 |
Сибирь и дальний восток 3 страница
|
|
|
|
Вдруг сзади послышался такой топот, что земля мелко задрожала. Чадджи оглянулся и увидел пыльный вихрь, приближающийся к ним.
– Стой! Стой! – послышались грозные голоса.
Всадники на разгоряченных потных конях окружили Чадджи и Чибек.
– А–а, проклятый пастух! – кричал Мултыган, размахивая хамчой[145]. – Наконец–то я догнал тебя. Теперь ты мне ответишь за каменную бабу!
– Где моя тележка с товарами? – вопил Майдох. – Разве твоя батрацкая шкура заменит мне парчу?
Чадджи повалили на землю, скрутили веревками и посадили в мешок.
– А эту, – закричал Мултыган, указывая крючковатым пальцем на Чибек, – я возьму себе в жены вместо убитой Тыртыс–хат.
Но гордая Чибек ответила старику:
Пока голова у меня на плечах,
Пока не померкло солнце в глазах,
Я одолею любую беду
И за тебя никогда не пойду!
– Связать ее! Приторочить к седлу! – завизжал Мултыган.
Чадджи рвал веревки, силился сбросить мешок, но все было напрасно. А Чибек кричала ему:
– Брат мой! Слышишь ли ты меня? Я – Чибек, сестра твоя. Это Хозяин Черной горы бросил тебя в бочонок. Слышишь ли ты меня?!
Чалджи рванулся, но голос дорогой сестры замер в отдалении, заглушенный топотом коней.
– Что мы будем делать с ним? – спросил Майдох у Мултыгана и изо всех сил начал колотить кулаками по мешку. – Пустая кишка! Куда ты запрятал мои товары?!
– Надо утопить его! – решил Мултыган.
Они подъехали к реке, сбросили мешок на берег и начали совещаться: как лучше утопить Чалджи.
– Надо найти такой камень, – сказал Мултыган, – чтобы он был тяжелее каменной бабы.
– Нет, нет, – кричал Майдох, – мы найдем такой камень, чтобы он был тяжелее воза с товаром.
И они разъехались в разные стороны, и каждый искал камень побольше.
|
|
|
Только они отъехали, как до Чалджи донесся приближающийся цокот копыт.
– Э–к–кей! – услышал он вдруг знакомый голос. – Кажется, я вижу мешок?
– Нет, – отвечал Чалджи. – Ты видишь меня.
– Почему ты залез в мешок? Кто ты?
– А кто ты? – переспросил Чалджи.
– Я – бай Мирочах. Разве ты не слыхал обо мне? Это ведь я засадил в темницу пастуха Чалджи. Сейчас я еду к шаману лечить глаза, которые мне закрывает злая болезнь.
– А я только что излечился от этой болезни, – проговорил Чалджи, изменив голос.
– Так вылечи меня! – закричал бай.
– Если будешь слушать – вылечу.
– Почему не буду слушать? Вылечи.
– Тогда слезай с коня, развяжи мне руки и ноги, надень мою одежду. Только не смотри мне в лицо. Иначе ты совсем ослепнешь.
– Нет, нет, я не буду смотреть, – взмолился Мирочах. – Я и так боюсь проклятой болезни. Лучше я завяжу глаза платком. Но что потом со мной будет?
– Я тебя свяжу и положу в мешок. Ты недолго полежишь, придут два человека, окунут твою голову в воду, и глаза твои прозреют.
– А ты?
– А я сяду на твоего коня и уеду, чтобы мои друзья не отказались тебя лечить.
Мирочах согласился. Сначала он завязал себе глаза платком, затем ощупью освободил Чалджи, а сам залез в мешок. Нарядившись в одежду бая и садясь на его лошадь, Чалджи сказал:
– Только молчи. А то тебя узнают по голосу.
– Ладно, – отвечал Мирочах из мешка.
Чалджи, довольный тем, что Мирочах не узнал его, тронул повод и ускакал.
Вскоре подъехали Мултыган и Майдох с огромным камнем. Они привязали его к мешку и подтащили мешок к обрыву.
– Вот сейчас я оженю тебя на каменной бабе! – злорадствовал Мултыган.
– А калымом тебе будет мой шелк и парча, ненавистный Чалджи! – шипел Майдох.
Мирочах, услышав последние слова, начал кричать:
– Я не Чалджи! Я не Чалджи! Я лечиться хочу!
– Сейчас вылечим! – отвечал Мултыган.
|
|
|
– Теперь тебе не удастся нас провести, – добавил Майдох.
Баи столкнули мешок с привязанным к нему камнем в реку и, сев на лошадей, направились к улусу. Не успели они отъехать далеко, как услышали сзади топот. Их нагонял Чалджи – на хорошем коне, в богатой одежде, он ехал и улыбался.
– Как! – вскричал Мултыган. – Ведь мы только что утопили тебя!
– Откуда ты взялся? – прошептал ошеломленный Майдох.
– Оказывается, на дне реки можно жить так же, как и здесь, – отвечал Чалджи. – Только вначале немного захлебываешься.
– Где ты взял эту одежду и такого хорошего коня? – в один голос спросили баи.
– Я познакомился с хозяином воды Суг–таем. Он мне подарил эту лошадь с серебряной уздечкой и всю одежду. На дне реки все дешево. Только Суг–тай скучает там один – ему нужен умный человек, с которым можно было бы разговаривать. Он оставлял меня, да я не согласился. Мне, батраку, нечем его угощать, если он вдруг приедет ко мне в гости.
У баев загорелись глаза.
– А если я пойду к Суг–таю, что мне ему говорить? – спросил Мултыган. – Научи меня!
– Нет, нет, – закричал Майдох. – Лучше меня научи. Ведь ты у меня увез товар!
– Ладно, – сказал Чалджи, – я вас обоих научу. Вы оба богачи, вам есть чем отпотчевать Суг–тая. Когда я опущу вас в воду, кричите: «Хозяин воды, дедушка Суг–тай, возьми нас! » Он развяжет вам руки и ноги, даст коней, хорошую одежду, а там уж познакомитесь, поговорите. А сейчас раздевайтесь.
Чалджи связал раздетым баям руки и ноги, привязал к ним тяжелые камни и сбросил обоих в воду – только пузыри пошли.
Потом он взял коней и одежду баев и поскакал догонять всадников, которые увезли Чибек. За курганом он догнал их.
– Чибек! – позвал Чалджи. – Сестра моя, я освобожу тебя!
Всадники в страхе глядели в небо.
– Сестра твоя, – сказали они, – стала лебедем и улетела.
Чалджи бросил байскую одежду, повернул лошадь, стегнул ее хамчой и, рыдая, поскакал прочь.
Добро за добро
…Плачет, рыдает несчастный Чалджи:
Где ты, родная моя сестра?
В какие отправилась ты места?
Разлука написана нам на роду.
Где я тебя, моя радость, найду?
И плачет опять безутешный Чалджи:
Ты жизнь мне вернула в диком краю,
Крылом разогнала усталость мою,
|
|
|
Из ручья напоила холодной водой.
Зачем же, сестра, мы расстались с тобой?!
Долго ехал Чалджи по степи. Уже село солнце за далекими бархатными тасхылами. Уже загорелась вечерняя заря. А он, бросив поводья, медленно покачивался в седле.
– Остановись, Чалджи! – послышался вдруг голос за его спиной.
Чалджи поднял голову и увидел того старика, которому он, по совету Чибек, дал барана. В руках у старика был хомс[146].
– Слезы твои услышало мое сердце… – сказал старик, – твою грустную песню услышал мой хомс. Сердце мое и хомс мой откликнулись, как эхо в горах.
Чалджи молчал, глядя на старика грустными глазами.
– Ты дал мне барана, – продолжал старик. – Ты помог мне высушить слезы. А чем я помогу тебе?
– Я сестру свою потерял, – прошептал Чалджи, – как мне найти ее?
– Долог и труден будет твой путь, – проговорил старик. – Ничего у меня нет, чем бы я мог помочь тебе. Вот только этот хомс… Возьми его. С песнею легче жить, легче переносить невзгоды.
Чалджи взял хомс и тронул струны. Они запели:
Много на свете бедных живет.
Злые болезни косят народ,
Холод покою ему не дает.
Горе за бедными следом идет.
Если ты честен и смел душой,
За счастье народа иди на бой!
Так пел хомс, а Чалджи и старик слушали его, затаив дыхание. Потом, когда песня замолкла, Чалджи сказал:
– Правду говорит хомс. Я видел и знаю людское горе, я видел и знаю тех, кто горе приносит. И всю жизнь я буду бороться за счастье бедных людей.
Он снова тронул струны, и теперь хомс зазвенел с новой силой, а слова загремели как поток, падающий с тасхыла:
…Я вижу: Чалджи, Алыгбаем гонимый,
Что люди простые тобою любимы.
Я вижу: ты хочешь помочь им в беде,
Да будет с тобою удача везде!
И я обещаю помочь тебе в том,
Чтоб жеребенка ты вырастил скакуном,
Пешему – лошадь лихую дал,
Раздетому – кров и одежду дал…
– Спасибо тебе, волшебный хомс, – сказал Чалджи, просветлев лицом, – теперь у меня есть верный друг! Спасибо тебе, добрый старик! Знай, что твой хомс попал в надежные руки.
…Старик долго смотрел вслед удаляющемуся Чалджи. И на глазах у него блестели слезы, но это были слезы радости.
|
|
|
Зло за зло
…В тайге, через которую лежал путь Чалджи, жила в одном улусе, в богатой юрте красавица Тарынчах[147]. Была она так красива, что даже таежная весна завидовала ей. У нее были такие длинные косички, как степные тропинки. У нее было так много нарядов, что в них можно было нарядить девушек семи улусов. И все же никто не завидовал ее красоте. Никто не называл ее цветком потому, что цветок не только поражает красотой, но и дает пчелам мед. Никто не называл ее кудрявой березкой потому, что березкой не только можно любоваться, но и строить из нее юрты. Тарынчах же была красива, но красота ее не радовала людей.
Тарынчах всегда жила одна и никого не любила. По утрам никого не приветствовала добрым словом, а по вечерам никому не желала спокойного сна.
В грозу, когда в небе грохотали громы, сверкали стрелы молний, когда люди прятались в юртах, Тарынчах одна уходила в лес. Страшно стонала тайга, могучие кедры, раскачиваясь по ветру, прижимались друг к другу. Вершины тасхылов закрывались тучами. Звери и птицы прятались в своих норах и гнездах. И в это время слышался звонкий смех. Это был смех Тарынчах.
А Чалджи ехал через тайгу на коне бая и пел:
Где нет, скажите мне, тайги,
Чтоб не замучила коня?!
И где нет баев–богачей
И батраков таких, как я?!
Кто видел, чтобы, расступись,
Тайга открыла светлый путь?!
Кто видел, чтоб богач–хитрец
Дал вольной грудью мне вздохнуть?!
Вдруг конь его, измученный длинным переходом, зашатался и повалился на бок. Чалджи едва успел спрыгнуть с него.
– Прости, друг! – сказал Чалджи. – Не рожден ты богатырским конем, не суждено тебе скакать без устали с тасхыла на тасхыл.
– Устал твой конь… – сказал подошедший бедняк. – Что будешь делать?
– Я отдам тебе коня, – проговорил Чалджи, – а сам пойду пешком.
Обрадованный бедняк не знал, чем отблагодарить Чалджи.
– Ничего у меня нет, – говорил он. – Только одним я могу помочь тебе – в нашем улусе живет красавица Тарынчах. Не ходи к ней! Она спаивает своих гостей шаманским зельем, и, выпив его, они становятся волками. У Тарынчах каменное сердце. Даже богатырского коня Хара–Курена вот уже несколько лет она держит на цепи, как бешеного пса.
– Спасибо за добрый совет, – сказал Чалджи. – Но теперь я непременно пойду к Тарынчах. Мне нужен богатырский конь.
Тарынчах приветливо встретила нежданного гостя. Чалджи был поражен ее богатым нарядом, ее красотой, ее черными косичками, закрывавшими спину и грудь. Но в голосе и во взгляде хозяйки он почувствовал холод и затаенную злобу.
|
|
|
Когда они сели за богато убранный стол, Чалджи сказал:
– Глаза видят столько еды, а желудок не хочет кушать… Почему так?
Тарынчах ответила:
– Выпей араги, и желудок запросит пищи.
Тогда Чалджи сказал:
– У тебя много араги и мало гостей… Почему так?
– Гости – это люди с улыбками на лицах. А я не люблю улыбок, – проговорила Тарынчах и засмеялась так, что у Чалджи по спине забегали мурашки.
Он видел, как Тарынчах налила в серебряную чашу густую арагу и поставила перед собой. Его чашу она наполнила из другой посуды.
– Улыбка на лице человека – это то же, что зорька на небе, – сказал Чалджи.
– Если много будет улыбок, – ответила Тарынчах, – то, значит, много будет и зорек. Что же тогда делать настоящей заре? Пей, мой гость. После этой араги ты совсем будешь мне по душе.
– Я выпью, – сказал Чалджи, – только сначала отгадай загадку: «Сын огня, а не красный, скакун, а не быстрый, но как ни лови – не поймаешь».
Тарынчах не могла отгадать загадку. Тогда Чалджи сказал:
– Посмотри на тунюк[148].
Тарынчах обернулась, а Чалджи быстро переставил чаши.
– Видишь, дым идет из юрты. Вот это и есть отгадка. А теперь выпьем! – И Чалджи поднес чашу к губам…
Ничего не подозревающая Тарынчах начала пить из своей чаши медленными глотками.
Тогда Чалджи встал и проговорил:
– Людей ненавидящая, зло людям приносящая, становись волчицей.
Тарынчах выронила чашу, но было уже поздно. Серой волчицей выскочила она из юрты. А Чалджи кричал ей вслед:
– Броди по чащобам, злая волчица! Теперь ты стала тем, кем тебе надо было родиться.
Потом он пошел туда, где стоял Хара–Курен, и увидел:
Конь быстроногий Хара–Курен
Стоит в грязи до самых колен.
Цепями опутан со всех сторон,
Не может с места сдвинуться он.
Тяжкие цепи Чалджи разбил
И, радуясь другу, проговорил:
– Отныне мне ты будешь служить,
Со мною и горе и счастье делить!
Несколько дней кормил и холил Чалджи своего нового друга, и когда тот окреп, он оседлал его.
– Теперь у меня есть волшебный хомс и богатырский конь Хара–Курен. Нет у меня меча и щита. Но я добуду их. И тогда берегись Хозяин Черной горы!
Чиста ли у тебя душа?
Все люди улуса видели, как от юрты Тарынчах бежала к тайге матерая волчица. Она делала огромные прыжки, и при этом ее оскаленные зубы глухо лязгали. За рвом, у перелеска волчица остановилась и, подняв свою рыжую морду к небу, страшно завыла.
Заслышав ее протяжный, тоскливый вой, люди умолкали, матери прижимали к себе детей, лошади сбивались в кучу, испуганно прядая ушами, овцы шарахались из стороны в сторону.
Когда люди узнали, что это воет Тарынчах, ставшая волчицей, они пришли к Чалджи узнать, как это ему удалось перехитрить коварную красавицу.
– Спасибо тебе, добрый человек, – говорил они. – Много зла нам принесла Тарынчах, когда была человеком. Теперь, когда она стала волчицей, с ней справиться легче. У нас немало хороших охотников, которые сумеют угостить ее меткой стрелой.
– У нас есть более страшный враг – Хозяин Черной горы, – сказал Чалджи. – Для битвы с ним мне нужен меч и щит. Скажите, где достать мне их?
Долго думали люди. Потом самый старый из рода – дедушка Постой сказал:
– Давно, давно у Хозяина Черной горы был недруг – богатырь Ах–молат. Хозяин Черной горы одолел его в бою, отрубил богатырскую голову, а меч его спрятал в кремневом тасхыле и охранять его поставил двуликого шамана. Этот двуликий и давал Тарынчах зелье, от которого люди становились волками.
– Расскажите мне, где кремневый тасхыл, – попросил Чалджи.
– Рассказать–то нетрудно, – отвечал старик. – Только вот беда: меч Ах–молата никто поднять не может. Был, говорят, один мальчик, который смог бы поднять этот меч, да Хозяин Черной горы посадил младенца в бочонок, а бочонок бросил в Кимсуг.
– Я подниму этот меч! – сказал Чалджи.
– Что же, попробуй, – отвечал старик, – если у тебя душа чиста, как горный ручей, – поднимешь. Но если есть в ней хоть единое пятнышко, то даже не оторвешь меч от земли.
– И все же я попробую! – снова повторил Чалджи.
– Раз решил – поступай, как велит сердце, – проговорил старик. – Мы всем народом будем делать тебе шлем и грудной панцирь. Если вернешься с мечом – мы дадим тебе свою верность и защиту.
Меч Ах–молата
И пусть дорога Чалджи далека,
У Хара–Курена поступь легка.
Всадник доволен крылатым конем:
Скачет без отдыха ночью и днем.
Ступит конь на тасхыла гранит –
Искры сыплются из–под копыт.
Прыгнет через зубцы хребтов –
Грива взвихрится до облаков.
В горах, гд нет ни леса, ни трав. ни звонких ручьев, ни птичьих песен, Чалджи остановил богатырского коня.
– Э–к–кей, – крикнул он, и эхо трижды ответило ему, а с самого крутого тасхыла посыпались гремя камни. Вдруг скалы повернулись, как огромные жернова, а в просвете между ними сверкнул огонь, и клубы дыма поднялись к небу.
– Кто нарушил тишину кремневых скал? – раздался сердитый голос, и Чалджи увидел в расщелине страшного шамана:
Правый бок белой шерстью украшен,
Левый бок – черный, как сажа.
Одна половина лица светла,
Другая – с ночью сравниться могла.
На правой руке – золотые ногти,
На левой руке звериные когти.
Чалджи, разглядев шамана, не испугался.
– Это я крикнул, – сказал он.
– А кто ты? – спросил шаман.
– Я Чалджи, бедный пастух. Приехал к кремневому тасхылу за мечом Ах–молата.
– Ха–ха–ха–ха! – раскатисто засмеялся шаман. – Пастух приехал за мечом! Да знаешь ли ты, что вот уже много лет я сторожу этот меч дни и ночи?! И никому до сих пор не удавалось оторвать его от земли.
– Неужели и ты не мог поднять его? – удивился Чалджи. – Ведь ты такой сильный!
– Я могу поднять любой тасхыл, – самодовольно произнес шаман, – а вот меч не пробовал.
– А где он лежит?
– Он запрятан вот в этих скалах, – отвечал шаман.
– А ну, дай, я попробую поднять его!
Шаман снова захохотал.
– Сначала тебе придется померяться силой со мной, – проревел он.
– Ну, что ж, давай, – согласился Чалджи и соскочил с коня. – Можешь ли ты кулаком выбить вот из этого камня огонь?
Шаман покосился на камень и, прищурив правый глаз, сказал:
– Могу!
Он подошел к камню и начал яростно колотить его когтистыми кулаками. Камень крошился, но огня не было.
– Отойди, я попробую, – сказал Чалджи и, зажав между пальцами кресало, ударил по камню. Искры брызнули во все стороны.
Шаман удивленно вытаращил глаза и молчал.
– А теперь, – сказал Чалджи, – можешь ли ты разбросать эти камни? – И он показал на скалу, где был запрятан меч.
– Ну, это–то я сразу сделаю! – пробормотал шаман. – Тут ты меня не осилишь!
И он начал швырять в разные стороны огромные камни. А Чалджи подзадоривал его. Вдруг из–за спины шамана блеснул меч. Двуликий отпрянул назад, закрыв лицо руками.
– Ладно! – проговорил Чалджи. – Вижу, что ты силен. Теперь давай попробуем, кто из нас поднимет меч.
– Его блеск мне режет глаза, – ответил шаман. – Начинай ты.
Чалджи нагнулся, протянул руку к резной рукоятке и легко поднял меч. Шаман в испуге присел.
– А остроту меча, – сказал Чалджи, – я попробую на твоей шее.
И, широко размахнувшись, он отрубил золотым мечом голову шамана. Черная кровь широким ручьем потекла по камням.
Верность и защита
С радостью встречал народ возвращавшегося Чалджи. Старые и малые, женщины и девушки – все приходили посмотреть на меч, ярко горящий на солнце.
– Слава Чалджи, поднявшему меч Ах–молата! – восклицали люди.
Толпа расступилась, и к Чалджи подошел дедушка Постой.
– Я узнал этот золотой меч, – сказал он. – Ты поднял его, значит, душа твоя чиста, как у погибшего Ах–молата. Только не повторяй ошибки, стоившей ему жизни. Он надеялся только на свою силу и не взял с собой щита, который ему давал народ.
Старик вручил Чалджи щит, шлем и панцирь.
– Вот тебе наша верность и защита. Надевай шлем и панцирь, бери щит и помни, что они сделаны нашими руками, руками твоего народа. Они не подведут тебя в бою.
И Чалджи счастливыми глазами смотрел на людей, а сердце в его груди билось гулко и радостно.
Предсказания Лунного камня
…А в это время народа враг,
Страшный Хозяин горы Харатаг,
Который не сделал добра за свой век,
Который ни зверь и ни человек,
Глаза, как у жабы, косые имеет,
Над ними косы вьются, как змеи,
И дикой злобой сверкает взгляд,
А вместо ушей камни висят.
Когтистую руку опутав бичом,
Он сладко дремал на ложе своем.
Вдруг к нему вбежал перепуганный хранитель Лунного камня.
– Хозяин Черной горы! Проснись! – почтительно прошептал он.
Но раскосый даже не пошевельнул пальцем.
– Проснись, Хозяин! – уже громче закричал хранитель.
Змеинокосый не поднял головы. Тогда хранитель взял бубен и начал колотить по нему. Каменные уши Хозяина Черной горы не слышали ни звона бубна, ни крика.
Хранитель схватил огромную суковатую дубину и, размахнувшись, ударил Хозяина Черной горы по лбу. Только тогда раскосые глаза открылись.
– Крепко же я спал, – сказал Хозяин.
Хранитель, пряча за спиной дубину, подошел к самому его уху и закричал:
– Могучий Хозяин Харатаг! Беда!
– Что–о? – спросил тот.
– Беда, говорю. Лунный камень почернел.
Хозяин повернул головой так, что ухом чуть не свалил с ног хранителя.
– Как он мог почернеть?!
– Могучий Хозяин! – опять закричал хранитель. – Сквозь камни просочилась черная кровь.
– А что это значит?
– Это значит, что хранитель меча Ах–молата двуликий шаман убит.
– Да как он мог дать себя убить?!
Рассвирепевший Хозяин Харатаг долго метался, потрясая кулаками. Потом он сел и начал ковырять пальцами в ушах.
– Сейчас я прочищу уши, и ты мне скажешь, что надо делать. Ну, говори! – приказал наконец он. – Теперь я кое–что слышу.
– Надо позвать шаманов. Они тебе все расскажут.
Вскоре пришли шаманы.
– Великий Хозяин Черной горы! – сказали они. – Лунный камень почернел потому, что над тобой нависла грозная опасность. Двуликий шаман лежит с отрубленной головой. Он потерял голову потому, что не сумел уберечь меча Ах–молата.
– Кто мог поднять этот проклятый меч? – заревел Хозяин. – Ведь вы говорили, что, кроме младенца, которого я заколотил в бочонок и бросил в Кимсуг, никто не может этого сделать?!
– Да, великий Хозяин. Никто! – отвечали шаманы. – Но младенца в бочонке поймал рыбак. Мальчик вырос, получил имя Чалджи и теперь с мечом Ах–молата идет на тебя.
Хозяин от страха не мог вымолвить ни слова. Он схватился за голову и сидел, вытаращив жабьи глаза.
– Зачем я прочищал уши? – вдруг закричал он. – Если бы я этого не сделал, я бы не слышал ваших речей. Что мне делать? Что мне делать?
Вперед выдвинулся самый старый и хитрый шаман.
– Я знаю, в чем сила Чалджи, – сказал он. – У него есть хомс.
– Хомс? – переспросил Хозяин. – Это тот, на котором играют? Ну, он мне не страшен – я могу заткнуть уши.
– Этот хомс не простой, – сказал шаман. – Он умеет созывать народ, он умеет говорить правду. А правда – страшнее меча.
– Так что же делать?
– Надо лишить Чалджи хомса.
– Но как?
…Долго думали шаманы. Потом старый засмеялся:
– Я придумал!
– Говори! – приказал Хозяин и притянул его к себе.
Шаман начал, захлебываясь, что–то шептать ему. Хозяин Черной горы слушал, переспрашивал и опять слушал, а потом вдруг приподнялся и захохотал.
Каменный град
А Чалджи с песней ехал, думая о битве с Хозяином Черной горы. Небо было безоблачно. Травы в степях ложились под ноги Хара–Курену зеленым ковром, а в тайге могучие деревья расступались, открывая дорогу.
Вдруг земля покачнулась, а по небу прокатился гром. Это был хохот Хозяина Харатаг.
И Чалджи увидел:
Тасхылы дрожат, деревья сплелись,
Полноводные реки в степях разлились,
На небе туча, как ночь, темна,
Гибель живому сулит она.
Ярые громы вокруг гремят.
Падает наземь каменный град.
– Вперед, Хара–Курен, – крикнул Чалджи, дергая поводья.
Хара–Курен мой, лети скорей!
Глумится над нами враг–лиходей,
Но знаю я: время расплаты придет.
Вперед, мой товарищ, быстрее вперед!
По шлему, по панцирю гулко стучал каменный град. Но хомс был цел, пастух прижал его к груди и прикрыл щитом.
У огромной скалы Хара–Курен остановился и так надавил на гранитную стену, что она подалась, образуя выемку. Как раз в это время с неба полетели камни величиной с баранью голову.
Наконец страшный грохот утих, только мелкие камешки долго еще стучали о шлем Чалджи. С трудом выскочил Хара–Курен из засыпавшей его груды камней. И тут Чалджи увидел страшную картину: где шумел лес – торчали расщепленные пни, где зеленела трава – лежали мертвые камни, а где была долина – возвышались горы.
Хара–Курен заржал, и его тоскливое ржанье подхватило и понесло по камням гулкое эхо.
– Проклятый Хозяин Черной горы! – проговорил Чалджи. – Твоих злодеяний не перечесть. Ты рвешь у рыбаков сети, ты насылаешь суховеи на степи, где пасется скот, ты поднимаешь землю в небо и несешь ее пылью, ты каменным градом хотел преградить мне дорогу, но я уничтожу тебя и вместе с тобой умрут суховеи, сгинет град и не страшны станут людям громы.
Он поправил хомс, крепко зажал щит в руке и тронул коня.
Черные зерна
– Безумный старый шаман! – закричал Хозяин Черной горы, когда ему рассказали, что каменный град не убил пастуха. – Чем набита твоя голова? Твои глупые выдумки не приносят мне никакой пользы!
Шаманы стояли перед каменноухим и тряслись от страха.
– Думайте! – кричал он. – А то разорву вас в клочья.
И опять долго думали шаманы. Теперь вперед выдвинулся шаман, стоявший в средине.
– Каменный град не убил пастуха потому, что тот ездит на быстроногом Хара–Курене, – проговорил он вкрадчивым голосом.
– А кто такой Хара–Курен? – спросил Хозяин.
– Это конь. Богатырский конь с крылатыми ногами, но… – и тут шаман хитро сверкнул глазами, – но с обыкновенным желудком…
– Что ты придумал? – закричал Хозяин, – Говори скорее, я уже устал слушать твой змеиный голос.
Шаман быстро сунул руку за пазуху и приблизил к лицу Хозяина сжатый кулак.
– Вот где смерть пастуха, – прошептал он, дико оскалившись.
На ладони лежали черные зерна.
Хозяин схватил зерна, долго их рассматривал на свету и засмеялся.
А Чалджи в это время ехал по каменной долине. Гулко цокали копыта Хара–Курена. Нигде не было видно живой травы, кругом только огромные камни, обросшие сухим, как лишаи, мхом.
Хара–Курен остановился, низко склонил голову, и грива его волной скатилась на камни.
Чалджи повел коня в поводу, а сам глазами искал ручей или зеленый лужок, чтобы напоить и накормить друга. Но старания его были напрасны. Он прилег у ног коня и в забытьи закрыл глаза.
И в это время Хара–Курен радостно заржал: между камней из сухой земли поднимались зеленые стебли сочной травы. В одно мгновение вся долина покрылась травяным ковром, затрещали кузнечики, запели шмели, запорхали бабочки. Конь принялся жадно щипать траву.
…Когда Чалджи очнулся, он не поверил своим глазам – вместо мертвых камней было зеленое раздолье нетрону–того пастбища. чалджи радостно вскочил на ноги и… замер от ужаса. Он увидел, что Хара–Курен лежит в траве с распухшим животом и закрытыми глазами.
В тоске и печали сидел Чалджи над Хара–Куреном.
Вдруг засияла вдали заря,
Вершины тасхылов ярко горят.
Кто–то негромко зовет Чалджи:
– Брат мой любимый, не плачь, не тужи!..
Поднялся Чалджи, в небеса глядит.
Лебедь – вещая птица летит,
Воду живую с собою несет.
К коню опустилась она и вот:
Уснуть скакуну вечным сном не дает,
Крыльями машет над головой,
Брызжет в морду коня водой.
Оживший Хара–Курен легко поднялся на ноги, высоко вскинул голову и призывно заржал, неторопливо переступая копытами. А лебедь встряхнулась и превратилась в девушку.
– Сестра моя! – закричал Чалджи, бросаясь навстречу Чибек.
Как овцы, что ходят в отаре одной,
Как речки, сливающиеся весной,
Встретились радостно брат с сестрой.
Но не долгой была эта встреча.
– Брат мой! – сказала Чибек. – Не теряй ни минуты. Скорее скачи навстречу Хозяину Черной горы. Он новые беды готовит на твоем пути. Страшен Хозяин Харатаг! Он сеет на нашей земле черные зерна несчастий, горя и болезней. Не слышит он каменными ушами слезы и стон народа. Убей его! Помни, что в трудную минуту я всегда буду рядом с тобой.
Чалджи крепко обнял сестру и вскочил в седло. Чибек долго махала ему рукой.
Злое семя
– Откуда взялась эта Чибек? – твердил Хозяин Черной горы, свирепо вращая жабьими глазами. – Я устал слушать и думать, я устал смотреть на ваши гнусные рожи!
Шаманы, как и прежде, стояли перед ним, низко опустив головы. На этот раз никто из них не мог произнести ни слова. Но вот вперед вышел самый молодой и самый злой шаман.
|
|
|
