 |
Тайный лирический шедевр Хайяма 9 глава
|
|
|
|
Прислала бы кого, сама бы навестила!
Что ни взбредет на ум, пока я без тебя!
Резвее ветра я возник бы пред тобой!..
Но нынче, немощный, бездвижный и больной,
Я стал бессильнее горячечного вздоха:
Проник к тебе, приник – и сник бы, чуть живой.
Все скорби, сколь нашлось, наружу проступают:
Следы кровавых слез наружу проступают.
Не диво, если кровь закапает с ресниц:
Вот так шипы из роз наружу проступают.
Встречал ее не раз, но я-то и не знал,
Она была средь нас, но я-то и не знал!..
Шептал: «Неужто век возлюбленной не встречу?»
Пришел прощальный час… Но я-то и не знал!
Плачь, сердце! Уж не та она со мною стала,
Печалью занята совсем иною стала.
Об исцелении пришли мы хлопотать,
Но милый лекарь наш сама больною стала.
Кого любовь теперь добычей изберет?
Кому она теперь с три короба наврет?
Я отбезумствовал, с меня уже довольно.
Любовь охотится… Сегодня – чей черед?
Уж так пылал тобой!.. Лишь начадил вокруг.
Ожогом на сердце начальный стал недуг.
Уж так старался я с тобой соединиться!..
Но если не судьба, то не судьба, мой друг.
А вот кувшин: как я, любовь он знал когда-то,
В оковах локонов, как раб, стенал когда-то.
Вот ручка у него на горле замерла:
Свою любимую он обнимал когда-то!..
Так ласково меня вдруг привечать – за что?
А после от себя вдруг отлучать – за что?
Мы с первого же дня так были неразлучны!..
На всю вселенную готов кричать: «За что?»
Меня чураешься – за что казня, кумир?
Ту клятву верности – вот так храня, кумир?!
Смотри, не выдержу, поймаю за шальвары:
Терпенье лопнуло, прости меня, кумир!
|
|
|
Неверную забыть? Расстаться? Ну и ну.
Уж будто брошу жить и умирать начну?
Напомню ей, как бьют изменников ислама,
И в веру прежнюю пощечиной верну.
Как сердце, изведясь, сожгло здоровье мне!
О, как невмоготу с его любовью – мне!
В заветный час вином влюбленных одаряют,
Но чашу наполнять привыкли кровью мне.
Пришла любовь – ушла, как будто кровь из жил.
Вконец опустошен – я полон той, кем жил.
Любимой раздарил всего себя до крохи,
Весь, кроме имени, стал той, кого любил.
Все хуже без тебя, и все полней печаль.
С утра, не как вчера, еще больней печаль.
Кто плакал на земле, не обо мне ль рыдали?
Все дальше от тебя, и все сильней печаль.
Размахивает рок огнивом и кремнем,
Не в силах прихватить промокший трут огнем:
То врозь нас разнесет, то сдвинет и ударит…
Мы врозь – проклятие! Но и когда вдвоем…
Ни с кем моей душе сдружиться не пришлось;
И сердцу снадобий целебных не нашлось…
Дойдя до пропасти, остался я невеждой;
Сказанье о любви на взлете прервалось.
Цветник твой разорен, как после кутежа;
Тюльпан твой – ворон взял и ввысь летит, кружа…
Румянец уст твоих давно уж не касался,
Багрянец уст твоих давно покрыла ржа.
Как, испытав любовь, ты расцвела со мной!
Как яростно и зло потом рвала со мной!
Надеюсь на судьбу: удачно повернется,
Ты станешь вновь такой, какой была со мной.
В лихой притон Судьбы забрел я на беду:
Она всучила мне болезни да нужду.
Как на ветвях бутон, увяну не раскрывшись,
Как на лугу тюльпан, я кровью изойду.
Бездомный, телом я пообветшал в пути;
Добро я находил, да некуда нести.
Вот так и прожил век, у счастья не в чести…
Со Смертью встретиться б, но где ее найти?
Ни камня, кажется, в степях Востока нет,
Который злой Судьбой не брошен мне вослед…
Я знаю, нет страны, где б отдохнул от бед,
|
|
|
Где б горький образ твой не застил белый свет.
Глаза так бережно вели слепое сердце,
Чтоб где-то встретиться смогло с любовью сердце…
Не любопытствуйте, что на сердце теперь:
Глаза заставите омыться кровью сердца.
Вот – горе! Кровью слез ты захлебнуться должен,
Иль мир ликующий перевернуться должен!..
Пока твои глаза не высосала тьма,
Представь, что это сон, что ты проснуться должен!
Вчера прощались мы. Я, стоя над могилой,
Сквозь саван узнавал прелестный облик милый
И тщетно звал: «Ответь!» О, если б навсегда
Не голос твой умолк, а мой язык постылый!..
Чуть ночь, и снова ум в отчаянье ночном,
И жемчугами слез осыпан я кругом,
И в чашу головы не влить вина ни капли:
Старайся, наполняй, но чаша кверху дном.
Пустить из сердца кровь – и смоет сотню зданий.
Стократ губительней – река людских рыданий.
Я на ресницах нес такое море слез!..
Обрушится потоп, коль не сдержу стенаний.
Палатки мудрости Хайям когда-то шил,
Но в печь беды попал, да в самый жар и пыл,
Остаток лишних лет отстриг посыльный Смерти
И за бесценок их кому-то уступил.
Ты в горе мудрым стал и дураком едино.
И что тебе мечеть, молельный дом? – едино.
Душой ты с чужаком, а может, со своим…
Раздвоен: стал свечой и мотыльком едино.
Ночами небеса гноят мне жизнь-белье;
И нитки расползлись, и воротник рванье.
Возьмут мою судьбу и уж начнут мытье,
Вдруг вынут из воды – и снова в грязь ее!
Нет, храм о двух Дверях нам не дал ничего;
Растрачена душа, и в сердце все мертво.
Блажен, кто в этот мир не разыскал дороги
Иль вовсе избежал зачатья своего.
Ну и сокровище нашлось для нас: ничто.
От козней мира я, взгляни, что спас: ничто.
Я, светоч радости, когда погас, – ничто.
Джамшидов кубок – я… Разбей! Тотчас – ничто.
Поля печальных глин – родимый край для нас.
На пару дней весь ад, весь этот рай для нас.
Сегодняшний кувшин с водою ключевою
И завтрашний кирпич – вот урожай для нас.
Созвездье Близнецов колышет вздох печали,
И ливнем слез моих кипят морские дали.
На послезавтра пить вино к себе зовешь?
Я и до завтра-то смогу дожить едва ли.
|
|
|
Я радость за подол – но вырвалась она.
Я к чаше – но в уста не капнуло вина.
Мой век, мой долгий день уже склонился к ночи;
Все прожитые дни для сердца – ночь одна.
Чье сердце на лугу скосили, как траву?
Ах, локон снившийся, былинки – наяву.
Как прядка вырвана неосторожным гребнем…
Ты – локоны травы, я – без тебя живу.
Боюсь, мое лицо – во цвет морской волны,
Поскольку морем слез глаза мои полны.
Не следует нырять в моем соленом море,
Не зная, что за зверь всплывет из глубины.
Сбегая от тоски, спускаюсь утром в сад.
Над розой соловей зашелся от рулад:
«Раскрой же свой бутон! Рассмейся вместе с нами!
Красно в саду от роз! Прекрасны все подряд!»
Над розами звенит весна-ворожея.
Пиры во всех садах, близ каждого жилья.
На волю все, в поля, в пыланье Гулистана!..
Безлюдье. Скорбь о ней. И кладбище. И я.
«До мерки „семьдесят“ наполнился мой кубок…»
Служило верою и правдой сердце мне.
Усталое взбодрить бы надо сердце мне.
И подал друг вчера живительную чашу.
«Не пью». Но он сказал: «Порадуй сердце мне!»
В усладу никогда хмельного не вкушу,
Пока и скорбного, и злого не вкушу
В солонку друга хлеб я не макну, коль прежде
Из печени своей жаркого не вкушу.
С восходом солнца день в наш спящий дом заходит
И снизу доверху его с огнем обходит.
С восходом солнца день ворует жизнь у нас:
По всем ухваткам вор, коль с фонарем приходит.
Рукою – пиалу, другою – на Коран.
То благостен и трезв, то нечестив и пьян…
Сияет бирюзой роскошный балаган
Полубезбожников и полумусульман.
Трудам ученого цена невелика.
Увы! Доишь козла и хочешь молока?
Халат невежества взирает свысока,
За весь твой ум не даст и дольки чеснока.
Старинной дружбы храм раздором осквернен.
Я другу доверял. Сегодня предал он.
Осталось только встать, покинуть это место,
Потом, уж издали, отвесить всем поклон.
Я сам – порочное, должно быть, существо:
|
|
|
Не в силах видеть я порочных – никого.
Настолько мерзкою мне кажется эпоха,
Что хочется сбежать из века своего.
Понятно, ты чужой среди ослиных стад,
Про знание твое прознают – не простят.
Хотя б однажды в год водою напоили!..
Зато сто раз на дню слезами опоят.
Я с нынешнего дня с наукой не знаком!
Седобородые, туда, где пьют, пойдем!
До мерки «семьдесят» наполнился мой кубок;
Боюсь откладывать пирушку на потом.
От глубины Земли до высшей из планет
Загадкам Бытия сумел найти ответ,
Сплетенья всех причин извлек на белый свет,
Расплел я все узлы, но узел Смерти – нет.
Покрова с вечных тайн ни ты не снял, ни я:
Неясным письменам ни ты не внял, ни я.
Гадаем мы с тобой о скрытом за покровом…
Но упади покров – ни ты б не встал, ни я.
В науке странствуя, порой менял я взгляд,
В утрате цельного пути я виноват.
Такой диковинке любой зевака рад:
У однорукого в сто рукавов халат.
Вращения небес не разгадал я, нет.
Ни крохи из того, о чем мечтал я, нет.
И вот свои труды проглядываю с болью:
Постигшим этот мир за век не стал я, нет.
Наукой с Мудростью я очарован был,
В их тайны проникал, их образы лепил…
Но Мудрость – муторна, Наука – недотрога.
Как только их познал, обеих невзлюбил.
Кто жемчуга идей сверлили так и сяк
И про любой пустяк шумели: «Божий знак!» -
Начала нити тайн они не отыскали.
Потешили зевак. А там и дух иссяк.
Глазели в небеса, болтали так и сяк;
Жемчужины наук сверлил любой простак -
И попадал впросак, толкуя тайны неба.
Потешили зевак. А там и дух иссяк.
Ушли!.. И век вослед клянет нас, возмущен:
Мол, хоть бы перл из ста был нами досверлен!
Увы! Не только сто – сто тысяч откровений
Вдолбили бы глупцу, когда бы слышал он.
Каких мыслителей века смели, саки!
Все спят во прахе грез, вон в той пыли, саки.
А все их мудрости, – испей вина и слушай, -
Вчерашним ветерком шумят вдали, саки.
Поройся в памяти: еще хранит меня?…
Никто от слез, как ты, не оградит меня.
Саки! Уж коль и ты не снимешь боль, то кто же
В стране, куда уйду, развеселит меня?
Был кислым виноград, стал сладким. Но поди ж,
Чем горечь винную разумно объяснишь?
Коль дерево в лесу срубили сделать лютню,
К чему про флейту речь – про плачущий камыш?
О сердце! Истина, и та – словечко, звук;
Тем более нужда не стоит наших мук.
Коль тело мучит рок, вином залей недуг:
Разбитое судьбой не воскресишь, мой друг.
Я к розам и к вину без устали спешил,
Запущенностью дел я всех вокруг смешил.
|
|
|
Мне надо было бы искать иные цели…
До них я не дошел. Верней, не заслужил.
Безволье пред Творцом пресечь бы – ну никак;
Из ханжества народ извлечь бы – ну никак.
Уж и хитрили мы, и к разуму взывали:
Осиливая рок, налечь бы!.. Ну никак!
Ученьем этим мир поправил бы дела,
Вседневным праздником тогда бы жизнь была,
И каждый человек своей достиг бы цели
И заявил бы: «Нет!» – безумной власти зла.
Я сердцем изнемог. Скорей вина сюда:
Проворно, будто ртуть, из рук бегут года.
Встань! «Счастье наяву» нам снится, как всегда,
А «пламя юности», пойми, мой друг, – вода.
Уж раз меня сюда буквально за грудки
Да и погонят прочь желанью вопреки,
Встань, опояшься и проворным будь, саки:
Начну смывать вином пласты земной тоски.
Доколе маяться в притоне воровском,
Где так бессмысленно плетутся день за днем?
Неси вина! Скорей! – Пока остаток жизни
Никто не умыкнул, прельстившись кошельком.
Саки! Вокруг меня, в груди ли – пустота?
В лесу, где прежде львы бродили, – пустота.
Ты что ни ночь бутыль обмахивал от пены.
Мы наконец пришли!.. В бутыли – пустота.
Я много по горам да по степям кружил;
Не ублажил судьбу, достатка не нажил.
Я вдоволь бедовал и лишь одним доволен:
Жил худо, бедно жил, но – худо-бедно – жил!
Я много по горам да по степям кружил,
Я из конца в конец по всей земле спешил -
И никогда никто навстречу не попался.
(Обратно нет пути, коль путь не завершил.)
Саки! Истлею здесь скорей, чем под землей.
Легко покойникам: доступен им покой.
А я кровавых слез чуть отстираю пятна,
Слезами новыми подол запятнан мой.
Народы, что нашли, сойдя в приют смиренный,
Забвение невзгод и нищеты презренной,
Со Смертью шепчутся: «Как жалко, жалко всех,
Кому в грядущее брести по жизни бренной!»
Саки! Один бы вздох над кубком Бытия,
Один счастливый вздох, и успокоюсь я.
Мгновенье радости дороже всех соблазнов:
Надежда никогда не сбудется ничья.
Пусть я разоблачен, толпа кругом права,
Не думай, что меня расстроила молва.
Забудутся дела, забудутся слова,
Едва моя во прах склонится голова.
Оковы рабские не снял я до сих пор.
Ни мига радости не знал я до сих пор.
Уроки мне судьба втолковывала долго,
Но только мастером не стал я до сих пор.
Душе среди наук опоры все же нет:
Ученые кругом – людей, похоже, нет.
Наполни кубок мой, чтоб я немного ожил:
Пути отсюда мне сегодня тоже нет.
Друзей сомнительных, я болтунов дичусь,
Со стоном собственным беседовать учусь.
Сегодня, чувствую, в последний раз рыдаю:
Навек отплáчусь ли – иль веком отплачусь.
Как, небо, ни кружись, все горше тьма во мне;
Оковы можешь снять: моя тюрьма во мне.
На недостойного глупца взглянуть не хочешь?
Достоин взгляда я, раз нет ума во мне.
Я знаю, небосвод, мой добрый опекун:
Смерть – камень, жизнь – стекло, а ты – палач и лгун.
До мерки «семьдесят» наполнится мой кубок,
Ты выхватишь его и ахнешь об валун.
Из кабака Судьбы, где одуревший люд
Решил мне учинить позорный самосуд,
Сбегу наружу я – внезапно, прежде смерти!..
Неужто хватятся и догонять начнут?
По жизни уж едва бредет душа моя,
Хоть самый ровный путь старался выбрать я.
Хотел бы загодя узнать кошмары ада?
Ад – это подлецы, пролезшие в друзья.
Вновь зеркало небес подстроило мне тут
Судьбой науськанных подонков самосуд!
Лицо – пыланьем слез наполненная чаша,
А сердце – кровью лет наполненный сосуд.
О, если б дотемна ночлег найти тебе,
А лучше б увидать конец пути тебе…
О, если б из земли, как трáвы, отоспавшись,
Сто тысяч лет спустя опять взойти тебе!..
Однажды прежние места искать начнешь,
Надеждой прежнею себя ласкать начнешь
На встречу с юностью, с минувшими друзьями.
«Найдем! Ведь ждут они!» – ты сердцу лгать начнешь.
Здесь насадивших сад – их никого уж нет;
Здесь возводивших дом – ни одного уж нет…
«А где же их сосед, когда-то мне знакомый?» -
«Жить долго приказал: ведь и его уж нет».
Хоть раз мои труды губить не стало б небо,
Свое сочувствие хоть раз явило мне бы!..
Лишь только в забытьи счастливый вздох издам,
Как распахнется дверь – всем бедам на потребу!
Пришедший в этот мир, в сомнительный притон,
Успей хоть захмелеть, пока не разорен,
Пылание невзгод залить вином: на гостя
Землей обрушится, задушит ветром он.
Не мучай сердце, брось, не то тебе в укор
Шепнет оно в тоске: «Господь! До коих пор?…»
Богатство и красу не полагай защитой:
Одно утащит вор, другую – злая хворь.
Хоть сладостна, хоть зла, а жизнь уйти должна.
То Нишапур, то Балх, вот чаша и полна.
Так пей! И после нас чередоваться будут
То оскудевший серп, то полная луна.
Откупори бутыль и алой чистоты
Плесни, а то вокруг так мало чистоты.
Пожалуюсь вину: устал я убеждаться,
Что в остальных друзьях не стало чистоты.
Не я храню, не я пинаю черепки…
Предпочитаю хмель на берегу реки.
Не стать огнем, коль все чадят, как угольки,
И красотой – среди уродства… Пустяки.
Во цвет багрянника вина неси, саки.
Иду я к пропасти, скорей спаси, саки!
Освободи меня, лей столько, чтоб забыл я
Судьбой навязанный печальный путь, саки.
Я грешен, я в огне таком, что дыма нет,
Спасения нигде от нищеты мне нет.
К мучителям тянусь за милостыней малой,
Но милости ко мне в людской пустыне нет.
Осталось мне, саки, вздохнуть разок, и все.
Остался от бесед мой шепоток, и все.
Вчерашнего вина осталось меньше кубка.
А жизни?… Если б знать: такой-то срок, и все.
Мне в книгах бедствия такого не нашлось,
О стольких горестях слыхать не довелось,
Не знают смертные, что значит: смерть от жажды,
Хотя над головой сомкнулось море слез.
Саки! Моя беда известна всем давно,
И, как ни пью, помочь не может мне вино.
Но ты настолько юн, что я забыл седины
И сердце дряхлое опять весны полно.
Безжалостная Смерть уж у дверей, саки.
Прощального вина плесни скорей, саки.
Печали побоку, устроим сердцу праздник
Из этих двух ли, трех последних дней, саки.
Судьбой обыграны все те же мы с тобой.
Хоть на прощанье мир потешим мы с тобой:
Назло судьбе, саки, вино в руках мы держим -
Вот истину в руках и держим мы с тобой.
Не изумляться тут – чему, сынок, скажи?
Осмыслить Бытие хоть кто-то смог, скажи?
Кто вправду счастлив был хотя б денек, скажи,
Кто не предчувствовал плачевный рок, скажи?
Коль сердце от тоски томится у тебя
Иль жуткое в делах творится у тебя,
Полезно расспросить, что на сердце у прочих,
И сердце, право же, взбодрится у тебя.
Мудрец изгнал печаль и не до дна не пьет,
Иначе как налив себе сполна, не пьет.
А кто хранит печаль и отстраняет флягу?
Бедняга: беды пьет. Болван: вина не пьет.
В мечтах я облетал вселенную кругом -
Скрижаль, и рай, и ад выискивал тайком.
Словам Учителя поверил лишь потом:
«Скрижаль, и рай, и ад – ищи в себе самом».
Коль хочешь, подскажу, как в жизни клад искать,
Средь бедствий мировых душевный лад искать:
Лишь надо от вина ничем не отвлекаться,
Лишь наслаждение весь век подряд искать.
Не трусь перед судьбой, тогда сверкнет во мгле
Священное вино на нищенском столе.
Сначала – из земли, в конце – обратно в землю;
Считай, ты под землей, идущий по земле.
Отвергло небо мир? Тогда война. Ну что ж.
Попрали честь? Позор приму сполна. Ну что ж.
Вон в кубке – как багров стал цвет вина!.. Ну что ж,
Непьющий! Вот он – я, и камень – на. Ну что ж!..
Доколь из-за вранья и злых повадок жизни,
Доколь взамен вина глотать осадок жизни?
Так жизнечерпий подл и до того хитер,
Вот выплесну пред ним дрянной остаток жизни!
О небо! Не тащи на пьяный свой дебош!
Гляди: я на ногах, а ты уж не встаешь.
И что с меня возьмешь? В руке – последний грош,
И жизнь моя – не жизнь, а горестная дрожь.
О, горе! Истлевать бесплодно не хотим мы,
Но жернов неба нас крушит неотвратимо.
И не успел моргнуть, как жизнь мелькнула мимо…
Что не достигнуто, уже недостижимо.
Ох, небо! Скряге ты любые вещи – на!
И баню, и дворец ты, не переча, – на!
А с мудреца залог берешь за корку хлеба.
Такому небу мы – душок порезче: на!
Бродягу встретил я. Ничто ему не в лад:
Ни истина, ни ложь, ни Бог, ни шариат,
Ни мир, ни монастырь, ни вера, ни разврат…
Вот это мужество! Плюет на все подряд.
Вот-вот бы Новый год! – но Рамазан настал,
Поститься вынудил, как в цепи заковал.
Всевышний, обмани, но не лишай застолья -
Пускай все думают, что наступил Шаввал!
Тот, чуждый зла, кувшин с поклоном навести,
Одну себе налей, другой – меня почти.
Когда судьба пинком отбросит нас с пути,
Все ж глиной на кувшин сумеем мы пойти.
Все дни и ночи я в хмельной поток ныряю,
От бешеных небес я – наутек – ныряю!
Корабль моей судьбы вот-вот пойдет ко дну,
Так исчезать в воде учусь я впрок: ныряю!
Сегодня снова юн и счастлив я, пока
Хмельною горечью обманута тоска.
А горечь не порок, в вине она приятна,
Привык я к горечи, вся жизнь моя горька.
Хмельное в юности возносит – лучше нет.
Вино красавица подносит – лучше нет!..
Но тленный мир, увы, – руины, сон кошмарный.
Упьюсь! Вино, как смерть, подкосит – лучше нет.
Не обновится мир. Он сгнил уже давно.
Здесь никому ни в чем удачи не дано.
Еще б винца, саки! Уважишь иль откажешь -
Что так, что эдак, всем свалиться суждено.
Хлопочем!.. Но дела идут своим путем.
Неужто ничего не завершим путем?
Беспомощно сидим, привычно причитаем,
Что опоздали мы, а скоро прочь пойдем.
Краса вселенной! Брось тащить под нищий кров
Доходов и потерь бессмысленный улов.
Саки подать вино последнее готов,
Так хоть теперь забудь о жути двух миров.
Без хмеля день и день связать я не смогу,
Вином не подкрепясь, и встать я не смогу.
Я чувствую, что стал рабом того мгновенья,
Когда саки нальет, а взять я не смогу.
О сердце! Намекни: ну в чем твоя услада?
Так мимолетна жизнь, что жизни ты не радо.
И мы, и мир – ничто; и плач, и смех – ничто;
И, право, за «Ничто» ничем платить не надо!
Сейчас бы яблоки на скатерть да салат,
Потом жаркое бы с тархуном… Виноват,
Я гостю очень рад, но сад уже не прежний.
Попробуй лук-порей. Вот луком я богат.
Нет, нам с тобой судьба вина испить не даст,
Чем нас расцеловать, скорее – жить не даст.
«Покайся! – говорят. – Уже пора подходит».
В чем каяться? Господь и согрешить не даст.
Кто царь пропойц, меж них и кости сложит? Я.
Кто горести свои грехами множит? Я.
Кто сердце так спалил, что и ночной молитвы
Без помощи вина вознесть не может? Я.
Ошибка: старостью вершить цепочку дней.
Гранаты щек моих с годами все синей.
Хибара ветхая на четырех опорах
Вовсю шатается, жить невозможно в ней.
Нет, мир не страшен мне. Не света я боюсь
И не из смертной тьмы привета я боюсь.
Смерть – это истина. Не мне страшиться правды.
Я не всегда был добр – вот этого боюсь.
Когда помру, когда отплачетесь по мне,
Постелью скромною довольствуюсь вполне.
Лишь об одном прошу: кирпич под изголовье
Лепите не с водой, мешайте на вине.
Взбрело душе гулять, из тела ускользнуть,
И вот гадаю, как закрыть ей этот путь.
Ах, я же виноват?… Да сто шипов ей в язвы!
Не стань гулящею, чтоб лиха не хлебнуть!
Куда ни побреду, судьба плюется вслед.
|
|
|
