 |
В. Козлов. ШУМЯТ СОСНЫ
|
|
|
|
В. Козлов
ШУМЯТ СОСНЫ
Булочка начал сердиться. Немецкие часы с черным циферблатом показывали два часа, а смены все еще не видно. Еще в час должны были сменить. Все‑ таки он не на твердой земле стоит, а висит на дереве, как лесной сыч. Ноги затекли, автоматный ремень врезался в шею. И самое неприятное – курить хотелось. Махорка и зажигалка лежали в левом кармане. Но курить на боевом посту нельзя. Хотя кто увидит, что где‑ то в гуще ольховых ветвей сидит на суку человек и курит? Кругом лес. Неба не видно. Булочка пощупал карман. Там, пожалуй, полпачки махорки. И зажигалка, сделанная из патрона, рядом...
Внизу за высоким ореховым кустом треснул сучок. Смена! Наконец‑ то. Булочка отодвинул ветку. Сейчас из‑ за куста покажется рыжая голова Василя. Он должен сменить Булочку. Василь длинный и прямой, как жердь. Его в партизанском отряде звали Оглоблей и еще – Орясиной. Конечно, за глаза так называли. Молчаливый, жилистый Василь, во‑ первых, был сильный, как бык, а во‑ вторых, не любил шуток.
Ореховый куст закачался, и в просвете показалась голова, только не рыжая, как ожидал Булочка, а белая и вихрастая. Голова стрельнула по сторонам крупными голубыми глазами и снова исчезла в ветвях. Булочка рванул с шеи автомат, прижал к плечу. Это не смена. Это чужак. Куст орешника не шевелился. Лишь самые верхние ветви чуть заметно раскачивались. В гуще ветвей белели мохнатые ореховые гнезда. Кто‑ то притаился за кустом. Кто? Ясно, не свой. Свой прятаться не станет. А потом, Булочка всех в отряде знал. Ни у кого не было такой белой головы. Судя по вихрам, голова принадлежала парнишке. А вдруг за парнишкой – немецкая рота карателей? Подавать сигнал или подождать? Булочка решил, что спешить не надо. Переполошишь зазря людей. Недавно с операции вернулись. Устали.
|
|
|
Снова куст закачался. Раздвинулись нижние ветви, и на маленькую сумрачную полянку выбрался невысокий паренек в синей рубахе и просторных зеленых галифе. Широкий командирский ремень со звездой туго перехватил тонкую талию.
– Стой! – приказал Булочка.
Мальчишка остановился. Глаза его зашарили по деревьям. Булочка довольно усмехнулся. В пяти метрах и то не может обнаружить. Маскировочка! Мальчишка пожал плечами и сделал шаг вперед.
– Стой, говорю! – загремел Булочка.
– А я и стою, – спокойно сказал мальчишка. – Если надо, могу сесть.
Булочка сложил губы трубочкой и по‑ птичьи свистнул. И тут же рядом отозвались. Из‑ за березового ствола показался рыжий Василь. Булочка слез с дерева, подошел к мальчишке.
– Откуда?
– Столбовский я. Гаврилов.
– Сын Ефима?
– Его...
– А что тут делаешь?
– Веди к командиру, – сказал мальчишка. – Дело есть.
– Говори, что за дело, – подал голос Василь? – Я и есть командир.
Мальчишка посмотрел на него, покачал головой.
– Не‑ е, ты не командир... Не похоже.
Булочка засмеялся.
– А я?
– Ты и подавно, – сказал мальчишка.
Теперь усмехнулся Василь.
– Поворачивай‑ ка оглобли, малый, – серьезно сказал он. – И забудь дорогу, которой шел сюда... Понял?
– К командиру надо... – сказал мальчишка. – Дело есть.
– Какое дело?
– Веди к командиру.
Булочка и Василь переглянулись, отошли в сторону, посовещались. Мальчишка услышал тонкий тенорок Булочки и глухой бас Василя, но слов разобрать не мог.
– Гляди сам, – громко сказал Василь и полез на ольху.
Булочка подошел к мальчишке.
– В Столбове немцы? – спросил он.
– Стоят... У старосты.
– Не могу я тебя доставить к командиру... Не имею права. Откуда я знаю, кто ты такой? Что ты за человек?
|
|
|
– Пионер я. – Мальчишка по локоть запустил руку в карман и вытащил красный пионерский галстук. – Вот погляди...
– Неосторожный ты человек, – нахмурился Булочка. – Ремень со звездой. Галстук. Дразнишь немцев?
– Ненавижу их, – сказал мальчишка. – И полицаев. А ремень и галстук у меня были спрятаны в старой бане. К вам собрался – прихватил. – Он засунул руку в другой карман и извлек затвор от немецкого карабина. – Фриц купался, я и вытащил. Хотел и ружье, да он вынырнул... Пускай теперь без затвора стреляет.
Мальчишка впервые улыбнулся. Голубые глаза засияли. Белые с желтизной волосы давно не стрижены. Они сосульками спускались на воротник синей рубахи.
Булочка не знал, как быть. С одной стороны, получишь нагоняй от командира, а с другой – уж очень симпатичный парнишка. По глазам видно – не врет. Булочка поправил на груди автомат, сердито сдвинул темные брови.
– Носит вас, чертенят, по лесу! Дома не сидится... – проворчал он. – Ладно, идем до командира, парень... Уговорил!
Булочка сидел на поваленной сосне и чистил автомат. В зубах у него дымила желанная цигарка. В партизанском лагере было тихо. Слышно, как над головой бормочут листья. Солнечный свет, пробиваясь сквозь ветви деревьев, выстлал хвоистую землю ярким кружевом. Три землянки, искусно замаскированные молодыми елками, трудно было разглядеть в десяти шагах. О лагере напоминали черные проплешины, что остались от костров. На сосновом суку лениво трепыхались чьи‑ то заношенные портянки. Полная темноволосая повариха Аглая варила партизанский кулеш из всякой всячины. В большом двухведерном котле кипело и булькало. Булочка поводил носом в ту сторону, причмокивал. Аглая умела вкусно варить. Из крапивы и нескольких рябчиков она ухитрялась для отряда приготовить не суп, а сплошное объеденье. Выкапывала в лесу какие‑ то корешки, собирала траву для приправы.
Булочка прислушался. Из командирской землянки донесся сердитый голос Ковалева – командира отряда. Отчитывает мальчишку. Упрямый, чертенок! Так и не сказал, что у него за дело.
Маленькая дверь землянки отворилась, и оттуда выскочил красный, взъерошенный мальчишка. Руками он придерживал широченные солдатские галифе. Рывком отбросил вихры с глаз, руки‑ то заняты, и повернулся к двери:
|
|
|
– У нас все в роду маленькие... И батя. И брат старший. И сестра Тонька. Маленький... Вырасту еще.
– Ишь генерал! – высунул из землянки голову Ковалев. – Ремень со звездой нацепил... Ты бы еще саблю наголо.
Голос у Ковалева был сердитый, лицо тоже. Это на него не похоже. Обычно он спокойный, выдержанный. В руках у командира – ремень. Булочка даже привстал с дерева: неужели выпорол?
– Ремень отдайте, – сказал мальчишка. – Куда я так?
– Без ремня хорош, – проворчал Ковалев, но ремень дал. Не со звездой, а свой – брезентовый.
– А теперь бегом в деревню. Да помни, что я сказал!
– Еще и бегом... – сказал мальчишка. – И шагом хорошо.
Свирепо затянул ремень на штанах, повернулся и вразвалку зашагал из лагеря. Рубаха на его спине вылезла из‑ под ремня, галифе полоскались, как паруса.
Булочка проводил мальчишку взглядом, повернулся к Ковалеву:
– В отряд просился?
– У нас не детский сад, – сказал Ковалев.
– Видать, боевой малец... Галстук в кармане носит. Красный.
Ковалев в упор посмотрел на Булочку. Тот опустил глаза и стал один за другим отправлять патроны в рожок автомата.
– Зачем привел ко мне? – спросил командир. – Домой надо было отправить.
– Дело, говорит, важное...
Ковалев подпоясался ремнем со звездой, посмотрел в ту сторону, куда скрылся мальчишка.
– Парень серьезный... – сказал он. – Не имею права. У меня тут отряд, а...
–... не детский сад, – докончил Булочка. – А я бы взял... с испытательным сроком.
– Побрился бы, Булочкин, – сказал Ковалев. – Оброс, как медведь.
– Нельзя, товарищ командир, – улыбнулся Булочка. – Борода у меня для устрашения врага. Да и шило притупилось...
Утро занималось.
Над Долгим озером колыхался сизоватый туман. Небо было чистое. Высокие камыши окрасились в нежный розовый цвет. Всходило солнце. В прибрежной осоке всплеснула щука, и круги медленно разбежались по воде. На берегу озера спит деревня. Вот подал голос петух. Ему никто не откликнулся. Петухов и кур съели немцы. Остался петух с десятком куриц лишь у старосты.
|
|
|
В камышах, напротив огородов, притаились трое: два парнишки и рослая девочка лет шестнадцати. Они давно сидят тут. На их одежде, волосах – роса. Птицы не обращали на них внимания. Качаясь на тонких ивовых ветвях, они голосисто торопили восход солнца. Туман заклубился и отступил, оставляя в камышах белые клочья. Первый солнечный луч упал в озеро, и вода запылала, заблестела роса на траве.
– За мной – негромко сказала девочка.
Ребята поднялись и, отводя руками высокую цепкую осоку, двинулись за девочкой.
– Эх, хорошо бы наган... – сказал один паренек.
– Автомат бы лучше, – отозвался второй.
– Прикусите языки... автоматчики! – шикнула на них девочка.
Там, где они прошли, в прибрежной траве осталась чуть приметная волнистая тропинка.
Толстый человек в белой нижней рубахе, выпущенной поверх штанов, выдернул из железных скоб тяжелую дубовую перекладину, откинул два крюка. Дверь со скрипом отворилась. На крыльце еще не высохла роса. Лицо у толстяка было опухшее, редкие белесые волосы стояли торчком.
Оставляя отпечатки босых ног на влажных ступеньках, он спустился вниз, подошел к сараю. На крыше сидел рыжий петух и молча смотрел на него. Человек оглядел увесистые запоры на сарае, амбаре, облегченно вздохнул. На рассвете ему почудилось, будто кто‑ то бродит по двору, трогает замок. Разбудил жену, послал послушать, не балует ли кто‑ нибудь. Жена сказала, что все тихо. А он так и не смог глаз сомкнуть.
Толстяк открыл хлев, выпустил на волю пару розовых поросят. Они, хрюкая, заносились по лугу. Человек, почесывая под мышкой, с удовольствием смотрел на них.
– Руки вверх, господин староста! – раздался за спиной повелительный голос. Клацнул затвор. Толстяк поднял сначала одну, потом другую руку. Хотел оглянуться, но...
– Не шевелись!
Староста ссутулил спину. Голова ушла в плечи. Партизаны! Пальцы на его руках мелко задрожали. Он ожидал выстрела. Но пока не стреляли.
– Повесим? – совещались за спиной.
– Утопим в озере...
Голоса были совсем молодые. Староста скосил глаза, но никого не увидел.
– Гони оружие! – приказал тонкий, не мужской голос.
– Какое у меня оружие? – сказал толстяк. – Нету.
– Что в кармане?
Староста вывернул оба кармана. В траву упала табакерка, ключи. Немецкий карабин висел дома, за печкой...
– Будешь, гад, население притеснять? – звенел гневный голос. Руки у старосты перестали трястись. Он сглотнул и быстро заговорил:
– Видит бог, я для деревни всей душой... Заставили. С ружьем. Не по своей воле, видит бог... Кабы знал, да я бы...
|
|
|
– Народ обидишь – порешим, так и знай! И дом подожжем... Знаешь, кто мы?
Староста кивнул:
– Партизаны.
– Мы народные мстители... Уже трех старост ликвидировали. Не оглядывайся!
За спиной послышались торопливые шаги. Зашелестела трава. Три раза глухо что‑ то ударилось о землю. «Через забор перепрыгнули! » – сообразил староста.
Обернулся и увидел, как сквозь кусты к озеру бегут трое: два мальчишки и рослая длинноногая девчонка. «Сукины дети! – выругался староста. – Чтоб вам сдохнуть! » Бросился в избу, сорвал со стены карабин и, выскочив на крыльцо, выпустил в кусты всю обойму.
На выстрелы прибежали два полицая в немецкой форме и унтер‑ офицер. В руках немца – листовка: «Смерть фашистам! »
– Дрыхнете, дармоеды! – гремел на полицаев староста. – А меня чуть на тот свет не спровадили. Кто? Партизаны, вот кто! Еле отстрелялся... Сообщите в комендатуру!.. Нехай присылают подкрепление.
До партизан из отряда Ковалева дошли слухи, что в их районе действует неизвестная самостоятельная группа: совершает налеты на деревни, стращает старост. На телеграфных столбах расклеивают листовки;
«Бей немцев! » А сами не бьют. Судя по всему, у группы нет огнестрельного оружия. Захватили одного старосту в бане. Он в чем мать родила вырвался от них и сиганул через всю деревню к немецкой комендатуре. Подслушаны телефонные разговоры, старосты вызывают из Осьмино подкрепление. Жалуются, что партизаны не дают житья.
Ковалев, комиссар отряда Скурдинский и комсорг Виктор Никандров ломали головы в догадках: что это за группа?
– Народ отчаянный, – сказал Ковалев. – Несерьезный только. Если так будут работать и дальше, – провалятся.
– Надо наладить с ними связь, – предложил Никандров.
– Верно, – согласился Скурдинский. – Поручаем, Витёк, это дело тебе...
– Неплохо бы их в наш отряд, – добавил Ковалев. – Объединимся.
Виктору Никандрову шел двадцатый год. Он редактировал партизанскую газету, составлял антифашистские листовки. В тот же день он отправился на поиски таинственной группы. Подпольные связные докладывали: «Были в деревне, попугали старосту, расклеили на столбах листовки». В глаза никто партизан не видел. Одни говорили, что их пятеро, другие – десять человек. Действовала группа по утрам, когда все еще спали. Никандров установил, что за все время члены группы не сделали ни одного выстрела. Старосты в своих докладах начальству утверждали, что партизаны вооружены автоматами и гранатами. Но их слова на веру нельзя было брать. Дрожа за свою шкуру, изменники врали почем зря. Лишь бы охрану усилили.
С «группой» Никандров столкнулся вечером на берегу озера Самро. «Партизаны» сидели на плоту в камышах и варили какую‑ то похлебку. Маленький костер почти не дымил. Это были три подростка: Нина Хрусталева, Толя Лукин и самый маленький из них – белоголовый Коля Гаврилов. Тот самый, что просился в отряд Ковалева. На троих у ребят был один сапожный нож с черной ручкой и затвор от немецкого карабина. Этот затвор успешно сходил во время операций за пистолет. Виктор хорошо знал Колю Гаврилова, отца его, брата. Никандров работал в Столбове и часто бывал у Гавриловых дома. С Колей они осенними вечерами резались в шашки. Этот белоголовый парнишка тогда учился в третьем классе. Может быть, поэтому в представлении Никандрова Коля все еще был малышом. И когда зашла речь о «присоединении» самодеятельной группы к отряду, Виктор сказал, что Нину и Толю примут, а Коле придется малость подождать.
– Подрастешь маленько, а тогда – милости просим!
На плоту стало тихо. Слышно, как тонко звенел комар. Нина Хрусталева и Толя Лукин смотрели на Колю. А он смотрел на закат. Солнце давно спустилось. Облака, подсвеченные снизу желтым, плавали в озере. Высокие сосны, подбоченясь, неподвижно стояли на берегу. Круглое лицо Коли Гаврилова побледнело, губы скривились, но он сдержался.
– Один буду драться... – тихо сказал он. – Достану пистолет, сто фрицев застрелю.
– Без Коли и мы не пойдем в отряд, – твердо заявила Нина.
– Вы не знаете его, – ломающимся баском сказал Толя Лукин. – Коля – настоящий парень.
– Он организовал нашу группу, – сказала Нина. – И название придумал: «Народные мстители».
– Мы хотели его командиром выбрать, – прибавил Толя, – да он сам отказался. «Не стоит, – говорит, – вы старше». Мы выбрали Нину...
«Группа» влилась в партизанский отряд Ковалева в полном составе.
Заморосил мелкий дождь. Капли не сразу падали на землю. Они накапливались на листьях деревьев, потом целыми пригоршнями выплескивались на голову. Коля Гаврилов лежал за толстой осиной. Кора на дереве потемнела от воды. Рядом за березой укрылся Булочка. А еще дальше – Никандров и Нина Хрусталева. У Булочки и Виктора – автоматы и гранаты есть. А у Коли и Нины ничего нет. Это их первое боевое задание. В партизанском отряде такой закон каждый добывает себе оружие сам. Толя Лукин обзавелся немецким карабином. Он уже участвовал в двух операциях.
Коля смотрит на шоссе. Дождевые капли скатываются с воротника на шею, а потом дальше, на спину. Вот уже третий час лежат они здесь и ждут, когда пройдет штабная машина. На шоссе заложена самодельная мина. Чтобы она взорвалась, нужно дернуть за проволоку. Дергать будет Булочка. Хотя эту мину они смастерили вдвоем. И он, Коля, мог бы дернуть... Ухо уловило чуть слышный шум мотора. Едет! Коля прижался к стволу. Как только раздастся взрыв, он бросится к машине и отберет у фашиста автомат, пока фашист не очухался. Гул мотора переместился куда‑ то выше. Самолет. Высоко над лесом прошел бомбардировщик. Коля его не видел, но вдруг подумал, что это наш, советский. И звук у самолета не прерывистый, как у «юнкерса». Точно, наш!
– Полетел фрицам дрозда давать, – прошептал Коля.
Булочка покачал головой: разговаривать нельзя! Опять послышался шум мотора. На этот раз шла машина. Она была еще далеко. Быстро шпарит. Коля посмотрел на шоссе и ахнул: провод отцепился от мины! Он свернулся кольцом и блестел под дождем. Булочка дернет за провод, а мина не взорвется. А машина уже рокочет близко... Ее еще не видно. Но вот‑ вот покажется из‑ за толстой березы, что стоит на изгибе шоссе. И Коля рванулся вперед. Он слышал, как что‑ то крикнул Булочка, но не оглянулся. Плюхнулся на живот рядом с миной и, слыша затылком шум мотора, стал руками разрывать землю. Так и есть, проводок соскочил с клеммы. Коля зубами отвернул гайку и быстро намотал на клемму зачищенный конец. Сердце бешено отстукивало секунды. Сунул мину в ямку, но зарыть не успел. Из‑ за пестрого березового ствола показался зеленый с белым радиатор. Назад бежать поздно. Коля скатился в придорожную канаву; рубаха сразу намокла и прилипла к животу. Звука мотора он уже не слышал. Краем глаза совсем рядом увидел пятнистое желто‑ зеленое крыло и крутящееся почему‑ то в обратную сторону колесо. Грохнул взрыв. Крыло и колесо исчезли. И когда стало до звона в ушах тихо, откуда‑ то с неба рядом с Колей упала треснутая пополам автомобильная фара.
– Живой? – подскочил к нему Булочка.
– Автомат... – сказал Коля, размазывая ладонью грязь по лицу.
– Не ранен? – ощупывал его Булочка. – Я думал, капут тебе...
Коля не слушал его. Он смотрел на опрокинутую набок машину с разорванным брюхом. За рулем лежал мертвый солдат. Два офицера валялись на шоссе. Никандров рядом сидел на корточках и перебирал бумаги в полевой сумке. Нина перевернула убитого офицера на спину и сняла с него ремень с парабеллумом. Больше оружия не было. И тут Коля увидел в руках Булочки второй новенький автомат.
– Зачем тебе два? – спросил Коля, не спуская с автомата глаз.
– Это твой автомат, – сказал Булочка.
И, смахнув с белых Колиных волос мокрый осиновый лист, – надел ему на шею трофейное оружие.
Они только что вернулись с боевого задания и ужинали. Стряпуха Аглая, склонив набок голову, жалостливо смотрела на ребят.
– Подлить? – спросила она, заметив, что Толя Лукин облизывает деревянную ложку.
– Можно, – сказал Толя и взглянул на нее: – А чего это вы смотрите на меня так?
И тут подошел Скурдинский. Присел на старый обгорелый пень, закурил. Глубокие морщины собрались на лбу, в уголках губ. Даже в сумерках заметно, какая у него седая голова. И глаза тоже грустные.
– Задание выполнили отлично. Хвалю... Я знаю, вы народ крепкий...
Ребята насторожились.
– Дома неладно? – спросил Коля Гаврилов.
Комиссар кивнул.
– Такое дело, сынки: немцы в отместку порешили ваших родных.
Ложка выскользнула из Колиных рук и глухо стукнулась о землю. Луна, что висела над вершинами сосен, спряталась за облако. Облако стало черным. И только края его холодно сияли...
В эту ночь никто из них не заснул. У Толи Лукина расстреляли мать, а у Коли – бабушку, у Хрусталевой пока из родных никого не тронули, но она знала, что это может случиться каждую минуту. Очень переживала Нина и за друзей. Тяжелой эта ночь была для ребят. Коля лежал на жестких нарах и широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Ему хотелось вскочить, схватить автомат и сейчас же, не медля ни одной минуты, мстить за бабушку. Строчить в фашистов из автомата, швырять в них гранаты, рвать зубами. Бабушку, старую, седую... Утром он прибежал к Ковалеву и стал проситься, чтобы немедленно дали новое задание.
– Ты третий, – сказал командир. – Лукин и Хрусталева уже побывали у меня... Не пущу вас, хлопцы, сегодня никуда. Остыньте малость. Все. Можешь идти.
Лукин и Коля подчинились командиру. До обеда они остервенело чистили оружие. Ни с кем не разговаривали, ни на кого не смотрели. К ним подошел комиссар и спросил:
– Где Нина?
Коля и Анатолий посмотрели друг на друга, разом вскочили. Бросились искать. Нины в отряде не было. Последним, кто видел ее утром, был Булочка.
– Глаза шальные, – рассказывал он. – Идет прямо на меня, а не видит. «Куда разбежалась? » – спрашиваю. Молчит.
– Остановить надо было, садовая голова! – с досадой сказал комиссар. – Не натворила бы она дел...
Нина Хрусталева не вернулась в отряд. Она пробралась в родную деревню Сорокине Там жила ее мать. До своего дома девочка не дошла. Едва войдя в деревню, она повстречала врагов. У колодца четверо немцев поили коней. Они хохотали, брызгались водой. И лица у них были красные, довольные. Может быть, вот эти самые убили Толину мать и Колину бабушку... Нина шла и смотрела на немцев. Видно, в ее глазах было столько ненависти, что немцы бросили поить коней и потребовали у девушки документы.
– Документы? – спросила Нина. – Сейчас... Вот вам мои документы... – И тут случилось непоправимое. Пистолет, который был спрятан за пазухой, провалился за платье и упал на тропинку. Нина не успела его поднять...
Ее три дня пытали. Требовали, чтобы она показала, где скрываются партизаны. Нина не выдала товарищей. Ее замучили до смерти. А потом расстреляли и мать.
Коля Гаврилов, Лукин и Булочка лежали в засаде у самой деревни. Сюда утром приехал отряд мотоциклистов. Об этом сообщили связные. Солнце нещадно пекло. Даже в кустарнике было жарко и душно. Пыльные листья неподвижно висели над головой. Стоило пошевелиться – и листья начинали тихо звенеть, словно жестяные. На обочине дороги росла полынь и ржавый конский щавель. На поле, что широко раскинулось за околицей, буйно поднялись сорняки. В дебрях овсюга и повилики синели васильки. И кое‑ где уныло качались редкие зеленые колосья ржи. Над полем стригли воздух крыльями жаворонки. Им наплевать было на войну, на немцев. Они беззаботно звенели, как и тысячу лет назад.
– А что, если заночуют в деревне? – проворчал Лукин. – До утра будем тут торчать? – Ему надоело в засаде. Хотелось поскорее разрядить автомат. Толя ворочался в траве, и с листьев на голову сыпалась пыль.
Коля не ответил. Он смотрел на пустынную проселочную дорогу и думал о Нине. Зачем она так? Ушла, ничего не сказала... Эх, Нина, Нина, не так нужно было... Не так!
– Сидят у старосты в саду и мед с галетами жрут. – Лукин затряс головой и чихнул.
– Тише ты! – одернул его Булочка. – Ишь расчихался. А если бы немцы рядом? Во‑ о чихнули бы!
«Девять патронов в пистолете, – думал Коля. – Можно было девять фашистов убить. Мало. Нужно пятьдесят. Сто. Тысячу! Девять мало».
– Могла бы тысячу убить, – сказал Коля. – А она сама погибла. Чего ты, Яков, не остановил ее?
Булочка снял с круглой головы серую выгоревшую кепку, вытер подкладкой потный лоб. Щеки у Якова красные, шея тоже. Зато брови и ресницы белые. Не пристает к Булочке черный загар.
– Знал бы, где падать, Гаврик, завсегда соломки постелил бы, – сказал Булочка. – У нее на носу не было написано, что к немцам в гости собралась... Что об этом толковать? Сплоховала девка.
– Я за свою бабушку сто гадов положу, – сказал Коля. – А может, и больше.
Немцы всё не ехали. Коля вытащил из кармана школьную смятую тетрадку и карандаш. Булочка удивленно посмотрел на него.
– Стихи будешь сочинять?
– Заметку... В стенгазету. Про Нину. – Коля долго думал, глядя на вершины деревьев. Небо над лесом было синее. Белые облака медленно проплывали над соснами и елями. Из гущи леса вынырнула черноглазая сорока и уселась неподалеку на голую маковку молодой елки. Маковка согнулась, и сорока, топорща крылья, стала раскачиваться.
– Сам когда‑ то баловался, – сказал Яков. – Стишки сочинял... Хлесткие такие получались... Послушай‑ ка! У соседа у Фомы мыши съели полкопны. А другой сосед Петра – за обедом съел хоря...
– Ну и дурак, – сказал Коля.
– Кто? – нахмурился Булочка.
– Сосед, – сказал Коля, – нашел кого есть...
Лукин не выдержал и засмеялся. Булочка строго поглядел на него и сказал:
– Разговорчики! Вы где, у тещи на блинах?
В этот раз партизанам пришлось ни с чем вернуться в отряд. Каратели в сумерках так и не решились выехать за околицу. Утром их перехватили на большаке. Положили всех. Оружие забрали, а мотоциклы свалили в кучу и подожгли. Черный дым поднялся над деревьями. Горели бензин и масло. Горело железо.
В этой схватке на лесной дороге Коля убил двух мотоциклистов. «За Нину, за бабушку! » – шептал он, строча из автомата.
Вернулся с товарищами с боевого очередного задания Булочка. На себя не похож: хромает, на лице серая пыль, от висков по щекам и подбородку спускаются коричневые бороздки. Это пот прошиб Якова. Нелегкое сегодня им выпало дело. Напали врасплох на небольшой немецкий гарнизон и взорвали склад с боеприпасами. Когда немцы пришли в себя, организовали погоню. Булочка и его товарищи еле ноги уволокли. Километров пять по лесу гнались за ними немцы.
– Теперь жди в гости карателей, – сказал Ковалев. – Нужно менять место.
– Уже летит, – кивнул на небо Булочка.
– Воздух! – сказал Ковалев.
Коля схватил железный шкворень и ударил по каске, висевшей на суку. По лесу прокатился глухой звук. Тотчас откликнулось эхо. Партизаны укрылись за деревьями. Немецкий разведчик низко прошел над поляной. Блеснули черные с желтым кресты. Самолет, накренив крыло, скрылся за вершинами сосен.
– Пальнуть бы ему из автомата в пузо, – негромко сказал Коля. – Живо сковырнулся бы.
– Пальни, – подзадорил Булочка.
Коля посмотрел на командира и ничего не сказал. Ковалев стоял, привалившись плечом к сосне, и о чем‑ то думал.
– Нечего судьбу пытать, – сказал он. – Будем перебазироваться в Лошанские горы.
Командир медлить не любил. Партизаны в десять минут собрали свои немудреные пожитки. Отряд Ковалева был небольшой. Всего восемнадцать человек. Коле досталось нести котел, в котором Аглая варила кулеши. Партизаны гуськом двинулись через лес, вдоль болота, и вовремя. Дозорный сообщил, что рота карателей, вооруженная ручными пулеметами и минометом, с собаками пробирается по направлению к лагерю. Шоссе блокировали бронетранспортеры. Немцы на этот раз решили во что бы то ни стало рассчитаться с партизанами.
Впереди Коли вышагивал Василь. Он был нагружен, как верблюд. На плечах покачивался огромный тюк. Сверху к тюку был привязан маленький медный самовар. Этот самовар прошел с партизанами сотни километров. Его берегли. Он напоминал о родном доме, мирной жизни. Когда возвращались с боевого задания, Аглая вздувала самовар и поила усталых людей кипятком, заваренным какой‑ то пахучей травой.
Мягкий мох под ногами пружинил. Березы и осины стояли во мху тихие, настороженные. С болота доносились крики птиц. Трясина, будто живая, дышала, кряхтела, зевала. Шли молча, без привалов. Котел, который сначала показался легким, с каждым километром становился тяжелее. Коля ворочал лопатками, подбрасывал его выше, но ничто не помогало. Коля даже подумал, – не положил ли Булочка шутки ради чего‑ нибудь в котел? Кусты цеплялись за ноги, колючие еловые ветви так и норовили сунуться в глаза. Автомат тянул шею вниз. Тюк на спине Василя стал крутиться, как патефонная пластинка, а самоваров стало четыре. Коле захотелось бухнуться головой вперед в мох и лежать. Пахнет так, что голова кружится и подташнивает. Деревья запрокинулись, мох заткнул нос, глаза...
– Хмель это болотный, – услышал вдруг Коля. Он открыл глаза и увидел над собой лица партизан. Лица были неясные, расплывчатые.
– Нагрузили парня, – откуда‑ то издалека донесся басистый голос Василя. – Один котел полпуда потянет.
Коля помотал головой, сморщился и чихнул. Как это случилось? Упал в мох и даже не заметил.
– Давай котел, – сказал Булочка. – Полегче будет. Коля встал. Голова перестала кружиться.
– Я сам, – упрямо сказал он и, подбросив котел повыше, зашагал за длинным Василем.
Болото с хмелем и пахучим вереском осталось позади. Началась гористая местность. Это и есть Лошанские горы. Могучие здесь росли сосны и ели. Чтобы увидеть макушку, нужно голову запрокинуть. Идти стало легче. В воздухе послышался знакомый гул. Разведчик! Партизаны укрылись в кустах. Самолет пролетел стороной.
Сделали привал. Потом снова шли. Долго. Часа три. И наконец в гуще глухого соснового бора Ковалев остановился, потер ладонью лоб и сказал:
– Тут будет лагерь.
От Старополья до Рудницы три километра. Если забраться на старопольскую часовню, то в бинокль можно разглядеть глиняные горшки, надетые на жерди забора. Василь, Булочка и Коля Гаврилов выяснили, что в Старополье стоит полицейский отряд, тот самый, который преследовал их. Что делается в Руднице, они не знали. А приказ командира – разведать обстановку в близлежащих деревнях. Готовилась очередная операция.
– Кто ее знает... Как там в Руднице? – сказал Булочка. Он был в группе за старшего.
– Схожу? – предложил Коля. – Меня там не знают.
Булочка задумался. На Колю можно было положиться, но мало ли что может случиться. Парень горячий, увидит немцев, сорвется с постромок, чего доброго, как Нина... А потом, нужно было подпольщице передать пакет с листовками. Коля подпольщицу не знал.
– Все вместе пойдем, – решил Булочка. – Через лес.
В лесу было тихо. С деревьев срывались желтые листья и падали на землю. Над головой потемнело небо. Коля поплотнее запахнул на груди пальтишко, подпоясанное брезентовым ремнем. Осень пришла холодная, дождливая. Несколько дней назад партизаны (с ними был и Коля) спилили двадцать столбов. Связь Старопольской комендатуры с Осьминым была прервана. Столбы все еще валялись вдоль дороги.
Вот и Рудница. Темные молчаливые избы нахохлились над соломенными крышами. На улице ни души. Партизаны остановились под березой.
– Вроде никого, – сказал Булочка, внимательно осматривая дома.
– Кто знает, – пожал плечами Василь. – К старосте Романову надо наведаться... Эта сволочь давно пулю заработала.
– Шесть человек немцам выдал, – сказал Булочка. – Вся деревня стонет... Верно, хватит предателю гулять по белу свету!
У третьей от края избы остановились. Булочка подошел к окну, спрятавшемуся в гуще голых сиреневых кустов, постучал пальцем.
В сенях хлопнула дверь, и на крыльце показалась женщина. Яков вытащил из‑ за пазухи сверток, передал ей.
– Немцы есть? – спросил он.
– Не слышно, – сказала подпольщица.
Она ушла. Партизаны дворами двинулись к большому дому старосты. Окна занавешены. Василь нащупал в кармане гранату, сказал:
– Гостинец ему... в форточку.
– Легкая смерть, – тихо сказал Булочка. – Пусть знает, от чьей руки сдохнет.
Они обошли дом кругом. В хлеву завозился, закряхтел боров. Негромко мыкнула корова. Василь поднялся на крыльцо, постучал рукояткой парабеллума в дверь. Староста даже не спросил, кто стучит, сразу отворил. Увидев партизан, широко ухмыльнулся:
– Лесные гости... Заходите, молочком угощу.
Василь не успел поднять пистолет. Староста отпрыгнул в сторону, а из темных сеней хлестнула автоматная очередь. Василь выронил парабеллум, схватился за грудь и, скрипнув зубами, рухнул на ступеньки. Булочка и Коля отскочили от двери.
– Беги, Коля! – сказал Яков. Он неловко левой рукой достал из кармана пистолет и выпустил несколько пуль в темный провал сеней. Там что‑ то загремело, покатилось по полу. Только тут Коля заметил, что правая рука Булочки висит вдоль тела, а по пальцам стекает кровь.
– Скажи Ковалеву... – Булочка не договорил. Раздалась вторая автоматная очередь, и он упал.
– Яша... Булочка! – крикнул Коля. Яков молчал. Коля выхватил гранату, зубами сорвал предохранитель и на животе подполз к крыльцу. Застучали автоматы, пули ложились где‑ то за ногами. Коля приподнялся и швырнул гранату в сени. Грохнуло. Из сеней повалил дым, автоматы умолкли.
– Гады‑ ы! – крикнул Коля, вскакивая на ноги. – Получайте! – Вторая граната полетела в сени. Третью он взял у мертвого Василя. Обежал вокруг дома и швырнул гранату в окно. Из другого окна выскочили три немца. Они, прыгая через огородные грядки, бежали к Коле. А у него больше гранат не было. Был пистолет. Коля мог убежать, – рукой подать до соснового бора. Но в пистолете были патроны. Восемь пуль. Немцы не стреляли. Они хотели схватить Колю живьем. А он, медленно отступая к лесу, стрелял в них из пистолета. Один фашист упал. Остальные два залегли в грядах и в упор открыли огонь.
Шумят сосны, и днем и ночью. Они не спят. Говорят, что деревья умеют хранить тайны. И только ветреными ночами они тихо рассказывают друг другу про то, что видели за свою долгую молчаливую жизнь. Под их сенью укрывались партизаны, об их шершавые стволы чесали могучие бока лоси. Шумят сосны. Как далекую легенду, передают они быль о последнем жестоком бое пионера Коли Гаврилова. Они стары и вечно молоды. И зимой и летом зеленеют их иглы. Немецкие пули оставили на стволах глубокие шрамы. Сосны тоже воевали. Их стволы, прощаясь с жизнью, обнимал Коля Гаврилов.
Шумят сосны. Свежий ветер раскачивает их ветки. Ветер приносит сюда новости со всех концов земли. Сосны слушают и мудро кивают головами. Они не остались в долгу и тоже рассказали ветру быль о белоголовом мальчике, с сердцем мужественным и храбрым, честным и благородным. И ветер подхватил эту быль и понес над полями, лесами, реками.
Пусть эту быль узнают все.
|
|
|
