Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Юрий Кларов. ДОПРОС




Юрий Кларов

ДОПРОС

 

Этот разговор мало чем напоминал обычные допросы. Да и происходил он не в кабинете следователя, а в большой юрте, возвышавшейся шестигранником на обрывистом берегу горной Катуни. Несколько грубо обструганных табуреток, пирамида винтовок, а на стене плакат с оборванным кем‑ то на курево уголком: красноармеец в буденовке, указывая пальцем на присутствующих, строго спрашивает:

 

«А что ты сделал для фронта? »

 

Необычным было все: следователь, в недалеком прошлом батрак, а затем рядовой 57‑ го Сибирского полка; время – неспокойный на Алтае ноябрь 1921 года и та сложная обстановка, которая сложилась в Усть‑ Коксе, отрезанной белобандитами от уездного центра.

Последние недели партийные и советские работники Уймонского района Горного Алтая жили в постоянном напряжении: поступили сведения, что сильно потрепанные в начале года регулярными частями Красной Армии группы кайгородовцев вновь спустились с гор. От обещанного уездом отряда в 500 штыков не было никаких сведений. То ли его по каким‑ то причинам не отправили, то ли он был разгромлен бандитами. Ходили слухи, что бандиты захватили Учембек, Онгудай и сжимают кольцо вокруг Улалу. Слухам не верили, но проверить их не удавалось: посланные на разведку люди не вернулись. Внешне село жило своей обычной жизнью, но тревога таилась в каждой юрте, каждой избе.

Посоветовавшись с председателем ревкома и командиром чоновцев, начальник милиции района Александр Васильевич Чернов приказал раздать всем коммунистам и комсомольцам оружие. Люди по ночам не спали, вслушиваясь в шум Катуни. Общее напряжение еще более усилилось, когда на околице села обнаружили убитого чоновца. Голова паренька была отрублена, на груди, прижатый камнем, белел листок бумаги:

 

«Так будет со всеми большевиками. Ждите нас».

 

И село, затихнув, ждало – страшного, неизвестного.

И вот вчера чоновцы задержали всадника. Когда его окликнули, он пустил свою резвую лошадку во весь мах. Может быть, ему и удалось бы уйти, если бы не милиционер Филиппов, который, проскакав две версты по дну оврага, выскочил ему наперерез, загородив дорогу. Всадника ссадили с лошади, сорвали с него оружие.

– Кто такой?

– Охотник из Чибита.

– А почему бежал?

– Испугался. Шибко много людей, много ружей...

Неизвестного доставили к Чернову. Допрос ничего не дал: неизвестный по‑ прежнему утверждал, что он охотник. И вот его вновь привели к Чернову, в эту юрту, которая одновременно была кабинетом начальника милиции, залом для совещаний и складом оружия.

Александр Васильевич ходил крупными шагами по устланному шкурами полу юрты, раскуривал трубку. Казалось, все его внимание поглощено этим нехитрым делом и он совершенно не замечает милиционера Филиппова, сидящего у выхода с винтовкой между колен, и задержанного – низкорослого, худощавого, с узким разрезом испуганных глаз, одетого во франтоватую барнаулку и мягкие сапоги без каблуков.

В юрте было жарко натоплено, и задержанный, видимо, изнывал от жары в своей добротной шубе. Его смуглое скуластое лицо лоснилось от пота, пот скатывался по лбу, застилая глаза. Комкая заскорузлыми красными руками овчинную шапку с цветастой шелковой кисточкой, он время от времени вытирал ею лоб и сипло вздыхал, ловя ртом воздух, как таймень, выброшенный на берег.

От показаний этого человека зависела жизнь сотен людей. Где бандиты, что они замышляют, какими располагают силами? На все это ответить мог только он один. Чернов во что бы то ни стало должен был добиться от него правды. Но как это сделать?

Александр Васильевич не сомневался, что неизвестный связан с кайгородовцами и послан ими в Усть‑ Коксу на разведку. Об этом свидетельствовало многое. Копыта лошади задержанного были обмотаны тряпками, курок новенького японского карабина на боевом взводе, в суме – хлеб, несколько банок консервов, монгольский нож и фляга со спиртом, а к строевому кавалерийскому седлу подвешены для отвода глаз два убитых тушканчика‑ прыгуна.

Разве на охоту в горы едут с карабином и обматывают копыта лошади?

Но Чернов хорошо знал алтайцев и их обычаи, он сам был наполовину алтайцем и прожил здесь много лет. Алтаец простодушен и правдив, но, раз солгав, он уже до конца будет стоять на своем. Неизвестного теперь не заставят сказать правду ни улики, ни угроза смерти. «Если алтаец выбрал дорогу, он с нее уже не свернет, даже если она ведет его в пропасть», – говаривал отец Чернова, который был кумандинцем. Эти слова Александр Васильевич хорошо запомнил. Если выбрал дорогу... Но разве человек, сидящий перед ним, выбирал себе дорогу? Нет, он пошел по чужой стежке. Пошел и заблудился, увяз в глубоком снегу. Неужто он отвернется, когда друг укажет ему его настоящую дорогу? Ослепнуть может каждый, но кто захочет остаться слепым?

Чернов не верил в бога, о котором ему рассказывала мать, забитая крестьянка, никогда не выезжавшая за пределы Бийского уезда. Он видел слишком много несправедливости, батрача у богатеев и плотничая в артели, и слишком много смертей на фронте. Но он все‑ таки верил в чудеса, в те чудеса, которые делает с людьми правда, за которую он проливал кровь. Она, эта правда, была проста и бесхитростна, как весь уклад жизни бедняков, как добытая потом краюха крестьянского хлеба. Понять эту правду мог каждый, надо было только ее увидеть. Перед ней складывали оружие полки, ей открывались сердца ожесточившихся от несправедливости людей. И она победно шла от края до края по всей русской земле. Не выдержит натиска этой правды и человек в барнаулке. Не должен выдержать...

Чернов тяжело сел на скрипнувшую под ним табуретку, выбил золу из трубки и, ловя взглядом ускользающий взгляд задержанного, устало сказал:

– Давай говорить честно. Я не хочу с тобой хитрить. Советской власти хитрить ни к чему. Советская власть – честная власть, она власть бедняков: моя, твоя, его, – кивок в сторону Филиппова. – Я не могу тебе поверить. И тебе никто не поверит. Ты выдаешь себя за теленгита, но не знаешь, какие ставят юрты в Чибите, и сидишь на лошади, как шорец.

– Я только бедный охотник, – сказал задержанный, и пот еще обильней заструился по его лицу.

– Охотник не стреляет тушканчика, не растрачивает на него патронов, он ставит на тушканчика силки. Охотник стреляет колонка и рысь – для меха, а кабаргу и косулю – для мяса. Охотник не берет в горы карабин и не обматывает ночью копыта своей лошади. Охотнику нечего делать около Усть‑ Коксы, где давно нет крупной дичи. Ты кайгородовец и приехал к нам не с добром, а со злом. Да, со злом, и поэтому не смотришь мне в глаза. Твои глаза бегают, как бурундуки, завидевшие ястреба. И я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы все тучные пастбища вновь отошли к богатеям, а бедняки пухли бы от голода и пасли чужие стада. Ты хочешь, чтобы наши дети умирали от болезней и надрывались на рудниках...

– Нет, начальник, я не хочу счастья богатым, нет...

– Но за богатых сражается генерал Кайгород, которому ты служишь и который дал тебе коня и карабин. Три дня назад бандиты убили нашего товарища, алтайца из племени куманди кижи. Он был совсем молодой, у него еще не было бороды и усов, и он не успел поцеловать ни одной женщины, но он был настоящий мужчина с сильными руками и чистым сердцем. Он хотел счастья и свободы для всех бедняков Алтая, он с винтовкой в руках защищал это счастье. И вы его за это убили, отрезали ему голову и надругались над ней...

– Я его не убивал, начальник...

– Нет, раз ты кайгородовец, значит, ты его тоже убивал. Тебе дали карабин, чтобы ты убивал своих братьев. И сейчас его мать в аиле Тебекер рвет на себе седые волосы и проклинает тебя – убийцу. И вместе с ней тебя проклинают все матери Алтая, чьи сыновья сражаются за правое дело. Ты приехал к нам не как гость, а как вор. Ты хотел здесь все разведать, чтобы Кайгород мог убить меня, сына бедняков – кумандинца и русской, его, Филиппова, который получил чахотку на рудниках, и наших товарищей, крестьян и рабочих. Ты не рассказал о себе правду, но о тебе рассказывают твои руки. Не прячь их, тебе их не надо прятать. Это рабочие руки. Кайгород такие руки презирает, мы ими гордимся. У тебя желтая кожа на ладонях и коричневые обломанные ногти, твои пальцы в трещинах. Ты дубил кожи, ты их мял и скоблил на кожевенном заводе. Тебе тяжело доставался хлеб. Ты редко был сытым, не была сытой и твоя жена, плакали, выпрашивая хлеб, твои дети. У нас таких, как ты, много, но они, в отличие от тебя, настоящие люди, ни один из них не стал предателем и не променял свет правды на консервы и карабин. Для них честь дороже золота. А тебе, как бездомной собаке, Кайгород бросил подачку, и ты сейчас же забыл про своих братьев бедняков. Не бойся, мы тебя не убьем. Отправляйся к своему Кайгороду, подползи на брюхе к его сапогам, лизни языком его генеральскую руку и расскажи ему обо всем, что ты здесь видел. Может быть, он бросит тебе кость. Грызи ее. Иди и подумай обо всем, что я тебе сказал. Хорошо подумай. Ты бедняк, и мы тебя не тронем. Мы воюем только с богатеями. Иди!

Чернов искоса наблюдал, как желтеет лицо задержанного, как судорожно перебегают его пальцы по завиткам овчины и тиком дергается щека. Нет, никто не может противостоять великой правде! Кривятся под редкой щетиной губы, стекают по острому подбородку капли соленого пота. Что может ответить этот человек, оглушенный и раздавленный словами правды?

– Не сердись на меня, начальник, я не враг, я не хочу быть врагом, – шепчут его губы.

Чернов молча подходит к двери, отбрасывает полог.

– Иди, чего ты ждешь?

Задержанный осторожно встал, шапка выпала из вздрогнувших рук и покатилась по полу. Он нагнулся за ней, поднял, нахлобучил на голову. Вопросительно посмотрел на Филиппова, который сидел все в той же позе, сжимая коленями винтовку. Обернулся к Чернову, жалкий, растерянный.

– Уходи!

Один робкий шаг, другой... На миг застыл в проеме черной тенью, и вот в юрте осталось только двое – Чернов и Филиппов.

С минуту они молчали. Чернов тяжело дышал, словно без отдыха взбирался на высокую гору. Молчание прервал Филиппов.

– Зря отпустил его, Александр Васильевич, – глухо сказал он, свертывая непослушными пальцами козью ножку. – Кайгород теперь не нарадуется.

– Не вернется он к нему, не сможет.

– Как знать...

Филиппов встал, передернул затвор винтовки.

– Сиди, – коротко сказал Чернов.

– Как знаешь, Александр Васильевич, начальству видней...

Много дел у начальника милиции района. Надо проверить посты, привести в порядок бумаги, потолковать с людьми. Птицей летит время, но сегодняшней ночью оно не торопится. Полчаса, час, полтора... Неужто ты совершил ошибку, Чернов? Может, сейчас, когда ты раскуриваешь трубку, лазутчик, посмеиваясь над твоим легковерием, карабкается по горной тропе? Всякие люди бывают. Чернов, а доверие дороже золота: его нельзя дарить каждому. И у человека с темной душой бывают мозолистые руки. Разглядел ли ты его душу?

Над Усть‑ Коксой опустилась ночь. Черная, как сажа, алтайская ночь. Густая темень, наполненная шорохами и неожиданностями. Протяжно всхлипывает обиженным ребенком ночная птица, изредка стучат тяжелые сапоги патрульных. В юрте темно, только горит в углу свечка.

Как‑ то на фронте в дни затишья, когда в разговорах убивают время, товарищ Чернова по роте разбитной Фомин то ли шутя, то ли всерьез говорил, что в каждом человеке, как в железной клетке, зверь сидит – до поры до времени тихо сидит, как будто и нет его. А сбей замок, и выскочит он на свободу, безжалостный, клыкастый. Его карамелькой не обманешь, ему кровь подавай. И в офицере этот зверь сидит, и в солдате, и в бабе твоей, с которой ты жизнь свою прожил.

Слушая его, солдаты посмеивались, вроде соглашались. А потом, через недельку после того разговора, пошли они за языком. Не впервой, а не повезло, на секрет напоролись. Фомина штыком в грудь ранили. Просил оставить его, не мучаться. А ведь не бросили его... Тащили под огнем да под немецкими ракетами. Своей жизнью рисковали, а товарища спасли. Кто бы их упрекнул, если б оставили? Да никто. А вот не сделали этого, совесть не позволила.

Чернов посмотрел на изувеченную пулей кисть левой руки – память о той ночи – и улыбнулся. Не в каждом, значит, зверь сидит, а если он и есть в ком, то человек над ним хозяин: может крепкие замки на клетку навесить да голодом извести своего зверя. Нет, Фомин, человек – не зверь, человек – это человек. И тот, кого он допрашивал, тоже человек, и честь он свою бережет, и голову на плечах имеет, и гордости ему не занимать. Так‑ то, Фомин, если людям не верить, то и себе верить нельзя...

Александр Васильевич прицепил маузер, набросил на плечи старую кавалерийскую шинель и вышел из юрты. Его обволокла, закутала темень. Чтобы глаза привыкли к темноте, он на миг застыл у юрты и зажмурился. Ему показалось, что его кто‑ то зовет. Нет, не показалось...

– Начальник, а начальник! – явственно шептал чей‑ то голос.

Чернов обернулся, всматриваясь в размытое ночью лицо человека в овчинной шапке.

– Чего тебе?

– Я пришел, начальник...

– Зачем?

– Я не мог уйти, начальник, – быстро заговорил человек, будто опасаясь, что ему не дадут высказаться до конца. – Мои ноги не слушали меня, они не хотели уходить от твоей юрты, а сердце говорило: «Ты должен рассказать всю правду, и большой начальник тебя простит». Я лгал тебе, начальник, и мне стыдно, что я замутил правду ложью. Я не охотник, и я пришел от Кайгорода, но я не хочу ему служить и лизать ему руки. Я настоящий мужчина и умею держать ружье. Кайгород твой враг и мой враг. Мы вместе будем биться с Кайгородом и победим его. У тебя большое сердце, начальник, а большое сердце – это большая мишень, в нее попадет даже плохой стрелок. Но пуля Кайгорода минует твое сердце. Ты должен долго жить. Поэтому слушай правду, одну только правду...

Они прошли в юрту. И там шорец рассказал Чернову, как он попал к бандитам, как обещал им разведать положение в Усть‑ Коксе. Он рассказал про состав банды, про ее планы и поклялся предками сделать все, чтобы отстоять власть бедняков.

А через час в той же юрте собрались коммунисты и активисты села. На повестке дня был только один вопрос – оборона Усть‑ Коксы от белобандитов.

Лазутчик сообщил, что банда насчитывает семьсот штыков и около трехсот сабель. Нападение на Усть‑ Коксу намечено на 17 ноября. На совещании было решено объединить в единый отряд чоновцев, милиционеров и красноармейцев стоявшего в селе взвода, а также всех коммунистов, способных носить оружие, не исключая женщин. Командовать этим отрядом было поручено Чернову. Одновременно был разработан в деталях и план уничтожения банды, предложенный Александром Васильевичем. Немалая роль в этом плане отводилась недавнему лазутчику, который должен был ввести бандитов в заблуждение.

Провожая его на рассвете, Чернов говорил:

– Значит, запомни: в Усть‑ Коксе никто не ждет нападения. Пулеметов нет, чоновцев нет... Понял?

– Все понял, начальник.

– И чтоб остался живым. У нас еще с тобой впереди много дел.

– Останусь живой, начальник.

Чернов располагал силами почти в два раза меньшими, чем противник. Но он твердо верил в успех.

Бандиты, подтянув в ночь на 17 ноября к Усть‑ Коксе конницу и пехоту, утром начали наступление. Они собирались взять село одним ударом. Действительно, сопротивление оказалось слабым. Вяло отстреливаясь, красные отходили. Но, когда основные силы бандитов уже входили в село, с флангов неожиданно ударили восемь замаскированных пулеметов. Прокатилось мощное «ура! », и в село с трех сторон хлынули, стреляя на ходу, его защитники, а с тыла выскочил из оврага конный отряд, возглавляемый Черновым. Бой длился несколько часов и закончился полным разгромом банды. Бандиты потеряли около трехсот убитыми и ранеными, двести человек сдались в плен.

В этом бою Чернова повсюду сопровождал всадник на темно‑ серой лошади: шорец выполнил обещание, данное им начальнику милиции, – он справился с ответственным поручением и остался живым...

За мужество и находчивость во время боя в горах Александр Васильевич Чернов по ходатайству Алтайского губисполкома был награжден орденом Красного Знамени за № 11707. А о том, что предшествовало его подвигу, знали немногие...

Шли годы. Давно уже были уничтожены на Алтае последние бандитские группы, их жалкие остатки сдались или ушли в Монголию. По решению обкома партии Александр Васильевич в 1925 году был назначен помощником прокурора по Ойротской области, а затем был избран народным судьей города Бийска. Отошло в прошлое многое, но навсегда остались в его памяти события той беспокойной ноябрьской ночи 1921 года, когда он после допроса отпустил бандитского лазутчика, поверив его рабочим рукам.

И, вспоминая на совещании молодых следователей о том необычном допросе, он говорил: «Мы в свое время даже не знали такого слова «криминалистика». Вы же взяли на свое вооружение судебную баллистику и словесный портрет, графическую экспертизу и следоведение, химию и фотографию. Но, широко пользуясь этим, никогда не забывайте про своих верных помощников – простых людей. Помните, что самое мощное оружие советского следователя, которое мы вам передали из рук в руки, – это правда революции, правда, перед которой никто не может устоять. Вы не просто следователи, вы советские следователи. Вы работаете для народа и с помощью народа. В этом ваша сила».

Чернов умер в 1930 году. Его хотели похоронить в столице Горного Алтая городе Улалу (ныне Горно‑ Алтайск), но каракольцы, среди которых он пользовался большой любовью и авторитетом, настояли на том, чтобы его похоронили в их селе. И тело Александра Васильевича покоится на площади села Каракол, Онгудайского района, Горно‑ Алтайской автономной области. Приводя к могиле Чернова своих внуков, старики обычно рассказывают о нем и говорят: «Пусть у тебя будет такое же большое сердце, как у него. Пусть оно вместит в себя любовь к людям и веру в друзей, пусть оно будет твердым, как железо, когда ты повстречаешься с врагом».

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...