Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Римская политическая система




 

Первое впечатление, порождаемое государственными церемониями Рима наподобие той, которая была проведена при представлении «Кодекса Феодосия» римскому сенату, — это впечатление ошеломляющего могущества. С государственной машиной, способной заставить собрание богатейших землевладельцев страны участвовать в подобном представлении с синхронными выкриками, шутки были плохи. Но имеются и другие аспекты церемонии по поводу «Кодекса Феодосия», а также принятия этого свода законов, которые позволяют бросить взгляд на совсем иные аспекты жизни государства — на сей раз на политические ограничения, лежавшие в самом сердце имперской структуры Рима, несмотря на всю ее долговечность и жизнестойкость.

После восторженного приветствия собравшиеся отцы Рима перешли к делам насущным:

«Благодарим Тебя за Твое распоряжение! » (повторено 23 раза)

«Ты устранил двусмысленности в постановлениях (constitutiones){130}, действующих в империи» (23 раза)

«О, сколь мудр план благочестивого императора! » (26 раз)

«О, сколь предусмотрителен ты в отношении тяжб! Ты оплот общественного порядка! » (25 раз)

«Да будет снято множество копий «Кодекса», дабы они хранились в правительственных учреждениях! » (10 раз)

«Да хранятся они, скрепленные печатью, в государственных управлениях! » (20 раз)

«Дабы установленные законы не искажались, пусть копии будут сделаны во множестве! » (25 раз)

«Дабы установленные законы не искажались, пусть копии будут сделаны с точностью до буквы! » (18 раз){131}

«Пусть в этой копии, которая будет сделана чиновниками, не будет прибавлено никаких примечаний к законам! » (12 раз)

«Мы просим, чтобы копии, которые будут храниться в управлении императора, были выполнены за общественный счет! » (16 раз)

«Мы просим, чтобы в ответ на просьбы не публиковались никакие законы! » (21 раз)

«[Ибо] все права землевладельцев придут в беспорядок в результате подобных тайных действий» (17 раз).

Церемония, посвященная представлению нового свода законов, являлась в Римской империи событием величайшей важности. Мы уже видели, какую роль образование и самоуправление играли в традиционном восприятии римлянами самих себя. Для римского общества в целом право, выраженное в законодательных актах, обладало столь же важным значением. Опять-таки с «римской» точки зрения существование права сделало римское общество наилучшим из всех возможных орудий для того, чтобы руководить всем человечеством. Прежде всего писаный закон избавил людей от страха перед произволом со стороны власть имущих (латинское слово, означающее свободу — libertas, — в техническом смысле означает свободу в рамках закона). Закон позволял спорить об их достоинствах, могущественные лица не могли силой брать верх над прочими. Христианство же просто усилило идеологическое значение, приписываемое подобному законодательству. Ибо если христиане-интеллектуалы на правах элиты могли критиковать с точки зрения морали воспитание, даваемое грамматиками, и выдвигать тип необразованного Божьего человека в качестве альтернативного символа добродетели, то закон был недоступен для такого рода критики. Он защищал каждого вне зависимости от социального положения, которое тот занимал. Закон также играл унифицирующую роль в культуре, так как Господень закон, будь то Моисеев закон и Десять заповедей или же новое, несущее жизнь учение Христа, являлся центральным для иудейско-христианской традиции. С точки зрения идеологии, следовательно, легко представить всеобъемлющее римское право (противопоставив его элитарной книжной культуре) как основу для претензий новой, христианской, империи на роль хранительницы установленного Богом общественного порядка{132}.

Однако если читать «Кодекс Феодосия» между строк (это касается и церемонии, и самого содержания), то это раскроет перед нами самую суть политических ограничений в рамках позднеримской государственной структуры. Одно из таких ограничений, имеющееся в латинском тексте восклицаний, пропадает в переводе на английский, так как этот язык не знает различий форм «ты» и «вы» и они сливаются в «you». Все восклицания были обращены и к императору Феодосию II, правившему на Востоке, и к его младшему двоюродному брату Валентиниану III, правившему на Западе. Оба принадлежали к династии Феодосия, и первое появление «Кодекса» на Востоке в 437 г. было тщательно приурочено к династическому браку Валентиниана и дочери Феодосия Евдокии, соединившему две ветви рода. Брак и свод законов одновременно выдвигали на первый план единство римского мира, где императоры на Востоке и на Западе правят в полной гармонии между собой. Однако, как следует из его названия, на самом деле вся сложная работа по подготовке «Кодекса Феодосия» выпала на долю специальных уполномоченных в Константинополе, назначенных Феодосием{133}. И тот факт, что Феодосий играл здесь главную роль, подчеркивает главную проблему, связанную со структурой власти в поздней империи. По причинам, обсуждавшимся в главе I, аппарат управления следовало разделить. Гармония между соправителями была возможной в том случае, если господство одного являлось столь прочным, что никто не мог бросить ему вызов. Отношения между Феодосием и Валентинианом, сложившиеся на этой основе, были достаточно благополучны, как и в случае с Константином и разными его сыновьями между 310-ми и 330-ми гг. Но для того чтобы нормально функционировать, империя нуждалась в кормчих, обладавших более или менее равной властью. Длительное время существовавшее неравенство, вероятно, основывалось на неравноправии в вопросах распределения ключевых должностей — финансовых и военных, а если подчиненность одного императора другому была слишком очевидна, то игравшие значительную политическую роль фракции вполне могли ему предложить скорректировать баланс, или, что хуже, вдохновить на действия узурпатора. Эта модель стала источником неприятностей, например, для Констанция II, когда тот пытался разделить власть с Галлом и Юлианом в 350-х гг.

Добиться положения, когда обладавшие равной властью императоры осуществляют гармоничные действия, было исключительно трудно, и наступало оно крайне редко. Через 10 лет после 364 г. братья Валентиниан I и Валент достигли его; то же можно сказать о Диоклетиане, правившем вначале с одним императором с 286 г., а затем, с 293 по 305 г. — с тремя (так называемая тетрархия Диоклетиана).

Но ни один из этих союзов не обеспечил длительного периода стабильности, и успеха не гарантировало даже разделение власти между братьями; Когда встал вопрос о престолонаследии, соперничество между сыновьями Константина I продолжилось вплоть до того, что Константин II скончался во время предпринятого им вторжения на территорию Констанца, его младшего брата. Подобным же образом тетрархия Диоклетиана функционировала вполне успешно, пока тот был у кормила власти, но после его отречения в 305 г. распалась, и начались раздоры и гражданская война, закончившаяся лишь поражением Лициния, которое ему нанес Константин в 324 г.

В сущности, организация центральной власти представляла собой неразрешимую дилемму в позднеримский период. Для разделения этой власти имелись насущные административные и экономические причины: если это не сделать, то следовала узурпация и часто — гражданская война. Разделить же ее так, чтобы не развязать войну между соперниками, было, однако, исключительно сложно. И даже если удавалось разрешить проблему для одного поколения, то сделать так, чтобы потомки унаследовали эту гармонию, было совершенно невозможно, так как у них уже отсутствовала привычка к взаимному доверию и уважению, вызвавшим к жизни исходное соглашение. Вследствие этого каждое поколение заново, «экспромтом» организовывало разделение власти даже в тех случаях, когда трон передавался по наследству членам той же династии. Это не являлось «системой», и в любом случае, разделена была власть или нет, периодически неизбежно вспыхивала гражданская война. Нужно подчеркнуть, что войны не являлись результатом неудач, постигших тех или иных императоров, хотя паранойя Констанция II, к примеру, несомненно, способствовала обострению ситуации. По сути своей они, войны, отражали тот факт, что имелось такое количество политических аспектов, которые было необходимо учитывать (например, множество заинтересованных землевладельцев на весьма расширившейся территории поздней империи), что по сравнению с прежним, основанным на завоеваниях, Римским государством, где политикой занимался только римский сенат, стабильности было достичь значительно труднее.

Далее, во многих отношениях периодические конфликты, раздиравшие верхи, были ценой за успех, достигнутый империей в вопросе интеграции элит на всей ее гигантской территории. Правильнее, однако, будет оценивать данное явление как ограничение, а не как серьезное нарушение: оно не могло поколебать основы жизни империи. Это обстоятельство стало неотъемлемой частью жизни государства; оно задавало своеобразный ритм шедшим в нем политическим процессам. Периоды политической стабильности, как правило, перемежались эпизодами конфликтов, прежде чем устанавливался новый режим, эффективно удовлетворяющий весьма широкому кругу интересов. Иногда конфликты носили краткосрочный характер, иногда затягивались, как в случае падения тетрархии, когда для того, чтобы власть в конце концов перешла к потомкам Константина, потребовалось два десятилетия. Но гражданские войны IV в. не понизили стойкость империи, скажем, перед лицом персидской угрозы. Действительно, в то время стремление разделить власть в империи привело к лучшему исходу, нежели отказ от этого в середине III в., когда двадцать законных императоров и полчище узурпаторов поочередно удерживали власть не более двух лет каждый.

Второе значительное ограничение власти в римском мире выясняется при более тщательном рассмотрении церемониальных приветствий сенаторов по поводу «Кодекса Феодосия». Даже если неравное количество повторов дает основание предположить, что энтузиазм сенаторов покидал их время от времени, специфика их замечаний, относящихся непосредственно к кодексу, означает, что восклицания каждого тщательно записывались. Ближайшая к нашему времени аналогия с подобной традицией общественных церемоний — это процедура проведения ежегодных съездов Коммунистической партии Советского Союза в период до 1989 г. Среди прочих вещей они включали заранее подготовленные аплодисменты, адресованные всеми собравшимися друг другу и имевшие целью поздравить друг друга, звучавшие в конце обращения Генерального секретаря. Аудитория шумно выражала свое одобрение, а затем оратор вставал и хлопал в ответ, по-видимому, поздравляя слушателей с тем, что они продемонстрировали блестящие умственные способности, осознав колоссальное значение всего того, что он только что сказал. В случае с «Кодексом Феодосия» римский сенат следовал куда более претенциозному сценарию, но подразумевалось тоже самое. И в том и в другом случае общественные церемонии совершались на высшем уровне в честь заявленного идеологического единства; они основывались на претензии государства на совершенство, коренящееся в специфике структур (здесь имелись в виду структуры юридические). Общественная жизнь в тогдашнем Риме, как я попытаюсь доказать, более всего понятна, если представить империю как однопартийное государство, где лояльность системе впитывалась с молоком матери и усиливалась за счет регулярно представлявшихся возможностей выказать ее. Однако существуют и различия, которые следует подчеркнуть. В отличие от Советского государства, просуществовавшего всего около 70 лет и столкнувшегося с серьезным соперничеством с тоталитарными и нетоталитарными странами, Римское государство продержалось 500 лет{134} и по большей части действовало в условиях полного отсутствия соперников. От рождения до смерти человека ощущение превосходства Рима напоминало о себе, с какими бы аспектами общественной жизни он ни сталкивался.

Тем не менее римской системе, как и любой однопартийной системе, также были присущи свои ограничения. К примеру, свобода слова в ней была до некоторой степени ограничена. Учитывая, что все разделяли идеологию «Единства в Совершенстве», разногласия могли существовать лишь на личном уровне (а не на политическом){135}. Непоколебимая монополия на идеологию позволяла имперской власти исключительно успешно приводить к согласию своих подданных, однако они вряд ли добровольно включались в этот процесс. Распространение римской культуры на завоеванных территориях и принятие римского гражданства их жителями проистекали из того факта, что сотрудничество с имперской властью было единственным путем, открытым для амбициозных людей. Приходилось играть по ее правилам и принимать гражданство, если вы желали хоть чего-то добиться.

Аналогия с однопартийным государством позволяет отметить еще два недостатка рассматриваемой системы. Во-первых, активное участие в политической жизни было доступно очень немногим — для этого нужно было принадлежать к обеспеченному слою землевладельцев. Конкретную численность этой группы определить невозможно, но определяющие ее черты достаточно очевидны. В эпоху ранней и м пери и нужно было соответствовать нормам имущественного ценза, чтобы занимать место в совете вашего родного города; для этого необходимо было владеть достаточно большим участком земли на территории одного поселения и располагать средствами, необходимыми для обучения детей у грамматика. Все это возможно было лишь при значительных доходах. Бл. Августин (до того как стал святым) принадлежал к числу мелкопоместных землевладельцев; он был родом из маленького города Тагасты в Северной Африке. Его семья вполне могла оплачивать услуги грамматика, однако ему пришлось сделать годичный перерыв в учении, пока его отец не собрал достаточно денег, чтобы он смог завершить высшее образование, занимаясь у преподавателя риторики в Карфагене{136}. Таким образом, уровень благосостояния его семьи позволяет нам хорошо представить себе, где тогда располагалась «точка отсечения»{137}.

В эпоху поздней империи участие в политической и общественной жизни могло осуществляться более разнообразными путями, нежели те, что были доступны прежде. Некоторые местные землевладельцы по-прежнему занимали ряд значимых постов в советах своих городов; значительно большее число присоединилось к центральному аппарату имперского чиновничества; кроме того, мелкопоместные землевладельцы охотно служили в рядах провинциальной бюрократии. Последних именовали cohortales, причем некоторые из них, согласно надписям из города Афродисии, были настолько богаты, что могли выступать в качестве благодетелей своего города. Кроме того, поздняя империя обладала значительно более развитой системой законов. С начала III в. римское право стало применяться к любому жителю империи, и опытные юристы всегда были востребованы. Опять-таки они происходили из старого слоя куриалов; подающая надежды молодежь от обучения у грамматиков переходила к штудированию законов, и это сделалось составной частью высшего образования. К третьей четверти IV в., когда христианство распространилось и приобрело поддержку государства, представители слоя землевладельцев, как мы уже видели, сходным образом устремились в лоно церкви, и вскоре епископы стали назначаться именно из его представителей. Первые известные мне епископы, прошедшие обучение у грамматиков, — это Амвросий на Западе и каппадокийские отцы церкви (Василий Кесарийский, Григорий Назианзин и Григорий Нисский) на Востоке; все они приняли сан около 370 г. {138}. При этом появление более широкого круга профессий не сопровождалось сколь-либо серьезными изменениями имущественного ценза. Для всех этих профессий по-прежнему требовалось получить традиционное образование у грамматика.

Итак, политически активный слой, состоявший из землевладельцев, насчитывал менее 5 процентов населения. Сюда следует прибавить еще один процент или около того, состоявший из полуобразованных людей, адвокатов и учителей, живших преимущественно в городах. Несколько более обширная группа, особенно в центральных городах империи, принадлежавшая к цирковым партиям и шумно проявлявшая свои эмоции в театре — таким способом демонстрируя недовольство в адрес тех или иных должностных лиц, — могла выражать свое мнение. Они также могли при случае наложить вето, подняв мятеж, если были действительно недовольны, но этот способ действия применялся только против отдельных частных лиц или политических акций и представлял собой не слишком опасное оружие{139}.

 

* * *

 

Однако подавляющее большинство населения — будь то свободные люди, люди с ограниченными правами и рабы — занималось обработкой земли и было в той или иной мере исключено из политической жизни. Для этих групп государство существовало в основном в виде сборщиков податей, приступавших к ним с нежелательными требованиями при ограниченных доходах. Опять-таки провести точный подсчет невозможно, но крестьянство не могло составлять менее 85 процентов всего населения. Итак, мы должны представить себе мир, где более 4/5 жителей мало или вовсе не интересуются политической системой, представители которой управляют ими. В основном крестьяне относились к имперскому истеблишменту с полным безразличием. Как мы уже отмечали, на большей части территории империи численность населения и качество жилья за время ее существования повысились, и нетрудно увидеть в этом воздействие Pax Romana — условий великого мира и стабильности, порожденных империей. С другой стороны, спорадическое противостояние крестьянства, зачастую вызванное налоговыми трудностями, несомненно, имело место, но проявлялось не везде и лишь в форме умеренного бандитизма. Правда, в некоторых областях подчас возникали беспорядки, в которых участвовало немало людей. Исаврия, гористая область в Киликии (ныне находящаяся на юго-востоке Турции), была знаменита своими разбойниками, а одна шайка — маратакупрены — снискала особую известность в Северной Сирии, ограбив эту область под видом имперских сборщиков налогов и присвоив имущество населения. Этим они вполне убедительно продемонстрировали, на что был похож сбор налогов в пользу Римского государства, но в конце концов привлекли слишком много внимания и были уничтожены все до последнего мужчины (и до последней женщины, и до последнего ребенка). Невозможность для большинства населения пользоваться благами, которые обеспечивало государство, представляла собой одно из важнейших ограничений, существовавших в римской политической системе, однако не заключала в себе ничего нового. Империя всегда действовала в интересах элиты. Но при наличии эксплуатации крестьян и оппозиции (в основном рассеянной) в IV в. не заметно никаких признаков ухудшения ситуации{140}.

Другой, куда менее очевидный, недостаток в перспективе имел существенно большее значение, учитывая, что крестьяне были в принципе не способны организовать серьезное сопротивление. Чтобы понять, в чем он заключался, мы должны на минуту представить себе жизнь богачей в Римской империи. Как мы видели, они проводили часть своего времени, занимаясь делами государства. (В их число входили местные советники по вопросам сбора налогов, занимавшие не самые низкие посты функционеры (cohortales или palatini ) или чиновники имперской службы, частично удалившиеся от дел. ) Но эти труды отнимали у них далеко не все время. К 400 г. средняя длительность срока службы во многих центральных государственных учреждениях сократилась, насчитывая не больше десяти лет, что не составляло и половины жизни, даже если учесть, что ее продолжительность в то время была значительно меньше, чем теперь. Чем они занимались все остальное время, и на чем сосредоточивались их интересы? Полное представление об этом можно получить опять-таки из переписки Симмаха. Очевидно, он принадлежал к числу богатейших жителей империи, так что масштаб его деятельности за пределами службы непоказателен. Суть его занятий, однако, совершенно типична.

Помимо землевладения, римский мир знал и другие виды богатства: деньги приносила торговля и производство, деятельность юристов, торговля влиянием и прочее. Но главной формой богатства была земля, и те, кто добывал богатство из иных источников, торопились (как и в доиндустриальной Англии) вложитьего в недвижимость — прежде всего потому, что земля являлась единственной формой собственности, владеть которой было незазорно благородному человеку. Дело заключалось не только в снобизме, но и в практичности. Земля представляла собой исключительно безопасную форму инвестиций; вдобавок в возмещение первоначальных расходов поместья давали стабильную прибыль в виде ежегодно производимой сельскохозяйственной продукции. Учитывая отсутствие фондовой биржи и ограниченность и ненадежность возможностей капиталовложений в торговлю и производство, земля в древнем мире (да и практически во всех мирах, существовавших до становления индустриального общества) представляла собой ту же ценность, что облигации с золотым обрезом — в наше время{141}. И это обусловливало многие заботы высшего класса.

Прежде всего землевладельцы должны были поддерживать производительность своих хозяйств на должном уровне. Участок земли сам по себе был лишь потенциальным источником дохода: его надо было обрабатывать, причем рационально, дабы ежегодно получать хороший доход. Вначале нужно было сеять необходимые культуры и выращивать их. Затем в результате затрат времени, усилий и капипитала всегда появлялась возможностьтого, что в доиндустриальной Англии именовалось словом «improvement», {142} — радикального увеличения производительности. Римские землевладельцы проводили большую часть жизни, контролируя, что происходит в их поместьях, действуя самостоятельно или через агентов. К примеру, первые пять писем из подборки Симмаха были составлены во время его продолжительной поездки по владениям в Центральной и Северной Италии в 375 г., предпринятой с целью максимального увеличения дохода. Как он писал своему отцу, «наши расстроенные имения нуждаются в присмотре, причем необходимо вникать во все частности… право же, нынче стало обычным делом присматривать за сельскими владениями, которые прежде производили все самостоятельно». В более поздних письмах он периодически обращается к проблемам дохода, а у богачей, подобных Симмаху, обширность их владений добавляла хлопот. С поместьями на Сицилии и в Северной Африке всегда было сложнее, нежели с теми, что были ближе к дому{143}. Равным образом было разумнее обрабатывать один большой, а не два маленьких участка, так что практичный землевладелец всегда искал возможности прикупить подходящей земли или произвести взаимовыгодный обмен. Опять-таки письма Симмаха в особенности, но и все источники по позднему Риму в целом показывают, что много времени и сил уходило на покупку и продажу подходящих участков{144}.

Кроме того, существовало великое множество проблем юридического характера. Завещания часто оспаривались, как в диккенсовской Англии. Из-за того что землю, в отличие от других видов богатства, нелегко было разделить на участки, не уменьшив при этом ее доходности, родители часто оказывались перед выбором: следовало либо передать детям доли в доходе от неразделенного поместья, либо предпочесть одного наследника остальным, отдав ему все имение. В любом случае дела могли пойти скверно или же запутаться, особенно когда наследники, получившие доли, в свою очередь, должны были решать, как распорядиться ими на случай смерти. Немало усилий затрачивалось нато, чтобы по завещаниям и распоряжениям выяснить, какое в точности решение принял наследодатель, и сделать так, чтобы его нельзя было оспорить. Неудивительно, что Симмах в точности следовал букве закона о наследовании и учитывал все его изменения. Завещания часто упоминаются в его письмах{145}. Римские землевладельцы пускались на все известные в подобных случаях хитрости. К примеру, отец Симмаха достаточно рано передал ему в собственность поместье на реке Тибр, чтобы защититься от кредиторов, которые могли предъявить свои претензии после его смерти (Epist. 1. 6). Брак в подобных условиях представлял собой нечто куда большее, нежели романтическое соединение двух влюбленных. Он включал в себя организацию нового хозяйства, нуждающегося в собственной экономической базе. Нужно было найти подходящую партию, причем при заключении брака обе стороны вносили свой вклад в финансовое благополучие новой пары. В одном из писем упоминается некий Фульвий, «давно достигший брачного возраста», которому повезло: он, так сказать, захомутал сестру некоего Помпеяна: «Ее род не хуже, чем его, а состояние, пожалуй, значительнее»{146}.

Устройство брака также давало законникам возможность получить хорошую плату. Собственная женитьба Симмаха сопровождалась передачей в его собственность имения его тестя, которое в результате не подверглось конфискации со стороны государства, когда последний попал под суд за мошенничество{147}. Дополнительные юридические проблемы порой были вызваны налоговой системой. Чаще всего патроны обращались к юристам с просьбой помочь им снизить сумму, требуемую в качестве налога. У нас нет примеров землевладельцев, даже имевших превосходные связи, которых бы полностью освободили от налогов, но многим удавалось добиться послаблений. Все они, однако, зависели от власти вашего патрона: если он ее лишался, послабления, полученные вами, также аннулировались. Для землевладельцев, таким образом, существовало громадное поле деятельности: им было о чем поспорить с чиновниками из управления префекта претория по поводу того, какие послабления сделаны для них и как надолго и какие обязательства уже выполнены. И несмотря на все заботы по поводу завещаний и брачных союзов, смерть патрона могла вызвать ссоры по имущественным вопросам. Переписка Симмаха (и не в последнюю очередь его официальные письма, писанные в качестве городского префекта в Риме) содержит множество примеров такого рода споров{148}.

Но несмотря на то что у землевладельца была масса обязанностей, ему были доступны и многие радости жизни. Хотя владеть многими домами было трудно, так как ими всеми приходилось управлять, тем не менее пока у хозяина был доход, он обладал неистощимыми возможностями перестраивать и украшать их. В одном из писем к отцу Симмах разглагольствует о новой мраморной облицовке для своего дома — выполненной так искусно, что можно подумать, будто вся стена сработана из цельного куска. Он также очень гордился колоннами: на вид они, казалось, сделаны из дорогого вифинского мрамора, но не стоили ему практически ничего. В ряде писем упоминается новое здание бани в его поместье на Сицилии; многие другие относятся к тем или иным работам, проводившимся то тут, то там в разные годы его жизни. Одно письмо содержит сожаления по поводу того, что рабочие навеки поселились в его доме на Тибре{149}. Есть вещи, которые никогда не меняются.

После того как вы создадите в вашем доме (или домах) соответствующий комфорт и украсите его (или их) по последней моде (не последнюю роль здесь играли цветные мозаики), там можно было жить действительно с удовольствием. Симмах особенно любил свою виллу в Байях на Неаполитанском заливе; во многих письмах он превозносил красоты пейзажа и достоинства пищи (особенно осенью). В 396 г. он провел несколько чрезвычайно приятных месяцев между апрелем и декабрем, посещая по очереди свои владения в Формии, Кумах, Поццуоли, Байях, Неаполе и на Капри. Некоторые из этих уголков до сих пор пользуются популярностью у отдыхающих. Симмах и его жена также владели домом на Тибре близ Рима, чуть ниже по реке, где они жили, когда хозяину нужно было находиться в городе по делам. Любимым развлечением римского господствующего класса — как и многих, занимавших то же положение вдругие времена и живших в других странах, — была охота, для которой идеально подходило место на склоне холмов или рядом с лесом{150}. Таким образом, удачно расположенные имения могли доставить своему владельцу все удовольствия, какие только можно получить в разные времена года{151}.

В своем загородном доме — или домах — можно было наслаждаться всем тем, что было доступно высшему классу. Симмах часто превозносит удовольствие, которое он получал, работая с древними латинскими текстами, уединяясь в том или другом своем пристанище. Как он заявляет в одном из писем, он был слишком занят своими изысканиями, чтобы продолжать переписку; время от времени он также пишет друзьям, прося прислать ему копии трудов, которые ему самому не удалось найти, и описывает, что он ищет{152}. Подчас мы видим его в компании добрых друзей, чьи поместья расположены неподалеку — реже друзья останавливаются у него, — что давало возможность часто обмениваться комплиментами в письмах, не говоря уже о пикниках и обедах{153}. Постоянно затрагивалась тема здоровья друзей и родных: даже по поводу несерьезной болезни в течение двадцати четырех часов писалось множество писем с расспросами. От своей дочери, которая, очевидно, не отличалась крепким здоровьем, он в какой-то момент требует ежедневных отчетов о ее самочувствии; в ответ же рекомендует различные лечебные диеты{154}.

Стиль жизни Симмаха и его друзей является своего рода шаблоном для землевладельцев и знати, живших после них в Европе на протяжении более чем шестнадцати столетий. Они имели досуг, были образованны, владели землей; некоторые из них были очень богаты, другим едва хватало доходов на то, чтобы сводить концы с концами, живя такой жизнью, и все прекрасно знали, кто есть кто. И все словно вовлечены в замысловатый, изящный танец, где все кружится вокруг надежд и ожиданий, связанных с большим богатством, которое принесет женитьба и наследство. Симмах и его друзья могли с бо& #769; льшим удовольствием собирать латинские тексты, нежели рисовать акварелью и учить итальянский язык, а их познания в вопросах, скажем, детства и пола могли сильно варьировать, но когда мы думаем о верхнем слое римского общества, возникает ассоциация с героями Джейн Остен, переодетыми в тоги.

 

* * *

 

Еще одно ограничение, существовавшее в рамках государственной системы императорского Рима, как раз было результатом существования этогостиля жизни сего элегантностью и досугом, сопровождавшегося пользованием высокими привилегиями. Оно основывалось на чрезвычайном неравенстве распределения земельной собственности: как отмечалось раньше, менее 5 процентов населения владели 80 процентами территорий (а может, и значительно больше). А в сердце, если так можно выразиться, этого неравенства находилось само Римское государство, чьи законы одновременно определяли и защищали права слоя, владевшего собственностью, к высшим эшелонам которого принадлежал Симмах. Система регистрации земельных владений олицетворяла высшего арбитра в вопросах о том, кто владеет (и, следовательно, кто не владеет) землей, а уголовное законодательство неукоснительно защищало владельцев от посягательств тех, кто остался, так сказать, за порогом{155}. Историк V в. Приск приводит широко цитируемую беседу с римским купцом, сражавшимся за гуннов, варваров. Разговор вертится вокруг того, что считается хорошим, а что — дурным с точки зрения римлян и гуннов, пока Приск не попадает в самую точку: «У римлян существует немало способов обрести свободу. Не только живые, но и мертвые охотно даруют ее, распоряжаясь своим имуществом по своему усмотрению, и что бы ни пожелал человек сделать с тем, что имеет, это закрепляется законным путем. Мой знакомый [римлянин, ставший гунном] заплакал и сказал, что законы справедливы и римский общественный строй хорош…»

В конечном итоге обе стороны пришли к соглашению по двум вопросам: во-первых, римское право вызвало к сушествованию общество, превосходное во всех отношениях, и, во-вторых, главное его благое воздействие заключается в том, что оно гарантирует права собственников, позволяя им распоряжаться имуществом, как они желают (Priscus fr. 11. 2, pp. 267–73). Мнение это не было единичным. Вспомните восклицания римских сенаторов — они также совершенно четко понимали, что главной целью «Кодекса Феодосия» была «защита землевладельцев».

Огромное количество римских законов имело непосредственное отношение к собственности — к основам права собственности, к моделям пользования ею (продажа, временное пользование в течение более или менее длительного срока, краткосрочная аренда, работа исполу) и к передаче между поколениями посредством браков, наследования (сюда же относились и некоторые особые случаи). Римское уголовное право также — со всей своей жестокостью — защищало собственность: за воровство — конечно, то, которое выходило за рамки мелких краж, — по большей части полагалась смертная казнь. Опять-таки здесь мы наблюдаем сходство с более поздними «утонченными» обществами, основанными на столь же неравном распределении богатства, сосредоточенного в земельных владениях, в условиях аграрной по преимуществу экономики. В то время, когда Джейн Остен писала свои изысканные истории о любви, браке и передаче собственности, вас могли высечь (за кражу на сумму до 10 пенсов), заклеймить (за кражу ниже 4 шиллингов 10 пенсов) или повесить (за кражу более чем в 5 шиллингов). В XVIII в. в Лондоне в среднем вешали по 20 человек в год{156}.

Римское государство должно было обеспечивать и защищать интересы этих землевладельческих слоев, поскольку именно они в значительной мере входили в его политические структуры. Это не означает, что конфликты на местах между государством и землевладельцами (или даже группами землевладельцев) отсутствовали. Семьи помещиков теряли свои земли в результате конфискации, к примеру, в случаях, когда в ходе политического противостояния они примыкали к стороне, потерпевшей поражение. (В подобных случаях они не обязательно разорялись навеки: как и в средневековую эпоху, преемник правителя охотно возвращал конфискованные земли, чтобы снискать преданность данной фамилии{157}. ) Тем не менее, как мы видели, государство зависело от провинциальных землевладельцев, и это проявлялось на всех уровнях государственной машины, в особенности касаясь сбора налогов, который, в свою очередь, зависел от желания тех же землевладельцев платить.

Это шаткое равновесие проявлялось двояко. Во-первых, что очевиднее всего, нельзя было увеличить налоги настолько, чтобы землевладельцы в массе своей устранились от участия в деятельности государственной машины и попытались расстроить ее деятельность. Как мы уже убедились, имеется множество свидетельств тому, что императоры прекрасно понимали: путь к сердцу землевладельца лежит через облегчение налогового бремени. В середине 360-х гг., к примеру, императоры Валентиниан и Валент начали совместное правление с активных действий в финансовой сфере, призванных привлечь к ним симпатии. Налоги удерживались на одном уровне в течение трех лет, а на четвертый год уменьшились, поскольку, как заявил представитель императоров, «осторожность в налоговых вопросах — мечта всех, кого кормит земля». Они также самонадеянно обещали (это весьма напоминает наши дни), что «если доходы будут таковы, как ожидается», вновь снизить налоги на пятый год (Themist. Or. VIII. 144d). Во-вторых, привилегированное положение землевладельцев и их стиль жизни базировались на столь неравномерном распределении собственности, что неимущие имели огромный численный перевес, и это, конечно, привело бы к перераспределению богатства, если бы какая-то другая сила не предотвратила его. В IV в. этой другой силой являлось — как это было в течение столетий — Римское государство. Землевладельцы в целом могли рассчитывать на то, что оно выступит в качестве противовеса их слабости (вследствие малой численности), заставив закон действовать в их пользу. Если государство не могло более действовать подобным образом (к примеру, у него не хватало возможност

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...