 |
Предания кельтов 6 страница
|
|
|
|
Несчастный, перед которым так внезапно блеснул луч надежды, конечно, тотчас же согласился на ее условие, а фея обернулась тюленем и подставила ему свою спину. Рыбак уселся на нее верхом, крепко–накрепко обхватил ее своими дрожащими руками и зажмурил глаза, когда та храбро и бесстрашно бросилась в пенистые волны. На несколько минут и вопли оставшихся на мели водяных, и голос вторившей им бури, и плеск окружавшей его пучины слились в ушах его в один ужасающий гул. И вдруг он очутился на берегу. Едва ступил он на родной берег, как пустился бежать к своей деревне, куда его товарищи снесли все шкуры, и, выбрав из них шкуру молодого водяного эльфа, бросил ее в воду, после чего и буря скоро утихла».
Замечательно, что исландцы почитают тюленей потомками того фараонова войска, которое некогда, по словам Библии, было поглощено волнами Чермного моря, когда преследовало израильтян по пути, указанному им в пучине самим Богом.
Говоря о водяных эльфах и феях, я уже не раз упоминал о подводном царстве, постоянном месте их жительства. Представление народа в этом отношении чрезвычайно занимательно: он воображает, что вода служит только верхним покровом, крышей такого же точно пространства, как и поверхность земли; такой же точно крышей, как мы видели, является для подземного царства трольдов сама поверхность земли. Приведу для пояснения моих слов одну ирландскую легенду, в которой особенно ярко описывается подводное царство.
«На юго–западе Ирландии есть одно небольшое озеро, которое окрестные жители назвали волшебным потому, что, сколько ни тонуло в нем людей, никогда тела утопленников не отыскивались. О нем ходила в народе страшная молва: одни утверждали, что в темную ночь мрачный цвет его вод становился огненным; другие – что сами видели, как воздушные, легкие тени скользили в сумерки по его поверхности…
|
|
|
На берегу этого таинственного озера жил некогда молодой фермер Родерик Китинг, который собирался жениться на одной из прелестнейших девушек своего околотка. Возвращаясь из Лимрика, куда он ходил покупать обручальные кольца, довелось ему на берегу озера повстречать двух своих приятелей, и среди разговора он стал показывать им свою покупку. Те рассматривали кольца, взвешивали их на ладонях, хвалили отделку их, и в то время как Родерик собирался из рук своих приятелей переложить кольца в боковой карман, одно из них вдруг выскользнуло у него из рук, покатилось по крутому берегу к воде и упало в озеро. Родерик посмотрел ему вслед, печально развел руками и понурил голову: не кольца ему было жалко, хоть оно и стоило целые полгинеи, а боялся он того, что примета–то была уж очень нехороша. Его приятели стали над ним подтрунивать, думая этим его несколько отвлечь, но он не слушал их, а все только упрашивал достать со дна озера его кольцо, за что обещал щедро наградить. Но те ни за что не решались опуститься на дно страшного озера, о котором еще в детстве пришлось им от нянек наслышаться всяких рассказов такого содержания, что и теперь еще мороз по коже подирал.
– Ну уж если вы не согласны опуститься за кольцом, когда я предлагаю вам такую славную награду, мне остается одно: идти назад в Лимрик и купить другое кольцо!
– Постой, постой, – сказал, подходя к нему в эту минуту, один бедняк, по имени Паддин. Он всем был в округе известен своим тихим и кротким нравом, услужливостью и странными привычками, потому что все время проводил в переходах с одного места на другое и никогда более двух дней нигде не мог усидеть. – Постой, Родерик Китинг! Если ты обещаешь и мне такую же награду, как им, так я берусь достать тебе кольцо, хоть бы оно упало на дно самого глубокого омута во всем озере!
|
|
|
Китинг принял его предложение с восторгом, и Паддин, не говоря более ни слова, быстро разделся и бросился в воду. Долго ли и глубоко ли он нырял, сказать трудно; но только он опускался, опускался и – вдруг очутился на суше. Едва оправившись от изумления, он стал оглядываться во все стороны и увидел такое же небо, такой же свет, такую же зелень вокруг, как и на земле. Перед ним на огромном пространстве предстал великолепный сад: с тенистыми аллеями, извилистыми дорожками, с прозрачными ручейками, широкими, изумрудно–зелеными лужайками. В самой середине сада стоял большой, богато убранный дворец, к которому отовсюду вело множество стройных и красивых лестниц. Паддин вошел в сад и направился к дому по аллее. На боковых дорожках увидел он молодых поселян, которые сгребали в стога душистое сено и укатывали дорожки, преспокойно мурлыча себе под нос песенку. И каково же было его удивление, когда между ними узнал он нескольких своих старых знакомцев, которые в последние годы потонули в озере! Это его так испугало, что он едва–едва добрался до дому и, дрожа всем телом, стал подниматься по лестнице. Входит в двери и видит, что среди великолепной залы сидит на высоком стуле толстая–претолстая водяная фея с глазами в доброе лукошко и вздутыми губами, из–под которых выглядывают два ряда больших и длинных зубов.
– Здравствуй, Паддин! Зачем к нам пожаловал? – проревела густым басом толстая фея навстречу бедняку.
– Да я сюда за кольцом Родерика Китинга явился, так нельзя ли будет мне получить его? – собравшись с духом, проговорил Паддин.
– Вот что? Ну, уж так и быть, вот оно, – сказала фея, подавая кольцо Паддину.
– Спасибо! Спасибо! А скажи–ка ты мне, добрая и милая фея, как бы мне отсюда выбраться, чтобы опять на землю попасть?
– На землю? Так, значит, ты не затем явился, чтобы на мне жениться? – гневно закричала фея, тяжело спрыгивая со стула и подбегая к Паддину. – Если так, я смогу тебя и принудить…
– Да погоди, – сказал он в ответ ей, стараясь придать голосу возможно больше равнодушия и желая поправить свою излишнюю поспешность, – прежде выслушай меня. Я, конечно, женюсь на тебе очень охотно, но ведь, согласись, нельзя мне оставлять у себя чужое кольцо, да притом еще заставлять всех о себе беспокоиться. Ну, снесу кольцо, вернусь и женюсь на тебе.
|
|
|
– Пожалуй, так можно. Ступай же вот этой дорогой до ворот и возвращайся скорее.
Паддин даже и не дослушал ее последних слов, чуть не вприпрыжку добежал до ворот, открыл их и вдруг снова очутился в воде. Он стал подниматься вверх, поспешно разводя руками и ногами. И как же изумились ожидавшие его молодые люди, когда после долгого пребывания под водой он выплыл на противоположном конце озера! »
У немцев существует сказка, весьма сходная с этой легендой и очень замечательная по своему содержанию.
«У одной вдовы было две дочери: одна из них была хороша собой и прилежна, другая – дурна лицом и ленива. Но мать больше любила дурную, потому что та была ее собственной дочерью, чем красивую падчерицу, на которой лежала вся черная работа в доме. Бедная девушка эта должна была каждый день садиться на большой дороге у ручья и так много прясть, что кровь выступала у нее из–под ногтей. Вот случилось однажды, что все веретено было у нее в крови; она наклонилась к воде, чтобы обмыть его, а оно выскочило у нее из рук и упало на дно глубокого ручья. Бедняжка заплакала, побежала к мачехе и рассказала ей про свою беду. Та разбранила ее и закричала:
– Сама уронила, сама и достань, а до тех пор мне и на глаза не показывайся!
Девушка со слезами пошла опять к ручью да с отчаяния и бросилась в него доставать свое веретено. Тут впала она в забытье и когда очнулась и снова пришла в себя, то увидела, что лежит на прекрасной лужайке, усеянной множеством чудных цветов и ярко освещенной солнцем. Пошла она по этой лужайке и дошла до печки, в которой было насажено много–много хлебов. Хлебы закричали ей:
– Вынь нас, девушка, вынь поскорей, не то сгорим: мы уже давно испеклись.
Она подошла и все хлебы из печи повынимала. Потом пошла она дальше и дошла до яблони, на которой было много–много яблок. Яблоня сказала ей:
– Потряси меня, девушка, потряси скорей: яблоки на мне уже давно поспели.
|
|
|
Она подошла к дереву, обтрясла все яблоки и сложила их в кучку. Наконец, пришла она к избушке и в окне ее увидела старуху с такими большими и длинными зубами, что испугалась и хотела уже бежать от нее, когда та обратилась к ней и ласково сказала:
– Чего ты, милая, испугалась? Останься у меня: ведь, если ты будешь хорошо у меня в доме работать, так тебе здесь будет хорошо. Только ты прежде всего должна тщательно взбивать мою перину, когда будешь стелить постель, – так, чтобы перья летели во все стороны, потому что от этого на земле снег идет[12]. Зовут меня старуха Холле.
Девушка согласилась остаться у нее и поступила к ней в услужение. Она верно служила своей госпоже, угождала ей во всем и за то ни разу не слыхала от нее дурного слова, а всякого кушанья, питья и лакомств получала от нее вдоволь. Как ни было ей хорошо жить у старухи, однако же вскоре захотелось вернуться домой и повидаться со своими. Она сказала старухе:
– Меня одолела тоска по своим домашним, и хоть мне у тебя хорошо, однако же я чувствую, что не в силах жить вдали от своих близких.
Старуха похвалила девушку за привязанность и прибавила:
– Ты мне служила верно, а потому и я хочу наградить тебя по заслугам.
Тут взяла она ее за руку и подвела под большие ворота. Едва только подошла она под их свод, как на нее пролился обильный золотой дождь и все золото к ней пристало и покрыло ее с головы до ног.
– Это тебе на память от меня за прилежание твое, да вот кстати захвати и веретено свое, что в ручей–то упало.
После того ворота захлопнулись, и девушка очутилась на земле, недалеко от дома своей мачехи, которая на этот раз приняла ее ласково, потому что видела, какое она несла с собой богатство».
В сказках и легендах водяные феи описываются по–разному: то коварными и злыми, то добрыми и справедливыми, как в вышеприведенных двух легендах. Вообще говоря, они, кажется, так же капризны и раздражительны, как и все уже известные нам существа невидимого мира. Часто их уловки и шутки бывают очень грубы и жестоки. Часто приходится и людям дорого платить за услуги, оказанные им водяными феями, как рассказывает одна немецкая сказка, которую мы заимствуем из собрания братьев Гримм.
«Жил–был некогда мельник, который вдруг так стал беднеть, что едва–едва мог содержать свою мельницу. Встал он однажды ранешенько, потому что во всю ночь не удалось ему сомкнуть глаз от беспокойства, и вышел в поле развеять тоску свою. Когда он ступил на мельничную плотину, солнце только что показалось на горизонте, и он услыхал позади себя в пруду какой–то особенно странный плеск. Оглядывается и видит: из воды медленно поднимается прекрасная женщина; ее длинные волосы, которые она рассыпала по плечам своими нежными руками, падали с обеих сторон широкими волнами и покрывали собой ее белое тело. Мельник понял, что это, должно быть, никса его пруда, и сам не знал, что ему делать: бежать ли без оглядки или оставаться на месте. Никса назвала его по имени и спросила, почему он так печален. Тот сначала молчал от страха, однако же, услыхав, как она с ним ласково говорила, собрался с духом и рассказал ей про свое горе.
|
|
|
– Будь спокоен, – отвечала никса, – я тебя сделаю и богаче, и счастливее, чем когда–либо, только ты должен обещать, что отдашь мне то, что у тебя теперь в доме появилось на свет нового.
«Что же это может быть другое, как не щенок или не котенок? » – подумал мельник и ответил никсе, что он согласен.
Никса ласково кивнула ему головой и опустилась в воду, а мельник, успокоенный и обрадованный, поспешил домой. Еще не успел он и до дому дойти, как выбежала к нему навстречу служанка и закричала издали, что дома ждет его большая радость, что жене сейчас дал Бог сына. Бедняк остановился, как громом пораженный этой вестью, и тут только понял, что коварная никса очень хорошо знала, чего у него потребовала взамен своей услуги.
Скоро мельник разбогател, но богатство, приобретенное такой дорогой ценой, было ему постыло. Он все только ухаживал за своим сыночком, с которым должен был вскоре расстаться, и все твердил ему:
– Берегись, дружок, не подходи к пруду, не касайся воды его, а то, чуть только ты к ней наклонишься, никса тотчас тебя схватит и утащит к себе под воду.
Однако же годы шли за годами, а никса и не думала требовать к себе его сына. Мальчик тем временем вырос и поступил в учение к одному охотнику: потом, когда сам стал хорошим охотником, поступил на службу к одному землевладельцу, который подарил ему небольшой домик и женил его на одной из своих дочерей. Наш охотник зажил себе припеваючи и думать забыл об отцовском предостережении.
Однажды случилось ему, после долгого преследования, убить оленя невдалеке от озера никсы. Выпотрошив свою добычу, он подошел к воде, чтобы смыть с рук своих кровь. Но едва успел он опустить руки свои в воду, как никса с диким хохотом обхватила его своими мокрыми и холодными руками и так быстро увлекла под воду, что только волны запенились у того места, где он наклонялся с берега к воде.
Долго ждала его возвращения бедная жена, наконец пошла всюду искать его и, когда увидела на берегу озера мужнину охотничью сумку, поняла, что опасения его отца сбылись, что никса забрала себе обещанное. Мысль о вечной разлуке с мужем так поразила несчастную, что она без чувств упала на землю и впала в забытье. В этом странном состоянии привиделось ей, что она поднимается на одну из крутых соседних гор. Буйный ветер дует ей навстречу; терновник и колючие растения заграждают ей путь. Но вот она всходит на гору, и картина совершенно изменяется: небо там ярко–голубое, солнце жарко светит на красивые холмики, а на одном из них стоит опрятная избушечка. И вот она подошла к двери, отворила ее и видит, что в избушечке сидит старушка старенькая, седенькая и ласково манит ее к себе. Тут бедняжка и очнулась. Она тотчас же решилась выполнить в действительности то, что привиделось ей в тяжелом сне. Так все и случилось: она действительно отыскала старушку в избушке, та ласково подозвала ее к себе, расспросила о ее горе и сказала:
– Утешься, моя милая; я тебе помогу. Вот тебе три вещи: золотой гребень, флейта и прялка. Сначала ты расчешешь гребнем свои волосы и положишь его у пруда, на берегу; потом сыграешь на флейте песенку и тоже положишь ее поближе к воде; наконец, выпрядешь всю пряжу, какую видишь здесь на прялке, и положишь ее тоже у воды. Что из этого выйдет, сама увидишь. Только ничего не делай прежде, чем луна взойдет высоко на небе.
Жена охотника поблагодарила добрую старушку и тотчас снесла все три вещи к озеру. С нетерпением ожидала она вечера. Наконец стемнелось, луна показалась из–за облака, и она стала расчесывать золотым гребнем свои длинные черные волосы. Чуть только она положила гребень на берег, как тот соскользнул в воду и упал на дно; закипело озеро, расступилось на середине, и из воды показалась на минуту голова молодого охотника и тотчас же снова скрылась. Жена его схватилась за флейту, сыграла на ней песенку и поспешно положила ее у воды; флейту тотчас же смыло водой, и опять заволновалось озеро, опять расступилось оно на середине и показался из воды молодой охотник, но уже по пояс. Тогда жена его, подгоняемая надеждой, стала быстро прясть, и, когда пряжа была готова, она подставила прялку к воде и с нетерпением ожидала, что–то будет. Пришла к берегу огромная волна, утащила за собой прялку в озеро, и в ту же минуту молодой охотник поднялся весь из воды, быстро выскочил на берег, взял жену за руку и пустился бежать. Однако же никса не хотела так легко расстаться со своей добычей. Едва успели они сделать несколько шагов, как все озеро выступило из берегов и со зловещим плеском, с ужасающим шумом погналось за бежавшими супругами. Яростно пенившиеся волны уже настигали их, уже радостно хлопала в ладоши и хохотала жестокая никса, рассчитывая на верный успех погони, но старушка, которая помогала жене охотника в ее горе, сжалилась над несчастными, поспешила к ним навстречу и обратила на время мужа в лягушку, а жену – в жабу, так что те успели укрыться от преследования никсы и зажили потом припеваючи…»
Из всех легенд о водяных феях выразительны ирландские. Они изобилуют яркими чертами из жизни этих существ, живыми поэтическими подробностями. Нам не раз еще придется использовать из богатого Крокерова наследия легенды для подтверждения на–ших слов. Между прочим, теперь же приведем одну, в которой рассказывается, что у водяных фей есть своя шапочка–невидимка (как у трольдов), но в которой заключается не только способность исчезновения, а их все могущество.
«В одно прекрасное летнее утро, незадолго до восхода солнца, молодой ирландец Дик Фицджеральд стоял на берегу моря близ Смервикской гавани. Солнце всходило из–за громадной скалы и красными лучами своими прогоняло седой туман, еще лежавший над волнами. Вскоре все море засияло на солнце, как громадное зеркало, в которое спокойно гляделись окрестные берега. Дик с восторгом любовался чудной картиной солнечного восхода, а сам думал: «Как грустно смотреть на все это одному, когда нет ни живой души возле, с которой бы можно было поделиться дорогим впечатлением, передать свои мысли, свои чувства. А вокруг меня, – сказал он, оглядываясь, – все пусто, ни живой души, – одно только эхо отозвалось бы, может быть, на слова мои…» И вдруг он остановился. Невдалеке, у подошвы утеса, увидел он женщину ослепительной красоты; она сидела на берегу и, медленно, грациозно поднимая руку, белую как снег, расчесывала золотым гребнем свои длинные, ярко–зеленые волосы. Дик, еще будучи ребенком, слышал от матери, что если у морской девы (а он, конечно, тотчас же понял, что это не кто иная, как морская дева) отнять ее маленькую островерхую шапочку, то дева теряет способность возвращаться в подводное царство, пока не вернет свою шапочку. В голове Дика тотчас созрел план: подкрасться тихонько к морской деве и овладеть шапочкой, лежавшей возле нее на песке. Подумано – сделано. Но едва успел Дик спрятать шапочку в карман, как морская дева обернулась в его сторону, потом закрыла лицо руками и горько–прегорько заплакала. Дик, понимавший очень хорошо, что причиной этих слез была мысль о вечной разлуке со своей родиной, подсел к ней поближе, взял ее за руку и стал утешать, как мог. Но фея продолжала плакать по–прежнему; однако же ласки взяли свое: она, наконец, подняла голову, взглянула на Дика и сказала ему:
– Человек, скажи, пожалуйста, ты хочешь съесть меня?
– Съесть? – с удивлением спросил Дик. – Да помилуй! С чего это тебе в голову пришло? Уж не рыбы ли выставили людей в глазах твоих в таком дурном свете?
– Так что же хочешь ты со мной сделать, коли не съесть меня? – спросила фея, не спуская своих глаз с его лица.
– Что? – повторил Дик. – А вот что. Скажи мне: хочешь ли ты быть моей женой? И если ты согласна, так вот тебе мое честное слово: не далее как сегодня же вечером ты будешь носить мое имя!
Фея подумала, подумала и подала наконец ему свою руку в знак согласия. Дик был в восторге.
– Дай мне только проститься с отцом моим, – сказала морская дева и, обернувшись к морю, прошептала несколько невнятных слов, которые были тотчас подхвачены легким ветерком и вместе с легкой зыбью понеслись вдаль.
– А кто же твой отец? – с любопытством спросил ее Дик.
– Кто? Да неужели ты никогда не слыхал о нем? Мой отец – морской царь!
– Царь! Вот что! – проговорил Дик, самолюбие которого было сильно польщено женитьбой на морской царевне. – То–то, я думаю, денег–то, денег–то у твоего отца, моя милая! – продолжал он очень наивно расспрашивать свою невесту.
– А что это такое – деньги? – с удивлением спросила морская дева.
– О! Деньги – это такая вещь, которую очень хорошо иметь, когда в чем–нибудь нуждаешься или хочешь ни в чем себе не отказывать.
– Мне и без того не приходилось себе отказывать ни в чем: чего бы я ни пожелала, стоило только приказать рыбам, и они тотчас же все исполняли.
После этого разговора на берегу Дик повел свою невесту домой и в тот же вечер с ней обвенчался.
Зажил Дик со своей женой припеваючи: все ему удавалось, а у нее вся домашняя работа спорилась и кипела в руках, как будто она всю жизнь свою прожила на земле среди людей, а не между странными существами подводного царства. Через три года у Дика было уже трое детей: двое мальчиков и одна девочка. Можно сказать наверное, что он бы пресчастливо прожил всю свою жизнь с милой феей, если бы мог не забыл в счастье о благоразумной предосторожности. Но – увы! – чем дольше Дик жил со своей женой, тем больше забывал о ее происхождении, о том, что у нее когда–нибудь появится желание вернуться на свою родину. Он даже не позаботился спрятать ее шапочку куда–нибудь подальше, а просто бросил ее в кучу старых сетей, лежавших в темном углу его хижины.
Однажды, когда Дика не было дома, жена его, строго соблюдавшая всюду чистоту и опрятность, захотела вынести из хижины все лишнее и прибрать ее к приходу мужа получше. Она подошла к старым сетям, лежавшим в углу, сдвинула их с места и вдруг увидела на полу свою дорогую волшебную шапочку. Тысячи новых мыслей и старых воспоминаний тотчас же зароились в голове ее; она подумала о своем отце, о своих подругах, о родине… Потом пришли ей на память муж ее, Дик, и маленькие детки, которым еще так нужны были ласки и заботы матери. Однако же, подняв свою шапочку, повертев ее в руках, она подошла к колыбели, где спал ее младший сын, поцеловала его, простилась с остальными детьми и, утешая себя мыслью, что может сойти в море лишь на время и всегда вернуться к своему милому Дику, медленно направилась к берегу.
Дик вернулся домой вечером и, не видя своей жены, стал спрашивать о ней у своей маленькой дочки, но та ничего не могла ему сказать вразумительного. Тогда он направился к соседям и узнал от них, что те видели, как жена его ходила по берегу и что на голове у нее была какая–то странная шапочка. Тут уж он бросился в угол своей хижины, стал рыться между старыми сетями и, не найдя заветной шапочки, догадался, в чем дело.
Разлука с феей была страшным ударом для Дика. Он совершенно не мог утешиться и решительно не хотел слышать о женитьбе, уверенный в том, что его жена и мать его детей должна к нему когда–нибудь вернуться.
Но год шел за годом, а морская царевна все не выходила на берег. Никто не видел ее с того времени, как она исчезла, но память о доброй, услужливой и кроткой фее все еще живет среди жителей окрестностей Смервикской гавани».
У нике и никсов замечали люди такую же страсть к музыке и пению, как у всех других эльфов. Часто слу–чалось, что никсы увлекали к себе под воду молодых людей, восхитив их прелестной гармонией своих песен. В Швеции рассказывают про речного человека (stromkarl), что он большой музыкант, что музыка его состоит вся из одиннадцати вариаций, из которых, впрочем, только десять могут быть известны людям и доступны их слуху: одиннадцатую играет он лишь тогда, когда хочет заставить плясать все подводное царство. Замечательно среди шведских и норвежских поверий о никсе еще и то, будто он очень охотно берется учить музыке на скрипке или на каком угодно другом инструменте за известную плату. Плата эта обыкновенно состоит в том, что в реку кидают черного ягненка или белого козленочка. Если эти животные бывают тощи, то нике поведет ученика в своих уроках не далее настраивания скрипки; если же он останется доволен приношением, то схватит ученика своего за правую руку, станет водить ею по струнам до тех пор, пока кровь не брызнет из пальцев, и тогда уже из ученика выйдет великий музыкант и будет он в состоянии извлекать из своего инструмента такие звуки, от которых «деревья будут плясать и воды останавливаться в своем течении».
Впрочем, ирландцы и в легендах о водяных феях так же оставляют преимущество относительно музыкальных способностей на стороне людей, как и в легендах о мирных соседях. Как в последнем случае они ловко противопоставили эльфам маленького и горбатого Люсмора, одаренного тонким музыкальным слухом, так точно рассказывают они легенду и про одного слепца–музыканта, которому была известна такая чудная музыка, против которой ничто не могло устоять, которой приобрел он даже руку морской девы, после чего и стал морским царем. Предлагаем эту любопытную легенду.
«Коннор был лучшим из всех свирельщиков в целом Мюнстере[13]; а это не малость. Он умел исполнять всякие песни и народные гимны, нимало не затрудняясь. Это бы еще все ничего, да ходил про него в народе слух, что он не одну простую музыку знает, а и такую, которой может заставить плясать все вокруг себя. От кого и как научился он этой музыке, никто сказать не мог, потому что Коннор никогда никому не говорил этого и ни перед кем не игрывал заветного мотива – все знали о нем лишь по слухам. Ни одна ярмарка, ни одна свадьба, ни один приходский праздник не обходился без слепого Коннора и его свирели. Старушка–мать водила несчастного слепца под руку с одного места на другое.
Случилось им однажды прийти в Ивераг, приморский городок, известный во всей Ирландии своими бурными берегами и сильным морским прибоем. В тот день был в городе праздник, и все жители гуляли на лужайке, которая простирается за городом от подошвы высоких и крутых гор до самого моря. Чуть только явился слепой свирельщик, все тотчас его окружили и заставили играть. Начались танцы. Долго играл свирельщик, и все слушавшие музыку его и плясавшие под нее беспрестанно говорили: «Вот музыка так музыка! »
Всех больше восхищался ею один горбатый и старый танцмейстер. Когда наконец Коннор остановился, чтобы перевести дух, тот не вытерпел, подбежал к нему и, дружески ударив по плечу, сказал:
– Славно ты играешь, дружок! Только ведь сухая ложка рот дерет. Ты, верно, не откажешься выпить?
– Ну конечно, – отвечал Коннор, – если только будет на то ваша милость.
– Чего же ты хочешь?
– Да я, сударь, неразборчив. Но уж если вы так добры, что осведомляетесь о моем вкусе, так пожалуйте мне стакан виски.
– Что стакан! Я тебе целую бутылку подать велю.
Коннор, конечно, не отнекивался от такого угощения, а, напротив того, поблагодарив за него очень вежливо, скоро осушил бутылку и, поставив ее на стол пустую, очень весело сказал:
– Хорошо было виски!
Он посидел несколько минут молча, потом улыбнулся и, обратившись к танцмейстеру, сказал:
– Ну, друг, потешил ты меня, теперь моя очередь тебя потешить! – И прежде чем кто–нибудь успел понять настоящий смысл этих слов, он вдруг схватил свою свирель и заиграл заветный волшебный мотив, о котором ходило в народе так много разных толков.
Все, что было на лужайке, – старики и молодые, дети и почтенные матери семейств, столы и скамейки, кружки и бутылки, – все заплясало, закружилось в бешеном порыве. Мало того, море заволновалось и, вызванные дивной музыкой на поверхность, стали приплывать к берегу всевозможные рыбы и приплясывать, и подпрыгивать в такт волшебному мотиву. Толстопузые крабы и остроголовые раки выходили из воды и, переплетаясь своими широкими клешнями, составляли уморительные хороводы. Тощие миноги и жирные угри то свивались под музыку в кольца, то расползались по песку прихотливыми и разнообразнейшими фигурами. Сам Коннор, наконец, не усидел на месте и пошел рядом со своей старухой матерью переминаться с ноги на ногу и подпрыгивать среди всеобщей дикой суматохи…
И вдруг из воды показалась женщина дивной красоты. Длинные чудные зеленые волосы ее, падавашие густым покровом на спину и плечи и спускавшиеся до самых колен, были прикрыты маленькой острой шапочкой. Из–за коралловых губок выглядывали два ряда жемчужных зубов. Светлые глазки глядели весело из–под тонких бровей, а стройное тело было прикрыто белой легкой одеждой, разукрашенной кораллами, цветами и раковинами. Едва появившись над водой, она стала легко и грациозно приплясывать под музыку Коннора и быстро приближаться к берегу. Вот вышла она на берег, подошла, танцуя, к Коннору, который выделывал ногами неистовые прыжки и фигуры, потрепала его по плечу и сказала:
– Я знатная дева подводного царства; я живу на дне моря. Пойдем со мной, друг мой Коннор; будь мне супругом. Ни в чем не будет тебе отказа, ты будешь есть и пить на золоте и серебре и, женившись на мне, станешь царем над всеми рыбами.
Коннор в ответ на это отыскал ее руку, поцеловал и, продолжая играть и плясать, стал за ней подвигаться к морю. Все кругом по–прежнему плясали в каком–то странном и непонятном неистовстве, совершенно не замечая ни морской девы, ни того, что Коннор, взяв ее под руку, направлялся с ней к морю. Одна только старуха мать заметила с ужасом, что морская дева увлекает ее сына в свое подводное царство, и подняла страшный вопль.
– Сын мой, сын мой! – кричала она. – Что ты ее слушаешь! Зачем идешь ты к ней? На кого ты меня покидаешь? Да ты подумай хоть о том, что если ты на ней, язычнице, женишься, так ведь внучата у меня будут рыбы, наверное рыбы! Поверь своей матери, вернись, пока не поздно!
Коннор стоял уже в это время по колено в воде и приплясывал, по–прежнему опираясь на руку прелестной морской девы. Когда голос матери достиг его ушей среди всеобщего гама и шума, он обернулся в сторону матери своей и закричал ей:
– Не беспокойся, матушка: там мне будет получше, чем на земле. А чтобы давать тебе знать, что я еще жив, каждый год буду я тебе к этому месту берега присылать по волнам обожженное бревно.
Тут снова заиграл он на своей свирели и пошел по воде далее. Огромная пенистая волна медленно двигалась навстречу ему. Морская дева быстро накрыла его своей одеждой, и они исчезли под волной…
Старуха мать умерла вскоре с горя по своему сыну, не дождавшись вестей от него. Если же верить старожилам тех мест, то более ста лет в назначенное время и к назначенному месту постоянно приплывало большое обожженное бревно, да вот только недавно приплывать перестало».
|
|
|
