Глава 4. Синдром отречения

 

Как мы уже выяснили, обращение к бомбардировкам, с какими бы намерениями они ни совершались, «чрезвычайно ускорило убийства и выселение» косовских албанцев1, — то есть привело к «результату», который с уверенностью предвидел главнокомандующий объединенными силами НАТО, не только с самого начала считавший эти последствия «полностью предсказуемыми», но и информировавший прессу, что «политическое руководство» никогда не «собиралось» положить конец «сербским этническим чисткам», и что военные планы, которые ему было приказано подготовить, «никоим образом» «не предназначались» для достижения такого эффекта. Оставив в стороне это любопытное свидетельство преступного пренебрежения, давайте обратимся к методам, с помощью которых факты выставлялись в более привлекательном свете.

Проще всего было обвинить оппонентов во лжи, заняв ту же позицию, что и президент, подобным образом «ответивший своим критикам в Соединенных Штатах и Европе, которые говорят, будто отзыв из Косова наблюдателей за соблюдением прав человека [произошедший 19 марта] и начало воз-Душных атак [24 марта] привели к тому, что господин Милошевич изгнал из Косова людей несербской национальности». «Этническая чистка в Косове не являлась реакцией на бомбежки», — заявил Клинтон, давая понять, что вопрос закрыт2.

Далее Клинтон характеризовал этнические чистки, последовавшие за бомбежками, как «накопившееся за десять лет и бешенство г. Милошевича», которого «таким образом, было невозможно удержать от выселения албанцев с их родной земли». Очевидно, что подобная трактовка событий только усугубляет вину Клинтона, который в 1995 году предпочел пойти на сделку с Милошевичем, принеся в жертву косовских албанцев. Кроме того, он утверждает, что еще задолго до бомбежек действия Милошевича в Косове красноречиво говорили о намерении сербского лидера очистить край от албанского населения, и если Клинтон и впрямь это понимал, то его позиция заслуживает еще большего осуждения, особенно если учесть, что ожидало этот гигантский поток беженцев, который «было невозможно удержать». Чуть меньшая проблема возникла в связи с его речью по случаю победы, состоявшейся несколькими днями позже: в этой речи он информировал нацию, что военная кампания достигла своих целей, т. е. создала такие условия, при которых беженцы могли бы вернуться домой. Подобное заявление «несколько расходится с тем фактом, что этнические чистки приняли только более массовый характер после бомбардировок, начавшихся 24 марта», когда «господин Клинтон провозгласил, будто целью НАТО является предотвращение „гуманитарной катастрофы“»3.

С самого начала Вашингтон одновременно настаивал на том, что он и знал, и не знал о предстоящей катастрофе. Двадцать восьмого марта «на вопрос репортера о том, не ускорили ли бомбардировки кассовых расправ, [президент Клинтон] ответил: „нисколько“». Он придерживался такой же позиции первого апреля в своей речи на базе морской авиации в Норфолке: «Если бы мы ничего не предприняли, то агрессивные действия сербов так и остались бы безнаказанными». На следующий день представитель Пентагона Кеннет Бэйкон заявил, что все на самом деле совсем наоборот: «Я не думаю, чтобы кто-либо мог предвидеть, какой широкий размах примет жестокость»; это «первое признание» администрацией Клинтона того, что «она оказалась недостаточно готовой к кризису», сделанное прессе (к кризису, который был «полностью предсказуемым», как неделей раньше сообщил журналистам главнокомандующий силами НАТО). С самого начала в сообщениях с места событий говорилось о том, что «администрация была застигнута врасплох» реакцией сербских военных4.

Кроме того, нельзя забывать об «операции „Подкова“: ее тщательный, заблаговременно подготовленный план тоже мог указывать на неизбежность кровопролитного вытеснения албанцев из Косова; как мы уже говорили, если это чистая правда, то данное доказательство существенно усугубляет вину „новых гуманистов“».

Отрицанию очевидных (и даже ранее уже признававшихся) фактов и попытке оправдаться, уйти от ответственности за собственные решения непременно должны сопутствовать и старания похоронить все прочие неудобные эпизоды недавнего прошлого, — таким манером, как было показано выше. Сделав это, мы сможем, наконец, исполнить свой Долг, целиком сосредоточившись на сербских бесчинствах и утверждая, что бомбардировки, «несомненно», предпринимались для предотвращения «геноцида и изгнания» албанских косоваров, — которые они внезапно «колоссальным образом ускорили», как это можно было предвидеть, — и присоединившись к журналистам «Уолл Стрит Джорнал», разглагольствующим о том, что «основной импульс военной интервенции в Косово, безусловно, был гуманитарный»5.

Однако ссылки на «Уолл Стрит Джорнал» не совсем корректны. С одной стороны, у авторов этой газеты есть нечто общее с теми, кто желает таким образом оправдаться, но, с другой стороны, полезнее обратиться к либеральному отрезку этого спектра, например, к «Нью-Йорк Таймс». Вот типичный выпуск, в котором читателю разъясняют, что нам не стоит проводить аналогию между Косовом и Вьетнамом, где интересы нации были невнятными, а цена, наверное, «слишком дорогой» для нас; невозможно представить, по каким иным причинам можно было возражать против атак на Южный Вьетнам, а затем и на остальной Индокитай, в результате которых погибли миллионы человек, десятки миллионов стали беженцами, и три страны постигло полное разорение. В своей редакторской колонке на первой странице Крэг Уитни размышляет над «иронией» того факта, что интервенция в Косово нашла поддержку у либералов, выступавших против вьетнамской войны — ими же, либералами, и развязанной, — против которой они в конце концов начали возражать по причинам, изложенным в том же самом выпуске: по сути, это те же причины, которые заставили некоторых членов немецкого генштаба возражать против войны на два фронта после Сталинграда. И, дабы разрешить последние сомнения, Джудит Миллер приводит слова «уважаемого дипломата», который объясняет политику США тем, что эта «„идейная“ нация, у которой национальная солидарность прежде всего происходит из „озабоченности своими ценностями“, чем наоборот… давно и энергично утверждает человеческие права». Вот, например, еще одна «очевидная» истина, о которой говорят факты, — пресловутая «озабоченность своими ценностями» в царстве доктрины Монро сотню лет проявлялась в энергичном утверждении прав человека повсюду, где для этого были неограниченные возможности и где «холодная война» являлась скорее предлогом, чем причиной; можно взять и более близкие события: к примеру, именно тогда же «Международная амнистия» начала кампанию по выявлению «постоянных и повсеместных нарушений прав человека в США», и Хьюман Райтс Уотч только что опубликовало большое исследование под заголовком «Нарушения прав человека в Соединенных Штатах Америки». На чужой территории любое государство «энергично утверждает права человека»6.

Зная, как всемогуща максима Оруэлла, можно сказать, что успех подобным методам гарантирован. Хотя можно представить и более весомые аргументы. Вероятно, самыми убийственными из них будут заявления о том, что этнические чистки в Косове уже шли полным ходом, и что бомбардировки явились попыткой — к сожалению, неудачной, — остановить их. Затем мы должны будем решить, что генерал Кларк позабыл об этом, и что данные Верховного комиссариата ООН по делам беженцев (ВКДБ) неверны, а журналисты, работающие на месте событий, которые постоянно и настойчиво сообщали, что сразу после бомбардировок зверства резко усугубились, просто фальсифицировали реальную последовательность событий. Именно такое героическое усилие было предпринято Государственным Департаментом и нашло отражение в его докладе, опубликованном в мае и заслуживавшем более пристального внимания, чем то, которое ему было уделено7.

В резюме Госдепартамента говорится, что этнические чистки в Косове «приняли драматические масштабы в середине марта 1999 года», то есть за десять дней до бомбардировок, которые поэтому можно понимать как реакцию на эти самые драматические масштабы. Однако в основном тексте это подается иначе. Хронология отсчитывается «с отъезда из Косова наблюдательской миссии ОБСЕ (КНМ), произошедшего 19 марта» в связи с готовящимися бомбардировками и вопреки возражениям Сербии, не нашедшим отражения в докладе, хотя о них, безусловно, следовало сказать8. Хронология строго придерживается данных временных рамок, и, согласно ей, с 4 апреля до середины мая были сожжены более 300 деревень, и еще около 500 мест проживания албанцев выжжены по крайней мере частично. О других зверствах также сообщается, что они происходили «с конца марта».

«Сербские силы превратили Приштину, столицу Косова, в город-призрак», — именно после бомбежки, как упрямо сообщали с места событий корреспонденты: это еще один факт, не упомянутый в докладе, хотя через много страниц в нем появляется информация о том, что жители Приштины изгонялись из города с первого апреля (по другим сообщениям — с четвертого). Аналогичная судьба постигла и Печ, но тоже только после бомбардировок (в докладе это также опущено). Сообщается, что «после воздушных ударов НАТО» начались и другие бесчинства. В докладе приводятся оценки Верховного комиссариата по делам беженцев, согласно которым «после того, как 19 марта 1999 года Косово покинули» наблюдатели ОБСЕ, из него «бежали 700 000 косоваров»; на самом деле, по данным ВКДБ, это началось с 27 марта. Сообщается и о многих других жестокостях, последовавших за натовскими бомбардировками.

Хотя хронология, указанная в докладе, начинается с 19 марта, в нем сообщается о том, что «обширная мобилизация сербских сил национальной безопасности, превышающих силы, которые были развернуты ранее, велась за несколько дней до отзыва наблюдателей КНМ, состоявшегося 19 марта», «вслед за неудачей парижских переговоров и в предчувствии воздушных ударов НАТО». Это звучит очень правдоподобно, даже несмотря на отсутствие доказательств. Кроме того, «ситуация, которая в гуманитарном смысле несколько поправилась в феврале, к середине марта опять значительно ухудшилась». И этот вывод правдоподобен, особенно ввиду того, что он согласуется и с другими сообщениями, в частности, Марка Уэллера, удачно назначенного юрисконсультом косовской (албанской) делегации на конференции в Рамбуйе, который пишет, что после отзыва КНМ, «количество переселенцев за несколько дней возросло до более чем 200 000 человек»; это две трети от численности беженцев Колумбии за тот же год9. Госдепартамент предоставляет данные только за конец марта, не считая упоминаний об убийстве одного человека 18 марта и нападениях на три города, произошедших 20 марта — «под предлогом того, что здесь были совершены атаки OAK на полицейские участки», — пример того самого «терроризма», который годом ранее резко осудили США. Двадцатого марта, после отзыва наблюдателей, сербские силы «начали серьезную операцию против сил OAK», а 23 марта они «выбрали» Приштину, Печ и другие города для «этнических чисток», которые и провели после бомбардировок.

Допустив, что в данном докладе нет ни одной неточности, мы придем к выводу, что Милошевич (еще раз) показал себя как главный военный преступник. Но и преступления Клинтона, Блэра и иже с ними вновь налицо.

Вторым основным источником информации об этом периоде является обвинительный акт, предъявленный Милошевичу и его приспешникам Гаагским международным трибуналом по военным преступлениям в Югославии10. Вынесение обвинительного заключения сербскому лидеру было гарантировано на сто процентов, но на самом деле оно изрядно запоздало. И его содержание сильно ограничено — лишь узкими рамками косовских событий 1999 года. Согласно представителям суда, НАТО, «открыв [прокурору Луиз] Арбор доступ к разведывательной и иной информации, в котором ей долго отказывали западные правительства, тем самым способствовало чрезвычайно скорому вынесению обвинительного заключения». Если быть более точными, то, как мы можем догадаться, именно США снабдили госпожу Арбор такой «разведывательной и иной информацией», или, как говорится в другом сообщении того же периода, должно быть, «администрация Клинтона и правительство Великобритании предоставили разведывательную информацию, которая использовалась при формулировке обвинения».

Благодаря подобным инициативам США и Соединенного Королевства, «суду удалось преодолеть политическое сопротивление, оказываемое обвинительному приговору представителями западных столиц в связи с тем, что сроки его подготовки могли нанести им дипломатический урон». В частности, «Соединенные Штаты, сообщая о предстоящем вынесении вердикта, выразили серьезную озабоченность сроками его подготовки», хотя сами усердно содействовали его появлению. Госпожа Арбор также заверила мировую общественность в том, что суд полностью независим в своих действиях, что на него не влияет все, что говорят и делают правительства разных стран, в том числе, конечно, Соединенных Штатов, которые облегчили работу над обвинительным заключением и в то же время «выразили серьезную озабоченность» тем, что суд не поспешил вынести его тотчас же и продолжил свое разбирательство. Днем ранее «американские официальные лица уверяли, что… Соединенные Штаты не давили на суд с тем, чтобы он отложил или ускорил вынесение обвинительного заключения мистеру Милошевичу», которое Трибунал «расследовал годами» (но без решающей разведывательной и иной информации, внезапно предоставленной США и Великобританией)11. Обвинительное заключение «заклеймило Югославское правительство как преступный режим, Уродливый путь развития». Британские официальные лица выразили надежду своего правительства на то, что «обвинение, возможно, будет способствовать более твердой воле» администрации Клинтона, при этом характеризуя дипломатический курс относительно Югославии, проводимый российским представителем Виктором Черномырдиным, как «не самую привлекательную ставку».

Не совсем понятно, как можно примирить столь разноречивые тезисы, но давайте закроем на это глаза и условимся считать, что США одновременно и противились быстрому вынесению вердикта, и содействовали ему, и что суд доказал свою независимость «чрезвычайно стремительной» реакцией на беспрецедентные действия США и Великобритании по ускорению подготовки обвинительного заключения, хотя этому и противилась администрация Клинтона, т. е., как рассчитывал Вашингтон, заключение не будет вынесено после того, как он снабдит суд информацией и разведывательными данными, в которых международной Фемиде прежде отказывали.

Британский министр иностранных дел Робин Кук отреагировал на это повторением основного тезиса «нового гуманизма»: «По военным преступлениям не может быть никаких соглашений, никакой амнистии», — сказал он, имея в виду, вероятно, своих партнеров по НАТО Турцию и США, а может быть, даже сам Лондон. Кто бы сомневался: те, у кого имеются пушки и доллары, должным образом отреагируют на любые преступные действия.

Возвращаясь к обвинительному заключению, мы обнаруживаем, что оно «основано исключительно на преступлениях, совершенных с начала 1999 года». Оно относится к преступлениям, которые «имели место примерно после января 1999 года». К этому прилагается большой список инцидентов, каждый из которых произошел после 24 марта — даты начала натовских бомбардировок. В акте указывается, что «с момента первого нанесения воздушных ударов силы ФРЮ и Сербии еще более ужесточили свою агрессивную кампанию и насильно вытеснили из края сотни тысяч косовских албанцев». Не вмещаются в эти временные рамки лишь кровавая бойня в Рачаке, случившаяся 15 января 1999 года, и «декларация нависшей угрозы войны», прозвучавшая 23 марта, когда НАТО делало последние приготовления к бомбежкам, назначенным на следующий день (встречается здесь и несколько расплывчатая ссылка на «конец марта»).

Итак, обвинительный акт следует той же логике, что и только что рассмотренный нами доклад Госдепартамента, где утверждается, что натовские бомбардировки служили ответом на преступления, начавшиеся почти тремя месяцами ранее, — но, с другой стороны, приходится приводить свидетельства о преступлениях, которые последовали за бомбовыми ударами.

Другие аргументы в пользу бомбардировок не более убедительны, а зачастую и просто нелепы, поскольку охватывают события, которые случились уже после того, как было принято решение о налетах12. Основным аргументом здесь служит то, что НАТО должно было нанести удары для предотвращения этнических чисток, являвшихся «результатом» этих самых ударов, причем предвиденным; пример подобного толкования мы уже приводили. Обычно сопровождающие его уверения в том, что беженцы, насильственно изгоняемые со своей земли (после бомбежек), взывали к НАТО с просьбой уничтожить своих мучителей, являются поистине сюрпризом. Помимо очевидного отсутствия логики, стоит заметить, что почему-то почти никто не слышал, чтобы подобные просьбы и по тем же основаниям звучали в отношении Анкары, Тель-Авива, Вашингтона и других столиц, или чтобы пресса призывала бомбить американские посольства либо всемирный торговый центр, если уж следовать этой логике.

Ведущий интеллектуальный журнал похвалил Вацлава Гавела за «аргументированное объяснение» того, почему натовские бомбардировки надо поддерживать. «По Гавелу война в Югославии служит своего рода рубежом в международных отношениях: это первый случай, когда права человека и народа — косовских албанцев — недвусмыленно вышли на первый план»13.

Сначала Гавел подчеркнул огромное значение и суть интервенции в Косово. Эта интервенция показывала, что мы, возможно, наконец вступаем в эру истинного просвещения, в которой станем свидетелями «отмирания нации-государства», и последнее больше не будет считаться «кульминацией истории всякой национальной общности и ее высшей ценностью на земле», как это было в прошлом. «Просвещенные помыслы многих поколений демократов, страшный опыт двух мировых войн… и развитие цивилизации в конце концов привели человечество к признанию того факта, что человек важнее государства», — вот о чем, по Гавелу, говорит интервенция в Косово.

Затем Гавел представил свое «аргументированное объяснение» того, почему эта интервенция справедлива. Звучит оно следующим образом: «Есть нечто такое, что не может отрицать ни один здравомыслящий человек: это, вероятно, первая война, которая была развязана не во имя „национальных интересов“, а скорее во имя принципов и ценностей… [НАТО] сражается здесь, заботясь о судьбе других. Оно сражается потому, что всякий порядочный человек не может оставаться в стороне и наблюдать, как по указке государства систематически убивают других людей… Альянс действовал так, как велит уважение к правам человека, как диктуют и совесть, и закон. Это прецедент, имеющий большое значение для будущего». «Отныне ясно прозвучало, что просто недопустимо убивать людей, выгонять их из своих домов, издеваться над ними и отнимать у них имущество». Однако внимательное отношение к фактам реального мира требует внести уточнение: когда так велит Вашингтон. Потому что вполне допустимо и даже необходимо не только мириться с подобными действиями, но и в полном масштабе способствовать им, чтобы ярость — например, внутри того же НАТО, — достигла уж и вовсе небывалых высот, и, конечно, если потребуется, даже взять на себя инициативу по их проведению. И вполне допустимо, а то и необходимо, хранить благородное молчание о вещах, «упоминать о которых было бы неприлично». Вот и результаты, достигнутые на Балканах, также уходят в прошлое, не удостоившись комментариев, — поистине мудрое решение!

Гавел дал понять, какие моральные нормы лежат в основе его прозрений и нравственных наставлений еще десять лет тому назад — сразу после зверского убийства его собратьев-диссидентов в Сальвадоре и вторжения США в Панаму, сопровождавшегося убийствами и разрушениями. В ознаменование этих грандиозных событий Гавел полетел в Вашингтон, чтобы выступить на объединенной сессии Конгресса, где ему аплодировали стоя за его дифирамбы «защитнику свободы», который вооружил и обучил убийц интеллектуалов-иезуитов и десятков тысяч других людей: Гавел превозносил Вашингтон за «понимание ответственности, которая вытекает» из силы и власти, и настоятельно просил и далее «ставить мораль впереди политики», что Америка так эффектно делает в своих традиционных владениях, и не только в них одних. Основой наших действий должна быть «ответственность», заявил Гавел: «Ответственность перед чем-то более высоким, чем наша семья, наша страна, наши друзья, наш успех», — ответственность перед народами, страдающими у наших южных границ, в Юго-Восточной и Западной Азии и Африке, и многими другими им подобными, которые могут представить самые прямые доказательства великих трудов «защитника свободы». То есть теми, кто выжил, — в отличие от «гласа вопиющего в пустыне», заглушённого все тем же защитником свободы, ради того, чтобы открыть десятилетие яростного террора, пример которого показался Гавелу столь вдохновляющим, и шести ведущих диссидентов, которых заставили замолчать за несколько недель до того, как Гавел приехал в Вашингтон, чтобы восславить «защитника свободы»14.

Этот спектакль восторженно приняли интеллектуалы либерального толка; можно представить себе их реакцию, если бы ситуация сложилась противоположным образом. Возвышенная риторика Гавела послужила «ошеломляющим свидетельством» того, что его страна является «основным источником» «европейской интеллектуальной традиции», так как его «голос совести» говорил «убедительно об обязанностях, которые налагают друг на друга большие и малые государства», приучая нас к мысли, что мы живем в «романтическую эпоху» (Энтони Льюис из «Вашингтон Пост» и целый сонм других авторов)15. С тех пор эти обязанности выполняются таким образом, что дают еще более «ошеломляющие свидетельства» «романтической эпохи», в которой мы жили все последнее десятилетие, и которая теперь, когда на Балканах достигнуты величественные высоты просвещения и цивилизации, выходит на новые величественные рубежи.

«Аргументированное объяснение» бомбардировок, данное Гавелом, вновь было принято на ура, хотя прежней пылкой реакции на его оду тем, кто ответственен за убийства диссидентов-интеллектуалов, не считая других подвигов, здесь не последовало. Обозревая более удаленную область инакомыслия, Энтони Льюис и здесь был движим и очарован тем аргументом, который «красноречиво выразил» Гавел и который устраняет последние сомнения в благородстве дела Вашингтона и «рубеже международных отношений», о котором оно свидетельствует16. Все прочие сомнения также были преодолены силой этой аргументации.

Мы можем пока оставить на будущее аргумент (предлагаемый Гавелом, повторяемый Льюисом и его подпевалами), согласно которому благородство этого дела доказывается тем фактом, что НАТО не имело на Балканах ни «территориальных помыслов», ни интереса к их природным ресурсам, — аргумент, который является поистине «ошеломляющим свидетельством» неспособности тех, кто его лелеет, понять подлинные причины военных вмешательств, как прошлых, так и настоящих.

В этот список входят и другие моральные лидеры, и среди них Элайя Уайсел, которому было поручено посетить лагеря беженцев в Македонии, — как сказали представители администрации Клинтона, для того, «чтобы сосредоточить внимание на нравственном аргументе, который считается лежащим в основе натовской кампании бомбардировок». Представитель американского посольства объяснил это следующим образом: «Если вы хотите, чтобы ваша моральная философия не пошатнулась, вам нужен такой человек, как Уайсел». В Косове идет «нравственная война», утверждал Уайсел: «Когда дьявол показывает свое лицо, вы не можете ждать, пока он станет еще сильнее. Вы должны вмешаться»17.

По крайней мере, в некоторых случаях Уайсел остался верен своему руководящему принципу, согласно которому даже перед лицом реально творящихся жестокостей, каковы бы ни были их масштабы, необходимо хранить молчание, если на них дается добро свыше. В этом он был абсолютно последователен. В частности, он сообщил израильской прессе, что его коллега, нобелевский лауреат, предоставил ему материалы (из той же израильской прессы) о решающей роли Израиля в совершении диких жестокостей в Гватемале в качестве поверенного США, поскольку прямое участие США в судьбе этой страны в тот момент было затруднено из-за контроля со стороны Конгресса и общественного мнения. Передавая данные материалы, коллега высказал предположение о том, что Уайсел мог бы использовать свой престиж и связи с тем, чтобы не дать «дьяволу стать еще сильнее» и творить уже самый настоящий геноцид. В ходе интервью в Израиле, отвечая на вопрос об этой встрече, Уайсел, как пишет корреспондент, «вздохнул» и сказал: «Обычно я отвечаю сразу, но что я мог ответить ему?». Дело не в том, что эти материалы могут оказаться сомнительными, — поскольку он сам признал, что это не так, а в том, что даже личная связь может выходить за границы субординации государственной власти и насилия, в которых предписано действовать «пророку из Нью-Йорка»18.

Верность закону молчания Уайсел хранил и ранее. Так, в 1982 году он отказался от поста председательствующего на Тель-Авивской (неправительственной) конференции по геноциду — по просьбе правительства, которое боялось рассердить своего турецкого союзника, включив в исторический обзор геноцид армян. Широко известный историк Холокоста Иегуда Бауэр впоследствии сообщил прессе, что он покинул конференцию, — этот шаг, как он впоследствии осознал, явился «очень серьезной ошибкой», — под давлением со стороны израильского министерства иностранных дел и после «телефонного звонка из Нью-Йорка от Элайи Уайсела, который настаивал, чтобы я не участвовал в ней»19. Так что теперь понятно, почему, когда началась война, «в Белый Дом была приглашена небольшая группа гостей, чтобы вместе с Элайей Уайселом, — [человеком, пережившим Холокост, и лауреатом Нобелевской премии, — обсудить первостепенные проблемы нового тысячелетия. Здесь, в этих стенах, где Когда-то дети Теодора Рузвельта весело резвились на своих пони, Клинтон слушал ученого из Бостонского Университета, который делал сообщение под названием „Опасности безразличия“, а затем вел разговор о связи нравственности и политики»20, — также, как в Гватемале, Ливане и на оккупированных территориях, то есть поистине повсюду, где в свете ранее рассмотренных нами прописных истин морали особенно четко проступают опасности безразличия. Нетрудно догадаться, что эти факты не стали главным предметом дискуссии, и все, что о них говорилось, не вышло за рамки того искусства, которое с большим мастерством практикуют одобренные «наверху» моралисты, чему есть масса готовых примеров.

Мы вспомнили о Теодоре Рузвельте, потому что «Клинтон возродил нравственную мощь, которая восхищала его» в выдающемся предшественнике, не без помощи мудрых и принципиальных наставлений Уайсела. В оценках личности Клинтона часто приводится пример Теодора Рузвельта, взять хотя бы вдохновенные слова министра обороны Уильяма Когена, который представлял президента на базе морской авиации в Норфолке перед его первым официальным обращением, состоявшимся через неделю после начала бомбардировок. Коген открыл свое выступление словами Теодора Рузвельта, произнесенными «на заре этого века, когда Америка пробуждалась, чтобы занять новое место в мире». Вот что сказал тогда Теодор Рузвельт: «Если вы окажетесь не готовыми сражаться за великие идеалы, то эти идеалы погибнут». И «сегодня, на заре нового столетия, нас объединяет президент Билл Клинтон», который так же, как и его кумир, понимает, что «стоять в стороне… и быть свидетелем невыразимого кошмара, который должен был вот-вот начаться [в Косове] и реально затронул бы интересы мира и стабильность НАТО, для нас является просто неприемлемым»21.

Любопытно было бы узнать, что должно твориться в голове человека, взывающего к духу этого знаменитого фанатика расизма и маниакального патриота как к примеру «нравственной мощи» и «американских ценностей», — достаточно вспомнить всего одно его деяние, проиллюстрировавшее милые его сердцу «великие идеалы» сразу по выходе громкой декларации, которую цитирует Коген: убийство сотен тысяч филиппинцев, стремившихся к освобождению из-под власти Испании, которое последовало вскоре после того, как Рузвельт лично постарался удержать от достижения аналогичной цели кубинцев.

Еще один распространенный аргумент заключается в том, что, хотя мы «должны разумными способами содействовать защите человеческих прав всякого народа, который этого добивается, при этом, конечно, не ухудшая его положения», в Косове мы должны действовать резко противоположным образом, а именно творить насилие в его чрезвычайных формах (на минуточку, очень сильно «ухудшая положение» косоваров), — «потому что это происходит в Европе — Европе, уже целых пятьдесят лет, по сути, оккупированной односторонне нашим, собственным органом безопасности — НАТО. События в Косове разворачиваются, так сказать, под нашим надзором»22. При всех своих достоинствах, данный аргумент a fortiori является аргументом в пользу тех бесчинств, которые совершаются внутри самого НАТО и формально под юрисдикцией Совета Европы и Европейского Суда по правам человека, который, как уже отмечалось, продолжает выносить свои приговоры тем, кто ответственен за ужасные преступления, — т. е. местной же ответственной стороне, а не «защитнику свободы», который направляет просвещенные государства, в данном случае совершая жестокости издалека. Этнические чистки и зверства в Турции, творимые при поддержке США, совершенно определенно находятся «под нашим надзором» и должны быть объектом основного внимания в куда большей мере, чем бесчинства в регионах, которые вовсе не являются частью НАТО, по самым элементарным соображениям, уже приведенным ранее: из-за нашей ответственности за них и вытекающей отсюда нашей власти смягчить или вовсе остановить эти жестокости.

Другая попытка уйти от обвинений выражается в рассуждениях о том, что Милошевича никто не принуждал отвечать на натовские бомбардировки массированными зверствами. Это абсолютная правда. По той же логике, мы не несем никакой ответственности за последствия, когда вкладываем оружие в руки отъявленных убийц, а затем бьем их до полусмерти, угрожая еще худшим, провоцируя на убийства, которые мы предвидели. В конце концов, они могли бы и поблагодарить нас за доброту.

Вероятно, существуют и другие аргументы, но, если так, то значит, я просто не смог вычленить их из стремительного потока слов, которые сопровождали решение о бомбардировках. Возможно, эти события действительно являются «рубежом в международных отношениях». Странно, что использование силы опирается на столь слабые аргументы.

Можно предположить, что сторонники эскалации жестокости в Косове на каком-то этапе были вынуждены признать, что выдумывание обоснований ставит перед ними ряд непростых проблем. Этим, наверное, следует объяснить вспышки злобного расизма и шовинизма — феномен, с которым я ни разу в жизни не сталкивался со времен истерии, раздутой по поводу «япошек» во время второй мировой войны — паразитов, которых надо давить, в отличие от немцев — всего лишь заблудших наших собратьев.

С самого начала Вашингтон понимал, что «для поддержки воздушных атак необходима демонизация образа Милошевича»23. В соответствии с этим тезисом, удары по гражданским объектам толковались как «налеты на собственность сербской элиты». Как например, удары, разрушившие автомобильный завод «Застава»: его директором был соратник Милошевича, министр приватизации, который, как мы узнаем из зарубежной деловой прессы, являлся «беспартийным предпринимателем, привлекательным для западных правительств как главный реформист среди всех представителей сербских властей и излюбленный гость на званых дипломатических ужинах». «Наша цель в том», сказал один из высших военных чинов США, «чтобы внушать страх всем, чьё экономическое положение зависит от мистера Милошевича». Но случилось так, что разрушенные заводы давали средства к существованию и тысячам рабочих, как, например, завод «Застава», — тех рабочих, которые провели самую мощную забастовку в стране с антиправительственным подтекстом. Но этот факт был подан как случайный, а действия НАТО — как борьба против демонического Милошевича24.

Когда натовские удары получили более отчетливую направленность непосредственно на гражданские цели, настала необходимость модифицировать структуру пропаганды, на сей раз демонизировав образ народа Сербии, а не только их лидера. Признавая, что «лишение Сербии электричества, подрыв системы водоснабжения, коммуникации и гражданского транспорта, являлись частью этой программы»25, либеральный обозреватель Уильям Плафф делает вывод, что было бы ошибочно характеризовать войну, которую ведет НАТО, как войну «только против сербских лидеров»: Милошевича и его окружения. «Сербских лидеров выбрал сербский народ», — далее указывает Плафф, и, пусть это были несовершенные выборы, «лишь немногие полагали, что их общий результат не отразит волю сербского электората». Поэтому мы не должны расценивать Милошевича как диктатора, он является истинным представителем сербского народа, и этот последний, стало быть, «не стоит оберегать от горечи таких же страданий, которые он сам навлек на своих соседей» (судя по Вашингтонской сделке с преступником в Дэйтоне, касающейся, вероятно, непосредственно Косова, ни о каких подобных действиях речь не шла). И раз уж налеты на системы жизнеобеспечения гражданского общества приходится изображать как проявление Нового Гуманизма, то теперь и облик этого народа, а не только избранного им лидера, должен приобрести демонические черты26.

Плафф не расшифровал, какую именно тактику он рекомендует, но ранее он давал понять, что здесь могло иметься в виду. Размышляя о разрушенном Вьетнаме, он пришел к выводу, что Соединенные Штаты Америки последовали «разумной стратегии», но это была «стратегия тех, кто богат, кто любит жизнь и боится „издержек“». «Мы хотим жить, быть счастливыми, состоятельными и могущественными», но не сумели понять «стратегию слабого», который «мыслит абстрактными категориями, в том числе полагая, что страдание и смерть неизбежны». Как и сама жизнь, «счастье, богатство, могущество», которые мы столь ценим, являются «критериями нашего опыта, недоступными азиатскому бедняку», который «стоически смиряется с потерей богатства и смертью», побуждая нас осуществлять свою «стратегию до логического конца, который есть геноцид». Но мы медлим, не желая «разрушить самих себя… то есть идти против системы собственных ценностей»27.

Идея, кажется, ясна: разрушения и кровопролития «разумны» до тех пор, пока они не достигнут уровня настоящего геноцида, который будет уже неприемлемым, потому что мы «разрушим самих себя», если зайдем так далеко. Вероятно, такие же моральные ценности стоят и за «новым гуманизмом». Плафф не сообщил, на чем основаны его прозрения относительно ментальности азиатского бедняка, но, что бы ни лежало в их основе, они, несомненно, вполне сгодятся и для удовлетворения сегодняшних требований.

Во-первых, Плафф адресует свое нравственное негодование главным образом Милошевичу, поступки которого говорят о том, что «он обладает моральным воображением, позволяющим сравнить его с Гитлером и Сталиным. Он действует в грандиозных масштабах»28. Как и все, кто проводит такие сравнения, Плафф не идет дальше и не ставит очевидные вопросы, касающиеся тех, кто осуществлял свою «разумную стратегию» в Индокитае, действительно не переступая грани настоящего геноцида, но организуя и совершая, безусловно, жестокости куда более «грандиозных масштабов», чем демон, подобный Гитлеру и Сталину. Это еще одна из тем, о которых «было бы неприлично упоминать».

Интересно наблюдать, как беспечн

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: