Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Тауэр-Хэмлетс, Лондон, 1985 год 6 глава




В полдень вся деревня, отупев от солнца, растянулась на чоки, матрасах и земле, чтобы забыться сном, но Назнин спать не хотелось. Она гуляла вокруг озера, наступила на серебряную спину змеи, и та скользнула в воду, оставив только мерцающую рябь. Назнин забралась на дерево амра[17], примостилась на рогатине ветки и стала смотреть на плоские поля под собой. Вблизи — плотные и высокие заросли насыщенного зеленого цвета, дальше — гладкие, как зеркала, просторы желтых цветочков джута. Солнце отполировало их так, что они засияли. Неужели, выйдя замуж, она уедет туда, в далекие поля? Нет, далеко ехать не хочется. Назнин спустилась с дерева и пошла по дороге, ведущей в школу, которая собирала учеников из трех соседних деревень. От ее сандалий поднимались клубы пыли и тучи москитов. Рубашка прилипла к спине, лицо мокрое, словно сверху льется невидимый душ. Двигались только москиты. Птицы спали. Даже огромная стрекоза врезалась в дорогу и, оцепенев, лежала на жаре, сияя крыльями.

— Пшш!

Назнин оглянулась. И тут же отвернулась.

— Пшш!

К дереву привязан человек. Запястья намертво прикручены к ветке, а ступни болтаются в нескольких сантиметрах от земли. Голова свесилась, как будто ему подрубили шею.

— Иди сюда, — прохрипел он.

Назнин громко сглотнула. По стенке горла потекла слюна. На человеке истерзанная набедренная повязка. По сравнению с тазом ноги кажутся в два раза тоньше. Ребра похожи на куриный скелет. Это Мустафа, пастух, и он еще не умер.

Назнин подошла ближе. Тишина. Еще ближе. Ни звука. Еще ближе, слышен уже его запах, теперь он снова заговорил. Поднял голову. Глаза кажутся огромными, в уголках рта запеклось что-то белое.

— Развяжи меня. Хорошая девочка.

Как будто уже насладился игрой, и с шутками пора завязывать. Назнин положила руку на ствол. Она увидела, что не сможет забраться на дерево и дотянуться до запястий. Не знала, станет ли вообще туда карабкаться. Мустафа наказан.

— А ты подкати сюда камень. Или бревно, с бревном полегче. Мне под ноги.

Его голос дрожал и прерывался, теперь он звучал сердито. Мустафа снова уронил голову, из груди вырвался хрип. Назнин обошла дерево и села на пенек. Отсюда он похож на марионетку с порванными нитями. Умрет ли он в ее присутствии и, если умрет, поймет ли она это? Назнин не хотела его смерти, но не хотела и вмешиваться. Люди могут разозлиться, если она освободит наказанного человека, но не это ее останавливало. Вопросы жизни и смерти были выше ее компетенции.

Скоро спина затекла от сидения, она захотела пить и придумала, чем помочь Мустафе. Пойдет и принесет ему воды. Мустафа, кажется, заснул. Назнин потрясла его за щиколотку, и он замычал.

— Я пойду за водой, могу вам еще кокосового льда принести.

Назнин побежала и решила по дороге, что, если Мустафа еще будет живой к ее возвращению, она придумает, как взобраться на дерево и освободить его. «Если он еще не умрет, — рассуждала она, — значит, в любом случае выживет, и я ничем не наврежу». Она поведает этот секрет Хасине, если найдет ее, но маме ничего не скажет. Если столкнется с папой, то не станет на него смотреть, вдруг на ее лице он что-нибудь прочитает. Наверное, папа и придумал это наказание. Не хочется, чтобы ее тоже наказали. По дороге Назнин встретила трех мужчин, они прошли мимо, держа в руках по дубинке. Один из мужчин был братом того, чью дочь украл Мустафа. Они смеялись, шутили и весело размахивали дубинками, словно отправились поиграть в крикет. Назнин обернулась и увидела, что они подошли к дереву Мустафы и похожи теперь на три маленькие фигуры, медленно танцующие вокруг центральной.

 

Перед домом палисадник с разноцветной дорожкой, вымощенной плиткой разных форм и размеров, как будто сюда с большой высоты упала большая ваза и осколки с тех пор так и не убрали. Под окном в темноту всматривается гипсовый гусь в красной шапочке в горошек. Возле двери метровый полисмен на смешных согнутых ножках, с наигранной улыбкой. В темноте согнулись другие изваяния огромных животных и застывших людей. Дом сам по себе обыкновенный. В окнах свет, шторы опущены.

— Богатый дом, — сказал Шану шепотом. — Этот район очень респектабельный. Здесь силхетцы не расхаживают. Если и попадется человек с коричневой кожей, он наверняка будет не из Силхета.

Назнин держала Ракиба на руках. Интересно, позвонит ли Шану в дверь или они развернутся и пойдут на автобусную остановку?

— Мы ненадолго, — сказал Шану. — Парой слов перекинемся и домой пойдем.

Он нажал на кнопку звонка и вздрогнул от раздавшейся мелодии.

— Конечно, если пригласят отужинать, я не откажусь.

Дверь распахнулась. К дверному косяку прислонилась женщина в короткой лиловой рубашке. Бедра испытывают материал на прочность, из-под рубашки видны коленки с ямочками. Она сложила руки. Между лиловыми наманикюренными ногтями дымится сигарета. Толстый нос, воинственный взгляд. Короткая стрижка, как у мужчины, прядки выкрашены в какой-то ржавый цвет.

— Чего вам? — спросила она по-английски.

— Мне кажется, мы ошиблись домом, — пробормотал Шану Назнин.

— Кого вы ищете? — спросила женщина, на этот раз на бенгали.

— Простите. Мы ищем дом доктора Азада. Не подскажете, где его дом?

— Подскажу, — сказала женщина, — я в нем стою.

Глава пятая

Женщина провела их в гостиную, где два оскалившихся тигра охраняли газовый камин. Назнин утонула в большой золотой софе. Шану поставил коробку с калоджемом на позолоченный столик с ножками в виде когтистых лап и спрятал руки за спину, словно боялся что-нибудь разбить. Ракиб захлопал толстыми ручками, чтобы сюда явились слуги, которые наверняка прячутся где-то на кухне.

Миссис Азад затушила сигарету в блюде из слоновой кости. Поправила пальцем трусы на массивной попе.

— Минутку. — Она высунулась в холл и заверещала: — Азад, к тебе гости.

Назнин и Шану переглянулись. Шану улыбнулся, подняв брови. Назнин разгладила ухмылку на щечках Ракиба.

Миссис Азад забралась в кресло с ногами, рубашка ее задралась и обнажила широкие коричневые бедра. Шану заерзал. Назнин смотрела на занавески: километры бархата, мили золотой тесьмы, при желании можно завернуть многоквартирный дом. Шану откашлялся. Миссис Азад вздохнула и сунула пальцы под мышки; грудь ее выпятилась. Ребенок завозился, и Назнин опустила его на толстый кремовый ковер, куда он немедленно отрыгнул часть ужина. Назнин наступила на это место.

Назнин вдруг поняла, что Шану пристально смотрит поверх ее плеча, и обернулась. В дверях стоял доктор Азад. Мужчины застыли. Одежда на докторе сидит идеально, как на манекене в ателье. Руки четко по бокам. Из-под темных рукавов костюма выглядывают белые манжеты. Воротник и галстук оттеняют аккуратный подбородок; расчесанные, черные как смоль волосы сияют. Выражение лица такое, будто он повстречался с привидением. Назнин посмотрела на Шану. Привидение из него никудышное: ботинки порваны, зеленая куртка велика на пару размеров.

— О господи боже мой! — воскликнула миссис Азад. — Принеси выпить своим друзьям. Я сегодня целый день на ногах. — Она подняла грудь повыше. — Я буду пиво.

— Мы тут мимо проходили, — торопливо объяснил Шану, вспомнив наконец свою реплику.

Доктор Азад потер руки:

— Я рад вас у себя видеть. Я, эээ, дело в том, что мы уже поели, иначе бы…

— Оставайтесь на обед, — перебила его жена, вызывающе посмотрев на Назнин. — Мы еще не ели.

Доктор перекатывался с пятки на носок:

— Да, по существу, мы еще не ели. Так, перекусили бутербродами.

 

Они ели, держа подносы на коленях. Непонятное мясо с теплой подливкой и вареной картошкой. Такой же вкус у картонной коробки, опущенной в воду. Миссис Азад включила телевизор на полную громкость. Она сердито смотрела на Шану и своего мужа, которые говорили друг с другом, а когда ей хотелось тишины, поднимала руку. Выпила второй бокал пива и удовлетворенно рыгнула. А когда вначале муж принес ей апельсинового соку, она так подпрыгнула в кресле, словно сейчас ударит. Доктор Азад, строго следуя своему правилу, выпил два стакана воды. Ножом и вилкой он орудовал как хирургическими инструментами. Назнин ковырялась вилкой в топком содержимом своей тарелки и напрягала желудок, чтобы не урчал.

— Я, — сказал Шану миссис Азад, — с вами выпью пива.

Голос у него был, точно он ей свою почку предлагает. Она пожала плечами и уставилась на экран.

«Мой муж не молится, — подумала Назнин, — и пьет алкоголь. Сегодня. А завтра начнет есть свиней».

— Разумеется, все жители Саудовской Аравии пьют, — сказал Шану, — даже королевская семья. Все ханжи. Лично я не считаю преступлением пропустить иногда стаканчик-другой.

— С точки зрения медицины я этого не одобряю. С точки зрения религии определенного мнения у меня нет.

— Понимаете, — сказал Шану голосом человека, который долго собирался с духом, прежде чем начать, — здесь алкоголь — часть культуры. Общество выкроено из ткани, в которую вплетена культура алкоголя. Дома, если пьешь, рискуешь стать изгоем. В Лондоне — то же самое, если не пьешь. Так он и становится опасен, люди здесь начинают пить с младых ногтей и кончают алкоголизмом. Но ни мне, ни вашей жене стаканчик пива не повредит.

Он глянул на хозяйку дома, но та целиком ушла в сцену жесткого безумного поцелуя на экране. Шану до сих пор не снял куртку. Он сидел на стуле, широко раздвинув колени и скрестив щиколотки, и был похож на садовника, который зашел получить жалованье.

Не в первый раз Назнин задала себе вопрос: почему доктор Азад принимал приглашения Шану? Они ведь настолько разные. Может быть, доктор приходил просто поесть?

— Мы вернемся в Дакку, когда Руку достигнет опасного возраста. Я уже сделал набросок дома, который хочу построить, я вам говорил? Все очень просто, в классическом стиле. Я вообще хочу выучиться на архитектора.

— Да, — ответил доктор, — почему бы и нет?

— Вот именно. Зачем еще кому-то платить?

— Станете архитектором. Дизайнером. Ученым по ракетам.

Шану был озадачен.

— Насчет дизайна стоит подумать, но вот в науке, вынужден признаться, я не силен. — Он скромно развел руками. — Так или иначе, со средствами у меня пока не очень хорошо.

— Да, но когда вы получите повышение…

Доктор неподвижно сидел в кресле с жесткой спинкой, сжимая подлокотники с такой силой, словно хотел выжать из них кровь. С начала разговора про алкоголь он ни разу не глянул на жену.

— Я слишком долго прослужил в районном совете. Но эта долгая служба не дала мне ничего. В родной деревне йогу не подают. Но у меня есть кое-какие идеи. Я тут пораскинул мозгами. Продажа мебели, антиквариат, какой-никакой импорт-экспорт. Однако дело идет туго. Вся загвоздка в капитале. Без денег много ли сделаешь?

Доктор улыбнулся своей особенной улыбкой: брови вверх, уголки рта вниз.

— Может, надо заработать?

— Мне много не нужно. Чтобы только на дом в Дакке хватило и на образование Руку. Не хочу, чтобы он сгнил здесь, со всеми этими скинхедами и алкашами. Не хочу, чтобы он вырос в обществе расистов. Не хочу, чтобы грубил матери. Хочу, чтобы он уважал отца.

Шану оживился и заговорил громче. Миссис Азад недовольно цыкнула и взмахнула лиловыми ногтями. Шану перешел на громкий шепот:

— Остается только увезти его домой.

В комнату вошла девушка — руки в боки. От матери ей достались крепкие ноги, а юбка у нее была еще короче. Заговорила по-английски. Назнин уловила слова «паб» и «деньги». Мать ухмыльнулась и кивнула на доктора Азада. Доктор задрожал. Сказал что-то отрывисто. Съежился, так что плечи оказались на уровне ушей. Шану заерзал, откашлялся. Во рту у девушки жвачка. Она покрутила сережкой в ноздре, словно хотела ее вырвать. Волосы у нее обесцвечены в такую же ржавчину, как у матери. Девушка повторила просьбу. Шану начал что-то напевать. Шея у Назнин загорелась. Доктор хотел что-то сказать, но жена всплеснула руками. Она с трудом выбралась из кресла и принесла свою сумку.

Девушка взяла деньги. Посмотрела на Назнин и на ребенка. Посмотрела на Шану. Доктор вцепился в кресло. Крепко сжал колени и ступни. На его волосах ровно, как на шлеме, сверкает круг света. Ни за что не отпустит кресло. Девушка засунула деньги в карман блузки.

— Салам алейкум, — сказала она и отправилась в паб.

Миссис Азад выключила телевизор. Пора домой, подумала Назнин. Она попыталась выразительно посмотреть на Шану, но тот лишь неопределенно ей улыбнулся.

— Это трагедия наших судеб. Жить иммигрантом — значит страдать.

Хозяйка дома наклонила голову. Потерла нос, похожий на луковицу.

— О чем это вы?

— О столкновении культур.

— О чем?

— И о конфликте поколений, — добавил Шану.

— А в чем трагедия?

— Дело не только в иммиграции. Шекспир писал об этом.

Он прокашлялся и приготовился цитировать.

— Снимите куртку. Действует на нервы. Вы вообще кто? Профессор?

Шану развел руками:

— У меня степень по английской литературе в университете Дакки. Я также учился в британском университете — философия, социология, история, экономика. Я не претендую на звание джентльмена. Но, скажу вам откровенно, мадам, я постоянно учусь.

— Тогда кто вы? Студент?

По-видимому, Шану не произвел на нее впечатления. Ее маленькие, глубоко посаженные глаза походили на угольки — такие же твердые и грязные.

— В каком-то смысле мы с вашим мужем оба студенты. Мы и познакомились благодаря любви к книгам, любви к чтению.

Миссис Азад зевнула.

— О да, мой муж утонченный человек. Он прячет нос в книгу, потому что запах настоящей жизни его отпугивает. Но он прошел длинный путь. Не правда ли, сладкий?

«Доктор Азад приходит к нам, чтобы сбежать от нее», — подумала Назнин.

— Правда, — ответил доктор. Шея его давно уже скрылась под воротничком.

— Когда мы только приехали — расскажи им, расскажи им сам, — мы жили в однокомнатной хибаре. Питались рисом и далом, рисом и далом. На завтрак рис и дал. На второй завтрак пьем воду, чтобы животы наполнить. Так он получил диплом по медицине. А сейчас — смотрите! Конечно, доктор — звучит впечатляюще. Но иногда он забывает, что, если бы не моя семья, не видать ему этой профессии рядом со своей фамилией.

— Это история успеха, — сказал Шану, разминая плечи, — но за каждой историей об успехе иммигранта кроется глубокая трагедия.

— Не соблаговолите ли объяснить какая?

— Я говорю о столкновении западных ценностей и наших. Я говорю об отчаянном стремлении влиться в общество и о потребности сохранить свою национальную принадлежность и культурное наследие. Я говорю о детях, которые не знают, какова их собственная национальная принадлежность. Я говорю о чувстве отчужденности в обществе, где господствует расизм. Я говорю о чудовищной борьбе за то, чтобы не сойти с ума и обеспечить в то же время свою семью всем самым лучшим. Я говорю…

— Чушь!

Шану посмотрел на доктора Азада, но его друг изучал свои руки.

— Зачем вы так все усложняете? — спросила жена доктора. — Национальная принадлежность — то, отчужденность — се. Гораздо проще с фактами. Факт: мы живем в западном обществе. Факт: наши дети будут вести себя как западные люди. Факт: это не обязательно плохо. Моя дочь когда хочет — приходит, когда хочет — уходит. Хотела бы я быть такой свободной в молодости? Да!

Миссис Азад с трудом выбралась из кресла. Назнин решила, что та сейчас тоже пойдет в паб. Но хозяйка всего лишь подошла к камину и очень низко наклонилась, чтобы зажечь его. Назнин опустила глаза. Миссис Азад продолжала:

— Знаете, в Бангладеш я надеваю сари, покрываю голову и прочее и прочее. А здесь я хожу на работу. Работаю с белыми девушками, и я одна из них. Захочу домой покушать карри — это мое личное дело. Некоторые женщины проводят здесь по десять-двадцать лет, сидя на кухне: мелют специи целыми днями и по-английски знают только два слова. — Она посмотрела на Назнин, которая уставилась на Ракиба. — Они выходят на улицу, завернутые с головы до ног, гуляют в строго отведенном месте, как в тюрьме, и сгорают со стыда, если к ним обращаются на улице. Общество расистов. Неправильное общество. Ради них все вокруг должно меняться. Они сами не меняют ничего. Вот это, — сказала она, проткнув пальцем воздух, — трагедия.

Тишина. Лампочка горит слишком ярко, беспощадный свет ничего не скрывает. Убегают мгновения, и ничто не смягчает их движения.

— У каждого своя трагедия, — сказал наконец Шану.

Его губы и лоб лихорадочно над чем-то трудились. Ракиб счел такое заключение неудовлетворительным. Он посмотрел на отца, как кобра на жертву, и заорал.

— Идемте со мной, — обратилась миссис Азад к Назнин, — сейчас вашему малышу что-нибудь найдем.

В спальной она покопалась в комоде и вытащила пожеванного медвежонка. Попыталась заинтересовать игрушкой Ракиба, но тот потер глаза и провалился в сон. Назнин сменила ему подгузник и одела в пижамку. Он не проснулся. Миссис Азад курила. Одной рукой гладила Ракиба по голове, другой — держала сигарету. Назнин почувствовала нечто похожее на симпатию к этой уличной драчунье с большим носом. Понятно теперь, почему к ним ходит доктор. Не за тем, чтобы поесть, не за тем, чтобы спрятаться от этой лиловорукой женщины (хотя почему бы и нет?), и не потому, что любит читать, и не за тем, чтобы взять еще книг, обсудить передвижные библиотеки, литературу, политику или искусство. Интерес у него чисто научный, и приходит он посмотреть на редчайшее явление: на несчастье больше его собственного.

 

Назнин проснулась и вспомнила свой сон. Хасина на ткацкой фабрике: гладит воротники, смеется с другими девушками. Хасина: смеется с другими девушками и гладит собственную руку. Хасина: смеется в одиночестве и гладит свое лицо.

Малыш весь горел. Лобик раскаленный. Даже в темноте Назнин видела малиновые пятна на щечках. Пару секунд она лежала, взяв в руку его кулачок. Лунный свет искромсал занавески и исполосовал стены. Шану дышал ртом, над всей семьей стелилось его зловонное дыхание. Шкаф присел рядом с кроватью, как огромный и безобразный грех. Еще два разобранных кресла упали ему в брюхо. Будильник мигает красным своим глазом. Назнин села на кровати и прижала Ракиба к груди. Поцеловала его бесконечно нежную шейку. Мягкое тельце, будто без косточек, прилепилось к ней. Все. Теперь это — самое главное.

Она тут же потеряла ощущение времени. Подняла малыша, чтобы разбудить, потом снова убаюкать и успокоиться.

Но головка Ракиба упала на грудь. Назнин с трудом поднялась с кровати и вынесла его в коридор. Включила свет:

— Малыш. Проснись.

Пощекотала ему щеки, подбородок, под мышками.

— Ракиб, — ровным голосом произнесла Назнин, — немедленно просыпайся.

Вышел Шану, почесывая между ног. Волосы на затылке вздыбились, живот победоносно выпирал из пижамы.

Малыш открыл глаза и посмотрел вокруг так, словно вот-вот распорядится относительно сложившейся ситуации. И тут же закрыл, словно добровольно отправился в заложники. На губах мелькнула улыбка.

— Что такое? — спросил Шану.

— Он заболел. Я не могу его разбудить.

— Дай-ка я попробую. Эй, Руку, пора вставать. Открой глазки. Руку! Руку! Что с ним случилось? Ракиб! Что такое? Почему он не просыпается? Почему он не просыпается?

Глава шестая

Город разлетелся на осколки, не осталось ни одного целого кусочка, вдруг поняла Назнин, выглянув из окна болезненно-белой «скорой». Обезумевшие неоновые надписи. Фары в погоне за мглой. Деловой квартал треснул от света. Черепки разбитого города.

В больнице Назнин охватила паника. Двери вестибюля хлопают, пенятся белые халаты, гремят блестящие тележки, дребезжит автомат с кофе. Она несется с сыном на руках по бесконечным коридорам, белые стены убегают от нее. А потом Ракиба забрали.

Ракиб в кроватке со стеклянными перегородками, как цветок, зажатый в кулаке, смятый, но не убитый до конца. Ручки вывернулись, кожа вокруг рта сморщилась, пониже ребер провалилась.

Назнин прижала пальцы к боксу. Ракиб в самом центре. Мир перестроился относительно нового ядра. Так и должно. Жизнь без него невозможна. Он внутри, весь мир заглядывает внутрь. И медсестры, и врачи собрались, вздыхают, толпятся. И вся больница с ее удушливыми запахами, мертвенной тишиной, тревожным лязгом. И хрустальные башни, и надгробия из красного кирпича. И голоногая девица, которая дрожит на автобусной остановке. И сгорбленные мужчины, и жестикулирующие женщины. И откормленные собаки, и надутые голуби. И машины, которые с визгом несутся рядом со «скорой», подгоняют ее и убегают.

И весь город — зарево на темной земле под небом, которое наклонилось и дотронулось до встревоженных океанов. И он рядом, но уже не с ней, и шум наполняет голову и легкие, такой сильный, что если она откроет рот, то ни стены, ни окна не выдержат его.

 

Три дня Шану питался бутербродами с сыром из столовой. На четвертый день пошел домой и приготовил рис, картошку и цветную капусту карри. Принес еду в плоских круглых коробках в больницу, и они поели в специальной комнате для ночующих здесь семей. Теплые пьянящие запахи специй заволокли все вокруг, зашевелились носы, поднялись головы. Пожилые сухонькие супруги, которые, держась за руки, шептались дни напролет, словно договаривались о невероятно сложном самоубийстве, вдруг прервали свои обсуждения и обернулись. Мальчик-подросток, который пришел посидеть с матерью и давал ей поминутно бумажные полотенца, вдруг выпрямился и посмотрел в их сторону. Мужчина с бакенбардами и плоскими пустыми глазами сумчатой крысы, который пришел сюда и спал на стуле, медленно облизал губы.

Назнин все ела и ела. Она выскребла баночки дочиста и поставила их на пол.

— Надо было больше принести, — сказал Шану и взял ее за запястье.

— Да, в следующий раз принеси больше.

— Может, ты хочешь домой на пару часов?

— Нет. Я пока домой не пойду.

— Я тебе принес кое-какие вещи. Носки, мыло, что нашел.

— А одеяльце?

— Принес.

— Нужно его одеяльце.

Назнин хотелось встать. Но она решила подождать, когда Шану отпустит запястье, чтобы не отталкивать его. Не хочется его отталкивать.

— Из дома пришло письмо, — сказал Шану.

Подбородок посерел от щетины, волосы без кокосового масла лежат, как клочья линяющего меха. Он говорил немного мягким, как глина, голосом.

— От Хасины!

— Нет-нет. От моих родственников. Умоляющее письмо.

— Еще одно.

— Я об этом человеке уже лет двадцать ничего не слышал. Когда я уехал, он был молодым полицейским с огромными усами, и его боялась вся округа.

Врач открыл дверь и обратился к матери подростка. Она высморкалась в полотенце и отдала его мальчику. Выходя с врачом из комнаты, обернулась и посмотрела на всех так, словно ее предали. Мальчик засопел. Так низко сел на стул, что еще чуть-чуть — и упал бы. Шану еще крепче сжал запястье Назнин.

— Слышал о нем время от времени. Он построил большой дом на взятки, вырос по службе. Четыре или пять слуг, жена устраивала лучшие вечеринки. И это не все. Он пригнал американскую машину. «Крайслер» или «Шевроле», не помню точно. Все в городе шептались.

Назнин улыбнулась. В последнее время Шану говорит только с ней. За ее плечом больше никого. Зрители наконец-то разошлись по домам. Назнин дотронулась до его пухлой щеки. Здесь это можно: среди людей, чьего гражданства не знаешь, правил нет, в каждом отдельном случае свои.

— Взяток, видно, больше не дают. Он состарился, авторитет его не так высок. Может, и вовсе выгнали. Точно не знаю, что случилось. Только остался он с од-ним-единственным слугой, и пришла нужда в его дом. — Шану отпустил запястье. Потер колени. — И просит меня, заклиная Богом, не оставить его семью. Только ради них ко мне и обратился, не ради себя.

— Ничего ему не пиши, — сказала Назнин.

Шану постоянно перечитывал эти письма. На свои занятия не тратил столько времени, сколько на ответы, и почти все они оставались в ящике стола.

— Выброси, и все.

— Так ведь у него только один слуга остался.

В животе у Назнин надулся пузырь смеха. Выпустила его, прикрыв рот рукой:

— Не оставляй его семью.

Шану нахмурил шерстяные брови и посмотрел на нее. Назнин не могла сдержаться. Шану улыбнулся. Назнин почувствовала взгляды окружающих, все обернулись на странную темнокожую пару, которая все смеялась и смеялась. Кончиком сари она вытерла глаза.

 

На лице Ракиба маска. Это кислород, объяснил Шану, Ракибу нужно нечто более чистое, чем просто воздух. В его ручки впились большие иглы — как дротики, трубки торчат в разные стороны, толстые, как скрученная веревка. Ракиб раскинул в стороны крошечные ляжки. Сыпь красными зернышками, которая чуть его не убила, уже не такая багровая. Изменились цвет и форма пятен, под сливочной кожей они похожи на раздавленные ягоды. Потянулся ручками. Лицо сморщилось решительным мячиком. Назнин вспомнила игру, в которую играла с Хасиной: они опирались на ветер с озера, он раскидывал свои рваные объятия, трепал их широкие штанишки и держал их под руки.

Ракиб еще не проснулся. Иногда открывал глаза, но они смотрели невидящим взглядом. Назнин положила его одеяльце в кроватку. Устроилась на жесткой ручке пластикового кресла. Шану по другую сторону, сложив руки на груди. Каждый раз, когда проходит медсестра, он раскладывает руки и смотрит на нее.

 

Папа не так уж и промахнулся с выбором. Шану неплохой человек. В мире много плохих мужчин, а он неплохой. Она смогла бы полюбить его. Возможно, уже любит. Так ей кажется. А если еще не любит, то скоро полюбит, потому что поняла, что это за человек, почему он такой. За пониманием придет любовь.

В длинных галогеновых ночах и медленно растворяющихся днях кое-что прояснилось. Грохот, который, как гигантская пчела, не давал покоя, смолк. И наступившая осмысленная тишина наполнилась содержанием. Назнин сидела и смотрела на сына, на мужа, который ходит взад-вперед, приносит что-то и уносит обратно, натыкается на тележки и медсестер, расспрашивает врачей, здоровается с нянечками, изучает графики и списки, вытаскивает стулья, ставит их обратно, идет за кофе, чаем, уносит невыпитые стаканы и проливает их по дороге до раковины.

Раздражение на мужа, которое росло на протяжении трех лет совместной жизни, начало спадать. Впервые в жизни Назнин поняла, что Шану не так уж сильно от нее отличается. Где-то в глубине души он такой же, как она.

Пока Назнин молилась, пыталась избавиться от мыслей и принимать каждое новое событие смиренно или равнодушно, Шану работал собственным методом. Он тоже искал самое главное. И думал, что главное можно выхватить из окружающего мира и прижать к груди, как щит. Степени, повышение, дом в Дакке, библиотека, ремонт мебели, планы на экспорт-импорт, бесконечное чтение. Это инструменты его собственного изобретения. Ими он пытается выстругать себе место, где его ждет мир и покой.

Назнин уходит внутрь себя, он — во внешний мир; она пытается принять, он готовится к сражению; она хочет усыпить мозг и обесточить чувства, он спорит вслух; ей не хочется смотреть ни в будущее, ни в прошлое, он живет и тем и другим одновременно. Они выбрали разные пути, но идут, по сути, вместе.

— С ним все будет хорошо, — сказал Шану.

— Я знаю.

— Скоро мы его заберем домой.

— Как только все наладится.

— Я думал, что все.

— Я знаю, — ответила она и поняла, что никогда бы этого не допустила.

Назнин часами сидела у его кроватки, но не просто так. Руки на складках сари, твердые коричневые костяшки на мягкой розовой ткани. Назнин неподвижна, как мангуста, зачарованная змеей. Спокойна, как послегрозовое небо. Но воодушевлена, как никогда. Захотела, чтобы сын жил, и он живет. В тишине Назнин многое поняла, и перво-наперво, что она необыкновенно, необъяснимо счастлива.

 

Назма и Сорупа облокотились на перегородки кроватки.

— Благодарение Богу, что все мои дети сильные и здоровые, — сказала Назма, — и четвертый тоже, чувствую его ножки. Такие сильные! — Она погладила свой круглый живот.

У Назмы будет еще один, хотя по ней, как всегда, не скажешь. Беременности приходят и уходят, а круглый живот остается.

— Господь творит моих детей в самом прекрасном расположении духа, — сказала Сорупа.

Назма коснулась лба Ракиба. Посмотрела на Сорупу:

— Что с вами? Вы что, злорадствовать пришли и хвастаться над кроватью больного ребенка?

Сорупа закусила губу и отвернулась.

По дороге на работу зашла Джорина, ненадолго.

— Я могу с ним посидеть ночь, — сказала она, — чтобы ты отдохнула. Я в последнее время не очень хорошо сплю. Мне несложно.

В комнате для близких Разия прижала Назнин к своей костлявой груди.

— Представляю, как ты сейчас страдаешь. У моей сестры третий ребенок, земля ему пухом, умер после затяжной болезни. Ужасней болезни ничего нет. Если ребенок умер, он умер, но, когда ребенок болеет, страдаешь вместе с ним.

— Сочувствую твоей сестре. Но у меня все хорошо.

Разия покосилась на пару, они сидели друг против друга и держалась за руки.

— Эта женщина самая храбрая на свете. В молодости она усмиряла крокодилов. — Разия посмотрела на Назнин. — Сказать им это по-английски?

— Я рада, что ты пришла.

— Я тут Ракибу кое-что принесла. Когда подрастет, будет играть.

Разия достала куклу из пакета:

— Сможет самостоятельно оторвать ей голову.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...