 |
Возвращение невозможно 3 страница
|
|
|
|
— Должна сказать, что предпочла бы входить в атмосферу напрямую, то есть фактически. Так сказать, реально, — прокричала полковник.
— Да, полковник, и я тоже, — сказал Фассин.
— Желаю вам в этом удачи, — прогремела ирилейтка.
— Спасибо, — ответил Фассин. — Подозреваю, что удача будет нам необходима, пусть даже ее и не хватит.
Через несколько часов ему едва хватило времени подумать, что как раз неудача и породила шанс, который они искали, но тогда пришлось спасаться бегством.
* * *
Остальные в конце концов убедили его. Пошли все — Тай, Сондж и Мом. Почему не он? Уж конечно не потому, что он такой нервный. Может, чуточку ленивый?
Он вовсе не был нервным или таким уж ленивым. Просто он хотел остаться в гнезде и понежиться с К. — подключенная к травмализатору и вспомогатору, она завершала свое зновидение. Некрепко привязанная, она парила в мягкой струе, выходящей из воздушного стула, — тонкое, грациозное тело в полузародышевой позе; она размахивала руками, ее длинные, схваченные пучком каштановые волосы расцветали над ней, как капюшон кобры, то ниспадая на голову, то снова распускаясь. Сетка ядерно-магнитного резонатора, точно многопалая рука, ухватила ее голову сзади. Прозрачная трубка вспомогатора исчезала в крохотном отверстии невроволокна за ухом. Глаза К. лениво двигались под веками, а на лице ее, казалось, застыла улыбка.
На этом этапе, когда она появлялась из долгого зновидения, казалось, будто она нырнула в какую-то бездонную пропасть и теперь медленно плывет назад сквозь несколько километров залитого солнцем мелководья. Можно было направиться вброд навстречу приближающемуся человеку и при этом не погружаться в этот сверхчеткий голографический сон, вызванный химией и ЯМР, можно было вроде как дышать сквозь трубку, пока они, дыша жабрами, двигались к берегу, к этой суетной реальности.
|
|
|
«Эй, Фасс! — передала она, когда он нырнул к ней навстречу, надев небольшой ЯМР-ошейник и став частью медленно испаряющегося зновидения. Она отсутствовала полтора дня: долго. — Ты меня встречаешь? Спасибо, братишка! »
«Повеселилась? » — спросил он.
«Это получше любого веселья. Догадайся, где я была? »
Он послал недоуменный жест плечами.
«Ни малейшего понятия».
«В экспедиции! Мне знилось, что я настоящий наблюдатель — на Наскероне. Ну, вообще-то это был не Наск, а другой газовый гигант, который называется Фуренасил.
Видимо, там и сделали этот чип. Ты когда-нибудь слышал про Фуренасил? »
«Да, это еще одно место, где ведутся насельнические исследования. Значит, тебе знилось, что ты там была. В экспедиции? »
«Ну да. Ты так удивительно об этом рассказывал. И, Фасс, это было здорово! Лучшее зновидение в моей жизни… Ну, хорошо, пусть не лучшее, но почти! » К. улыбнулась в его сторону заговорщицкой, самодовольной, сексуальной ухмылкой. Он догадался, какое зновидение она имеет в виду под самым лучшим. Он и она видели его вместе. Любовное зновидение, совместное погружение в то, что они чувствовали друг к другу. Вернее, предполагалось, что чувствовали. Любовные зновидения в некотором роде были фальшивы — вы и в них могли лгать о ваших чувствах, и если правильно выбирали матрицу из травмализатора и сопутствующие химикалии из вспомогатора, то вам было гарантировано зновидение исключительного, наивного, душераздирающего блаженства даже между двумя людьми, которые на самом деле ненавидели друг друга. Но то, что происходило в зновидении между ними, было прекрасно. Прекрасно — однако он не горел желанием повторить опыт. Он вообще с сомнением относился к ощущениям от виртуальной реальности и зновидений, особенно если вас к тому же накачивали соответствующими синтетическими веществами из вспомогатора: попадая в мозг, они создавали самую что ни на есть достоверную ВР. Легально или даже полулегально — какая разница.
|
|
|
«Ты должен попробовать! Правда! Это будет вроде практики, как ты думаешь? »
«Наверное. Если я окончательно решу заниматься экспедициями на газовые гиганты. Как я понимаю, ты рекомендуешь».
«Если оно такое, то конечно — занимайся! »
Насчет «конечно» он сильно сомневался. Он все еще был молод, еще не принял решения относительно будущего. Стать ли ему наблюдателем медленных, чего, кажется, от него ждут все окружающие, включая даже людей, с которыми он делил гнездо на орбиталище 4409 («Счастливый орб»)? Или заняться чем-нибудь совсем другим? Он еще не знал. Сам факт, что все видели в нем будущего наблюдателя, как только пройдут годы молодых безумств (а годы эти и в самом деле были безумными — невозможно представить, что так может продолжаться бесконечно или хотя бы долго), придавал ему решимости не делать то, чего от него ждут… хотя, признавал он, может быть, «решимость» было слишком сильным словом. Нежелание. Придавал нежелания. Так ему больше нравилось. И тем не менее он мог удивить их всех. Он мог бы сделать что-нибудь совершенно, бесконечно, удивительно неожиданное. Ему сначала нужно было прочувствовать много всего разного, пока он не найдет то, что нужно, вот в чем дело.
«Слушай, я, может, пойду с другими на митинг протеста. Ну, если только я тебе не нужен…»
«Рада за тебя! Я не возражаю. Можешь идти. Я бы тоже пошла, только мне нужно очухаться — выбраться с этого мелководья. В прошлый раз я еле ползла. Брр! »
«Ладно. До встречи».
«Увидимся, братишка! »
Он покинул гнездо.
Гнездо — низкогравитационный отсек из примерно сорока небольших сферических комнат, в которых размещалось нечто вроде коммуны, объединяющей (только из числа людей) ударял, нетников, зновиденцев, доверчивых, фанатазеров, дурмашей, — располагалось среди большого пучка жилых пространств вдоль длинной оси орбиталища, неподалеку от «западного» (названного так, в общем, произвольно) окончания и вблизи солнечной трубки. Официально гнездо принадлежало матери одного из погруженцев, хотя неофициально являлось Юношеской Народной Республикой Всевеселия (имелись полуофициальные бумаги и компьютерные программы, подтверждающие это).
|
|
|
Орб 4409 был одним из нескольких сотен тысяч орбитальных поселений вокруг Сепекте. Размеры его были средними — цилиндр, переделанный из астероида, пятидесяти километров в длину и десяти в поперечнике, крутящийся со скоростью, необходимой для создания приблизительно двух третей «же» на его внутренней поверхности. Он вращался в бесконечном солнечном свете, как гигантская газонокосилка, уминающая фотоны. Две двенадцатикилометровые системы линз на его концах были обращены к звезде Юлюбиса, словно два огромных, немыслимо тонких цветка. При помощи системы зеркал солнечный свет сквозь две алмазные пластины поступал внутрь длинной оси орбиталища, где последний набор зеркал (двигающийся туда-сюда по солнечной трубе для создания иллюзии планетарного дня) наконец направлял свет на внутреннюю поверхность — если на пути (новые зеркала) не было чего-нибудь вроде гнездового комплекса в виде грозди.
Гораздо больше людей предпочитали жить в орбиталищах, чем на планетах системы, а большинство орбиталищ располагались неподалеку от Сепекте. Орб 4409 почти с самого своего основания (а был он основан в рамках ужасающей сложной мошеннической системы обмена активами и списания прибыли), двумя тысячелетиями ранее, представлял собой весьма либеральную организацию, где каждый мог делать, что ему нравится, не опасаясь осуждения. Даже его собственник так и не был достоверно установлен, и несколько поколений юристов благополучно ушли на покой, так и не получив об этом сколь-нибудь четкого представления, притом что еще стажерами посвятили свою жизнь изучению истории того, как появился и обрел свое название орб 4409.
А потому это место всегда привлекало бродяг, художников, неудачников, мизантропов, эксцентриков от политики и других сфер и психически слегка неуравновешенных, а то и сильно нервных людей всякого толка. Большинство из них были из системы Юлюбиса, но некоторые, более экзотического происхождения, прилетали из дальних краев: обычно это были доверчивые и/или ударялы, прибывавшие через портал из других уголков Меркатории, чтобы провести здесь время и немного расслабиться между завершением образования и началом трудовой жизни. Здесь рождалось неплохое искусство, и само это место являлось неофициальным (хотя понесенные здесь расходы и вычитались из налогооблагаемой базы) выпускным классом, дававшим навыки светской жизни деткам богатеев (идея состояла в следующем: пусть эти сволочные дитятки вкусят настоящей свободы и убедятся, какая это гнусная штука); это была промежуточная остановка для тех, кто двигался на дно или возвращался из забвения, это был дом на полпути для тех, кто, может, сумеет, а может, и не сумеет сделать что-нибудь полезное для общества, но кто уж точно сможет потрясти его устои. (А если это местечко и в самом деле вызывало у вас параноидальные страхи, то за ним было — с точки зрения властей — легко присматривать, а прикрыть эту полную опасных идей выгребную яму было и того легче: все здесь были как на ладони. ) Иными словами, орб 4409 был полезен. Он выполнял свое предназначение, и не одно. В таком большом обществе, что существовало вокруг Юлюбиса, услуги подобного рода были необходимы.
|
|
|
Люди остаются людьми. Некоторые могут быть всегда откровенными, другие — немного извращенными, но все они играют какую-то роль, все они в определенном смысле имеют ценность. Разве нет?
Но теперь эта сучья Меркатория, эта сучья Доминация, или эта сучья Омнократия, или уж как там эти суки себя называли, этот сучий иерхонт (а скорее один из иерхонтовых сменяемых советничков, увидевший в этом способ зашибить побольше денег и заполучить побольше власти), или подчиняющийся ему перегал, или подчиняющийся перегалу аппаритор, или сам урод-диегесиан, который сейчас номинально был губернатором, или мэром, или хер его знает кем (вообще-то его пост, его власть, его головорезы появились здесь лишь благодаря давней нечистой сделке, завершившей спор о том, кто чем управляет), все эти сучьи шишки скопом, сучья шайка, которая владела всем или считала, что на все должна наложить свои сучьи лапы, решила, постановила, пришла к выводу, что право владения всем этим сучьим местечком (а также множеством других подобных орбов в подобных ситуациях спорного/неопределенного/сомнительного/благополучно условного права владения) должно перейти к тому, кого они называли надлежащим образом учрежденной и ответственной властью. А это означало преимущественно их самих. А если не их, то их прихвостней. Тех, кто серьезно относился к таким вещам, как право собственности, сбор арендной платы, судебные взыскания, и прочая, и прочая. Эти беззаконники писали законы, вводили их в действие, и потому орб был обречен: ему не позволили бы существовать и дальше, ему не позволили бы выжить, он не мог и дальше продолжать в том же духе, как ни в чем не бывало, он не мог перейти под сучью местную юрисдикцию, пока в нем не произойдут серьезные перемены. Эти люди, уж бог их знает по каким сучьим мозгокрутным причинам, уничтожали часть того, что было хорошего в орбе, на орбите вокруг Сепекте, в системе Юлюбиса, в обществе, частью которого все они являлись, в конце концов. Они в конечном счете были глупцами и двигались к самоуничтожению, и требовалось только одно: чтобы люди, ясно понимавшие, что происходит (поскольку именно они на острие, в самой гуще событий), объяснили им это. Ведь все они, в конце концов, были заодно, просто иногда эти суки у власти заходили слишком далеко, отрывались от реальности, в которой жило большинство, и вот тогда-то вы и должны были занять четкую позицию, заявить свою точку зрения, возвысить голос, чтобы вас услышали.
|
|
|
И вот они отправились протестовать — вниз по фрикционным трубам и на тарзанках, по трамвайным путям на центральную площадь, где собиралась огромная толпа.
— Нет, вы только подумайте, — сказал Мом, когда они подходили к площади. — Запредельцы никогда не нападают на орбы, никогда не нападают на целые города, никогда не нападают на что-нибудь большое и беззащитное. Они нападают на военных, на представителей властей и узловые точки инфраструктуры. Их атаки, их насилие, их военная стратегия — это все поддается анализу, если только ты готов подходить к ним без предубеждения, скинув пропагандистские шоры. И послание их очевидно: они спорят и воюют с системой Меркатории, с Доминацией, Омнократией и Администратурой, а не с простыми людьми — не с нами.
— Я возражаю против того, чтобы меня называли простым! — запротестовал Сондж.
— Заносить тебя в категорию людей, Сондж, означает толковать это понятие слишком широко, — парировал Мом.
Это был маленький, бледный, эксцентричный и всегда немного сгорбленный парень, словно он постоянно готовился то ли подпрыгнуть, то ли нырнуть. Сондж был настоящей громадиной — крупный, неуклюжий, темнокожий, переменчивый тип с неимоверно курчавыми короткими рыжими волосами: он чувствовал себя в своей тарелке или даже становился немного грациозным в условиях низкой гравитации.
— Это еще не значит, что они хорошие ребята, — настаивал Фассин.
— Это значит, что они открыты для аргументов, способны вести осмысленный разговор, — сказал Мом. — Они вовсе никакие не сучьи психи, которых нужно уничтожать, точно клопов, — а мы только это и слышим.
— Что же им мешает говорить с нами? — спросил Фассин.
— Мы им мешаем, — сказал Мом. — Чтобы говорить, нужны две стороны.
Все посмотрели на него. Мом был известным болтуном. Иногда он взывал к аудитории, которая по большей части давно уже погрузилась в сон. Он пожал плечами.
— Моя кузина Лейн… — сказала Тай.
— Еще одна? — спросил Мом, изображая недоумение.
— Сестра кузины Кел, единоутробной сестры кузины Йайз, — терпеливо объяснила Тай.
Она была заодно с Сонджем и такого же крупного сложения; в условиях низкой гравитации она двигалась неуклюже, но на внутренней поверхности орба при двух третях «же» делалась энергичной и проворной.
— Моя кузина Лейн, — решительно продолжила она, — та, что из Навархии, считает, что запредельцы атакуют так часто потому, что иначе Навархия и Объединенный флот обрушатся на них. И мы нападаем не на военные объекты. Она говорит, что мы наносим удары по их орбам. Убиваем их миллионами. Многие офи недовольны…
— Кто-кто недоволен? — переспросил Мом.
— Многие офи, — повторила Тай.
— Слово-то я понял, — со вздохом сказал Мом. — Вот смысл до меня не дошел. — Он щелкнул пальцами. — Постой. Это, наверно, сокращенно «офицеры», а?
— Верно.
— Блестяще. Продолжай.
— Многие офи недовольны этим, — снова сказала Тай, — и вот запредельцы атакуют нас, чтобы мы больше занимались обороной. — Она тряхнула головой. — Так говорит моя кузина Лейн.
— Тьфу! Это бредни запредельцев, — сказал Мом, закрывая себе ладонями уши. — Подведешь нас всех под монастырь. — Они рассмеялись.
— По крайней мере мы можем говорить, что хотим, — заметил Фассин.
Мом издал свой особый глухой смех.
На центральной площади Фассин здоровался с людьми, упиваясь чувством солидарности и каким-то чуть опасливым удовольствием, — множество забавных костюмов, высокие скульптуры из зубочисток, гудящие пастухи воздушных шариков (они размахивали транспарантами с лозунгами, распевали песни, разбрасывали нарконфетти), — но все же чувствовал себя здесь непонятно почему чужим. Он оглянулся, забыв на мгновение о собравшихся (в основном это были люди) и кольце куполообразных сверкающих зданий.
Орб представлял собой втиснутый во вращающуюся трубку гигантский зеленый город с небольшими холмами, множеством озер, авеню, сходящихся между невысоких домов с висячими садами, петляющих рек, веретенообразных башен, часть которых, изгибаясь наподобие лука, достигала солнечной трубы, где они искривлялись (или сужались), чтобы встретиться с башнями на другой стороне. Гроздья гнезд (окруженных зеркалами, оплетенных, словно лианами, фрикционными трубками) располагались около длинной оси, и дирижаблистеры плавали под ними, как странные полупрозрачные облака.
Потом Фассин услыхал что-то вроде крика в толпе, там, где был главный очаг протеста, — вблизи дворца диегесиана. Он, возможно, и почуял бы что-то странное, но подумал, что это один из пролетающих пастухов рассыпал какой-то наркотик, не опознанный непосредственно иммунной системой Фассина. Потом он понял, что, видимо, пастухи здесь ни при чем, потому что все они, как один, вдруг резко опустились. Кроме того, погасло солнце в солнечной трубе. Такого никогда не случалось. Он услышал множество необычных шумов — некоторые из них напоминали человеческие вопли. Казалось, что сразу похолодало. Это тоже было необычно. Люди вокруг толкались, он ощущал удары их плеч — они припустили мимо него, потом они стали падать на него, и тут он понял, что он Фассин, который лежит на земле, потом он снова стал Фассином, который получает удары, но был и Фассином, который пытался подняться, снова встать на ноги, и он был Фассин, он стоял на коленях и был Фассином, который вот-вот встанет с колен на ноги, его качало, чувствовал он себя очень странно, не мог понять, что делают эти люди, которые лежат вокруг него, когда его — Фассина — снова сбили с ног. Сбил его человек в серо-стальных доспехах, без лица, с большой дубинкой и парой небольших камер на каждом плече: он распылял газ из баллончика и производил жуткий, высокий, пронзительный звук, от которого он — Фассин! — хотел убежать подальше, но у него жгло нос и глаза и все остальное, ему было больно, и он не знал, что ему делать, он был Фассин! — и он стоял там, и этот тип с большой дубинкой, длинной, как пика, подошел к нему, и ему — Фассину? — пришла в голову глупая мысль, что можно спросить у этого типа, что происходит и что такое случилось с Фаааассссиииинннноооомммм? — что случилось, когда этот человек взмахнул своей дубинкой, ударил его по лицу, выбив несколько зубов и послав его вращаться к — Фассин?
Услышав свое имя, он наконец пришел в себя.
— Вернулся? Хорошо.
Говорил маленький человечек, сидевший на большом стуле за тесным металлическим столом. В комнате — или что уж это было — стояла такая темнота, что увидеть ничего было невозможно, даже с помощью инфракрасного излучения. Судя по звучанию голоса того человека, помещение было небольшим. Фассин чувствовал, что его лицо и особенно рот болят. Он попытался вытереть рот, опустил глаза. Руки его не могли двигаться, потому что кисти были (он попытался найти подходящее слово) схвачены наручниками, так? А наручники были прикованы к сиденью. Что это еще за чертовщина? Он засмеялся.
Кто-то ударил его по костям. Скелет Фассина словно превратился в музыку ветра, а его плоть, мускулы и органы пребывали где-то в другом месте, не в нем, но все же оставались как-то с ним связаны, и какие-то суки — а точнее, большая шайка сучар — набрали молотков и принялись что было сил молотить сразу по всем его костям. Боль прошла почти так же мгновенно, как появилась, оставив после себя лишь странный отзвук в скелете.
— Что это еще за херня? — спросил Фассин у маленького человека.
Из-за выбитых зубов голос его звучал комично. Он потрогал языком выщербины. Похоже, двух нет, а один шатается. Он попытался вспомнить, за сколько времени у взрослых вырастают зубы. Похоже, человечек был парень веселый — с круглым удивленным лицом и пухлыми розовыми щечками. Волосы у него были черные, коротко подстриженные, и носил он форму — какую, Фассин никак не мог понять.
— Это что еще за шрань, вы что тут, меня пытаете, что ли? — спросил Фассин.
— Нет, — ответил человечек, и голос его прозвучал весьма убедительно. — Я это делаю только для того, чтобы привлечь ваше внимание. — Одна его рука двинулась по столешнице.
Кости Фассина заклацали, словно кто-то опять принялся играть на них. Его нервы, теперь уже дважды испытавшие это, решили, что человечек не шутит, что все это довольно чувствительно.
— Ну хорошо, хорошо, — услышал он собственный голос. — Я понял, что за шрань у ваш на уме. Что за срань, — сказал он, пытаясь приспособить правильное произношение к новой своей дентальной раскладке.
— Не ругайтесь, — сказал человечек и снова сделал ему больно.
— Все, понял! — закричал Фассин.
Голова его свесилась на грудь, из носа закапали сопли, изо рта — слюна и кровь.
— Пожалуйста, не ругайтесь, — сказал человечек. — Ругань свидетельствует о нечистых мыслях.
— Скажите мне, какого хуя… что вам от меня надо, — сказал Фассин.
Неужели это все взаправду? Может, он с того самого момента, как встретил К., вернувшуюся с мелководья зновидения, пребывает в какой-то ВР, где ему снится этот сон? Может, такие вещи случаются, если матрица сновидений попалась дешевая, или пиратская, или что-нибудь в таком роде? Неужели это взаправду? Нет, для взаправду слишком уж больно. Он посмотрел на свои ноги и рубчик шортов — они были заляпаны кровью, слизью, соплями. Он различал отдельные волоски на своих ногах — одни стояли торчком, другие прилипли к коже. Он различал поры. Разве это не означает, что все взаправду? Да нет, конечно же. Зновидения, симкарты, ВР — все это вытекает из того факта, что разум не может одновременно сосредоточиваться на разных вещах. Остальное — иллюзия. Человеческое зрение, самое сложное из чувств, каким владеет его вид, делает это вот уже миллионы лет — обманывает разум глазами. Ты думаешь, что у тебя цветное и довольно детализированное зрение в пределах широкого поля, но на самом деле это не так; точное цветовое зрение распространяется лишь на крохотную часть того, что ты видишь, а остальное ты воспринимаешь нечетко, монохромно, реагируя главным образом на движение.
Мозг обманывает себя, притворяясь, будто видит одинаково хорошо в центре поля зрения и на периферии. Хитроумная ВР использует тот же трюк — сосредоточься на детали, и она будет воссоздана для тебя во всех подробностях, но все остальное, чему ты не уделяешь пристального внимания, можно просто не брать в расчет, пока ты на нем не сконцентрируешься: это позволяет не перегружать вычислительные мощности.
Фассин отвел взгляд от своей забрызганной кровью ноги.
— Это взаправду? — спросил он.
Человечек вздохнул.
— Мистер Таак, — сказал он, скользнув взглядом по экрану, — согласно нашим сведениям, вы происходите из уважаемой семьи и в один прекрасный день даже можете стать полезным членом общества. Вам не стоит общаться и жить с теми людьми, с какими вы сейчас общаетесь и живете. Вы все вели себя очень глупо, и люди пострадали от вашей глупости. Вы на самом деле жили в некоем сне, но теперь сон кончился. Официально. Я думаю, вам пора возвращаться домой. Вы так не считаете?
— Где мои друзья?
— Мистер Лифилде, мистер Ресиптисс, миссис Каргин и миссис Хохуэл?
Фассин недоуменно смотрел на него. Черт побери, все те последние несколько месяцев, что он провел здесь, он называл их только по имени. Он подумал, что за этими фамилиями скрываются Тай, Сондж и Мом, но уверенности у него не было. И потом, этот тип назвал четверых, да? Неужели это значит, что они считают и К.? Но она-то в акции протеста не участвовала.
— Их держат в другом месте, или с ними уже разобрались и выпустили, или мы до сих пор ищем их. — Человечек улыбнулся.
Фассин посмотрел на свои руки, закованные в металлические петли. Он попробовал пошевелить ногами, потом наклонился и посмотрел вниз. Ноги у него тоже были закованы. Или связаны. Или бог знает что. Во рту было какое-то странное ощущение. Он провел языком там, где прежде были зубы, проверил еще раз. Наверное, придется носить протезы, пока не вырастут новые. Или улыбаться по-пиратски.
— Почему со мной так обращаются?
На лице человечка появилось недоумение. Он, похоже, снова хотел сделать Фассину больно, но потом раздраженно покачал головой.
— Потому что вы приняли участие в беспорядках с применением насилия, вот почему! — сказал он.
— Но я не применял никакого насилия, — сказал Фассин.
— Вы лично, может, и не применяли, но демонстрация, в которой вы участвовали, определенно вылилась в насильственные действия.
Фассин хотел было поскрести затылок.
— И этого оказалось достаточно?
— Конечно.
— А кто первым применил насилие? — спросил он.
Человечек резко развел руки и зазвеневшим голосом сказал:
— Разве это имеет значение?
Фассин имел в виду: «какая сторона? », но понял, что человечек имеет в виду: «кто из демонстрантов? »
Он вздохнул.
— Слушайте, я хочу вернуться к друзьям, в мое гнездо. Можно? Я ведь ничего не сделал. Мне выбили зубы, а я ничего не могу вам сообщить… ничего… — сказал он.
Он снова вздохнул.
— Когда подпишете вот это, можете идти.
Человечек развернул экран, чтобы Фассин мог видеть.
Фассин посмотрел на то, что должен подписать, на подушечку для снятия отпечатков пальцев и иконку видеокамеры на экране: все это призвано было зарегистрировать, что подписал действительно он (или, точнее, увеличил объем фальшивки, которая после этого займет больше места в памяти).
— Я не могу подписать, — сказал он. — Здесь говорится, что мои друзья — агенты запредельцев и заслуживают смерти.
Человечек закатил глаза.
— Да прочтите же внимательнее. Здесь только говорится, что у вас есть подозрения на сей счет. Ведь не думаете же вы, что вашего слова будет достаточно, чтобы обвинить кого-то в чем-либо, а?
— Тогда зачем я должен это подпи?..
— Мы хотим, чтобы вы их предали! — закричал человечек так, будто ничего очевиднее этого и быть не могло. — Мы хотим, чтобы вы отвернулись от них и стали полезным членом общества. Только и всего.
— Но они мои друзья. — Фассин закашлялся, проглотил слюну. — Слушайте, можно мне выпить воды?
— Нет. Нельзя. И никакие они вам не друзья. Просто ваши знакомые. Да и то едва ли. Вы с ними напивались, накачивались наркотиками, немного болтали, а с некоторыми спали. Все равно скоро каждый из вас пойдет своим путем, и, может, вы больше никогда не встретитесь. Никакие они вам не друзья. Согласитесь.
Фассин в данных обстоятельствах не желал дискутировать о том, что такое дружба.
— И все же я не буду их предавать.
— Но они-то вас предали!
Маленький следователь подвинул экран к себе, кликнул на нескольких иконках и снова повернул его к Фассину. Фассин увидел, как Тай, Сондж и Мом (все привязанные к сиденью, как и он, а Сондж еще и здорово побитый) говорят, что давно подозревали Фассина в симпатиях к запредельцам, что он опасен для общества и за ним нужно приглядывать. Каждый из них бормотал что-то в этом роде, подписывался на экране и прижимал палец к подушечке (палец Сонджа оставил кровавое пятно).
Эти сцены потрясли его. Возможно, они были сфальсифицированы, но Фассин все равно был потрясен. Он откинулся к спинке стула.
— Вы это подделали, — сказал он неровным голосом.
Человечек рассмеялся.
— Вы что, с ума сошли? С какой стати?
— Не знаю, — признался Фассин. — Но я знаю моих друзей. Они бы никогда…
Человечек подался вперед.
— Тогда подпишите, а в том совершенно невероятном случае, если это дело всплывет, скажете, что это подделка.
— Ну так возьмите и подделайте! — закричал Фассин.
— Но в этом случае вы их не предадите! — закричал в ответ человечек. — Кончайте! Подписывайте и убирайтесь. У меня есть дела поважнее.
— Но зачем вам вообще это нужно? — сказал Фассин, едва сдерживая слезы. — Зачем вам нужно, чтобы кто-то кого-то предавал?
Человечек несколько мгновений смотрел на него.
— Мистер Таак, — сказал он, откинувшись назад и стараясь говорить спокойно. — Я просмотрел вашу анкету. Вы не глупы. Идете на поводу у других, идеалистичны, наивны — это все есть, но вы не глупы. Вы должны знать, как функционирует общество. По крайней мере, иметь хоть какое-то представление. Оно функционирует, основываясь на силе, власти и принуждении. Люди держат себя в рамках не потому, что они такие хорошие. Это либеральное заблуждение. Люди держат себя в рамках, потому что в противном случае они будут наказаны. Все это хорошо известно. Это даже не обсуждается. Цивилизация за цивилизацией, общество за обществом, вид за видом — все действуют по этой схеме. Общество означает контроль, а контроль — это награда и наказание. Награжденным разрешается пользоваться плодами общества, и существует правило, хотя и не абсолютно непреложное: никто не наказывается без причины…
— Но…
— Помолчите. Тот идиотский вопрос о праве собственности на орбиталище, из-за которого вы и устроили всю эту бучу, не имеет к вам никакого отношения. Вопрос о собственности — вопрос юридический. А вы даже не местный и в любом случае не собирались здесь задерживаться больше чем на несколько месяцев. Разве нет? Вам в это дело никак не нужно было соваться. Но вы решили иначе и напросились на неприятности, а теперь платите за это: все имеет свою цену. Часть цены состоит в том, что вы даете нам понять: вы пытаетесь размежеваться с этими людьми, вашими подельниками. Как только сделаете это — вы свободны. Можете возвращаться. Я бы предложил вам вернуться домой. Я имею в виду Глантин.
— А если я скажу «нет»?
— То есть не станете подписывать?
— Да.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Тогда дело переходит в другие руки. Вам предстоит познакомиться с людьми, которые получают удовольствие от таких вещей.
На сей раз, когда человечек двинул рукой по столу, Фассин закричал от боли. Видимо, он прикусил себе язык. Он ощутил во рту вкус железа, и рот его наполнился кровью и горячей слюной.
— Потому что я, — устало сказал человечек, — никакого удовольствия не получаю.
|
|
|
