 |
Владимир Любовцев. ИЮЛЬСКОЙ НОЧЬЮ
|
|
|
|
Владимир Любовцев
ИЮЛЬСКОЙ НОЧЬЮ
– Рудольф Юрьевич, мы вас очень просим, я и Мале... Честное слово, обидите, если не приедете! Ведь вы для нас столько сделали, можно сказать, главный виновник...
– Ладно, хватит тебе, Пауль, – проворчал Куккор, наклоняя лобастую голову, чтобы скрыть улыбку. – Да ежели я, образно говоря, по свадьбам буду ездить, когда работать‑ то, а? Ну, еще куда ни шло, если бы ты здесь, в Таллине, свадьбу играл, можно было бы забежать на часок‑ другой, А то за сто верст ехать, не шутка! Нет, нет, дорогой, со всей душой бы, но не могу.
Однако парень был настойчив и в конце концов вырвал у Куккора согласие приехать на свадьбу. А чтобы майор в последний момент не передумал, Пауль поручил своему другу доставить Рудольфа Юрьевича к месту предстоящих торжеств на машине.
Черная «Волга», увитая гирляндами из дубовых листьев, стремительно мчалась по узкой дороге. Следом за ней, чуть в отдалении, спешили машины попроще, не такие нарядные. В одной из них рядом с водителем сидел Куккор. Ровно гудел мотор, машина мягко покачивалась, и это убаюкивало. Рудольф смотрел сквозь полуопущенные веки на проносившиеся мимо поля, перелески, залитые щедрым солнцем, и вспоминал, какими были эти места двадцать с лишним лет назад, когда он увидел их впервые.
Вот, говорят, климат на земле меняется, становится теплее, мягче. Это верно. Ученые по‑ разному объясняют этот факт. Им, конечно, виднее. Но если бы спросили у него, Куккора, почему и солнце вроде бы стало светить ярче, и зелень пышнее, он, пожалуй, ответил бы так: потому что жизнь становится все лучше, все радостнее. Известно ведь, что угнетенному горем да бедами человеку все видится в ином, мрачном свете. Когда сердце болит, когда душа тоскует, тут не до красот природы. И голубое небо не веселит, и чистое солнышко не радует.
|
|
|
Разве не так? Его вот сбросили с самолета в сорок четвертом неподалеку от этих мест. Это было светлой майской ночью. Не первый раз приземлялся старшина в глубоком тылу врага, не впервой было ему пробираться с рацией сквозь леса и болота, разыскивать верных людей, вести разведку. Дело привычное. И той ночью, закапывая в лесу парашют, Рудольф не особенно волновался. Задача была сложной, но вполне выполнимой. Надо было найти партизанский отряд Юрисона и наладить связь с Большой Землей.
А вышла промашка. Попал вместе с напарником в облаву, которую устроили омокайтсы – эстонские фашисты. Чудом ушли от верной смерти, но рацию на его спине разбило пулями. А что такое разведчик без рации? Человек без языка и без ушей, – словом, глухонемой.
Стояли вот такие же, как сейчас, погожие дни, когда они, Куккор и Аллик, пробирались через леса. Голодные, злые, отчаявшиеся. Деревья только‑ только выбросили крохотные клейкие листочки, в лесу пахло весенней свежестью. Но им было не до красоты. Они кляли последними словами белые ночи и солнечные дни, ибо у разведчика иная оценка: чем хуже погода, тем лучше для дела.
Потом им повезло. У лесника Рютеля, своего человека, нашли приют, добыли старенький приемник. Теперь они обрели слух. Это уже кое‑ что значило. Принимали сводки Совинформбюро, от руки писали листовки, распространяли их по округе. И до слез было обидно, что не могут сообщить в штаб никаких данных. А сообщить было что. Они обнаружили, что в одном из баронских поместий, неподалеку от города Пярну, находится секретная разведшкола. Там гитлеровцы готовили из военнопленных шпионов и диверсантов для заброски в наш тыл. Была бы рация, мигом дали бы знать об этом змеином гнезде. Смотришь, бросили бы наши пяток бомб на это поместье – и делу конец. Попробовать самим? С двумя пистолетами да автоматом? Глупо.
|
|
|
Но что‑ то делать надо, пока птенцы не выпорхнули из этого проклятого гнезда. Рудольф считал, что не может быть, чтобы все курсанты этой школы оказались отъявленными негодяями, законченными предателями. Из разных же соображений, по разным причинам пошли они сюда. Может, кое‑ кто и с думкой о том, чтобы вырваться из плена, перейти потом к своим.
Стали прощупывать настроения курсантов через девушек, с которыми те встречались. Особенно помогла Адель, племянница лесника. Через нее и вышли на двух ребят, которые показались наиболее подходящими. Одно свидание, другое, третье. Курсанты поняли что к чему, что требуется от них. Честными парнями оказались. С ними и передал № 535 – это был радиопозывной Куккора – все собранные разведданные. Больше того, под влиянием встреч с разведчиками эти двое курсантов, оказавшись на советской земле, сразу же провалили свои группы, обезвредили остальных.
Как приятно получать теперь от них письма! Живут, трудятся, уважаемыми людьми стали. А кто знает, не случись тогда, двадцать лет назад, разговора с ними, каких бед могли бы они, запутанные гитлеровской пропагандой, натворить на родной земле!..
Мысли Куккора прервал визг тормозов. Черная «Волга» внезапно остановилась на полном ходу. Остановились и другие машины. Дорога была перегорожена стеной из бутового камня. И невысокая стенка, всего метр, а не проехать, не объехать. Кругом лес.
Рудольф выскочил из машины: что за безобразие! Однако друг жениха придержал его за рукав:
– Так надо. Разве вы никогда не бывали на наших свадьбах?
Куккор помотал головой. Нет, не приходилось ему бывать на эстонской свадьбе. Родился и вырос в России, на севере, куда отец, железнодорожный рабочий, был сослан после событий 1905 года. Впервые землю предков своих увидел во время войны. Он ступил на нее с боем, чтобы принести свободу людям, родным ему по крови и духу. Тогда он по‑ эстонски говорил с акцентом, пришлось заново учить этот язык. После войны было не до свадеб, да и народ жил трудно. Затем Куккора перевели в Таллин, а в городе свадьбы обыкновенные. Потому‑ то Рудольф с интересом смотрел сейчас на все.
|
|
|
Жених снял пиджак, засучил рукава белой рубашки. Стенку, перегородившую дорогу, окружили люди. Из толпы сыпались то язвительные, то одобрительные реплики.
– Ох, и жадный ты, Пауль! Дал бы нам выкуп, мы бы мигом разобрали.
– Молодец парень, трудолюбивый, не боится руки испачкать!
Пауль работал молча и сосредоточенно, быстро отбрасывая в сторону камни, залитые липкой смолой. Через несколько минут проезжая часть стала свободной.
И снова машины рванулись вперед.
Вот и дом жениха, большой, срубленный из вековых бревен еще дедом Пауля. Машины остановились у закрытых ворот. Никто не встречает новобрачных, дом будто вымер.
Жених распахнул створки ворот, подал руку невесте, помогая ей выйти из машины. На дворе справа стояла прялка с мотком шерсти, слева – козлы, на них толстое узловатое бревно, двуручная пила и маленький туристский топорик.
Друг Пауля негромко объяснил Куккору: жених должен продемонстрировать окружающим силу, ловкость, находчивость. Попробуй‑ ка распилить в одиночку это бревно, а потом расколоть его таким топориком.
А невеста должна была доказать, по старинному обычаю, свою способность быть хозяйкой, женой и матерью. Для того‑ то здесь были припасены прялка, стол с грязной посудой и большая кукла, которую надо запеленать.
Невесте и жениху пришлось засучить рукава.
«Как много народной мудрости вложено в этот обряд», – подумал Куккор. Трудолюбие – вот что ценит народ превыше всего. Земля в Эстонии скудная, камень на камне, леса да болота; трудно давался крестьянам хлеб. И наверное, не так уж далека от истины пословица, утверждающая, что Эстонию создал не господь бог, а мужицкие руки.
Наконец, молодые закончили работу. Тогда на крыльце появились родители с хлебом‑ солью. Жених, подхватив невесту, перенес ее через порог. Следом хлынули в дом и гости.
Старейшина, подняв стакан, произнес напутственную речь. Все выпили молча. Так положено. И вторично встал старейшина, сказал добрые слова в адрес родителей жениха. Но выпить не удалось, вскочил жених:
|
|
|
– Я хочу добавить два слова!
Нахмурились старики: непорядок, жениху положено молчать и слушать, не перебивать старейшину. Однако Пауль уже говорил:
– Прошу извинить, что нарушил традицию, простите меня. Но когда подняли тост за моих родителей, я не утерпел. Давайте выпьем за моих отца и мать и за майора милиции Рудольфа Юрьевича Куккора. Сразу! Потому что он сделал для меня, для Мале, для того, чтобы мы были вместе, так много... Спасибо вам, Рудольф Юрьевич!
К Куккору потянулись со стаканами:
– Ваше здоровье!
А ему было очень неловко. Не любил он быть в центре внимания. И злился на Пауля. Чего, спрашивается, вылез? Ну, было бы за что поклон бить, а то ведь вспомнить смешно...
Впрочем, если говорить начистоту, тогда, несколько месяцев назад, Куккору было совсем не до смеха. К нему в отделение милиции пришла заплаканная девушка и рассказала такую историю.
Два дня назад она познакомилась с парнем. Гуляли они по улицам Таллина, были в парке, потом он проводил ее до автобусной остановки. Договорились встретиться вечером следующего дня в парке Кадриорг, у фонтана. Когда она уже садилась в автобус, у нее выпала сумочка. Парень поднял сумочку, но не отдал. Сказал, что вернет завтра, при встрече. На следующий день она прождала своего нового знакомого весь вечер, но он не пришел. Теперь она без денег, в сумочке была вся ее зарплата.
Было отчего задуматься начальнику отделения. Таллин – город не маленький, в нем десятки тысяч молодых людей, назначающих свидания. Девушка же не знала о своем знакомом ничего. Вернее, почти ничего. Только то, что он студент политехнического института, зовут его Пауль. Как выглядит, описать не могла. «Просто симпатичный, высокий, блондин». Но в институте сотни Паулей, многие из них высокие и светловолосые. Да и где уверенность, что парень не соврал?
Словом, уравнение со многими неизвестными. Проще было бы не принимать заявления девушки, не вешать себе на шею это почти безнадежное дело. Но Куккор представил, как Мале выходит из его кабинета, спускается по скрипучей деревянной лестнице, глотая слезы. Если ей не помочь, она потом на всех встречных‑ поперечных будет смотреть как на потенциальных жуликов, разуверится в людях. И он сказал:
– Пиши заявление, постараемся найти... А пока возьми.
Он протянул ей две десятирублевые бумажки, ворчливо прервал поток благодарностей:
– Чего там, жить‑ то тебе надо. Потом отдашь... когда найдем твоего разлюбезного...
Легко было сказать «когда найдем», куда труднее сделать. Не день, не два шли поиски. Пауля нашли. И снова встал вопрос: как квалифицировать его поступок? Если подходить формально, статья сто сороковая: открытый грабеж. Состав преступления налицо. Но оказывается, парень взял сумочку только для того, чтобы застраховаться от неудачи. Девушка ему очень понравилась, он хотел увидеть ее обязательно. А вдруг она раздумает и не придет вечером на свидание?
|
|
|
А назавтра его группу вместе с несколькими другими с утра отправили в колхоз, помогать убирать картофель. Там он пробыл почти месяц. Вернулся – где искать Мале? Ведь он не знал ни ее фамилии, ни места работы, ни адреса...
Вот так и получилось, что он, Куккор, стал вроде свата для Пауля и Мале. Второе их свидание состоялось в его кабинете. Сперва девушка и слышать не хотела извинений Пауля. Пришлось майору вмешаться, самому рассказать, как все случилось. Дело было закрыто.
Теперь он сидит на их свадьбе.
– Кибе! (Горько! ) – дружным хором скандируют гости. – Кибе!
Нет, Паулю не горько. И Мале тоже. Они счастливы. Это – главное. И он, старый пень Куккор, тоже счастлив. Потому что ради вот этих улыбок, этого веселья он, черт побери, не однажды глядел в глаза смерти, пробирался через леса, тонул в болотах, замерзал на колючем ветру. У него не было такой свадьбы, не то время, Любовь была короткой, тревожной. Больше, пожалуй, было разлук, чем свиданий. Разлуки долгие: не недели – месяцы врозь. Без прощаний, без провожаний. Любимая не знала, когда он исчезал, вернется ли. А сказать, куда уезжает, не мог, не имел права. Да и не всегда знал заранее, куда его пошлют. Фронт – от моря до моря. И туда, где он жил эти месяцы, письма не приходили. Не выдержала такой жизни любимая, нестойкой оказалась. Ушла. Что ж, не всякой женщине под силу годы ожиданий и редкие дни свиданий. Ладно, замнем это, не к чему бередить душу, что было, то прошло...
Столы сдвинули к стене, освободили середину помещения. Гости разбились на группки. Старики сидели, судачили о том, о сем. Молодежь танцевала, пела. Куккор чувствовал себя чуточку одиноко. Пауль и Мале пытались было втащить его в круг танцующих, но майор отбился от них, вышел на крыльцо, закурил.
Интересно все‑ таки человек устроен... Вот сейчас в шумной компании ему вдруг почему‑ то стало одиноко и печально. А той ночью он не ощущал ни одиночества, ни грусти, хотя был в лесу один на один с врагом и истекал кровью.
Да, это было такой же тихой и теплой июльской ночью сорок пятого года. Уже отгремел салют Победы, но для него, как и для товарищей по оружию, война не кончилась. Только она приняла другие формы. В лесах орудовали банды, нападали на села и хутора, терроризировали население, убивали активистов, мешали эстонскому народу строить новую жизнь.
Бывшего разведчика, партизанского радиста Рудольфа Куккора вызвали в уездный комитет партии. Сказали: ты исходил эти места вдоль и поперек, тебя и в партию принимали в лесу, так кому же, как не тебе, сейчас заняться борьбой с бандитизмом? Дело опасное, трудное, сам понимаешь. У бандитов – тысячи дорожек и тропок, у тебя – одна. Головорезам терять нечего, а тебе придется на долгие месяцы забыть о доме, тепле, уюте.
Это не был приказ, это был просто серьезный товарищеский разговор. Но Рудольф сказал: «Есть! » Он ведь был солдат. Солдат партии.
Много было всякого за эти месяцы. Не раз пули свистели над самым ухом, падали сраженные выстрелами товарищи. Но Куккору везло.
Однажды в отделе он узнал, что сбежал Петер Рису, старший надзиратель пярнуской тюрьмы. Сбежал с оружием и ключами от камер. Он знал Рису, невысокого рыжего парня с глуповатой ухмылкой на лице. Так случилось, что ему пришлось присутствовать в качестве переводчика, когда тот оформлялся на работу. Анкета у него была чистой, ничего компрометирующего. В годы оккупации с гитлеровцами не сотрудничал. Даже ушел в лес, скрываясь от мобилизации в немецкую армию. Крестьянин‑ середняк. Кажется, все говорило в пользу Рису. Людей не хватало, и его взяли.
Сперва посчитали, что Рису дезертировал. Однако Куккор упорно отбрасывал эту версию. В самом деле, дезертиру незачем уносить с собой тюремные ключи да еще прихватывать кроме пистолета автомат. Скорее всего Рису ушел к бандитам.
Куккор оказался прав. Довольно скоро он сумел выяснить, что Рису искал связи с крупной бандой, которой руководил капитан войск СС Ребане. А с Ребане у Рудольфа были старые счеты: эта шайка зверски убила лесника Рютеля, его жену и восьмилетнего сына. Того самого лесника, который когда‑ то активно помогал советским разведчикам.
Идя по следам банды, Куккор вступил в бой с несколькими бандитами, захватил одного раненого. От него он узнал, что Рису был в банде, но не захотел быть рядовым головорезом. Видите ли, ему хочется самому главенствовать. Поэтому он решил создать собственную банду. Грозился якобы напасть на тюрьму и освободить всех задержанных ранее бандитов, а потом развернуться так, что Ребане покажется в сравнении с ним малявкой.
Действительно, Рису удалось сколотить шайку из всяких подонков. Он уже начал греметь по округе.
Куккору было поручено ликвидировать Рису и его банду любыми путями.
И вот Рудольф узнал, что Рису должен отправиться на переговоры о совместных действиях с главарями других банд. Оперуполномоченный расставил всюду своих людей. Целые сутки пролежал в засаде сам. Рису не появился. Тогда Куккор принял смелое, хотя и несколько опрометчивое решение: он захватит бандита в его логове. Это было опасно, но Рудольф не боялся риска. Он знал, что бандит крайне осторожен, скрывает от сообщников места, где живет, никому не доверяет. В худшем случае вместе с ним могут быть двое‑ трое приближенных. С ними‑ то Рудольф справится: силой не обижен, стреляет метко.
Может быть, нетерпение Куккора объяснялось и тем, что вот уже сутки во рту не было маковой росинки. Сколько же можно ждать этого прохвоста?
Говорят: на ловца и зверь бежит. Не успел Рудольф пройти по лесу и километра, как нос к носу столкнулся с Рису, что называется, на узенькой дорожке. Только зверь оказался проворнее ловца. Бандит выпустил очередь из автомата и кинулся в чащу.
В первый момент младший лейтенант не почувствовал боли. Он даже удивился, что какая‑ то неведомая сила швырнула его на землю. Выхватил пистолет и дважды выстрелил по убегавшему Рису. Целился в ноги: голова бандита была еще нужна, он должен был многое рассказать.
Увидев, что Рису упал, Куккор бросился к нему, навалился всей тяжестью (а весил он тогда более ста килограммов), вырвал из рук бандита автомат, связал Рису его же ремнем. И только тогда ощутил острую, режущую тяжесть в животе. Прикоснулся – ладонь в крови. Сел рядом с задержанным, опираясь на локоть, сжал зубы, чтобы не застонать, сказал нарочито насмешливо:
– Дерьмовый из тебя стрелок, парень! В пяти шагах промазать из автомата, надо же...
Он не хотел, чтобы бандит знал, что ранил его. Достал из кармана папиросную коробку, авторучку:
– Ну, приступим к допросу. Где находится банда, сколько в ней человек, какое вооружение?
Рису угрюмо молчал, лежа на животе.
– А я тебя сейчас, образно говоря, на тот свет отправлю, – спокойно, не повышая голоса, сказал Рудольф. – Имею полное право, чего мне с такой падалью нянчиться...
Этот ленивый, почти равнодушный тон испугал бандита. Если бы Куккор кричал, он, пожалуй, не так бы струсил, решил бы: на пушку берет. Откуда было ему знать, что младший лейтенант просто физически не мог говорить громко, что каждое слово он выдавливал с трудом и болью!
И Рису заговорил. Рудольф старался писать мелко‑ мелко, чтобы на коробке уместилось как можно больше сведений, ведь бумаги при нем нет. Но рука дрожала, буквы лезли одна на другую. Будто у первоклассника.
Вдруг невдалеке треснул сучок, другой. Рису злорадно усмехнулся:
– Мои парни идут, теперь тебе конец!
– Ты‑ то что радуешься? Раньше меня мертвецом станешь, да и твоих я пощипаю, образно говоря. Учти: крикнешь – первая пуля тебе...
Он лег, подтянул к себе автомат, отобранный у бандита. Патронов достаточно, только вот темно, не прицелишься. Ничего, он будет держать их на приличном расстоянии. Лишь бы все разом не кинулись...
– Рудольф, где ты? – донесся из‑ за кустов негромкий голос.
К сердцу Куккора подкатила теплая волна. Это ведь Пиккур, крестьянин‑ активист.
Отозвался. Крестьянин осторожно подошел, присел на корточки возле Куккора.
– А я принес тебе, как стемнело, перекусить, смотрю – нет и нет. Потом выстрелы услыхал. Вот и пришел. Может, помочь надо?
– Надо, Пиккур. Видишь, бандита захватил. Это Рису. Собственной персоной. Ранил его. – Он понизил голос, чтобы бандит не разобрал слов. – И он меня тоже. Беги в Кюнакула, звони по телефону. Чтобы приехали.
Пиккур торопливо рванул на себе рубаху:
– Давай перевяжу.
– Сначала его, – отстранил крестьянина младший лейтенант. – А то загнется. А мне из него еще много надо выудить, образно говоря.
– Да чтоб я эту сволочь, этого выродка перевязывал! – вскипел Пиккур. – Он кровь нашу лил, пускай подыхает как собака!
– Приказываю перевязать! – Куккор почти выкрикнул это и, не сдержавшись, застонал...
Ночь, казалось, длилась бесконечно. Временами младший лейтенант впадал в полузабытье. По всем расчетам, уже пора бы оперативникам быть здесь. До деревни отсюда восемь километров – полтора часа ходьбы. Дозвониться до города – еще полчаса. И еще час на то, чтобы машина пришла сюда. Что же они не едут так долго?
Помощь прибыла только к восьми часам утра. Оказалось, что Пиккуру долго не давали город: он не знал пароля. Потом догадался позвонить пограничникам и через них сообщить о случившемся.
Рудольф был в сознании, когда приехали товарищи. Только сдав задержанного и протокол допроса, нацарапанный на папиросной коробке, он разрешил уложить себя в машину. И тут же потерял сознание.
Очнулся уже в госпитале, на койке. Не пошевельнуться. Старый врач протянул раскрытую ладонь:
– Твой металл, Рудик, держи на память. Невероятный в моей практике случай! Это же надо – восемь пуль всадили тебе в живот, а ты – живой! Знаешь, что тебя спасло? У тебя был совершенно пустой желудок, будто ты специально постился...
И только тогда Рудольфу вдруг стало страшно. Он подумал, что если бы знал об этих восьми пулях в ту ночь, то нипочем бы не выдержал до утра. Просто лег бы и умер со страха. Ведь даже одной пули в живот, как он слышал, вполне достаточно, чтобы отправить человека в могилу. Выходит, иногда лучше не все знать.
И еще подумал: вот и пополнилась коллекция. Личная, не для всеобщего обозрения. Эти восемь пуль лягут рядом с вырезкой из газеты, в которой гитлеровцы объявляли награду в сто тысяч оккупационных марок за голову Бороды, сиречь Рудольфа Куккора, разведчика‑ радиста, действовавшего на территории Эстонии...
Да, тогда была такая же ночь. Только не будоражили ее тишину веселые песни, дробный перестук каблуков, возгласы «Кибе! ». Она была настороженно‑ молчаливой, таившей в своей тишине неведомое. И до, и после было в его жизни много разных ночей. С перестрелками, с рукопашными схватками. Летних и зимних, осенних и весенних. Ночей бессонных, отданных сперва борьбе с бандитами, потом, уже в уголовном розыске, – с жульем и ворюгами. А запала в память навсегда та, июльская. И вот что удивительно. Почему‑ то тогда не грустил, не чувствовал себя одиноким. А сейчас вот грустновато. Может, потому, что не дождалась его любимая. Наверное, поэтому и чувствует себя одиноко в такие минуты, среди общего веселья. Годы‑ то не вернешь, и любовь по заказу не получишь...
– Не помешаю? – человек присел рядом. – Что‑ то вы невеселы.
– Да нет, вам показалось. Просто вышел покурить.
– А я, знаете, чувствую какую‑ то печаль. Мы ведь только в сравнении ощущаем свой возраст. Я учитель, Пауля помню во‑ от таким, птенчиком желторотым. Кажется, давно ли это было? И вот он уже муж, почти инженер, а я не заметил, как состарился... Помните, у Есенина:
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев...
Помолчали. Потом собеседник вздохнул:
– Вот так, товарищ майор. День за днем, будни, будни, дела, дела, не успеешь оглянуться – старость, на пенсию, говорят, пора. И душа, как поэт метко сказал, уже навеки присмирела...
И вдруг с необычайной ясностью, точно слова старого учителя осветили всю его жизнь ярким лучом прожектора, Рудольф понял причину своей грусти. Ну конечно же ему просто не хватает сейчас тех больших дел, которыми он жил раньше вот в этих местах. Приехал сюда – и сразу нахлынуло прошлое. Ну и что же, черт возьми, что нет нынче прежних дел, что измельчал враг‑ преступник? Радоваться надо. Ведь ты сам этого добивался, ты сам работал ради этого. Чего ж ты киснешь?
Он легко поднялся, пригладил ладонью редеющие светлые волосы над высоким лбом, с ласковой усмешкой сказал:
– Нет, дорогой мой учитель. Есенин был неправ! И знаете почему? Ведь молодые живут той жизнью, что мы для них завоевали, поют песни, которым мы их научили. Наши песни, понимаете? Мы в этих ребят вложили, образно говоря, кусочек самих себя. А насчет присмиревшей души есть предложение. Пойдемте‑ ка, тряхнем стариной, покажем молодым, как плясать умеем!..
|
|
|
