 |
Глава седьмая. Внутренние и внешние факторы утверждения фашизма в Испании. (С. П. Пожарская). Зарождение испанского фашизма
|
|
|
|
Глава седьмая
Внутренние и внешние факторы утверждения фашизма в Испании
(С. П. Пожарская)
Зарождение испанского фашизма
Испания вступила в эпоху империализма экономически отсталой, с грузом пережитков феодализма, и это прошлое предопределило особую остроту проявления здесь общего кризиса капитализма.
Весь XIX в. в Испании прошел под знаком борьбы за упрочение капиталистического строя, тем не менее после пяти революций важнейшие буржуазно‑ демократические преобразования не были завершены, сохранились латифундии, и землевладельческая олигархия продолжала играть доминирующую роль в политике. Государственный аппарат, церковь и армия пополнялись в основном выходцами из этого социального слоя.
В начале XX в. появились первые монополистические объединения. Испанское государство, заинтересованное в сохранении экономических и политических позиций латифундистов, в своих попытках вырвать страну из тисков отсталости прибегло к политике «приручения» и покровительства крупной буржуазии, заключавшейся в размещении заказов, предоставлении субсидий и иных льгот. Это предопределило своеобразный политический компромисс между латифундистами и крупной буржуазией и наложило специфический отпечаток на взаимоотношения между монополистами и теми капиталистами, на которых не распространялась система государственного покровительства. Однако противоречия внутри господствующих классов затухали, а порой и отступали на задний план перед лицом движения народных масс за политические и социальные преобразования.
1917 год положил начало невиданному в истории страны подъему рабочего и крестьянского движения, усилившемуся под воздействием Великой Октябрьской социалистической революции. Испанская монархия оказалась не в состоянии справиться с революционным движением. Поиски путей спасения монархии привели реакционные силы к военной диктатуре.
|
|
|
На протяжении XIX в. армия неоднократно вмешивалась в общественную и политическую жизнь страны; в эпоху же общего кризиса капитализма неограниченная власть военных представлялась помещичьей олигархии и испанскому монополистическому капиталу спасением. 13 сентября 1923 г. в результате переворота, совершенного под руководством генерала Мигеля Примо де Ривера, была установлена военно‑ монархическая диктатура.
По образному выражению американского историка Д. Рэтклифа, генерал пытался остановить часы политической истории Испании[762]. Но уже к концу 20‑ х годов стало очевидным, что эта попытка не удалась: диктатура оказалась не в состоянии справиться с глубоким недовольством, охватившим широкие слои испанского общества. Начавшийся тогда экономический кризис способствовал падению и без того невысокого жизненного уровня трудящихся, массовому разорению мелкой буржуазии. «Примо де Ривера продержался у власти семь лет благодаря чудесам эквилибристики: он пугал короля армией и армию королем и их, вместе взятых, политической и социальной революцией»[763]. И когда на горизонте появились первые грозные признаки приближения революции, механизм политической эквилибристики стал разлаживаться. Даже те классы, которые находились у власти в период диктатуры – финансовая олигархия и помещики, давно уже недовольные тем, что режим Примо де Ривера углублял социальные противоречия, в страхе перед дальнейшим ростом массового протеста решили пожертвовать диктатурой и вернуться к конституционной монархии. Диктатура Примо де Ривера вызвала гнев и неприязнь в самых широких слоях населения. Падение Примо де Ривера 28 января 1930 г. усилило движение за политические свободы и буржуазно‑ демократические преобразования. Если до этого испанский народ причиной своих бед считал диктатуру, то с ее ликвидацией все возрастающая ненависть народных масс обратилась против монархии: в грядущей республике они видели избавление ото всех зол.
|
|
|
12 апреля в большинстве крупных городов Испании до 70% избирателей проголосовало на муниципальных выборах за республиканский блок, в стране была провозглашена республика. Испанская монархия пала без единого выстрела, республиканский переворот свершился без насилия. Вечером 14 апреля было образовано временное правительство, в которое вошли правые республиканцы Н. Алькала Самора и М. Маура, радикалы А. Леррус и Д. Мартинес Баррнос, радикал‑ социалисты М. Доминго и А. де Альборнос, социалисты Ф. Ларго Кабальеро, И. Прието, Ф. де лос Риос и представители национальных партий Каталонии и Галисии Н. д'Ольвер и С. Касерес Кирога[764]. Однако после бескровного свержения монархии Испания знала очень немного мирных дней. Рождение республики не только вызвало к жизни, небывалую политическую активность народных масс, но и побудило к консолидации правые реакционные силы.
Первые фашистские группы в Испании, возникшие после установления республики, были одними из многих, и притом не самыми сильными, в числе прочих организаций испанской контрреволюции. Их предшественниками были, группы литераторов крайне националистического толка, проявлявшие откровенный интерес к теории и практике германского и итальянского фашизма. Они группировались в первую очередь вокруг «Ла Насьон» и «Ла конкиста дель Эстадо», издававшихся Рамиро Ледесма Рамосом, 26‑ летним философом, сыном школьного учителя из Саморы.
14 марта 1931 г. в первом номере «Ла конкиста дель Эстадо» был опубликован политический манифест, где единомышленники Ледесмы Рамоса впервые публично объявили о своих целях. Положения этого манифеста легли в основу всех последующих программных документов испанского фашизма: «Государство должно быть облечено всей полнотой власти... Искоренение теории и практики марксизма – веление нашей эпохи. Коммунистическому обществу и государству мы противопоставляем ценности общества, построенного по принципу иерархии, национальную идею и эффективную экономику. Утверждение ценностей испанизма. Синдикальная структура экономики... Применение методов прямого действия (actió n directa) против старого государства и старых политико‑ социальных групп старого режима»[765]
|
|
|
На страницах газеты «Либертад» 13 июня 1931 г. заявила о своем существовании Кастильская хунта испанского действия, созданная Онесимо Редондо. Хунта обратилась с призывом бороться за «Испанию великую и действительно свободную». О. Редондо незадолго до апрельской революции провел год в университете Маннгейма в качестве ассистента его испанского отделения и находился под влиянием немецких национал‑ социалистов. Со сторонниками Ледесма Рамоса Кастильскую хунту объединяли антимарксизм, крайний национализм и стремление создать надежную преграду революции[766]. Несмотря на существенные расхождения в отношении к католической церкви и месту христианской религии в системе общественных ценностей (Р. Ледесма Рамос был антиклерикал, а О. Редондо – ревностный католик), обе группы приняли решение о слиянии, о чем и было объявлено на страницах «Ла конкиста дель Эстадо» 10 октября 1931 г. Вновь созданная организация стала называться Хунта наступления национал‑ синдикализма (ХОНС). Как было объявлено в одном из первых программных документов, так называемых «16 пунктах Вальядолида», ХОНС видела свою цель в достижении полного единства Испании (имелось в виду подавление всех тенденций к автономии, прежде всего в Каталонии. – Авт. ), в замене парламентского режима авторитарным, уважении религиозных традиций, во внешней экспансии, уничтожении марксизма, и, наконец, давалось туманное обещание «передать богатства в пользу нации, что будет осуществлено синдикатами под покровительством государства»[767].
Ячейки ХОНС были двух родов – синдикалистские и политические. Первые состояли из 10 членов и строились по профессиональному принципу, вторые насчитывали до 100 представителей разных профессий.
|
|
|
Многое в пропаганде и символике ХОНС объединяло эту организацию с прочими испанскими правыми: идеализация традиционных «испанских ценностей», восхищение Испанией времен католических королей Изабеллы и Фердинанда, призывы к «национальному единству», ненависть к «либерализму», апрельской республике и рабочим организациям марксистской ориентации. Но были и определенные отличия. Ледесма Рамос, ярый приверженец Гитлера и Муссолини, рвался перенести идеи и практику германского и итальянского фашизма на испанскую почву. Это не помешало «первому фашисту» заимствовать некоторые программные установки и у испанского анархизма и анархо‑ синдикализма. В своих работах, прежде всего в книге «Фашизм ли в Испании? »[768], он выдавал себя за сторонника передачи средств производства синдикатам производителей, выразив при этом надежду, что рабочие, объединенные в синдикаты, «возродят страну». Приемлемыми для ХОНС оказались методы прямого действия, включая индивидуальный террор и некоторые иные тактические установки анархистов и анархо‑ синдикалистов. Однако в отличие от анархо‑ синдикализма хонсисты превозносили беспрекословное повиновение государственной власти. Именно государство должно было осуществлять верховное руководство синдикатами производителей, что, по мнению хонсистов, не могло не привести к окончательному искоренению классовой борьбы, которую хонсисты объявили «незаконной». Не свойственны были испанскому анархо‑ синдикализму и крайний национализм, и восхищение имперским прошлым Испании[769].
ХОНС " избрала для себя знамя из трех полос – красно‑ черно‑ красное. Символом ХОНС были изображенные в виде креста стрелы и ярмо (знак был заимствован из герба католических королей). Символика ХОНС, а также лозунги– «Арриба» («Возвысься») и «Испания – единая, великая и свободная» – позднее прочно вошли в арсенал испанского фашизма.
По признанию Ледесма Рамоса, «на протяжении всего 1932 г. активность ХОНС была равна нулю»[770]. Первые испанские фашистские группы оказались в политическом вакууме. Им не удалось заинтересовать своей программой те слои, во имя сохранения экономических и политических позиций которых они действовали.
Провозглашением республики революция в Испании не окончилась, а скорее началась. Надежды правых республиканцев, выражавших интересы известной части крупной буржуазии и латифундистов, на то, что им удастся, используя Учредительные кортесы, контролировать и направлять политические процессы, не оправдались.
|
|
|
Возраставшая день ото дня политическая активность самых широких масс, прежде всего пролетариата, придавала силы депутатам Учредительных кортесов от левореспубликанских и социалистических партий, располагавших 53% мандатов, не только в борьбе с монархистами, но и в борьбе с правыми республиканцами и радикалами. Испанские банкиры и аграрии‑ латифундисты, экономическая мощь которых не была сколько‑ нибудь серьезно поколеблена революцией, с беспокойством взирали на бурную законодательную деятельность республиканских кортесов, опасаясь, как бы за весьма решительными словами не последовали в будущем столь же решительные действия.
Конституция 1931 г., о которой Алкала Самора, правый республиканец, еще недавно признанный лидер республиканской коалиции, сказал, что она «призывает к гражданской войне»[771], особенно ее 44‑ я статья, казалось, оправдывала тревогу воротил финансового капитала и землевладельческой аристократии. В этой статье речь шла о том, что «имущество всякого рода может быть объектом принудительной экспроприации ради общественного блага за справедливое вознаграждение, если только не будет постановлено иначе законом, одобренным кортесами абсолютным большинством голосов»[772].
Саботируя законодательство республики, латифундисты и финансовые магнаты готовились к сокрушению республиканского строя. Однако на первых порах испанская реакция игнорировала немногочисленных хонсистов, предпочитая правые партии, не отвергавшие принципа парламентаризма. Еще не было предано забвению бесславное крушение диктатуры Примо де Ривера, ликвидировавшей парламентские учреждения и систему политических партий. К тому же антикапиталистическая фразеология, экстравагантная, нарочито плебейская манера поведения хонсистов не укладывались в представления испанских правых о том, как должны выглядеть те, кто призван обеспечить столь желанный для них «порядок».
Большим престижем в стане врагов республики пользовалась правая клерикальная организация «Народное действие», основанная издателем католической газеты «Эль Дебате» А. Эррерой, впоследствии епископом Малаги. «Национальное действие» не было политической партией в прямом смысле. Подобно бельгийскому Союзу католиков, служившему А. Эррере моделью, это был скорее блок разного рода организаций буржуазии, аграриев, профсоюзов и католических ассоциаций. X. М. Хиль Роблесу, профессору Саламанкского университета и депутату кортесов, к которому осенью 1931 г. с согласия А. Эрреры перешло лидерство в «Народном действии», так и не удалось придать организации характер политической партии с единой программой. Не было единомыслия даже по вопросу о характере будущей государственной власти. Сам А. Эррера считал вопрос о монархической или республиканской форме правления несвоевременным, рассматривая в качестве основных целей движения ревизию конституции, роспуск Учредительных кортесов, новые выборы, предполагаемые итоги которых должны были покончить с «диктатурой» социалистов и масонов.
Знамя «Национального действия», по образному выражению самого Эрреры, было «знаменем негативных постулатов»[773]. Но основной объединяющей этот разнородный блок «идеей» был призыв защитить церковь и Испанию от «безбожников». И призыв находил отклик. Воинствующий антиклерикализм, пронизывавший всю политическую программу левых республиканцев и воплотившийся в 26‑ ю статью конституции, провозгласившую отделение церкви от государства, роспуск иезуитского ордена, запрещение всем религиозным орденам заниматься промышленностью, торговлей и преподаванием, не мог не привести к отрицательным для судеб республики последствиям в такой стране, как Испания, большинство крестьянского и часть городского населения которой были глубоко верующими, веками воспитанными в сознании того, что католическая церковь является опорой страны.
Сменив название «Национальное действие» на «Народное действие», блок клерикальных организаций, возглавляемый X. М. Хиль Роблесом, пройдя серию реорганизационных мероприятий, после мадридского съезда в марте 1933 г. стал называться Испанской конфедерацией автономных правых – СЭДА. Организации, вошедшие в СЭДА, провозгласили своей задачей защиту чувств и интересов католиков от антиклерикальных намерений кортесов. Конкретная экономическая программа у СЭДА практически отсутствовала, поскольку трудно было найти нечто общее в экономических идеалах крупных помещиков Кастилии; мелких крестьян‑ собственников Севера и немногочисленных в то время католических профсоюзов и кооперативов, также преимущественно северных провинций. Хиль Роблес и другие руководители СЭДА в своих публичных выступлениях ограничивались, как правило, пропагандой общих принципов, встречавшихся почти в любых течениях социал‑ католицизма 30‑ х годов, – защиты религии, отечества, семьи, порядка и собственности. В то же время аморфный характер СЭДА способствовал тому, что со временем она обросла большим числом фашиствующих организаций.
В отличие от СЭДА, не отрицавшей принципов парламентарно‑ представительной системы и придерживавшейся легальных методов борьбы, в лагере правых все возраставшим влиянием в тот период пользовались партии и организации с ярко выраженными авторитарными тенденциями. Наиболее архаичной среди них была «Коммунион традиционалиста», объединявшая сторонников карлистского претендента, для которой даже форма монархии, существовавшая до апреля 1931 г., была неприемлемой, так как была «осквернена» парламентаризмом. В начале 1933 г. монархисты создали партию «Испанское обновление», и хотя формально руководителем ее был А. Гойкоэчеа, фактическое лидерство принадлежало находившемуся в эмиграции X. Кальво Сотело, министру экономики Примо де Ривера. Весьма примечательно, что в рядах этой организации был Э. Аунас, признанный основатель корпоративной системы периода диктатуры. «Испанское обновление», будучи элитарной организацией, не ставившей перед собой цели завоевания на свою сторону масс, была одной из первых, кто установил тесный контакт с реакционными группировками в армии, тем более что армия оказалась той силой в лагере реакции, которая первой вступила на путь внепарламентской борьбы с республикой.
К моменту установления республики испанская армия по технической оснащенности была одной из самых отсталых в Европе. Выступая в кортесах 30 июля 1931 г., военный министр временного правительства Асанья разъяснил суть военной реформы и объявил, что армия должна быть модернизирована, а ее офицерский состав сокращен. Это дало бы немалую экономию и свело бы к нулю преторианский характер армии, который начал складываться еще в эпоху наполеоновских войн. В континентальной Испании согласно реформе должны были остаться 7600 офицеров (на 105 тыс. солдат), в марокканских войсках – 1700. офицеров (на 42 тыс. легионеров). Число генерал‑ майоров было сокращено до 20, бригадных генералов – до 64, а чин генерал‑ лейтенанта упразднен[774]. Асанье не удалось полностью осуществить задуманное. Он успел только частично сократить офицерский корпус. Умелая агитация среди почитающих себя ущемленными офицеров и давняя преторианская традиция способствовали быстрому созреванию антиреспубликанского заговора, во главе которого встали представители высшей военщины: Баррера и Кавальканти – в Мадриде, Санхурхо – в Севилье, Понте – в Вальядолиде, Гонсалес Карраско – в Гренаде, Варела – в Кадисе[775]. Душой заговора был Санхурхо. Мятеж начался рано утром 10 августа 1932 г. в Мадриде и Севилье. В Мадриде мятежники были рассеяны несколькими залпами штурмовой гвардии, и уже в 7 часов утра в столице было спокойно. Лишь в Севилье, где весь гарнизон перешел на сторону Санхурхо, мятежникам удалось продержаться два дня. Санхурхо надеялся найти спасение в Португалии, но был арестован между Кадисом и Уэльвой.
Руководители мятежа, полагаясь только на армию, не имели конструктивной программы. Не заботясь о каком‑ либо идеологическом прикрытии заговора, Санхурхо в манифесте к жителям Севильи ограничился обещанием «покончить с тревогой, которая за один год принесла такой огромный моральный и материальный ущерб стране»[776].
Неудача верхушечного пронунсиаменто заставила те реакционные силы, которые стояли за внепарламентские методы борьбы с революционным и демократическим движением, обратить внимание на необходимость поиска идеологического прикрытия и путей обеспечения поддержки более или менее значительных слоев населения.
Приход Гитлера к власти пробудил интерес испанских правых к сущности и целям фашизма. Особое впечатление производило на них подавление германского рабочего движения и разрушение структуры буржуазно‑ парламентского строя. О пристальном внимании правых к опыту германского и итальянского фашизма свидетельствуют публичные выступления, статьи и книги Р. Маэсту, Э. Аунаса, X. Кальво Сотело, А. Гойкоэчеа и др. [777] Весной 1933 г. за организацию фашистской партии взялся Хосе Антонио Примо де Ривера, старший сын покойного диктатора. Свою политическую карьеру он начал в мае 1930 г. на посту вице‑ секретаря Национального союза монархистов. В этой организации было немало соратников и единомышленников его отца, да и сам он в политическом манифесте, с которым выступил как «независимый кандидат» на частичных выборах в октябре 1931 г., объявил: «У меня только одна цель, во имя которой я хочу быть в Учредительных кортесах: защищать священную память моего отца»[778]. Примо де Ривера очень скоро разочаровался в идеалах и образе действия своей организации, результатом был конфликт и последующий разрыв.
Переговоры о создании и финансировании фашистской партии X. А. Примо де Ривера вел с последователями своего отца, деятелями испанского финансового мира, с приверженцами крайних направлений националистической идеологии и откровенными почитателями Гитлера и Муссолини. Однако у представителей испанского делового мира, интересовавшихся фашистским движением, которое, впрочем, они предпочитали именовать «националистическим», личность самого Примо де Ривера вызывала мало энтузиазма[779]. Они полагали, что фашистский лидер должен быть «человеком из народа», каким пропаганда правых представляла Муссолини, или «бывшим фронтовиком», как Гитлер. Хосе Антонио Примо де Ривера – маркиз, выходец из традиционной офицерской семьи, журналист и юрист (он был членом коллегии адвокатов Мадрида), человек «чересчур интеллектуальных занятий», по их мнению, явно не годился в лидеры, хотя ни у кого не вызывало сомнения, что сын бывшего диктатора был яростным врагом апрельской республики.
16 марта 1933 г. Примо де Ривера выпускает первый и последний номер газеты с примечательным названием «Эль Фасцио». В подготовке этого номера принимал участие и лидер ХОНС Р. Ледесма Рамос. После запрещения «Эль Фасцио» Примо де Ривера продолжал пропаганду своих взглядов: на страницах «ABC» была опубликована его «дружеская полемика» с издателем газеты Лука де Тена. Уже в первом «письме» прослеживается симпатия к германскому нацизму и содержатся положения, характерные для всей последующей пропаганды испанского фашизма: «В противоположность марксизму, который признает как догму борьбу классов, и в противоположность либерализму, который неизбежно связан с борьбой партий, фашизм утверждает, что есть нечто выше партий и выше классов, нечто изначально неизменное, трансцендентное, высшее: историческая общность, называемая родиной»[780].
Социальный адрес обращения Примо де Ривера сомнения не вызывает – это прежде всего буржуазные и мелкобуржуазные слои, напуганные размахом классовой борьбы в первые годы республики. Хотя конституция 1931 г. и вытекавшее из нее рабочее законодательство подняли правовое положение испанского пролетариата до статуса рабочего класса развитых буржуазно‑ демократических стран Европы, жизненный уровень трудящихся города и деревни продолжал оставаться низким. Из‑ за саботажа предпринимателей социальное законодательство в значительной степени оставалось на бумаге. Министерство труда, по собственному признанию возглавлявшего это министерство социалиста Ф. Ларго Кабальеро, зачастую оказывалось бессильным «заставить власти на местах выполнять социальное законодательство»[781].
Тяжелое положение рабочего класса усугублялось последствиями экономического кризиса, достигшего в Испании наибольшей глубины в конце 1932 и в первой половине 1933 г. Общий индекс промышленной продукции упал до 84, 4% уровня 1929 г. [782] Особенно тяжело были поражены кризисом отрасли, тесно связанные с мировым рынком, – горное дело и угольная промышленность. В Астурии в ноябре 1932 г. из 50 тыс. шахтеров без работы остались 30 тыс. [783] Все это вело к росту забастовочной борьбы. По далеко не полным данным официальной статистики, общая численность бастующих увеличилась с 269 104 человек в 1932 г. до 843 303 – в 1933 г. В забастовках все более активное участие принимали организации Всеобщего союза трудящихся, руководимого социалистами, несмотря на то что центральное руководство партии и союза по‑ прежнему отрицательно относилось к стачечной борьбе и пыталось убедить находившихся под их влиянием рабочих возложить все свои надежды на законодательство, на деятельность министерства труда и смешанных арбитражных комиссий.
Известную роль в усилении стачечной активности сыграл рост влияния на рабочий класс коммунистической партии, прежде всего в Севилье и Басконии. Вопреки воле лидеров анархо‑ синдикалистской Национальной конфедерации труда и Всеобщего союза трудящихся к концу 1932 г. забастовки, проводимые на основе единства действий, становятся заметным явлением: 14 ноября 1932 г. во всеобщей забастовке в Астурии и Севилье приняли участие коммунисты, члены НКТ и ВСТ[784]. Обещание исключить классовую борьбу и порожденные ею тревоги из жизни общества должно было, по замыслу Примо де Ривера, привлечь к фашизму внимание буржуазных кругов, жаждущих политической и социальной стабильности. Этой же цели служила и критика «либерализма и порожденной им борьбы партий», иными словами, парламентской системы и буржуазно‑ демократических институтов.
Надежды правых республиканцев, представлявших интересы буржуазии и либеральных помещиков, на создание республики, приемлемой для так называемых элементов порядка, оказались тщетными. Нарастание волны политической активности широких народных масс и средних слоев города и деревни, их дальнейшая радикализация обеспечили относительно демократический состав Учредительных кортесов, избранных в июне 1931 г.
Обсуждение проекта конституции выявило острые разногласия во временном правительстве. 14 октября 1931 г., на следующий день после принятия 26‑ й статьи конституции, провозгласившей отделение церкви от государства, Алькала Самора и Мигель Маура, убежденные католики, подали в отставку, вызвав тем самым правительственный кризис.
Новое правительство, куда не вошел ни один представитель правой республиканской партии и в котором 6 портфелей из 11 принадлежали левым республиканцам и социалистам, возглавил левый республиканец М. Асанья. Позже, уже на основе конституции, 13 декабря 1931 г. Асанья сформировал первое «нормальное» правительство, куда не были включены не только правые республиканцы, но и радикалы, представлявшие среднюю промышленную буржуазию. И хотя материальная база экономической олигархии – крупной финансовой и промышленной буржуазии и помещиков – практически осталась нетронутой законодательством республики, что позволило безнаказанно осуществлять экономический саботаж[785] и тормозить выполнение законодательства республики, прежде всего социального, деятельность кортесов, характер создаваемых на основе конституции 1931 г. республиканских учреждений вызывали резкое недовольство правых, а в ряде случаев привели к девальвации всей системы парламентских институтов в их глазах.
Вскоре после подавления мятежа Санхурхо, когда новый подъем рабочего движения парализовал на какой‑ то срок оппозицию правых, в кортесах 9 и 10 сентября 1932 г. были приняты закон об аграрной реформе и «Каталонский статут», предоставивший Каталонии права автономной области[786]. И хотя эти законы не привели к полному и удовлетворительному разрешению аграрной и национальной проблем, они способствовали дальнейшему усилению недовольства правых. Установленная в апреле 1931 г. республика не обеспечила политической устойчивости, как ее понимали буржуазия и помещичья олигархия. СЭДА и радикалы усилили борьбу за изменение состава кортесов в целях придания республике и ее учреждениям более консервативного характера. Те силы в лагере правых, которые пришли к отрицанию самой системы парламентаризма, в начале 1933 г. были относительно немногочисленны, но их ряды росли, и именно к ним апеллировал Хосе Антонио Примо де Ривера.
Еще в таком раннем документе, как письмо к Лука де Тена, Примо де Ривера показал себя убежденным врагом марксизма. По признанию его последователей, антимарксизм был «определяющим аспектом в системе мышления хосеантонионизма»[787].
К моменту установления республики Коммунистическая партия Испании, только что вышедшая из подполья, насчитывала всего 800 человек. И хотя после IV съезда партии (март 1932 г. ) в результате последующей перестройки работы начался значительный рост ее рядов, в рассматриваемый период влияние компартии и ее идеологии на рабочее движение Испании не было определяющим. Враждебность к марксизму Примо де Ривера, как и основателей XOHC, была реакцией не столько на события в Испании, сколько на процессы в мире, порожденные общим кризисом капитализма. В воинствующем антимарксизме Примо де Ривера явно прослеживается попытка предвосхитить события и предотвратить рост влияния революционной идеологии на широкие массы испанского пролетариата.
23 апреля 1933 г. состоялись муниципальные выборы, на которых партии правительственной коалиции получили всего 5048, а монархисты‑ аграрии – 4029 мандатов из 19 068; 2479 мест досталось радикалам[788]. Результат выборов в известной степени отразил недовольство значительных слоев населения антиклерикальным законодательством, умело использованное правыми, а также крушение надежд деревни на коренное изменение порядка землепользования в интересах низов. Вскоре после муниципальных выборов фашистские группки усилили свою активность. 14 июля 1933 г. был совершен налет на помещение Общества друзей Советского Союза в Мадриде. Погромщики оставили на стене циркуляр ХОНС[789]. Это был не единственный случай нападения хонсистов на помещения демократических организаций, однако он, по‑ видимому, был той каплей, которая переполнила чашу терпения. В ответ на требования многочисленных рабочих и демократических организаций Главное управление безопасности республики арестовало несколько десятков лиц, подозреваемых в симпатиях к фашизму, в том числе и Хосе Антонио Примо де Ривера. После выхода из тюрьмы Примо де Ривера и его единомышленники продолжили работу по вербовке своих сторонников. В октябре 1933 г. он посетил Муссолини, который весьма одобрительно отнесся к планам создания фашистской организации в Испании. По возвращении из Рима Примо де Ривера заявил, что фашизм является по существу традиционалистским движением, и если в Италии он обращен к традициям Римской империи, то в Испании он будет взывать к традициям Испанской империи[790].
|
|
|
