 |
Борис Юрин. Седина Игната Брица
|
|
|
|
Борис Юрин
СЕДИНА ИГНАТА БРИЦА
Поезд из Крустпилса пришел в Ригу точно по расписанию. На перрон хлынули пассажиры. Состав быстро опустел, и через несколько минут его отвели в отстойный парк. Поезд считался пригородным, и по штату в нем полагалась одна проводница на несколько вагонов. Уже в отстойном парке, заканчивая уборку, женщина наткнулась в одном из вагонов на запертое купе. Открыв дверь своим ключом, она увидела лежащего на полке мужчину. «Гражданин, проснитесь, приехали! » – потрясла проводница пассажира за плечо. И только тут заметила под лежащим лужицу уже загустевшей крови.
Через несколько минут о происшествии стало известно в Рижском дорожном отделе милиции. Оперативная группа под командованием подполковника Брица, заместителя начальника отдела, тотчас же прибыла на место. В нее вошли только что вернувшийся из отпуска начальник уголовного розыска майор Ильин, майор Постников, капитан Петровский и старший лейтенант Зусанс. У каждого из них за плечами немалый опыт работы в милиции, немало раскрытых преступлений. Однако преступление преступлению рознь. Сегодняшнее убийство совершено жестокой и расчетливой рукой.
Убийца настиг свою жертву где‑ то на стотридцатикилометровом перегоне между Крустпилсом и Ригой. На пути – одиннадцать станций. Доехал ли он до Риги или сошел на одной из этих остановок? Убийство дерзкое, умелое и загадочное. Дерзкое потому, что редкий преступник решится убить человека ударом ножа в вагоне и к тому же засветло. Правда, пассажиров было немного, но все‑ таки подвергавшийся нападению мог закричать, его услыхали бы. Убийство умелое, так как осмотр трупа свидетельствовал, что нож попал прямо в сердце. Очевидно, что человек был убит, когда спал. Загадочное заключалось в том, что дверь купе была закрыта изнутри. Будто человек встал, запер дверь, а затем лег и умер. Однако осмотр вагона снаружи помог разгадать загадку: на стенке остались царапины. Следовательно, убийца, закрыв дверь, вылез в окно и перебрался в соседнее купе. На станции он этого сделать не мог, его бы увидели, заподозрили что‑ то неладное. Значит, на перегоне, во время движения.
|
|
|
И последнее – мотивы убийства. Чемодан с весьма ценными вещами не был тронут, но в карманах убитого не обнаружено ни денег, ни документов. Значит, все‑ таки ограбление, хотя преступник предпочел не связываться с вещами. Из этого можно заключить: не новичок.
Вот, собственно, и все, что стало известно. И подполковник Бриц, и его товарищи понимали, как ничтожно мало данных для поисков преступника. Работа транспортной милиции вообще имеет свои характерные черты. Преступления всегда совершаются в дороге, преступники – в движении, они растворяются в массе пассажиров, следы их теряются, свидетелей, ежели таковые и имеются, отыскать трудно. С хулиганами и ворами, конечно, проще: потерпевшие, которые могут сообщить приметы преступника, да и свидетели находятся. А это уже полдела. Не раз случалось Рижскому дорожному отделу милиции находить воров по приметам и в Одессе, и в Москве, и в других городах. Доводилось задерживать матерых преступников, которые специализировались на кражах из автоматических камер хранения багажа. И грабителей вылавливали, и хулиганов. Но таких вот наглых и кровавых убийств давненько уже не было. И главное – нет никаких свидетелей, никаких следов, никаких ниточек. Пассажиры вагона рассеялись по большому городу, кто они и откуда – неизвестно, где их искать – тоже неизвестно. Да и вряд ли они хоть что‑ нибудь знают. Если бы имели малейшие подозрения, сами заявили бы в милицию. Дело сделано чисто – ни свидетелей, ни следов...
|
|
|
– Не бывает такого! – Бриц рубанул воздух рукой, как бы отсекая свои собственные сомнения и сомнения подчиненных. – Следы должны быть! Преступник – не бесплотный дух, не невидимка. Будем искать.
И начались поиски. Проводница ничего не могла сообщить, она даже не помнила, кто ехал в этом вагоне, потому что мельком проверила билеты и ушла в свое купе. Зато машинист паровоза сказал, что на перегоне Кокнесе – Айзкраукле на крутом повороте он заметил человека, который высовывался из окна очень далеко, по пояс. Лица он не рассмотрел, но помнит, что на мужчине был черный костюм. Светловолосый. Вот и все.
Это уже была тонюсенькая ниточка, которая позволяла предположить, что убийство совершено где‑ то в этом районе. Члены оперативной группы выехали в Крустпилс, Кокнесе и Айзкраукле.
Домой подполковник Бриц пришел поздно. Он был не в духе. Только что состоялся разговор с начальником отдела. Вот, кажется, думал он, Федор Филимонович – умнейший человек, боевой офицер, а таких простейших вещей не хочет понять. Ведь ясно же, что ему, Брицу, необходимо самому выехать в Крустпилс и там, на месте, возглавить поиск преступника. А Конник стоял на своем. Сказал мягко, но с усмешкой:
– Прошли, дорогой мой Игнат Ильич, те времена, когда командир обязательно был впереди на лихом коне. Помнишь, как Чапаев в фильме на картофелинах показывал? Вот так‑ то. Незачем тебе туда ездить, ты, можно сказать, мозг операции, ты должен анализировать факты, которые соберут сотрудники, думать, искать, клубок распутывать... А кроме того, не имею права тебя куда‑ либо посылать. Когда ты в отстойном парке был, мне звонили. Придется тебе завтра опять в суд, на этот процесс идти...
Бриц любил Федора Филимоновича, их связывала давняя дружба, зародившаяся еще в годы войны в партизанских лесах. Поэтому он чистосердечно признался:
– Ох, знал бы ты, чего мне стоит этот процесс! Видишь, поседел? На краю могилы стоял, под пулями ходил – все ничего, ни одного седого волоска не нажил! А тут за какие‑ то два месяца сивым стал. Такого насмотрелся да наслушался, что... Знаешь, Федор Филимонович, каждый раз, когда вызывают туда, вся душа переворачивается. Одна мысль, что придется опять сидеть и слушать все это, как нож острый...
|
|
|
– Понимаю, – хмуро сказал Конник. – Но – надо, ты сам знаешь, что надо. Иди, отдохни пока.
Осенью 1965 года в Риге шел судебный процесс над фашистскими прихвостнями, карателями, которые во время оккупации Латвии гитлеровцами уничтожили не одну тысячу людей, сожгли десятки деревень. Бриц был одним из свидетелей на следствии, а потом – на суде. И когда он смотрел на подсудимых, слушал показания, его охватывали ужас и ненависть.
... Вот сидит подсудимый Басанкович, угрюмо опустив голову. С каким наслаждением он перегрыз бы глотки всем свидетелям, судьям, журналистам, конвоирам! Но понимает, что его игра кончена, и старается напустить на себя вид раскаявшегося человека, который был обманут и запуган оккупантами.
Тогда, двадцать четыре года назад, он был бравым служакой, верным псом гитлеровцев. Может, это у него Бриц вырвал винтовку, когда их, заключенных, вывели из машины и поставили у свежевырытой ямы.
Ему, Игнату Брицу, шел тогда двадцать первый год. Он уже хорошо знал, кто друг и кто враг, куда идти и за что бороться. С пятнадцати лет тянул лямку: был батраком у курземского кулака, работал на лесозаготовках, на сахарном заводе. Когда в сороковом году была восстановлена в Латвии Советская власть, Игнат сразу же вступил в комсомол, организовал в своем селе ячейку.
Война застала его в пионерлагере, где он работал вожатым. Отправив ребятишек по домам, Игнат сел на велосипед и двинулся на восток. Но пришлось скоро вернуться в родное село: по дорогам уже шли немецкие танки. А через несколько дней, на рассвете, дверь отцовского дома задрожала под ударами прикладов, в комнату ворвались айзсарги – члены военно‑ фашистской организации. Их глава – Янис Рампан когда‑ то сидел с Игнатом в одном классе, был товарищем его школьных игр. Теперь он стал начальником местной полиции. Оттолкнув мать Игната, бросившуюся к сыну, Рампан шагнул к бывшему однокласснику:
|
|
|
– Ну, большевичок, пойдем! Мог бы, конечно, тебя сразу к стенке поставить, как некоторых других, но все‑ таки товарищ юности. Так что с тобой поступят в соответствии с законом, я грех на свою душу брать не буду...
Брица бросили в камеру номер пять тюрьмы в городе Лудзе. Тюрьма была переполнена. Допросы, пытки, издевательства. По ночам во дворе тюрьмы зловеще урчали моторы автомашин, в коридорах раздавались шаги людей. Многих людей. Потом машины уезжали и возвращались под утро. Пустыми.
Наконец дошла очередь и до Брица.
13 ноября 1941 года. Он навсегда запомнил этот ненастный день, который мог бы стать последним в его жизни.
С утра шел мелкий, надоедливый дождь, после обеда похолодало, замелькали за решеткой камеры белые снежинки. Под вечер дверь распахнулась:
– Выходи!
Машины двинулись в путь. Игнат вырос в этих местах и потому даже в надвигающихся сумерках мог узнать, куда их везут. Грузовики мчались по шоссе к Резекне, потом свернули налево. Значит, к Цирмскому озеру. Туда, где еще так недавно был пионерский лагерь, где звучали веселые ребячьи голоса, где он, Игнат, был так счастлив. Эх, выпрыгнуть бы сейчас из машины, уйти в лес, он же тут каждую тропку знает! Но разве выпрыгнешь! Вон их сколько, толстомордых, откормленных мерзавцев, за каждым движением заключенных следят. Десять заключенных, пять конвоиров, не считая немца, что в кабине...
Игнат вылез из кузова восьмым. Полицаи прикладами теснили заключенных к яме, черным пятном зиявшей на свежем снегу. На секунду юноша почувствовал равнодушие ко всему: «Ничего не сделаешь, это конец... » Но тут же ярость и ненависть охватили его. Он не позволит застрелить себя, как барана!
Напрягшись, прыгнул вперед, схватился за ствол винтовки и рванул ее на себя. Полицейский, потеряв равновесие, упал. Но, падая, успел нажать спусковой крючок. Грохнул выстрел. Руку Брица обожгло. Однако он бросился за машину, в кусты. Воспользовавшись замешательством полицейских, кинулись в лес и другие заключенные. Вслед загремели выстрелы, кто‑ то закричал. Все же преследовать беглецов полицаи не решились: суматохой могли воспользоваться заключенные из второй машины. К тому же – приближающаяся темнота, лес.
Игнат, задыхаясь, бежал по лесу. Только когда все смолкло, он обессиленно привалился к стволу дерева и почувствовал, что очень болит рука. Набрякший от крови рукав замерз, стоял колом. Стянул руку ремнем повыше раны и зашагал дальше. Всю ночь он блуждал по лесу, пробирался сквозь цепкий, колючий кустарник, а утром оказался там же, откуда бежал. На опушке желтым пятном выделялась свежезасыпанная могила. Игнат подумал, что и он мог бы лежать теперь под смерзшимися комками глины, как лежат его товарищи по камере.
|
|
|
Совсем обессиленный, он добрел до какого‑ то хутора, постучался в ворота, сказал хозяйке, что бежал из эшелона, увозившего рабочих в Германию. Старушка накормила юношу, познакомила с соседом, русским. Бриц знал, что на русских можно положиться: он родился и вырос в селе Краснополье, в котором было много русских. Русский язык Игнат знал с детства, как свой родной, латышский. Друзей среди русских у него было полдеревни.
Этот‑ то крестьянин и отвез раненого парня в село Большие Брицы, к Дементию Дементьевичу Узенису, родному дяде Игната. Тот спрятал племянника в подполье. Несколько месяцев даже родители Брица не знали, что сыну удалось бежать. Только в феврале сорок второго Игнат пришел в родной дом. Его бесило, что он должен прятаться, скрываться ото всех, вместо того чтобы открыто драться с захватчиками и их прихвостнями. Но он очень хорошо понимал, что в одиночку ничего не сделает, что придется до поры до времени таиться от чужих глаз.
Постепенно он наладил связь с такими же, как он, комсомольцами, тоже скрывавшимися от полиции. Самым близким из них был Федосеев, школьный товарищ. С неимоверным трудом друзья собрали радиоприемник, слушали Москву, рассказывали надежным людям правду о событиях на фронтах, чтобы те потом распространяли эти сведения по округе. Искали связь с партизанами, но это было не так‑ то просто.
Однако недаром говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Осуществилась заветная мечта Игната: он стал бойцом 3‑ го Латышского партизанского отряда.
Храбрости Брицу было не занимать. Он не любил отсиживаться на базе в Освейских лесах, просился в операции, рвался в бой. Даже видавшие виды партизаны удивлялись его презрению к смерти. Мало кто из них знал, что послужило причиной этого: Бриц был сдержан, немногословен и не любил распространяться о своих переживаниях. А знавшие о его трагедии отлично понимали нетерпение, с которым он отправлялся на каждую операцию. Ведь из всей семьи Игнат остался один‑ одинешенек. Полицейские, узнав, что Бриц жив и партизанит, схватили его родителей. Их отвезли в страшный Саласпилсский концлагерь и там погубили. Убили и двух братьев Игната. И теперь он жил жаждой мщения, ненависть к врагам душила его, не давала покоя. Он готов был ежедневно ходить на операции, сутками биться с фашистами, забыв о еде и отдыхе.
Казалось бы, столько фашистов полегло от руки Брица, столько эшелонов поднялось на воздух, столько было взорвано и сожжено полицейских постов, что можно было бы залечить душевную рану. Тем более, что удалось отправить на тот свет и Яниса Рампана, начальника Шкяунского полицейского участка, который в сорок первом арестовал Игната, а двумя годами позже отправил в Саласпилс его отца и мать на верную смерть.
Ничто не могло ослабить ненависть Игната. Боль Латвии стала его собственной болью, а его личное горе было вписано в общий счет, который народные мстители и Советская Армия предъявляли гитлеровцам. И он, рядовой боец партизанской бригады, бил врага по этому счету, в котором личное соединилось с общим...
Советская Армия, в которую влилось и немало партизан, пошла дальше на запад, неся фашизму возмездие за все содеянное. А Игната Брица, как и некоторых других его товарищей, оставили в Латвии, послали работать в милицию. Дел хватало. Борьба с бандитами, жестокая и напряженная, длилась не неделю, не месяц, даже не год. Так что всякого навидался Бриц за эти годы, война для него продолжалась почти десять лет. Да и теперь, собственно говоря, продолжается, хотя противник уже не тот.
И все же до этого процесса над фашистскими извергами в каштановых волосах подполковника Брица с трудом можно было заметить белые нити. А тут за две недели поседел.
На суде он впервые смог охватить взглядом все злодеяния этих выродков, постичь все горе, которое они принесли народу. Показания свидетелей, документы, фотографии – все это рисовало картину столь ужасную, что после каждого дня, проведенного на процессе, в волосах Игната Ильича появлялись все новые и новые седые пряди. Ему, видевшему на своем веку немало крови, встречавшемуся лицом к лицу с самыми отъявленными бандитами, было страшно. Порой даже не верилось, что человек способен на такие зверства, на такую непостижимую жестокость. По ночам Брица мучали кошмары, он просыпался в холодном поту, на службу приходил с больной, тяжелой головой.
Потому‑ то ему так не хотелось идти на процесс...
Снова знакомый зал суда. Снова благообразные, нарочито покорные физиономии подсудимых. Вот только глаза выдают: обреченно‑ озлобленные, трусливо бегающие. Знакомые глаза, подумал Бриц, такие не раз приходилось видеть у допрашиваемых преступников. Наверное, и у неизвестного убийцы из поезда такие же холодно‑ беспощадные глаза. Ведь он как бы духовный сын вот этих выродков, для него жизнь человеческая копейки не стоит. А попадется – так же будет юлить, прикидываться барашком, блеять. Дескать, ничего не знаю, видеть не видел. Когда почувствует, что не уйти, слезу пустит, как и эти. Все они такие, что эти, на скамье подсудимых, что тот, который еще где‑ то ходит неопознанный.
Суд вызывал все новых свидетелей. Бриц слушал показания, но думал о своем. Эти уже разоблачены, а вот вчерашний убийца еще на свободе. Конечно, в конце концов он будет найден. Но когда настанет этот «конец концов»? Каждая минута дорога, если где‑ то рядом ходит опасный зверь.
Сегодня утром, до начала судебного заседания, подполковник побывал в отделе, ознакомился с сообщениями, поступившими от членов оперативной группы. Утешительного пока мало. У официантки буфета на станции Крустпилс удалось выяснить, что перед отходом поезда какой‑ то пьяный угощал двух парней. Пьяный забыл сетку, в которой лежала колбаса. Парни, забрав сетку, вышли за ним и тоже сели в поезд.
В купе был найден огрызок колбасы. Может быть, убитый и есть тот пьянчужка с сеткой? Тем более что, как показало вскрытие, убитый тоже приложился к спиртному. Но откуда тогда чемодан? Приметы парней известны из рассказа официантки, один из них был действительно светловолосым и в черном костюме. Если пьяница угощал этих ребят, следовательно, они были знакомы раньше. Хотя в общем‑ то это не обязательно. Бывает, что загулявший человек подносит рюмку первому встречному: пей, мол, я угощаю. Значит, на их знакомство рассчитывать твердо нельзя. Далее. До сих пор не установлена личность убитого. Заявлений об исчезновении какого‑ либо человека пока не поступало. Так. Кто эти двое парней? Местные или приезжие? Неизвестно.
– Разрешите огласить список с росписями некоторых обвиняемых, – голос государственного обвинителя прервал мысли Брица. – По этому списку полицейские получали водку и папиросы в качестве вознаграждения за поимку подозрительных людей... Прошу приобщить этот список к делу...
Для Игната Ильича сообщение государственного обвинителя не было новостью. Уже не однажды на этом процессе фигурировали подобные документы, свидетельствовавшие о том, что предатели из кожи лезли вон, лишь бы получить побольше. За водку и папиросы, за окровавленную одежду, снятую с казненных, они предавали и продавали гитлеровцам латышский народ и страну. А чем отличается от них этот убийца?
В перерыве Бриц спустился в вестибюль, позвонил по телефону в отдел. То, что он услышал, заставило его тут же выбежать из здания суда. Сев в такси, он помчался к вокзалу. Уже через несколько минут он сидел в своем кабинете и беседовал с неким гражданином, назвавшимся В.
Оказывается, В. – житель Крустпилса. Вчера он приехал в Ригу сильно навеселе и был подобран постовым милиционером. Провел ночь в вытрезвителе. Говорит теперь, что очень спешит домой, жена, мол, и без того ругается. Однако пришлось ему из вытрезвителя отправиться в дорожный отдел милиции. Документов – никаких. Денег нет, багажа – тоже. Лишь сетка, в которой одиноко лежал початый круг колбасы.
Из беседы с В. выяснилось, что он шофер Екабпилсского завода железобетонных конструкций. Получив отгул, решил съездить в Ригу «проветриться». Сильно выпил, зачем‑ то купил два килограмма колбасы. В буфете Крустпилса, ожидая поезд, взял еще бутылку. Подсели двое парней. Сказали, что с этого же завода. В. расчувствовался, угостил их. Выпили еще бутылку. Потом сел в поезд и проснулся только в Риге. Тех ребят больше не видел. Правда, они, кажется, вошли в то же купе, куда и он, авоську с колбасой принесли. Но это он помнит смутно, сквозь сон...
Бриц ходил по кабинету, анализируя услышанное.
Итак, убит не В., угощавший преступников, а кто‑ то другой. Убийцы вышли из поезда не в Риге, а где‑ то на промежуточной станции. Возможно, что в буфете парни сказали правду: они работают на том же заводе. А может, и соврали, напрашиваясь на угощение. Надо проверить...
Утром следующего дня В. вместе с работниками милиции сидел в проходной завода. Торопливо шли мимо люди, спеша на работу. Сотни хороших людей, сотни созидателей. И где‑ то среди них – двое преступников.
Томительно тянулись минуты. Неужели все попусту?
– Вот он! – шепнул В. – Вон тот, в серой кепке!
Задержанный оказался Федором Волковым, арматурщиком. Он долго отнекивался, крутил, но припертый к стене фактами, заговорил.
В тот день он встретился с приятелем, Юрием Беловым, который раньше сидел в тюрьме, недавно вернулся. Собрались на танцы в Огре, где у Юрия была знакомая девушка. Перед танцами хотелось выпить, но денег – кот наплакал. В станционном буфете подвернулся какой‑ то пьяный дядька, сказал, что он с завода железобетонных конструкций. Федор обрадовался: дескать, мы тоже оттуда. Для убедительности выругал начальника цеха и мастера. Оказалось, что В. их знал. Распили бутылку, потом еще одну. Сели в поезд.
Белов предложил Волкову ограбить В., который сразу же заснул. Залезли в карман – пусто, в другой – всего‑ навсего трешка.
– А еще в Ригу едет! – выругался Белов. – Мразь, с таким и мараться нечего.
Проехали Плавиняс. Какой‑ то подвыпивший мужчина с чемоданом толкнулся в купе, но затем ушел в соседнее, где никого не было.
– Видать, при деньгах, – прищурился Белов, – с базара едет, небось спекулянт. Давай почистим его, а?
Федору стало не по себе. Хватит уж этой трешки. Он отказался, стал отговаривать Белова.
– Эх ты, сявка! – криво усмехнулся Белов. – Ладно, сиди, но уж на денежки не рассчитывай!
И, достав из сетки попутчика кусок колбасы, вышел из купе. Открыв дверь в соседнее, он сел напротив лежащего на полке пассажира и, облокотись на стол, стал смотреть в раскрытое окно и жевать колбасу. Пассажир быстро уснул. Во сне он даже не вскрикнул...
Белов обшарил карманы, вытащил деньги. Раскрыл чемодан, но ничего брать не стал. Потом вылез в окно и влез в другое. Дверь он запер изнутри раньше.
Федору он не сказал, что убил человека. Но тот понял, что произошло страшное, когда Белов бросил:
– Надо быстрее рвать отсюда когти, разумеешь? А то...
Белов отдавал себе отчет в том, что на ближайшей же станции убийство может раскрыться. Случайно. Вдруг пойдет контролер, толкнется в запертую дверь, откроет ее. Или еще что‑ нибудь приключится. Поэтому лучше быть подальше отсюда, не мозолить глаза пассажирам.
Он не хотел дожидаться станции, решил спрыгнуть на ходу. Все время высовывался из окна, дожидаясь, когда начнется подъем. Там поезд пойдет медленнее, можно будет спрыгнуть.
Но поезд мчался, не снижая скорости. Прыгать было страшновато. Дождались остановки, вышли на станции Скриверси, сели в автобус и доехали до Огры. Там танцевали с девушками, пили, там же переночевали, а утром вернулись в Крустпилс.
Белов был спокоен. Он покровительственно говорил Волкову:
– Ты, главное, не дрожи, ничего ведь не случилось. Дядьку я того обчистил, это точно. Да разве кто найдет нас? Ищи ветра в поле! А болтать будешь – прощайся с жизнью, понял? На‑ ка вот тебе три бумажки по червонцу, помни мою доброту...
Федору не хотелось брать денег, ему казалось, что на них кровь, но отказаться под пристальным взглядом Белова он не посмел...
Подполковник перевернул последнюю страницу протокола, закрыл папку. Все. Дело можно передавать в суд. Убийца задержан, находится под стражей. Вряд ли еще когда‑ нибудь ему придется замахнуться ножом на человека, оборвать чью‑ либо жизнь. Как и тем, которых Бриц опять должен увидеть завтра, на процессе. И Белова, и тех ждет суровое, но справедливое возмездие. Без них на земле воздух будет чище, дышать людям станет легче.
Он вспомнил лицо Белова. Как этот мерзавец хныкал: ничего, мол, не помню, пьяный был! Пьяный... А на ходу сумел выбраться из окна и влезть в другое. Не всякий трезвый сумеет удержаться, не упасть. Ничего, суд скажет свое слово...
Игнат Ильич подошел к окну. В темном ночном стекле увидел свое отражение. Провел рукой по волосам и с невеселой усмешкой подумал: «Старею, что ли? Раньше вон в каких передрягах бывал – не седел. А тут скоро совсем как лунь стану... »
Да, недешевой ценой приходится платить работникам милиции за наш покой. Ранней сединой, бессонными ночами, предельным напряжением нервов, инфарктами и инсультами, а порой – и собственной жизнью.
Так поклонись же, читатель, человеку в синей шинели, где бы ты ни встретил его! Поклонись людям, не щадящим себя ради нашего счастья!
|
|
|
