 |
Как Роберт Фитцутс, граф хантингдон, был изгнан и объявлен вне закона
|
|
|
|
Глава II
КАК РОБЕРТ ФИТЦУТС, ГРАФ ХАНТИНГДОН, БЫЛ ИЗГНАН И ОБЪЯВЛЕН ВНЕ ЗАКОНА
Мир и лад царили в замке Хантингдон–холл, где обосновалась молодая чета, да Господь не дал веку Вильяму и Джоанне. Оба они умерли во время эпидемии холеры, когда маленькому Робину исполнилось всего четыре года.
В опекуны навязался дальний родственник мальчика, вскоре ставший аббатом, настоятелем богатого монастыря Святого Квентина. Об алчности святого отца знали взрослые и дети, мужчины и женщины, и даже, казалось, собаки и овцы. Он готов был захватить землю каждого йомена, каждого крестьянина, отыскав хоть малейший повод, а часто и вовсе без повода. И все ему было мало, и все хотелось еще и еще.
Аббат любил хорошо покушать и запить еду выдержанным винцом из монастырских погребов. Пожалуй, он проводил больше времени в трапезной, чем в храме за молитвой. Брюхо у него так быстро росло, что ему не успевали перешивать сутану.
И подумать только, ведь не боялся греха, листал священные книги перепачканными гусиным жиром пальцами, наставляя Робина:
– Помни, сын мой, воздержание и самоограничение – добродетели, угодные Богу. Воздержание и самоограничение! Не позволяйте себе излишеств. Чревоугодие греховно!
А сам потихонечку прибирал к рукам земли, доставшиеся мальчику от родителей и деда, и все доходы от земель и от недвижимости.
А юный Робин рос и мужал. И друзьями его по большей части были простые деревенские парни. С ними он бродил по лесам, меряясь силой, дрался дубинками и состязался в стрельбе из лука. И был он сильнее всех в драке и в стрельбе – искуснее своих сверстников.
Дружил он еще с одной девочкой… Впрочем, об этом рассказ впереди.
|
|
|
Умом Робин был остер, а сердцем отзывчив. И как бы ни был молод, замечал и примечал, как тяжело живет народ. Крестьяне только и делают, что горбатятся на полях и в угодьях норманнских баронов, а придут домой в свои убогие лачужки – там котелок пуст и темно – стен не видно, а спать жестко.
«Пречистая Дева, Матерь Божья, – молился Робин. – Пошли мне разумения, как быть и как поступать. Нельзя больше терпеть. От этой жизни у людей уже души одрябли, как прошлогодние яблоки, и надежда догорает, как свечной огарок».
В эти времена законный король Англии Ричард I Плантагенет – воинственный, горячий, но и добрый, и великодушный – был в далеких краях, в Палестине, сражаясь вместе с войском своим с сарацинами за освобождение Гроба Господня.
За отвагу и истинное рыцарство, за широту души, а порой и безудержную ярость получил король Ричард гордое прозвище Львиное Сердце, или Кер де Лион; куда денешься, страной правили норманны, так что приходилось в те дни изъясняться и по–французски.
Но королевский трон – это не простой стул и не табуретка. Он не может долго оставаться пустым. И пока Ричард воевал в Палестине, всю власть в Англии прибрал к рукам его младший брат – принц Джон. У него–то сердце было не львиное, а так, незначительного грызуна. Был он и мелочен, и алчен, и завистлив, и жесток. Там, где Ричард мог великодушно простить, принц Джон обязательно отомстит, да еще постарается сделать это исподтишка, да – по возможности – чужими руками.
Роберт Фитцутс никогда и не скрывал своей приверженности королю Ричарду и презрения к принцу Джону. Он и его друзья распевали песенку, которую, скорее всего, Робин и сочинил:
Такого еще не рождала земля:
Сердце львиное у короля!
Да здравствует Ричард,
Кер де Лион,
Наша надежда и наш закон.
Потому что ни «надежды», ни «закона» от принца никто из саксов ожидать не мог.
|
|
|
И Ричард и Джон были смешанных кровей, но Ричард чувствовал себя королем англосаксов, а Джон тянулся к норманнам. Принц был вторым после короля. А ему хотелось быть первым. Вот он и рассчитывал с помощью баронов захватить английский престол. Каким образом, он еще не знал. А пока что в его холодном сердце мерцал злой огонь ожидания: что, если Ричард будет убит в Палестине? Такое бывает!
Неподалеку от замка Хантингдон, родового имения матери Роберта (кстати, без его ведома уже заложенного «опекуном» – аббатом), находился город Ноттингем. А шерифом графства Ноттингемшир был в то время Симон де Жанмер, ясное дело, из норманнов. И графством правил, и суд вершил, и назначал налоги. А если по–простому сказать, грабил этот чужак несчастных саксов. Оставалась им самая малость: что–нибудь пожевать да кое–чем прикрыть тело…
В доме шерифа подавали обед. Потчевали дорогого гостя – сэра Гая Гисборна, доблестного рыцаря, явившегося из Лондона с секретными поручениями принца Джона.
– Удивительно вкусная дичь, – говорил сэр Гай, обгладывая ножку дикой утки и запивая ее свежим пенящимся элем. Серебро изящной кружки приятно холодило губы. Грубый шрам на щеке подчеркивал жесткость его лица. Глаза были темные. Взгляд тяжелый. Подбородок гладко выбрит по норманнской моде.
Шериф тоже сделал глоток, затем стукнул кружкой о столешницу. Темный шотландский эль расплескался по дубовому столу.
– Так вот я и говорю, сэр Гай. Чтобы мы могли послужить делу его высочества, надо искоренять крамолу. Мы объявим противников принца вне закона. Лишим имущества и наследственного права. И – помогай им святой Бернар! – пусть катятся кто куда хочет, хоть на юг, хоть в обратном направлении. Это уж дело свободного выбора!
Утерев жирные губы ладонью и сполоснув руки в стоявшей рядом полоскательнице с водой, он рассмеялся противным, колючим смехом.
– До меня доходили слухи о разных смутьянах тут, в окрестностях Ноттингема, – продолжил разговор гость.
– Несомненно, сэр Гай имеет в виду Роберта Фитцутса, – перебил говорящего де Жанмер.
– Да, об этом фальшивом графе мне говорили в первую очередь!
– Граф, как же! Да в его доме никогда не встретишь ни одного даже самого захудалого аристократа. Простые йомены и даже серфы – вот его общество. А уж эти–то вбили себе в голову – их король Ричард, и только Ричард, и больше признавать они никого не хотят.
|
|
|
– Хм. Что же, посмотрим, – процедил сквозь зубы сэр Гай. – Его высочество принц шутить не любит!
– Чуть что, – продолжал ябедничать шериф, – кричат: «Долой принца Джона».
– Все это так, господин шериф, но есть ли у нас достаточный повод объявить Роберта Фитцутса вне закона? – прошипел сэр Гай. – Признаюсь, пергамент за подписью принца у меня с собой. Надо только вписать имя. Надеюсь, господин шериф, у вас найдется толковый и неболтливый писарь?
– Не сомневайтесь, сэр, писарь найдется. А позволительно будет спросить, вы говорили с аббатом?
– Да, конечно.
– Ну и что он?
– С его стороны никаких препятствий не предвидится, – ухмыльнулся сэр Гай.
– А как в рескрипте его высочества обозначена причина изгнания?
На бритом лице норманнского рыцаря появилось выражение злорадства. Он развернул пергамент и прочел:
– «Объявляется вне закона, лишается имущества, включая недвижимость, и права наследования, права владеть крестьянами и принимать участие в любых состязаниях и турнирах. А также лишается права на наследственный титул за предательство и измену короне».
– Но короне–то Роберт Фитцутс и все отребье, которое его окружает, как раз и хранят верность…
– Замолчите, Жанмер! – Гость в раздражении повысил голос. – Они, вы же сами сказали, приверженцы Ричарда I. Но сейчас корону представляет его высочество принц Джон, и пока что на Британских островах другого короля нет!
– Как вам будет угодно, сэр, – примирительно заметил шериф.
– Ну, так вы поняли, наконец, что нам необходимо доказать измену короне?
Под столом, громко стуча хвостом по выложенному каменными плитами полу, вдруг зачесалась собака.
Шериф вздрогнул. Интересно, что ему попритчилось? Что у него под столом прячется лазутчик Роберта Фитцутса? Нечистая совесть всегда порождает тревожное состояние духа!
Шериф хорошенько пнул псину ногой и, успокоившись, сказал:
|
|
|
– Мы все, что надо, докажем, сэр Гай. У меня созрел план. Завтра мы кое–куда отправимся вместе. Суть плана я изложу вам по дороге.
В замке Роберта Фитцутса пылал камин. Отблески огня, точно бабочки, садились на его лицо, высвечивая то небольшую, русую саксонскую бородку, то голубые искорки его ясных глаз, то высокий лоб и спадавшие на лоб кудри. С ним были его друзья – Вилли Скателок, прозванный Вилли Скарлет за пурпурный плащ, который он обычно носил; Кеннет Беспалый, которому отрубили три пальца за то, что он убил королевского оленя, чтоб накормить своих голодных ребятишек; Мач, сын мельника, совсем еще мальчишка.
Самого–то мельника похоронили всего неделю назад. Мач–старший, как и многие, погиб из–за королевского оленя.
Господи Боже ты мой! Да почему же эти олени королевские?! Господь сотворил оленя, как и всякую другую тварь! И почему надо было людям охоту запрещать? Ведь этих оленей расплодилось в лесах бессчетно! Да что толку говорить. Было так, было! Все леса и все, что в них росло, бегало, плавало и летало, принадлежало королю. И стерегли все это добро королевские лесничие. Стерегли и ничем сами не пользовались? Ну уж вряд ли. Но зато на людей за всякую малость кидались, как взбесившиеся хорьки. Ну, застрелил мельник оленя, действительно застрелил. А что было ему делать? Чем кормиться? Мельницу–то его сожгли. Видите ли – она мешала королевским оленям ходить на водопой!
Иногда ведь бывало и так, что убьет голодный человек оленя, и с рук сойдет. А тут все сложилось одно к одному. Лесничий его выследил. Да мало этого. Как на грех, в это время по лесной дороге проезжал шериф. Вот лесничему и захотелось выслужиться. И он потащил бедного мельника «пред светлые очи» шерифа, чтобы показать, как надежно он охраняет в лесу королевское добро.
– Вот полюбуйтесь, ваша милость. Эти преступные руки посягнули на собственность короля! Посмотрите! У него уже нет одного пальца. Значит, это не в первый раз!
Мельник бросился перед шерифом на колени.
– Помилуйте меня, добрый сэр, простите во имя Господа! Клянусь, я больше никогда не трону не то что оленя, муравья в королевском лесу. Не убивайте меня!
Но просить милости у шерифа Симона де Жанмера было все равно, что искать сочувствия у голодного волка.
– Хорошо! – обратился он к слугам. – Пусть виселица пока отдохнет. Не убивайте его. Раскалите железо и выжгите ему глаза. Уж без глаз–то он вряд ли разглядит оленя. Разве что унюхает!
И шериф рассмеялся своим мерзким жирным смешком. Шутка показалась ему удачной.
– Пощадите! Пощадите! – рыдал несчастный мельник.
|
|
|
Но слуги уже несли раскаленный прут. И тут случилось то, что потом никто не мог объяснить. Откуда–то из густых зарослей жимолости вылетела стрела и избавила беднягу от мучений.
Так Мач–младший осиротел. Роберт Фитцутс взял к себе в дом одинокого ребенка… Но это было неделю назад.
А сейчас, стоя у камина, хозяин поднял рог, оправленный в серебро.
– Друзья мои, – воскликнул он, – давайте выпьем за здоровье нашего короля, Ричарда Львиное Сердце. Там, в далеких краях, да хранит его Пречистая Дева и да не изменит ему удача!
– Боже, храни короля! – подхватили гости.
А несколько человек громко и дружно запели:
Сражается Ричард в чужой стороне,
Беды он не чует в родимой стране.
Хей, дерри, дерри даун,
Дерри даун!
А брат его кровный по имени Джон
Усесться решил на пустующий трон.
Хей, дерри, дерри даун,
Дерри даун!
Пречистая Дева, слезу изрони,
От этой напасти нас всех сохрани.
Хей, дерри, дерри даун, Дерри даун!
И каждый осушил свой рог, а некоторые прокричали: «Долой принца Джона! »
И никто не обратил внимания на двух паломников, стоявших в дальнем углу комнаты, за лестницей. Огонь почти не освещал их черные, укутанные в плащи фигуры. Капюшоны плащей были низко надвинуты на лоб. Неизвестно, когда они вошли. Непонятно, как они проскользнули мимо дворецкого. Да и полно, проскользнули ли! Искуситель силен, а человек слаб, особенно если падок на деньги. А дворецкий Уормен мало что был алчным, был он еще и злобен и завистлив. Завидовал он всему, даже и тому, что хозяин его был легким и веселым человеком, потому что сам Уормен был от рождения угрюмым и нелюдимым. И тому, что был он русоволос, голубоглаз и хорош собой, а дворецкий некрасив, волосы у него были редкие, а борода росла клочьями.
Подкупить Уормена было делом нехитрым. Тем более что никакие это были не паломники.
– Однако нам повезло, господин шериф, – шептал один из них. – Вы слышали, что они кричали: «Долой принца Джона». Это же прямая измена!
– Да, сэр. И обратите внимание вон на того мальчишку. Да нет, вы смотрите не туда. Левее, левее.
– Вижу. Ну и что?
– Это сын ослушника и противника короны, мельника Мача. А Фитцутс, как видите, пригрел его у себя.
– Это мы тоже примем во внимание. Однако не будем терять времени. – Сэр Гай Гисборн откинул капюшон, под которым обнаружился рыцарский шлем, и вступил в полосу света.
– Я, сэр Гай Гисборн, – провозгласил он, – нахожусь здесь по приказу короля, с тем чтобы объявить Роберта Фитцутса, называющего себя графом Хантингдоном, с этого дня находящимся вне закона.
Все гости застыли в неподвижной немоте. Робин сделал шаг в сторону говорящего и спокойно спросил его:
– В чем же меня обвиняют, сэр рыцарь?
– В измене короне.
– И ты можешь мне показать печать его величества короля Ричарда? Нет, не можешь. А без нее ничего не стоит этот твой пергаментный лоскут, который ты держишь в своих нечистых руках. Может быть, к нему прикреплена печать епископа Эльского, которого законный король оставил своим наместником? Нету там этой печати, нету, потому что вы, норманнские рыцари, вместе с братом короля ложно обвинили его в измене, и ему пришлось скрыться, спасая свою жизнь. Бог свидетель, принц Джон хочет незаконно присвоить себе корону. Но погодите, наступит час, вернется законный король Ричард Львиное Сердце, погляжу я тогда, как будут трепетать ваши мышиные души!
– Кого ты хочешь пронять этими речами, Роберт Фитцутс? – мрачно возразил Гай Гисборн. – Ты не просто изменник, а изменник трижды. Ты баламутишь народ и поднимаешь его против его королевского высочества. Ты именуешь себя графом Хантингдоном. Это титул твоих саксонских предков по матери, по женской линии. Но тебе хорошо известно, что все саксы, отказавшиеся подчиниться королю Вильгельму Норманнскому, были лишены титулов. Законным может быть только графский титул, присвоенный королем Вильгельмом. Ты и тут нарушаешь закон.
– Не забывайте, сэр Гай, как пренебрегает этот человек королевскими законами в лесу, – прошипел шериф. – Поглядите, чем он угощает своих гостей! Уж не остатки ли жареной оленины лежат на блюде?
Гай Гисборн молча кивнул шерифу и продолжал:
– Ты объявляешься изгнанным и стоящим вне закона, Роберт Фитцутс. Отныне закон не защищает тебя, твое имущество не принадлежит тебе больше…
– Не ты ли позарился на него, сэр рыцарь?
Сэр Гай сделал вид, что он не услышал сказанного. На самом деле он услышал. И еще как услышал! Насчет земель и угодий, принадлежащих Роберту, они уже давно договорились между собой с аббатом, настоятелем монастыря Святого Квентина, так называемым опекуном и родственником Роберта. Было решено: аббат поделится с Гисборном частью охотничьих угодий и пахотных земель. За это сэр Г ай обещает аббату протекцию при дворе принца Джона. О, подлые души, подлый мир, ненасытная алчность людская!
– А теперь, – мрачно возгласил сэр Гай, – предатель, отдай мне свой меч! Если ты прислушаешься к голосу разума и присягнешь на верность его высочеству принцу Джону Плантагенету, тогда, возможно, я постараюсь смягчить твою участь. Попрошу принца быть к тебе снисходительнее.
– Его высочество принц не знает жалости, смягчить мою участь не удастся, – спокойно отвечал Робин. – А что касается моего меча… Что ж, он рад познакомиться хоть и с самим принцем, хоть с подлыми его приспешниками.
Поворот, взмах. Молния сверкнула, что ли? Тяжелый меч опустился на рыцарский шлем сэра Гая. Тот, теряя сознание, упал навзничь.
Шериф попятился к двери. Ему стало страшно: оба они проникли в замок под видом паломников, одни, без охраны.
Обернувшись к своим гостям и пряча меч в ножны, Роберт проговорил медленно, торжественно и печально:
– Ну вот, друзья мои. С этого часа на свете больше нет Роберта Фитцутса, графа Хантингдона.
Он помолчал немного, затем заговорил вновь:
– Я лишен всех прав и объявлен вне закона. Ну, что же. Человеку важнее сохранить душу, чем титулы и имущество. Я ухожу в леса.
Глубокий вздох вырвался у его друзей.
Но Робин продолжал спокойно:
– Помнишь, Кеннет, когда мы играли в детстве, вы дали мне прозвище Робин Гуд – за тот мой смешной колпачок?
Но Кеннет Беспалый был не в силах вымолвить ни слова.
– Так вот, Робин Гуд теперь мое имя.
– Да здравствует Робин! – хором отозвались его друзья.
Очнувшийся сэр Гай со стоном попытался подняться на локте.
– Запомни это имя, сэр Гай, – сказал ему Робин, – Робин Гуд! Оно еще влетит тебе в уши. И подлый интриган шериф Ноттингемский, и даже сам принц Джон, придет день, содрогнутся при упоминании этого имени.
Шериф сделал еще один робкий шаг к двери.
– И все, все, подобные тебе, пусть боятся Робин Гуда! – продолжал Робин. – Жирные аббаты и епископы с толстыми загривками, норманнские графы и бароны, для которых нет законов ни Божеских, ни человеческих. Я ухожу в лес! Я возвращаюсь в свой дом. Там я родился и там буду жить. Не пытайтесь найти меня. У вас ничего не выйдет. Светлый дух Шервудского леса, который благословил меня в колыбели, не выдаст меня вам. Он хранит чистых душой и верных сердцем. Он защищает обиженных и помогает угнетенным. Он укроет меня в своей таинственной глубине. И погодите! Вернется король Ричард. Законный король! И тогда опять воцарятся правда и справедливость на нашей доброй, прекрасной английской земле!
Солнце садилось, и густая листва уже не пропускала его лучи. Где–то высоко, в лиственных кронах дрозды перепархивали с дерева на дерево и пели свои трогательные вечерние песенки. Дрозды долго не ложатся спать.
Робин молча вышагивал по вечернему лесу, и так же, в молчании, следовали за ним человек сорок его друзей. Дойдя до небольшой полянки, он остановился и повернулся к шедшим за ним людям. Здесь были и близкие его друзья, и кое–кто из теперь уже бывших слуг, и несколько человек, таких же, как он, объявленных вне закона изгоев.
– Ну вот, милые мои, – сказал он мягко. – Случилось то, что должно было случиться. Раз принц Джон почти что завладел короной, он не пощадит ни одного сакса. Хоть аристократа, хоть простолюдина. Моя доля определена. А вам предстоит выбирать. Я никого не хотел бы принуждать разделить со мной мою участь. Пусть каждый решит для себя сам. Теперь лес – мой дом, мой замок, мое королевство.
– И ты в нем король! – воскликнул Вилли Скарлет. – Мы выбираем тебя королем!
И голоса подхватили:
– Мы с тобой, Робин! Разделим с тобой и смех и слезы!
– Храни тебя Господь, Робин!
– Кто не с тобой, тому имя – предатель!
Робин был тронут. Только что тут можно сказать?
Когда сердце переполнено гневом и болью, такая единодушная поддержка друзей дороже золота и драгоценностей и всякого богатства. Потому что, сколь бы ни был богат человек, все равно он обладает предметами тленными. А ему друзья подарили любовь. Это такое богатство, что ни дождь не вымочит, ни ржавчина не разъест, ни воры не унесут…
Все это промелькнуло у Робина в голове, но вслух он сказал только:
– Спасибо, друзья мои. Спасибо.
И повел их одному только ему известной тропой. Туда, куда по своему собственному разумению не доберется ни конный, ни пеший, а порой и зверь не добредет, и птица не долетит.
Но полно, можно ли в самом деле так спрятаться в лесу, чтобы никто никогда не разыскал целую ватагу? Можно, можно было в тот далекий век, когда лесов на земле было почти столько, сколько их создал Господь в первые дни творенья, и никто не сводил их под корень с лица земли, и никто не палил их и не жег. И в небе над лесом летали только птицы да бесплотные ангелы, и люди еще не научились тревожить небеса шумом, и грохотом, и смрадным дыханием своих воздушных и космических кораблей.
Уже в сумерках вышли они к котловине, посреди которой рос огромный дуб, пожалуй, самый большой во всем Шервудском лесу, а в ее склонах были видны пещеры, глубокие и сухие. Склоны эти густо поросли высоченными деревьями – дубом, ясенем, буком, вязом и орешником. И если кто не знал пути, то легко мог попасть в окружавшие котловину болота, и трясина затянула бы его в бездонное колыхание смрадной торфяной жижи. А по краям болот рос колючий терновник, и ветки ежевики переплетали свои шипастые плети, и не было возможности продраться сквозь эту живую стену.
Стемнело. В котловине неподалеку от могучего дуба разложили костры.
Робин обернулся к собравшимся. Лицо его был спокойно, глаза ясны, голос ровен и негромок.
– Друзья мои, – сказал он.
– Слушайте! Слушайте! – раздалось несколько голосов. Все примолкли.
– Мы – изгнанники, но мы не разбойники и не душегубы.
Слышно было, как потрескивают в кострах сухие сучья тиса. Красные искорки легко улетали в темноту и там гасли.
– Конечно, – продолжал Робин, – королевских оленей нам придется стрелять. Не умирать же нам с голоду?! Но когда вернется наш законный король, я первый упаду перед ним на колени и вымолю прощение. А теперь скрепим свое братство клятвой. И вы поклянитесь, и я поклянусь. Мы объявляем войну всем высокопоставленным норманнским ворам и грабителям, всем аббатам и епископам, которые самого Господа готовы призвать к себе на службу, всем, творящим зло на нашей земле. И в особенности – тем, кто предает короля Ричарда и прислуживает его потерявшему совесть брату. И еще подлой лисе – шерифу города Ноттингема, который данную ему власть употребляет людям во зло, только чтобы угодить хозяину своему – принцу Джону. Все, что мы отнимем у этих господ, мы передадим сирым и убогим. А самим – да много ли нам надо в укромной пещере, в зеленом лесу? – кусок оленины, да добрый лук из крепкого тиса, да меткая стрела, да звонкий меч!
– Клянемся, Робин! – отозвались голоса.
И показалось, будто дубы и буки, зашелестев листвой, тоже подхватили клятву. Или это просто ночной ветерок колыхнул ветвями?
– А еще поклянемся, друзья мои, что никогда ни словом, ни поступком мы не обидим ни одной женщины, будь она родом хоть из саксов, хоть из норманнов, и будем охранять ее и помогать ей, во имя Пречистой Девы Марии, матери Иисуса Христа; поклянемся и вручим себя Ее святому покровительству, чтоб послала Она нам силу и мужество не нарушить свою клятву, поддавшись какому–либо искушению, ни даже перед лицом самой смерти. Клянемся!
– Клянемся! – отозвалось эхо в сорок–пятьдесят голосов.
|
|
|
