 |
Сибирь и дальний восток 1 страница
|
|
|
|
АЛТАЙСКИЕ БЫЛИНЫ [99]
САРТАКПАЙ [100]
На Алтае, в устье реки Ини, жил богатырь Сартакпай. Коса у него до земли. Брови – точно густой кустарник. Мускулы узловаты, как нарост на березе, – хоть чашки из них режь.
Еще ни одна птица не пролетала мимо головы Сартакпая: он стрелял без промаха.
Копытных зверей, бегущих вдали, всегда метко бил Сартакпай. В когтистых зверей он целился ловко. Не пустовали его арчемаки[101]. К седлу всегда была приторочена жирная дичь. Сын Адучи–Мерген, еще издали услыхав топот иноходца, выбегал навстречу отцу, чтобы расседлать коня. Сноха Оймок готовила старику восемнадцать блюд из дичи, десять напитков из молока.
Но не был счастлив, не был весел прославленный богатырь Сартакпай. Он день и ночь слышал плач зажатых камнями алтайских рек. Бросаясь с камня на камень, они рвались в клочья. Дробились в ручьи, натыкаясь на горы. Надоело Сартакпаю видеть слезы алтайских рек, надоело слушать их немолчный стон. И задумал он дать дорогу алтайским водам в Ледовитый океан. Сартакпай позвал своего сына:
– Ты, дитя, иди на юг, а я на восток пойду.
Адучи–сын пошел к горе Белухе, поднялся туда, где лежит вечный снег, стал искать пути для реки Катунь.
Сам богатырь Сартакпай отправился на восток, к жирному озеру Юлу–Коль. Указательным пальцем правой руки Сартакпай тронул берег Юлу–коля – и следом за его пальцем потекла река Чулышман. В эту реку с веселой песней устремились все попутные ручейки и речки, все звонкие ключи и подземные воды.
Но сквозь радостный звон Сартакпай услышал плач в горах Кош–Агача. Он вытянул левую руку и указательным пальцем левой руки провел по горам борозду для реки Башкаус. И когда засмеялись воды, убегая с Кош–Агача, засмеялся вместе с ними старик Сартакпай.
|
|
|
– Оказывается, левой рукой я тоже работать умею. Однако не годится такое дело левой рукой творить.
И Сартакпай повернул реку Башкаус к холмам Кок–баша и тут влил ее в Чулышман и повел все воды одной, правой рукой вниз, к склонам Артыбаша. Тут Сартакпай остановился.
– Где же сын мой, Адучи? Почему не идет мне навстречу? Слетай к нему, черный дятел, посмотри, как работает Адучи–Мерген.
Черный дятел полетел к горе Белухе, от Белухи река Катунь бежала на запад. Дятел устремился следом за рекой. Недалеко от Усть–Коксы догнал он силача Адучи. Тот вел Катунь все дальше к западу.
– Что ты делаешь, Адучи–Мерген? – крикнул дятел. – Отец твой уж полдня ждет тебя в Артыбаше.
Сын сейчас же повернул Катунь на северо–восток. Дятел поспешил к Сартакпаю.
– Прославленный богатырь, ваш сын ошибся: реку к западу начал вести, теперь повернул ее на восток. Через три дня он будет здесь.
– Славный дятел, – сказал Сартакпай, – ты мою просьбу уважил. За это я научу тебя, как всегда сытым быть. Ты не ищи червей в земле, не лазай за мошками по ветвям деревьев, а уцепись когтями за ствол, стукни клювом по коре и крикни: «Киук–киук! Караты–хана сын свадьбу справляет, киук! Наденьте желтую шелковую шубу, черную бобровую шапку. Скорей, скорей! Караты–хана сын вас на свадьбу зовет! » И все черви, букашки, мошки тотчас выбегут из–под коры на свет.
Вот с тех пор и доныне дятел кормится так, как научил его старик Сартакпай.
Дожидаясь своего сына, Сартакпай три дня держал указательный палец в долине Артыбаша. За это время к нему под палец натекло Телецкое озеро. Отец повел из Телецкого озера реку Бия, а сын Адучи быстро бежал, ведя за собой Катунь. Ни на шаг не отстал он от своего могучего отца. Вместе, в один миг слились обе реки, Бия и Катунь, в широкую Обь. И эта река понесла воды Алтая в далекий Ледовитый океан.
|
|
|
Адучи–Мерген стоял гордый и счастливый.
– Сынок, – сказал Сартакпай, – ты быстро привел Катунь, но я хочу посмотреть, хорошо ли, удобно ли для людей ты вел ее.
И старик пошел от Оби вверх по Катуни. Адучи–Мерген шагал сзади, и колени его гнулись от страха. Вот отец перешагнул через реку Чемал и подошел к горе Согонду–Туу. Лицо его потемнело. Брови совсем закрыли глаза.
– Ой, стыд, позор, Адучи–Мерген, сынок! Зачем ты заставил Катунь сделать здесь поворот? Люди тебе за это спасибо не скажут. Плохо сделал, сынок!
– Отец, – отвечает Адучи, – я не мог расколоть Согонду–Туу. Даже борозду провести по ее хребтам не хватило сил.
Тут старик Сартакпай снял с плеча свой железный лук, натянул тетиву и пустил литую из меди трехгранную стрелу.
Согонду–Туу надвое раскололась. Один кусок упал пониже реки Чемала, на нем тут же вырос сосновый бор Бешпек. Другая половина Согонду–Туу до сих пор стоит над Катунью. И до сих пор хвалят люди старика Сартакпая за то, что провел он дорогу, прямую, как след стрелы.
Дальше идут отец и сын вверх по Катуни. Видит Сартакпай: река рушит и рвет берега. Свирепо и быстро бегут ее воды.
– Как же будут люди ездить с одного берега на другой, сынок?
У самого устья Чобы богатырь Сартакпай сел на камень и крепко задумался.
– Здесь, сын мой, – сказал он, – как раз середина реки. Надо будет выстроить тут большой мост.
Ничего не ответил молодой Адучи–Мерген. Он очень устал и стоя качался из стороны в сторону, как высокая трава.
– Пойди отдохни, милый, – позволил Сартакпай. – Только не смей спать, и жена твоя Оймок из уважения к моей работе пусть не смыкает век.
– Неужели, отец, вы всю ночь не уснете?
– Когда творишь великое дело, сон не посмеет прийти, – ответил Сартакпай.
Он стал собирать груды камней в подол своей шубы. Весь день без отдыха работал Сартакпай. И когда стемнело, он тоже не захотел отдохнуть.
Катунь бежала, как бешеная. Ветер гнул деревья. В небе дымились черные тучи. Они грозно плыли навстречу друг другу. И маленькая туча, налетев на большую, высекла яркую молнию. Сартакпай поднял руку, поймал молнию и вставил ее в расщепленный ствол пихты. При свете пойманной молнии Сартакпай стал строить мост. Он вонзал один камень в другой, и камни покорно лепились один к другому. До того берега осталось проложить не больше пятнадцати кулашей[102]. И тут мост рухнул.
|
|
|
Сартакпай рявкнул, как медведь, выбросил камни из подола шубы, и они, гремя, просыпались от устья Чобы до устья Эдигана.
От страшного грохота проснулся сын Адучи, открыла глаза сноха Оймок. Испугавшись гнева Сартакпая, они обернулись серыми гусями и улетели вверх по реке Чуя. Сартакпай бросил им вслед стопудовый камень. Этот камень упал на Курайской степи и до сих пор лежит там.
Сын Адучи и сноха Оймок остались гусями навечно.
Одинокий и печальный, сел Сартакпай на своего коня и вернулся к устью Ини. Его родной аил давно рассыпался. Сартакпай расседлал коня, бросил на большой камень стопудовый токум[103] и, чтобы он скорей высох, повернул камень к солнцу, а сам сел рядом и умер.
Тут кончается сказка про Сартакпая – строителя, про Сартакпая – хозяина молний, про Сартакпая – богатыря.
ЮСКУЗЕК И АЛТЫН–ЧАЧ [104]
Куда ворон не залетает, на краю голубой долины, куда сорока не может долететь, на краю желтой долины, под мышкой у ледяной горы стоял маленький аил. Из него вился тонкой нитью белый дым. В аиле жил смуглый мальчик Юскузек.
Он кормился молоком бурой коровы, играл с желтой козой, ездил на буланом коне.
Вот раз проснулся Юскузек, кликнул коня, а коня–то и нет, и коровы нет, и коза пропала. На вершину ледяной горы ведут следы семи волков. Громко заплакал Юскузек:
– Оглянусь назад – кроме тени, нет ничего. Руки подниму – только за уши ухватиться можно. Нет у меня отца, который поддержал бы бы. Нет матери, что пожалела бы. Птенцу, выпавшему из гнезда, все равно, где сгнить. Пока не отомщу волкам, домой не вернусь!
И ушел Юскузек от своего круглого аила.
Идет день. Идет ночь. Вот поднялся на узкое ребро горы. Шагнул – и скатился в пропасть. Здесь ни солнца, ни луны не видно. Закричал Юскузек. Этот одинокий плач тронул сердце орла Каан–Кередэ. Сомкнул Каан–Кередэ широкие крылья, камнем упал на дно пропасти, когтистой лапой схватил Юскузека и поставил его туда, где листья на деревьях не желтеют. Кукушка там нежно кукует весь год.
|
|
|
Прямо против Юскузека, на розовой каменной россыпи, лежали семь серых волков, опустив свои черные морды на твердые лапы. Юскузек выхватил из–за пояса синий топор.
– Где мой буланый конь? Где бурая корова? Коза моя где?
Что дальше было, не помнит Юскузек. Очнулся он в большой пещере. На полу – медвежьи шкуры. Шелковые занавеси затканы лунным и солнечным узором. Семь волков подают Юскузеку золотую чочойку с крепким чаем, золотой поднос с жирным кушаньем. Юскузек поел.
– Не хотите ли теперь на свой скот взглянуть?
Юскузек вышел из пещеры. Сытый буланый конь опустил ему на плечо свою шелковистую гриву. Корова пришла с приплодом; коза скачет, бородой трясет.
– Что подарить вам? – спрашивают волки.
– Если не жаль, дайте щенка, что валяется у вас под порогом.
Семь серых волков, как один, спиной повернулись, тяжелую слезу уронили.
– Берите собаку.
С розовой каменной россыпи от вечно цветущей белой черемухи ушел Юскузек. Шел по зыбким болотам, поднимался на крутые горные перевалы. Шел серым степным песком. Но дороги домой не видно.
Юскузек сел на пень и закрыл глаза.
– Приди, смерть! Меня, голодного, ты легко победишь.
Но смерть не пришла. Открыл глаза Юскузек.
Что такое? Стоит перед ним поднос. На подносе сыр и мясо. Поел Юскузек, отдохнул, накормил щенка. Встал, а перед ним голубая долина и под мышкой у ледяной горы круглый аил. Юскузек зажег в темном аиле веселый костер и видит: через край деревянной чашки льются розовые сливки, над очагом в медном котле кипит густо заваренный чай.
Кто это приготовил?
Юскузек лег на козью шкуру, закрыл глаза.
Всю ночь и все утро лежал не шевелясь. Солнце из–за гор давно вышло, а Юскузек все лежит.
В полдень желтый щенок заскулил, завозился. Взвыл раз, взвыл другой, встряхнулся, и упала собачья шкура. Девушка к очагу подошла. Ее серьги – как две луны. Брови бархатно–черные. Золотые косы нежно сияют.
Юскузек схватил собачий мех, а красавица ударила ладонями по круглым коленям. Открытые глаза полны слез.
– Отдайте мне мою шкуру!
Юскузек на оба колена пал.
– Грязными пальцами вас тронуть нельзя. Вопроса вам задать я не смею, почему вы собакой стали.
– Караты–хан хотел меня в жены взять. Чтобы избавиться от него, мои братья обернулись волками, а я – собакой. Зовут меня Алтын–Чач – Золотые Волосы. Отдайте мою шкуру!
Юскузек спрятал собачью шкуру в золотой ящик, запер в железный сундук и все это опустил в деревянный ларь.
Вот как–то раз у Караты–хана пропал белый, как молоко, жеребец с четырьмя ушами. За жеребцом убежал табун молочно–белых кобылиц. Караты–хан сам поехал искать их. Куда только взгляд может достичь, всюду смотрел Караты–хан: белого табуна не увидел.
|
|
|
Уже хотел повод обратно повернуть, но вдруг заметил он на краю голубой долины, под мышкой у ледяной горы, тихий свет.
Присмотрелся Караты–хан: огонь выходит из маленького аила. Подобрал Караты–хан полы шубы, хлестнул восьмигранной плетью своего иноходца. Как стрела с тугого лука полетел бурый конь.
– Э… эй! – вскричал Караты–хан. – Чей аил горит?
Юскузек с испугу позабыл достать собачью шкуру.
Алтын–Чач выбежала, как была.
И понял Караты–хан: не луна светит, не аил горит – это волосы Алтын–Чач отражают утреннюю зарю.
Подобно низкой горе, сдвинулись брови Караты–хана. Как бурная река рвет берег, так разорвал, искусал он свои губы. Повернул коня и, не оглядываясь, позабыв о белом табуне, проскакал в свой белый дворец.
Он не может на трон сесть: трон будто раскаленный камень. Он есть не может: будто кость застряла в горле. Из круглой сумки достал бумагу и, стоя, написал:
«Я, хан Караты–каан, владеющий всеми народами Алтая, бесчисленным белым и красным, рогатым и однокопытным скотом, вызываю тебя, безлошадного Юскузека, на великий подвиг.
Если ты достанешь из орлиного гнезда золотое яйцо, то мои народы, говорящие на шестидесяти разных языках, твоими будут. Мой скот шестидесяти мастей я тебе отдам.
Но если я, хан Караты–каан, тебя в аиле найду, Алтын–Чач моей станет. Твою голову отрублю – к твоим ногам приложу, твои ноги отрежу – к голове приставлю.
Эту грамоту писал я, хан Караты–каан, ездящий на темно–буром коне».
На краю дымохода во дворце всегда сидели два ястреба.
– Быстрее слов летите! – сказал им Караты–хан.
Ястребы, прихватив клювами грамоту, устремились к маленькому аилу, бросили письмо и улетели.
Алтын–Чач прочла грамоту. Лицо ее два раза потемнело, два раза побелело.
– Караты–хан велит тебе за золотым яйцом к орлиному гнезду идти.
С того дня Юскузек днем без отдыха, ночью без сна шел. Таяли дни, как снежинки. Годы, как змеи, ползли. Летом солнце ему плечи жгло. Когда снег за ворот падал, он зиму узнавал. Шел он, все шел – и вдруг растаяла черная туча. Бронзовый тополь с девяноста девятью сучьями перед Юскузеком стоит, из–под корней тополя глядят глаза змеи. На вершине тополя в большом гнезде тихо плачут два орленка.
Юскузек отвел от ледяных зрачков змеи свои теплые глаза. Натянул черный лук. Концы лука сошлись. Юскузек спустил стрелу. Три змеиные головы покатились в три конца земли.
Из змеиной крови черное море налилось. Как вечная большая гора, тело змеи на берегу лежит.
– Потухший костер кто раздул? Мертвых нас кто оживил? – крикнули орлята.
Юскузек вышел из–за тополя.
Орлята выпростали голые крылья. Юскузек ухватился за них, и орлята подняли его в гнездо.
Луна всходила – Юскузек с орлятами мясо варил, трубку курил. Луна таяла – Юскузек с орлятами песни пел. Сколько раз вставало солнце, они не считали. Только когда страшный ветер подул, замолкли орлята.
– Это наш отец и мать крыльями машут.
Густой, буйный дождь пролился.
– Это отец с матерью по нас плачут.
Над горами, над реками, над всем широким Алтаем распластались два крыла, это Каан–Кередэ – орел летит.
И еще два крыла над всей землей распахнулись от восточного конца неба до западного: это летела Каан–Кередэ – мать.
– Чем в гнезде пахнет? – крикнули птицы Каан–Кередэ.
Как спущенные с тетивы, они рванулись вверх.
– Кто в гнезде сидит?
– Отец, мать, под тополь взгляните! – просят птенцы.
Каан–Кередэ увидели под тополем труп треглавой змеи. Они пали вниз, как сброшенные сверху мечи.
Три раза убитую змею глотнули, три раза выплюнули.
– Какой богатырь врага победил?
– Пока ваше сердце не успокоится, пока желудок не согреется, пока клювы не высохнут, не покажем, – отвечают птенцы.
– Верные наши орлята, богатыря покажите! Мы его когтем не зацепим, клювом не тронем.
Орлята медленно крылья расправили. Робкими глазами смотрел Юскузек на больших орлов. Каан–Кередэ–отец взъерошил перья. Каан–Кередэ–мать страшным клекотом заклекотала. Страшным клювом рванула шубу Юскузека, увидала на его голом плече четыре глуооких шрама. Четыре раза простонала Каан–Кередэ.
– Когда–то из глубокой пропасти я спасла тебя, Юскузек. На твоем плече след моих когтей. Теперь ты орлят наших спас. Что хочешь? Зачем пришел?
– Караты–хан велел мне из вашего гнезда золотое яйцо украсть.
– Мы с Караты–ханом друзьями не были, – отвечают Каан–Кередэ. – Разве станет он свое добро в чужом гнезде хранить! Золотого яйца у нас нет.
Тут молодые кости Юскузека окрепли. Его голос мужским стал. От гнева смуглое лицо его посинело.
– Если позволите, – сказал Каан–Кередэ–отец, – я отнесу вас к вашему стойбищу.
Сел Юскузек на широкую спину отца Каан–Кередэ. Вцепился в темные перья. Как летел, не видел. Сколько летел, не понял. Куда попал, сам не знает. На этом стойбище никогда не бывал.
В пустом поле только один развалившийся шалаш стоит. В шалаше – черный, гнилой старик. Передние зубы у старика выпали. Усы побелели. Ноги крепко спутаны тугим ремнем. Шея зажата деревянной колодкой.
– Откуда ты, милый мальчик, пришел?
Дал старик Юскузеку ломоть курута, угостил его молоком. Поздно вечером к шалашу подошла старая старуха. Хотела курут пожевать – не нашла. Хотела молока попить – чашка пуста. Подняла старуха деревянный костыль и стукнула старика по голове:
– Последний кусок проходимцу отдал! Как теперь будем жить?
– Шибко не брани меня, старуха. Жив ли, умер ли наш сын, мы не знаем. Я этого голодного накормил – может быть, и нашего сына люди не оставят.
В полночь старик уснул.
А старуха, думая о молоке и куруте, заснуть не может. Со злобой взглянула она на голую спину Юскузека. Увидела родимое пятно. Встала старуха, старика трубкой тычет. Старик проснулся, родимое пятно увидел. Холодное тело его согрелось, потускневшие глаза налились слезами.
– Э–эй, мальчик, юноша! Проснись! Ты огонь наших глаз. Ты кровь нашей груди. Ты наш единственный сын. Тебе только год был, когда мы подать Караты–хану не смогли уплатить. Нас поймали, связали, далеко увезли.
С тех пор о тебе не слышали. Свою смерть мы на девять лет оттянули. Хотели хоть перед смертью тебя увидать.
Юскузек поцеловал горячими губами сморщенный рот отца, черные губы матери. Твердыми ладонями погладил их белые волосы.
Старики как сидели – так вечным сном спят.
Из дому Юскузек вышел дитятей. Из орлиного гнезда юношей улетел. Теперь Юскузек зубы стиснул, выпрямил плечи. Он возмужал, созрел, человеком стал.
Караты–хан ночью не спит. Днем не спит. Все время на ходу живет. Он ждет вести о гибели Юскузека, хочет скорее жениться на Алтын–Чач.
– Эй, раб! Ступай в круглый аил. Посмотри, плачет там или смеется Алтын–Чач. В тот же день обратно вернись, мне правду скажи.
Пятясь, вышел раб из дворца. Быстрее темно–бурого иноходца устремился к аилу Юскузека. В тот же день вернуться ему приказал Караты–хан. Раб спешил. Раб не останавливался. Раб одним глазом взглянуть хотел – и обратно бежать. Но только полглазом увидал он Алтын–Чач и забыл, зачем шел. Рот широко открыл, не мигая на Алтын–Чач смотрит: волосы ее золотые как осенние березы, ресницы – густая хвоя.
День сидел и ночь сидел раб у раскрытой двери; он не знал, зачем шел. Забыл, куда должен идти.
На второй день земля и небо покачнулись. Черный вихрь ударил, как сухой лист, взлетел вверх аил Юскузека. Ездящий на темно–буром коне, Караты–хан раба за косу схватил.
– Ты как смеешь смотреть на Алтын–Чач?
Намотал Караты–хан косу раба на свою медную руку и перебросил его через две горы.
С сердцем холодным, как вечный камень, с черным сердцем вернулся домой Юскузек.
– А, это ты, Юскузек! Где золотое яйцо?
Ременной плетью ударил Юскузека Караты–хан.
– Питающийся человеческой кровью Караты–хан! – крикнул Юскузек. – Хвастаясь силой, не бей слабого. Злым языком молчаливых не оскорбляй. Под худым седлом ходит добрый конь. Под рваной шубой может оказаться богатырь непобедимый.
Схватил тут Юскузек Караты–хана за соболий ворот и стащил с темно–бурого коня.
Караты–хан обеими руками обхватил Юскузека. Началась великая борьба. Семь лет тягались. По щиколотку уходили их ноги в землю на твердом камне. По колено увязали в рыхлой почве. Ни один не упал. Ни один не коснулся земли рукой. Девять лет боролись. Земля дрожала от их борьбы. Горы прыгали, как сарлыки[105], а холмы, как косули. Озера вышли из берегов. Реки бросались с камня на камень в разные стороны.
Вот Юскузек уже тронул землю левой рукой и правым коленом тронул.
– Эй, братья волки! Ой, орлы Каан–Кередэ, помогите!
Раскинув крылья над горами и долинами, прилетели орлы. Серые волки, как серые вихри, в семь глотков сожрали темно–бурого иноходца, семь раз выплюнули. Орлы Каан–Кередэ железными когтями подцепили Караты–хана, унесли его в поднебесье и сбросили оттуда на вечный горный ледник. Собакам куска мяса не осталось от тела Караты–хана. Иголкой раз поддеть не осталось куска от шкуры Караты–хана. Ветер развеял прах его, словно пыль.
ТУВИНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ [106]
МАНГЫС НА ЛУНЕ [107]
Жил однажды на этом свете огромный великан – мангыс[108]. Он заглатывал всех зверей и всех людей и вообще ничего не щадил.
Похоже было на то, что скоро уже вообще ничего не останется, и тогда люди и другие живые существа – все обратились к Гурмусту с просьбой обуздать этого могучего мангыса.
Гурмусту Хаан велел привести его, приказал перенести его на остров на Луне и там приковать цепями.
Мангыс жив до сих пор. Раз в три месяца, всегда в пятнадцатый день, его выпускают на волю. Мангыс не успокаивается. Когда он сражается с Луной, становится темно. Называют это «затмением Луны».
По нашему обычаю, это день поста. Не умирают. Не едят мяса. Как раз поэтому.
О ТОМ, КАК ДЖЕЛБЕГЕ ПОЖИРАЕТ ЛУНУ, СОЛНЦЕ И ЗЕМЛЮ [109]
Давным–давно жило на этом солнечном свете существо под названием джелбеге[110], оно пожирало все – воду, людей, деревья и даже камни. И потому–то с этого света послали гуда, наверх, письмо тридцати трем небесным Гурмусту[111]. А каким, спросят, образом послали? Это было письмо, написанное золотыми чернилами; развели огонь и сожгли его, говорят. Ведь иначе ничто не могло полететь к Гурмусту – не было же еще самолетов! Написали на бумаге золотыми чернилами, раздули огонь и таким образом послали письмо. И так, говорят, дошло оно до тридцати трех Гурмусту.
Когда письмо дошло туда и тридцать три Гурмусту прочли его и посоветовались, Бурган Башкы[112] послал из тридцати Гурмусту Очирвана, чтобы он навел порядок, и наказал ему:
– Управься с джелбеге из нижнего мира, да и возвращайся!
Это существо, этот бурган[113] по имени Очирван, сжег землю верхнюю и опалил землю нижнюю. И когда он приближался таким образом, джелбеге нырнула в ядовитое озеро и залегла на его дне.
Это ядовитое озеро хлебал теперь сам бурган Очирван, он хлебал его, хлебал и, стало быть, все его выпил. А когда он выпил его, выпил до дна это ядовитое озеро, оказалось, что там лежит джелбеге. И, увидав, что там лежит джелбеге, Очирван сказал:
– Лишая весь этот свет покоя, ты пожирала скот, пожирала людей и поджигала скалы. Тридцать три Гурмусту послали меня управиться с тобой. Что ты можешь на это возразить?
– Мне нечего возразить, то, что я делала, худо! – отвечала джелбеге.
Тогда он разрубил ее золотым очуром, разрубил ее таким образом: переднюю часть отдал Ай Хааркану – Милостивому Месяцу, а заднюю часть – Хюн Хааркану – Милостивому Солнцу.
– Ты, труженик, владей этой частью! А ты, стойкий маленький муж, владей ее грудью. Вся сила теперь в ее груди!
И так как он это сказал, существо под названием «джелбеге» и теперь еще там – на Милостивом Месяце. Кровь и нечистоты джелбеге капали оттуда и стали червяками и муравьями, насекомыми – мухами и слепнями. Получилось так, что все это возникло из крови и нечистот джелбеге. Вот по какой причине все это появилось!
Это – языческое слово из давних–предавних времен.
ИСТОРИИ О САРДАКБАНЕ [114]
Сардакбан пришел с севера – говорят одни, он пришел с запада и ушел на восток через озеро Хар–ус–нуур – говорят другие.
Сардакбан сотворил мир. Он нес землю в подоле и разбрасывал ее – и так возник мир.
Реку Хомду и земли вокруг нее Сардакбан создал в приданое своей дочери.
* * *
Рассказывают, что это Сардакбан выбил на скалах изображения разных диких животных. В Цэнгэле есть различные места, где можно еще обнаружить такие изображения, например в долине Хомду, выше впадения Ак Хема – Белой реки. На этих наскальных рисунках представлены те звери, которые были в его время: волк, олень, каменный баран и архар.
* * *
Когда мать Сардакбана жила вблизи Хара Сут – Черной воды, в местности под названием Гурван Тохой – Три луки, она заболела. Отправился тогда Сардакбан к святым ключам в район истоков реки Хомду и отвел воду для своей матери туда, где она жила.
Так возникла река Хомду.
* * *
Эжен Хаан, правитель всей империи, повелел Сардакбану отвести Хомду в Пекин. Сардакбан взялся за это. И когда он отвел Хомду к Пекину настолько, что оставалось до него лишь полдня пути, он воскликнул:
Заставив тебя ржать, как кобылица с жеребенком,
Заставив тебя реветь, как верблюдица с верблюжонком,
Привел я, парень, тебя сюда.
Эти слова оскорбили поток Хомду, и он повернул и потек обратно. Тогда Сардакбан проклял его:
Вкривь потекшее
Озеро Булджунг –
Будь это теперь твоим именем!
* * *
Иногда насмешка Сардакбана звучит иначе:
Заставив тебя реветь, как верблюдица с верблюжонком,
Заставив тебя рыдать, как женщина с ребенком,
Привел я, парень, тебя сюда.
Говорят, что рядом с озером Хар–ус–нуур находится высохшее русло реки – это след повернувшего обратно потока Хомду. А в аймаке Ховд даже рассказывают, что во рву была найдена большая лопата.
* * *
Когда Сардакбан трудился над тем, чтобы вывести Хомду на равнину, однажды в полдень он решил отдохнуть. А чтобы река не утекла от него, он стал копать землю своей лопатой, набросал земли и перегородил ею путь реке. Так образовалась яма. Когда перед запрудой накопилось слишком много воды, он отчерпнул немного ладонями и вылил в эту яму. Так возникло Сарыг Хел – Желтое озеро. Он продолжал отдыхать, и поэтому накопилось столько воды, что она прорвала земляную перемычку и стала вытекать, извиваясь, – так возникло ущелье Теве Мойуну – Верблюжья Шея.
Иной раз рассказывают по–другому: Сарыг Хел возник на том месте, где была вынута лопатой земля. Из отброшенной лопатой земли выросла небольшая горка у берега озера – Сарыг Хелдюнг Межелиг – Холм у Желтого озера.
* * *
Когда Сардакбан менял русло Хомду, всюду – от Ак Хема и вверх до Цэнгэла – стояла вода; тогда прорвалась река, и возникло ущелье Теве Мойуну – Верблюжья Шея.
Но Сардакбан хотел, собственно говоря, вывести Хомду через Галджан Орук – Голую дорогу, на равнину.
* * *
Сардакбан отвел воду реки Хомду и сделал из нее озеро Булджунг. Рассказывают, что по ту сторону Ак Салаа – Белой балки – есть следы стремительного коня Сардакбана. Каждое копыто – размером с целый аил[115].
* * *
Сардакбан выпустил воду из озера Хураан Хёла – Озера ягнят.
Когда Сардакбан отвел из озера Хураан Хёл реку Хомду, он высыпал у Теве Мойуну полную лопату земли, но Хомду прорвал запруду и потек дальше. Это внизу, у зимней стоянки Аксак Шимита – Хромого Шимита. Тогда Сардакбан стал отводить Хомду все дальше и наконец сказал:
Река Булджунг,
Озеро Булджунг –
Раз ты потекла по неверному пути,
Стань озером Булджунг!
И стал он копать там землю. И провел палкой ровненькую черту, не так ли? Стало быть, там самой обыкновенной палкой Сардакбана проведена такая черта. Когда мы хотим вырыть канаву, даже маленькую, мы поступаем так же.
* * *
Было два бога, которые хотели вывести Хомду с гор, – Сардакбан и Мемли. Придя на равнину Цэнгэла, в местность, где сегодня находится озеро Сарыг Хёл, Мемли сказал, что здесь они и останутся. Сардакбан же хотел целиком отвести реку от гор и повести ее к Пекину, но не по тому пути, которым она течет сегодня. И сказал он тут обидные слова:
Заставив тебя ржать, как кобылица с жеребенком,
Заставив тебя реветь, как верблюдица с верблюжонком,
Привел я, парень, тебя сюда!
Тогда оскорбленный Хомду вырвался от него и ушел в горы. Так возникло ущелье Теве Мойуну – Верблюжья Шея. Сардакбан снова поймал Хомду и отвел его еще раз до озера Хар–ус–нуур.
Повернув, повернув, будь ты теперь Эх Аралом,
Возвратившись, возвратившись,
будь ты теперь Булджин Тохоем.
* * *
В сомоне[116] Саксай на одном из горных хребтов есть пять маленьких лощин. По легенде, Сардакбан ехал на коне вниз с гребня горы и хотел на скаку поднять что–то. От этого и остались следы его пяти пальцев.
|
|
|
