 |
Вера Шапошникова. НА ПОСТУ
|
|
|
|
Вера Шапошникова
НА ПОСТУ
Мотоцикл, влетевший на площадь, сделал крутой вираж и замер у маленького дома, смутно белевшего в свете далекого фонаря.
Водитель приглушил мотор. Спутник его, сидевший в люльке, выбрался на землю, привычным жестом оправил китель и сказал водителю:
– Ты, Вань, давай в парк! А я подежурю здесь до прихода Оскоева.
Мотоцикл закашлял, зарычал и ринулся в пролет засаженной тополями улицы. Свет фар выхватил из темноты белые, в два обхвата стволы, пробежал по ним, и снова улица погрузилась в прохладную, чистую дрему.
Человек, оставшийся на площади, – это был старший лейтенант милиции Николай Солодников – прислушался к звуку удаляющейся машины: вот она на улице Токтогула, вот свернула на Первомайскую. Звуки музыки заглушили мотор, – значит, Иван уже в парке. Остановился у танцплощадки. Какая, однако, в городе тишина!
Николай всем существом ощутил этот спустившийся с гор покой.
Горы вокруг. В них упираются улицы Пржевальска. Кончится длинный зеленый коридор – и сразу горы. Вблизи – суровые, в складках, а за ними сияют снежные шапки вершин.
Старший лейтенант отошел в тень домика, откуда хорошо была видна освещенная фонарями площадь. Глядя на серый асфальт, Николай задумался. Самая оживленная площадь города. Больше всего происшествий случается именно здесь. И в парке, на танцплощадке. Но там только вечерами, а здесь, на площади, круглые сутки.
У автобусной станции сонно застыли машины. Их много. Весь день идут из Фрунзе, Рыбачьего, Тюпа, Чолпон‑ Аты. Тут всегда людно. Торгует шашлычник. Ловко он выдумал с пылесосом. Включит в ларьке и дует в жаровню. За шашлыками толпа, конечно, и выпивка тут же. За угол завернут, оглянутся и прямо из горлышка на двоих... Потом скандалы: «Милиция! » И в ресторане пьют. И тоже: «Милиция! »
|
|
|
По воскресеньям едут экскурсии – тысячи людей. К памятнику Пржевальскому. И там немало происшествий. Конечно, другого рода. Кто потерял сумку, кто не попал в автобус. Жалобы... Слезы... И неизбежное: «Куда милиция смотрит! »
В город приходят туристы. Обветренные, заросшие бородами, они заполняют столовые, рестораны, рынки. На всякий случай заглянут в гостиницу. Мест там почти никогда не бывает. Туристы уходят за город, ночуют в палатках. Это люди покладистые, с ними легко. А вот с «жучками», которые спекулируют фруктами, а также дефицитными промтоварами, возни хватает. Немало их снимали с автобусов.
К осени в Пржевальск собирается молодежь. Пожалуй, ни в одном из киргизских городов нет такого количества молодежи. Педагогический институт, техникумы, училище, школы. Живут без родителей. Вольно. С ними забот хоть отбавляй. Нет, Пржевальск совсем не тихий город, хотя и стоит в стороне от дорог.
Из сумрака Караванной улицы, по которой когда‑ то уходили в Центральную Азию караваны верблюдов с товарами самаркандских купцов, на площадь вышла пара – парень и девушка. Они медленно добрели до скамейки у станции, посидели, пошли дальше. Потом с гомоном, с гиканьем вывалилась подгулявшая компания, пересекла площадь и растворилась в темном переулке.
Солодников снова ощутил знакомое чувство тревоги. Оно появилось давно и все время точит внутри. Откуда они берутся? Что им нужно? Сыты, одеты так, как мы и не смели мечтать. Доступно все: учись, работай, возделывай землю. А вот, поди же, куражатся, пьют, хулиганят. Друг перед другом, кто больше.
«Когда мы росли, такого не было. Вот хоть бы я, – вспоминал Николай, – работал в колхозе. Пахал, боронил. На лошадь взобраться не мог. За гриву схвачусь и по ноге, как по дереву, лезу. И целый день не сойду с седла. Отсюда и прозвище – «конский овод»».
|
|
|
Николай представил себя маленьким крепышом, прочно сидящим на спине у каурой лошади, представил ровное, подкатившееся под самые горы поле. Вспомнил полынный ветер, и сладкие запахи земли, и нагромождения облаков, летящих куда‑ то за горы. Отец болел, и Николай принял ответ за семью. Трудно было, конечно. Не дай бог пережить такое ребятам. Но вот странно: тогда‑ то он и почувствовал себя человеком.
Потом пошел в школу. Долго учиться не пришлось, болел отец. Николай стал работать. Затем его призвали на военную службу. Попал на Север, в войска МВД. Наблюдая в колониях молодежь, он почувствовал тревогу.
Кто‑ то говорил, что молодость – это главное человеческое богатство, ключ жизни. Опасный, однако, ключ – как повернуть. Сердце открыто всему. Как глубоко оно впитывает и прекрасное, и дурное. Что сумеешь увидеть, почувствовать, выучить – это потом на всю жизнь.
А хорошего в жизни неизмеримо больше. Хотя бы здесь, в Киргизии, – какая вокруг красота! Озеро. Горы. И город хорош – не улицы, а сплошные аллеи. По утрам, когда солнце встает из‑ за гор, по городу пролетает ветерок. Прохладный, легкий, как чей‑ то вздох. Потом скользят лучи. Солнце коснется сначала верхушек, потом опускается все ниже, ниже. И тополя уже золотятся, купаются в тонкой прозрачной дымке. Нет, Пржевальск хорош. Зеленый – не город, а парк. И все насадили люди. Это их труд. Они развели сады. В Пржевальске у всех сады. На улицах у арыков – мята. В палисадниках и на газонах, огороженных ровно подстриженными кустарниками, цветут мальвы – тонкие, как девушки в сарафанах.
В городе много старожилов – добропорядочных, старого воспитания горожан, которые раскланиваются учтиво и уважительно при встречах. Они уважают людей и их уважают. Когда умерла учительница Мария Ивановна Синусова, весь город вышел ее провожать: почти шесть десятков лет она учила, воспитывала пржевальских детей. Добру учила. Откуда же зло?
Николай вытер ладонью лоб. Он вдруг остро почувствовал, как соскучился по своим ребятам. Дети у тещи в Отрадном, неподалеку. Завтра они с женой поедут их навестить. Жена его оттуда же, из Отрадного. Явился жених на побывку, а укатил с молодой женой. На Север увез – несколько лет служил сверхсрочно. Потом потянуло домой. Приехал и сразу в милицию. Пошел сознательно. Понял: нужно с дурным бороться.
|
|
|
Сначала сам поступил, а там и братьев уговорил работать в милиции: родного – Владимира и двоюродного – Ивана.
Правда, были иногда сомнения. Может, уйти на завод работать? Здоровый, сильный, недавно закончил одиннадцать классов. Как‑ то в минуту усталости сказал начальнику пржевальской милиции подполковнику Корчубекову:
– Очень уж много преступников у нас развелось, товарищ подполковник. Раньше как будто этого не было...
– Было, и даже больше, – сказал Корчубеков. – Целые села конокрадствовали. В драках друг друга убивали. Даже по закону ненаказуемым было убийство мужем жены, детей родителями. Богач мог убить батрака. А уж избиения... В Тюпском районе богачи держали специальную шайку бандитов, которые грабили, совершали насилия. А басмачи?.. Вспомните, какое это было страшное насилие над людьми. Массовый бандитизм, зверства, убийства. А сейчас даже незначительное нарушение на виду, не то что прежде. Спросите любого работника, который вступил в милицию в первые годы Советской власти. Он вам расскажет, как трудно тогда приходилось работать. Сейчас другое дело.
Конечно, немало мы получили в наследство «добра», которое называем пережитками. Ну, а молодые дебоширы – наше нажитое. Недосмотрели чего‑ то, не учли, теперь и расплачиваемся.
Да, Корчубеков верно говорил.
Был у Николая в Отрадном друг, Ванюша Поцепунов, – паренек редкостной доброты и отзывчивости. Слова дурного от него не слыхали. Оба они с Николаем тридцать шестого года рождения. Вместе играли, бегали в школу. Работали в поле, в саду.
Потом у Ванюши мать умерла, и он переехал к тетке в Пржевальск. Тетка целый день на работе. Заботы, своя семья. До Вани не доходили руки.
К тому времени, когда друзья повстречались снова, Ваня уже связался с карманниками и отбыл в колониях несколько лет. Это было после возвращения Николая со службы. Друзья стояли, присматриваясь друг к другу. Будто и радовались, вспоминая детство, и в то же время испытывали отчуждение.
|
|
|
– Ты откуда? – спросил Николай.
– Из тюрьмы, – как о чем‑ то обычном, сказал Иван. И прибавил с отчаянной лихостью: – Прописался там. Не первый раз...
– Что ты делаешь, Ваня! – сказал Николай. – Мать свою вспомни! Как она старалась, чтобы ты человеком вышел. Одумайся. Я помогу тебе. Устрою работать.
Иван потупился и молчал.
– Ладно, подумаю, – сказал он наконец и, не прощаясь, ушел.
Солодников не упускал Поцепунова из поля зрения. Узнал и его компанию, – в Пржевальске это не трудно, здесь все на виду. Напрасно искал Николай встречи с Иваном, тот уходил от нее. Как только увидит бывшего друга, так в переулок, за дом, и был таков. Однажды все же столкнулись.
– Ваня, когда же бросишь? Я же добра хочу тебе.
Иван недовольно передернул плечами. Кто‑ то окликнул его. Нет, разговора тогда не получилось.
«Нужно попробовать по‑ другому», – решил Николай. Но не успел.
В начале весны, когда уже стаял снег, когда с гор слетал тонкий, тревожащий запах полыни, Николай, как всегда, заступил на дежурство. День он провел за городом и еще не заглушил в себе радости и от весны, и от того, что сдал самый трудный экзамен – по математике. Скоро отпуск. Он с Ирой поедет на Иссык‑ Куль, будет бродить по горам, охотиться, отдыхать...
Он сидел у телефона, принимал сигналы, отправлял милиционеров на вызовы. На одно из происшествий выехал сам.
Вместе с Малининым они направились к площади, миновали ресторан и вдруг увидели драку. Как раз напротив лабаза, в начале улицы Горького, несколько хулиганов били какого‑ то человека.
– Миша, давай на них! – крикнул Николай и уже готовился выпрыгнуть из машины, когда заметил в руках одного нож. Он узнал Ивана. Тот, размахнувшись, ударил кого‑ то.
В следующее мгновение Солодников уже был в толпе. Он схватил за шиворот двух человек, быстрым рывком накинул им на головы плащи.
Страшно сверкнула сталь – и старший лейтенант почувствовал, как, скользнув по ремню, лезвие мягко вошло в его левый бок.
Странная слабость и теплая глухота вдруг навалились на него. Он повернулся к Михаилу – тот еще только спрыгивал с мотоцикла.
– Миша, меня уже рубанули! – воскликнул Солодников, сам удивляясь своему погасшему голосу.
Бандит, почувствовав, что его отпустили, бросился в темноту.
– Скорее бегите за ним! Он меня ранил, грозился убить! – крикнул над ухом Солодникова тот парень, которого бил Иван.
Солодников собрался с усилием, взглянул на свой бок, увидел, как хлещет кровь из раны.
|
|
|
– Вези его в больницу, – глазами он показал на раненого человека.
И только Малинин умчался, Николай добрел до стены, привалился к ней и медленно съехал на землю. Все остальное было словно в тумане. Он помнит, как Михаил вернулся за ним с санитарами, как осторожно они несли его по коридору больницы. Склонившимся над ним товарищам Солодников назвал Поцепунова, сказал, по какой дороге он будет идти домой. Сознание оставляло его.
Около месяца пролежал Николай в больнице. Товарищи, навещавшие его, сказали, что преступника задержали там, где подсказал Николай. Судили Ивана в четвертый раз, отправили в исправительно‑ трудовую колонию.
Потом Николай получил письмо. Конверт уголком, незнакомый почерк.
«Ты для меня – злейший враг, – писал Солодникову преступник. – Вернусь через восемь лет, не проси пощады... Разрушили вы мою молодую жизнь. Ненавижу. Всех ненавижу. Мстить буду. Всем мстить».
Ваня, Иван! Страшной была не месть, не угроза, а то, каким стал Поцепунов. Человек обокрал сам себя и живет по волчьим законам, полный темной, звериной ненависти к окружающему.
Солодников читал это жалкое, неграмотное письмо и все яснее видел Поцепунова таким, каким он был сейчас, – нищим, пустым, бездушным, растратившим все человеческие богатства. Будто с каждым кошельком, украденным им из чужого кармана, он крал из своей души невосполнимо прекрасное: молодость, силу, чувство человеческого достоинства, величие духа. Люди, которых он обкрадывал, стали его врагами. Он боялся их, ненавидел людей. Он стал опасен для окружающих.
Тогда, в больнице, Солодников передумал многое. Он укрепился в своем решении работать в милиции и, как его старшие товарищи, бороться со злом. Ведь победили же и басмачей, и всяких бандитов, старавшихся повернуть историю вспять. Поборем и хулиганов, всех этих разболтанных, одурманенных алкоголем людишек, которых каждый день приводят в милицию.
Один напьется, идет через улицу и диким голосом орет, выкрикивает ругательства. Другой придет туда, где побольше людей, полезет в драку. В парке, к примеру, на танцплощадке. Третий хватается за нож...
Тишину взорвал рокот мотоцикла. Подъехал Оскоев.
– Спокойно? – спросил старшина.
– Порядок! – ответил Солодников, испытывая теплое чувство к этому спокойному, смелому киргизу. Он уже отдежурил свою смену и сейчас, как, впрочем, и Николай, патрулирует добровольно.
Вместе с Оскоевым Солодников поехал по улицам города. Пахло яблоками и мятой. За изгородями из подстриженного карагача стояли высокие мальвы. Музыка в парке затихла. Изредка доносилось откуда‑ то пение, взрывы смеха. Это расходилась по домам запоздавшая молодежь.
А как же все‑ таки со злом? Не слишком ли самоуверен старший лейтенант милиции Николай Солодников, полагая, что и хулиганство и пьянство будут сломлены?
Ничуть. И за примером не нужно ходить далеко.
Рядом с Пржевальском просторно раскинулось большое село Теплоключенка. Название свое оно получило от бьющих из земли горячих целебных источников. Неподалеку от села, в Ак‑ Суйском ущелье, где тоже прорвались из скал ключи, колхозники построили ванны. Теперь у них там свой санаторий. Легкий, прозрачный воздух в горах. На каменистых обрывах, свесив длинные, гибкие ветви, дремлют задумчивые тянь‑ шаньские ели. Целый день от села до ущелья носится маленький автобус. Колхозники этой богатой артели с символическим названием «Заря коммунизма», окончив работу на поле, в свободный день едут в ущелье купаться, идут по ягоды, по грибы.
Когда‑ то был в Теплоключенке мрачный дом. По высокой стене колючая проволока.
– Где он сейчас?
– Закрыт, – ответит колхозник, идущий с работы. – Нет в Теплоключенке тюрьмы. Нет милиции.
– Значит, нет преступлений?
– Случается иногда, не святые живут. Мы больше разбираемся сами. В трудном случае обращаемся в Пржевальск...
Для того‑ то и не спят ночами Николай Солодников и его товарищи, для того и не щадят себя, чтобы закрывались в нашей стране тюрьмы за недостатком преступников, чтобы радостно и счастливо улыбались друг другу люди.
|
|
|
