрократии, где господствуют новые люди, пришедшие ниоткуда. Однако в этой речи Либаний преследовал весьма определенную цель. Константинопольский сенат только что отказал в членстве одному из его протеже, некоему Талассию, на том основании, что отец его был «торговцем» (он владел оружейной мастерской). Однако, как показывает количество других свидетельств (включая бесконечные рекомендательные письма самого Либания), громадное большинство новых чиновников и сенаторов в империи IV в. на самом деле происходило из сословия куриалов, а не ниже по социальной лестнице. Эта бюрократия пользовалась «правильным» латинским и греческим языками, что обеспечивалось традиционной образовательной системой. Тем самым мы сразу же получаем указание на то, что эти люди пользовались услугами частного образования, требовавшего времени и немалых затрат. Следовательно, позднеримская бюрократия состояла не из аутсайдеров или парвеню, а из куриалов, которые пересмотрели свои позиции в рамках изменившихся структур империи. Лишь представители узкого элитарного слоя, состоявшего из трезвых практиков, по-латыни их именовали principales, — продолжали заседать в советах, дабы монополизировать последние оставшиеся обязанности, представлявшие интерес.

Из-за столь значительной привлекательности чиновничьих должностей императоров буквально заваливали просьбами о назначениях. Многие из них удовлетворялись. Императоры всегда охотно использовали возможность поднять уровень своей популярности, продемонстрировав великодушие, и, кроме того, они могли удовлетворять эти просьбы безо всякой опаски. Несмотря на законы, направленные на урегулирование экспансии бюрократии (согласно им, куриалов из провинциальных городов отправляли обратно на родину), к 400 г. значительное число богатых землевладельцев достигло пика своей карьеры, сделавшись чиновниками в столице. В это время финансовое ведомство Восточной империи (largitionales ) насчитывало 224 человека, и, согласно «листу ожидания», еще 610 человек были готовы занять их места, когда их срок службы закончится. И, заранее предвидя отсрочку поступления на службу, неизбежную в этих условиях, родители вносили имена детей в лист ожидания при рождении. Таким образом, возвышение имперской бюрократии отражает существование некоторых политических отношений между центром и провинциями, которые мы уже наблюдали, и никоим образом не показательно в отношении тирании со стороны центра. И здесь вновь, как в случае с системой рескриптов, да и с романизацией в целом, государство, конечно, делало первый шаг, вводя, так сказать, новую систему должностных инструкций. Но «местные» принимали участие в процессе, откликаясь на изменения правил и усваивая их в своих собственных интересах.

При таком понимании экспансии бюрократии становится невозможным расценивать «бегство куриалов» как феномен, имеющий решающее значение для экономики, или по крайней мере считать ее отражением обеднения представителей землевладельческого класса. Также следует в более смягченном смысле понимать утверждение, что бюрократия в значительной степени состояла из «дармоедов». Трудно предположить, что предки этих чиновников — местные землевладельцы, сидевшие в городских советах, — «бездельничали» меньше, нежели их потомки (если рассматривать их под таким углом зрения). По сути своей, они были представителями класса рантье и скорее занимались тем, что надзирали за трудом своих крестьян, нежели сами принимали непосредственное участие в производстве сельскохозяйственной продукции. Их жалованье, выплачивавшееся государством, также было крайне низким. Рост бюрократии потребовал весьма незначительного увеличения налогообложения^{115}. Привлекательной эту службу, как мы уже видели, делал сопутствовавший ей статус, а также возможность услужить тем, кто нуждался в ваших услугах.

Хотя изменение модели карьеры высшего класса все же имело некоторый экономический эффект, ничто не дает оснований предполагать, что жизнь его представителей претерпела сколь-либо серьезные изменения. И письменные источники, и археологические раскопки подтверждают, что представители землевладельческой элиты позднеримского периода, как и их предки, попеременно жили в своих городских домах и загородных поместьях. В IV в. Антиохия, например, могла похвалиться очень богатым предместьем — Дафной, а во время масштабных раскопок города Сардиса в современной Турции обнаружилось много богатых частных домов, датируемых IV–V вв. Следовательно, нет оснований полагать, что торговля предметами роскоши в городах, ориентированная на землевладельцев, приезжавших туда время от времени, чтобы потратить свое богатство, чересчур пострадала. Что действительно могло произойти, так это следующее: в результате переориентации с городских советов на имперское чиновничество крупные землевладельцы предпочитали содержать дома в крупнейших городах регионов^{116} и провинций, нежели в своих родных городах. Это должно было способствовать росту благосостояния столиц (и без того значительному, если судить по данным о расходах на общественные нужды) за счет небольших городов^{117}.

Вот что действительно продемонстрировали новые свидетельства и соответственные реинтерпретации прежних свидетельств: для того чтобы в стратегическом плане ответить на вызов, брошенный Персией, государство увеличило налог, взимавшийся продуктами сельского хозяйства, и конфисковало местные фонды, которыми прежде распоряжались городские власти, но само по себе сельское хозяйство, на котором держалась вся экономика, не переживало кризиса. Также и жизнь землевладельцев не была столь безрадостна, как принято традиционно считать. «Бегство куриалов» представляло собой корректировку (хотя и масштабную) местопребывания политической власти. Прежние аргументы в пользу того, что политический коллапс V в. стал результатом кризиса экономики в IV в., следовательно, не выдерживают критики.

Имеется также более чем достаточно поводов к пересмотру тезиса о том, что начиная с середины III в. людей в римской армии не хватало настолько, что, рискуя понизить ее боеспособность, в нее стали привлекать все больше варваров. Несомненно, что их действительно привлекали в реструктурированную римскую армию; это происходило в основном двумя путями. Во-первых, отдельные контингенты вербовались на короткое время для отдельных кампаний, по окончании которых участники возвращались домой. Во-вторых, немало людей из-за границы шли в римскую армию, дабы сделать карьеру на военной службе, и проводили в римских войсках всю свою жизнь. Ни то ни другое не было новостью. Вспомогательные войска — и кавалерия, и пехота (alae и cohortes ) в раннеимперский период всегда состояли из неграждан и при этом их численность насчитывала около 50 процентов всех военных сил. Невозможно узнать много о том, как вербовались рядовые, однако, что касается офицерского корпуса поздней империи, ничто не свидетельствует об общем увеличении численности варваров в армии. Главное отличие между армией раннего и позднего периода заключалось не в количестве варваров, а в том, что теперь набранные из их числа солдаты чаще служили в тех же частях как римские граждане и не подвергались своего рода сегрегации, зачисляясь во вспомогательные войска. Обучение воинов в IV в. по большей части оставалось интенсивным, как и прежде, и было нацелено на формирование сплоченных отрядов, готовых подчиняться приказам. Рассматривая изображение армии в действии, сделанное Аммианом Марцеллином, мы не находим никаких свидетельств тому, что уровень дисциплины сколь-либо серьезно понизился, что варвары в рядах римских войск повиновались приказам хуже прочих или были более склонны вступать в сговор с врагом. Он фиксирует случай, когда недавно поступивший на службу варвар допустил утечку важных сведений о диспозиции римской армии, но никто не выказал неповиновения в бою. Короче говоря, нет никаких признаков того, что реструктуризация империи нанесла удар по военной сфере^{118}. Тем не менее вполне возможно, что дополнительные издержки, понесенные жителями провинций в IV в. в ходе имевших место в империи процессов, могли поколебать верность местного населения Риму — верность, которая наряду с прочими римскими добродетелями была усвоена ими с таким энтузиазмом в эпоху ранней империи.