Глава 23. «Проклятия» сегодняшние и будущие – взгляд из февраля 2020 года

О небольшой попытке прогноза будущих экономических «проклятий», сделанной в момент, когда в Ухани уже распространялся новый коронавирус, но никто еще не думал о последствиях этой эпидемии  

19 лет XXI века стремительно пролетели, и как каждые 20 лет новейшей истории принесли в экономику (да и в политику) колоссальные изменения [691].

В 2000 году мир только отходил от кризиса развивающихся стран, и было еще не ясно, смогут ли страны Юго-Восточной Азии найти дорогу к стабильному росту или их взлет – временное явление. В 2020 году ни у кого нет сомнений в успехе развивающихся стран региона. Новый вопрос и новый вызов странам, ставшим филиалами мировой фабрики, построившим не только огромные мегаполисы, полные небоскребов и мегамоллов, но и крупнейшие клинические центры и университеты, стоит по-другому: удастся ли им создать внутренний спрос, достаточный для устойчивого развития?

В 2000 году мир открывал для себя новую – информационную – экономику. Еще шли дискуссии о том, является ли WWW модной игрушкой, или использование интернета станет существенной частью экономических процессов; компании, сделавшие полем экономической битвы Интернет, имели в массе своей наивные модели бизнеса, создавались визионерами-романтиками или откровенными жуликами, и дотком-кризис был не за горами. Еще не существовало смартфонов (а те, кто прозорливо предвидел их появление, делали бы ставку на лидеров рынка того времени – Sony и Philips; как мы знаем теперь, они бы потеряли деньги). В 2020 году интернет-гиганты определяют экономику всего мира, а без маленькой буквы «i» или «е» (в данном контексте internet или electronic) ни один бизнес не может считаться современным и перспективным.

В 2000 году нефть начинала свое второе – и значительно более решительное – восхождение к позициям мирового экономического драйвера и «суперресурса». В начале 2020 года цены на нефть на мировых рынках были в три раза выше, чем в 2000, но – парадоксально – основная тема дискуссий на тему нефти – это обсуждение вопроса, когда придет конец нефтяному веку. Альтернативные источники энергии развиваются пока не слишком быстро, но очень уверенно; параллельно растет эффективность потребления нефти и газа: сегодня средний автомобиль тратит на километр пробега едва ли не в два раза меньше бензина, чем 20 лет назад. Еще одна буквочка «е» (в данном случае – electric) оказывает магическое влияние на рынки. «Тесла» – небольшой по мировым меркам производитель электрических автомобилей, приносящий своим акционерам миллиард долларов убытков в год, стоит сегодня больше, чем почти все автомобилестроители мира (в реальности капитализация «Теслы» на начало 2020 года находится на втором месте в ряду автомобильных концернов мира).

За 20 лет многие страны и народы поменяли не только названия, но и свои взгляды на жизнь, экономики, политические конструкции и аффилиации. Турция и Китай после десятилетий движения к демократии развернулись обратно, к «просвещенному абсолютизму». Страны Латинской Америки, к 2000 году, казалось, победившие популизм, к 2020 в основном снова под властью популистских движений. Россия 2000 года была страной развивающейся демократии, ориентированной на «западный мир» и «европейские ценности», приверженной свободному рынку. Спустя 20 лет Россия – замкнутая в себе нефтяная автократия, в которой антизападная риторика и туманные «традиционные ценности» (среди которых внятно проступают лишь коррупция и домашнее насилие) составляют основу политического дискурса, а сакрализированная и мифологизированная до предела победа в далекой Великой Отечественной войне искусственно заменяет собой всю историческую память общества и освобождает его от необходимости справедливой оценки его нынешнего состояния. Естественный экономический партнер и ближайший «идеологический противник» России – Евросоюз – в 2000 году был первым кандидатом на лидерство в мире в XXI веке: создание единой валюты, перспектива быстрого роста, гарантии общего рынка размером более чем в 500 миллионов граждан с высокими доходами должны были обеспечить новой Европе процветание. В 2020 году Евросоюз находится в глубоком кризисе: потеря Великобритании, экономические дисбалансы, фактическое банкротство банковской системы, многолетняя стагнация, политическая волатильность ставят серьезный вопрос: а так ли совершенна модель объединения демократических государств без единой фискальной системы и общей бюджетной структуры, тем более, если она основана на чисто бюрократической модели управления?

Первые 19 лет XXI века с точки зрения экономических адаптаций прошли «под знаком» трех ресурсов: нефти, дешевой рабочей силы и – новых денег.

Нефть и газ остаются суперресурсом, дающим экономическую жизнь и архаичным племенным формам государственных структур Ближнего Востока, и автаркиям Центральной Азии, и гиперпопулистской диктатуре Венесуэлы, и «управляемой демократии» России. Нефть и газ создают США решающее преимущество перед Евросоюзом и тормозят развитие Китая, требуя от него вкладывать огромные средства в их импорт.

Но достаточно скоро век нефти и газа закончится – будь то 20 или 50 лет, не так важно в исторической перспективе. А еще раньше, чем спрос на нефть станет настолько ниже предложения, что цена нефти вернется (в реальном выражении) к уровням 1990-х годов, произойдет существенное перераспределение долей крупнейших поставщиков нефти. Добыча в России, Норвегии, Казахстане и ряде других стран будет сокращаться уже в ближайшее десятилетие (для России сокращение извлекаемых по разумной себестоимости запасов связано еще и с серьезным отставанием в технологиях разведки и разработки). В то же время в ряде стран, в том числе в Китае, начнется разработка сланцевых залежей, которые на сегодняшнем уровне технологий не являются рентабельными (но себестоимость добычи сложной нефти быстро падает, так что скоро придет и их время). Помимо этого огромные шельфовые месторождения Восточной Африки и Южной Америки начнут поставлять нефть уже в ближайшие годы, да и у США есть еще солидный потенциал увеличения добычи – коэффициент извлечения нефти в США за последние 20 лет вырос в разы, и еще может быть в разы увеличен за счет новых технологий.

Мир, в котором нефть и газ существенно упадут в цене, будет сильно отличаться от сегодняшнего. В чем-то он явно должен стать лучше – в нем будет меньше средств на финансирование экстремизма (основная их масса имеет нефть своим источником). В чем-то он станет явно хуже – два десятка стран будут ввергнуты в состояние политической и экономической турбулентности. Можете ли вы представить себе ОАЭ без нефтяных доходов – с убыточными из-за высокого налогообложения авиакомпаниями, пустыми небоскребами офисов (поскольку в стране больше нельзя не платить налогов – бюджет не выдержит), с населением, которое начало экономить электроэнергию? Или Туркменистан, в котором коммунальные расходы граждан близки по размеру хотя бы к российским, а то и к европейским? Или Россию, в столице которой больше нет средств на ежегодную перекладку плитки и гигантские декорации к каждому празднику, а у жителей нет денег на посещение многочисленных ресторанов?

Постепенно теряющие свои нефтегазовые доходы страны будут вынуждены искать новые экспортные возможности – а это, как мы выше неоднократно показывали, будет очень тяжело сделать: высокомаржинальные ниши будут поделены между игроками, которые много лет строили свою экспертизу и создавали адекватные трудовые резервы. Существенное снижение экспортных доходов будет приводить к дефициту импорта, съедать резервы, накопленные в период высоких цен на нефть, уже без надежды их восстановления. Местные валюты будут быстро девальвироваться, существенно снижая доходы бюджетозависимого большинства населения – это вызовет недовольство; у власти не окажется средств для покупки лояльности, и голос популистов зазвучит всё сильнее. Где-то это будут левые популисты, которые захотят предложить «венесуэлизацию»; где-то – жесткие военные хунты (как в Чили в своё время), которые неумолимо поведут свои народы к процветанию (правда, через репрессии и нищету); где-то возникнут иждивенческие режимы, которые будут ориентироваться на помощь развитых стран, полностью открыв остатки своей экономики для внешнего инвестирования и требуя за это обильного кредитования своих бюджетов (большая часть кредитов будет разворовываться на месте, но это не так страшно – приток иностранных инвестиций будет постепенно выправлять ситуации в этих странах).

Дешевые трудовые ресурсы определяют сегодня всю мировую экономику – именно на неравномерности в распределении стоимости рабочей силы строится феномен платформенного капитализма. Благодаря дешевизне трудовых ресурсов Китай сумел развить свою экономику и стать второй страной в мире по ВВП. За счет дешевизны трудовых ресурсов растут страны Юго-Восточной Азии. Страны Центральной Азии и некоторые страны Восточной Европы экспортируют свои трудовые ресурсы и зарабатывают за счет remittances – отчислений, которые «экспортированные» работники делают своим семьям на родину.

Но на дешевых трудовых ресурсах нельзя построить богатую экономику – в процессе развития ресурсы пропорционально дорожают. Китай на сегодня всего лишь сравнялся с Россией по ВВП на человека, а средняя зарплата в Китае уже несколько выше среднероссийской. Нетрудно предположить, что, когда ВВП Китая на человека подойдет к восточноевропейскому уровню, стоимость китайских трудовых ресурсов станет совершенно неконкурентоспособной, а роль мировой фабрики отойдет другим странам, отстающим от Китая в развитии на тот момент, – странам Африки, Индии, Бангладеш, Мьянме. Китаю предстоит пройти через масштабный кризис и либо суметь приспособиться к тому факту, что он перестал быть предпочтительным производителем (и даже сам стал закупать товары, которые ранее производил), либо пережить стандартные последствия конца ресурсного цикла. В зажатой административной системой КПК стране, в которой государство является основой экономики и потому эффективность инвестиций существенно ниже, чем в развитых странах, кардинально перестроить экономику, переведя ее на инновационные рельсы, будет крайне непросто, хотя Китай уже сегодня прилагает титанические усилия для повышения маржинальности производимых продуктов – движения в сторону сервисов, высокотехнологических разработок, встраивания в международные рынки сложных интегрированных решений.

Новые деньги оказались еще более значимыми, чем нефть, газ и все исторически известные нам до того ресурсы. Драгоценная смесь эффективной банковской системы и доверия к государству (доверия, созданного, в свою очередь, по понятному рецепту: одна часть большой успешной экономики, одна часть совершенного законодательства и правоприменительной системы, одна часть аккуратности в области финансового регулирования и осторожности в наращивании денежной массы, одна часть – открытости рынков) оказалась универсальным экспортным товаром, объем производства которого не ограничен, цена падает медленно, а себестоимость равна практически нулю. Ежегодно крупные игроки международного финансового рынка продают (зарабатывая синьораж) денег на несколько триллионов долларов. Бюджеты стран Западной Европы и США уже много лет держатся только на продажах этого ресурса, а многие другие страны эффективно пользуются тем же ресурсом для операций на внутреннем рынке (тот же Китай, например).

Сегодня, в 2020 году, кажется, что новые деньги являются неисчерпаемым ресурсом, частью нового мира, new normal экономики. Их использование «с умом», как мы сегодня видим, не приводит ни к их обесценению (доллар сегодня стоит дороже по отношению к корзине основных валют, чем 10 лет назад), ни к инфляции – товарная инфляция не превышает 2 % в год, что ниже средней инфляции периодов «до новых денег». Попытки независимых игроков (будь то создатели криптовалют или более мелкие страны) вступить в игру и «размыть» доминирование полудюжины крупных производителей валюты (США, ЕС, Японии, Великобритании, Швейцарии, отчасти – Швеции, Канады и Австралии) оканчиваются неудачей. Частные валюты остаются если не совсем пирамидами, то уж точно ничем не обеспеченными, плохо защищенными и плохо структурированными средствами платежа, пригодными разве что для того, чтобы до поры прятать преступные доходы (и правительства большинства стран вполне готовы их раздавить как ненужных конкурентов, стоит их рынку развиться чуть больше). Валюты стран, которым не удается сгенерировать достаточного доверия к себе на международных рынках, остаются волатильными и подвержены обесценению слишком быстрому, чтобы на их выпуске можно было строить долгосрочную модель пополнения бюджетов.

Но история учит нас, что ничто не вечно в мире экономической борьбы за существование и естественного отбора. Апологеты «новых денег» считают, что узаконенность (более того, обязательность) их обращения на огромных рынках развитых стран является ключевым преимуществом, а контроль за эмиссией профессиональных финансовых организаций делает новые деньги всегда дефицитным ресурсом. Однако еще совсем недавно весь мир активно использовал золото в качестве средства платежа – вне всякой зависимости от бюрократических эмиссионных центров, которые могли бы регулировать его добычу и обращение, и не потому, что некий князь или царь распорядился принимать золото в уплату за товары на местных рынках. Сегодня новые деньги обеспечивают государствам возможность взимать «инфляционный налог» и сеньораж со всех пользователей системы расчетов – от бездомного, собравшего за день несколько евро на площади в Берлине, до основателей Facebook и Amazon и даже королей наркокартелей. От этого налога не уйти, переведя расчеты в наличность, переписав имущество на подставное лицо или выведя инвестиции на тропические острова с нулевым налогообложением. Совершенно естественно, что попытки обойти этот налог будут предприниматься и в будущем так же, как будет усиливаться борьба между эмиссионными центрами за возможность взимать больше этого налога (пока в ней в абсолютном зачете, безусловно, лидируют США).

Мы можем предположить, что вслед за достаточно неудачной попыткой заменить мировые валюты криптосуррогатами (и, возможно, целым рядом других столь же неудачных попыток, которые нас еще ждут), на рынках появится более удачный инструмент. Фактически он должен будет обладать всего тремя свойствами: его должны будут принимать в оплату товаров и услуг, его скорость обращения должна быть более или менее высокой и стабильной, и его предложение должно быть ограничено.

Тот факт, что мы не можем на данный момент представить себе такой инструмент, не снижает вероятности его появления. 20 лет назад на вопрос, какая система может объединить мир в единую социальную сеть, мы тоже не дали бы никакого разумного ответа (возможно, кто-то вспомнил бы про Живой Журнал, но ответ был бы не верным). Если такой инструмент появится, перед финансовыми регуляторами крупных стран (и мелких, но крупные важнее для мировой экономики) встанет непраздный вопрос – как обеспечить сосуществование своих валют с этим инструментом и продолжать получать хоть какой-то сеньораж. Неудача существенно изменит экономическую ситуацию: страны, спокойно увеличивающие сегодня долги в своей локальной валюте (ведь они могут выпустить ее в достаточном объеме, чтобы закрыть эти долги, а инвесторам просто больше не в чем измерять свои инвестиции), вынуждены будут столкнуться с отказом покупателей наращивать свои позиции в их долге и даже с массированными продажами их долговых обязательств. США и Европа окажутся в положении не лучшем, чем небольшая региональная страна, валюте которой не слишком доверяют инвесторы; эмиссия доллара (или евро) не будет больше закрывать дыры в бюджете, а дефицит счета текущих операций неожиданно станет проблемой.

Продолжительность жизни увеличивается, и большинство нынешних студентов, скорее всего, доживет до 2100 года. Почти наверняка они станут свидетелями заката сразу трех ресурсных циклов и будут иметь удовольствие (или несчастье, как пойдет) наблюдать, как их главные бенефициары пытаются адаптироваться к переменам. Кто-то сможет сделать это лучше, кто-то – хуже; кто-то из крупного игрока на мировой экономической арене превратится в периферийного; кто-то разразится революцией и/или гражданской войной; кого-то разорвет на части. А на смену уходящим придут другие ресурсы, и новые бенефициары новых ресурсов будут подниматься на экономический Олимп, чтобы прожить весь цикл «ресурсного проклятия», создать свою нишевую адаптацию и когда-нибудь встретиться со стандартными проблемами конца ресурсной эры.

Мы, разумеется, не знаем точно, какие ресурсы и адаптации будут драйверами следующих перемен и кто будут жертвами будущего. На локальном уровне мы можем предполагать закат небольших портовых государств, успех которых в конце XX – начале XXI века был предопределен относительной дешевизной морских перевозок и отсутствием нового Шелкового пути в Евразии. Вполне возможно, что интеграция стран Центральной Азии в транзитном потоке с юго-востока на северо-запад и удешевление перевозки грузов по воздуху со временем резко снизят нагрузку на их порты и оставят их без львиной доли доходов. Можно ожидать, что мощные западные R& amp; D школы, которые сегодня доминируют в мире и фактически обеспечивают его технологиями, постепенно будут проигрывать конкуренцию новым мощным школам, создаваемым в Юго-Восточной Азии. Влияние экспорта технологий на экономику Европы и США нельзя переоценить; потеря технологических рынков будет страшнее, чем даже появление альтернативной валюты. Когда-нибудь, в будущем, возможно определяющим ресурсом станет big data – и те, кто научится ее эффективно создавать и продавать, пройдут такой же ресурсный цикл, как и их более «материальные» предшественники. Освоение Луны и Марса может оказаться схожим с освоением Нового Света в свое время – пионеры космоса могут получить существенные преимущества, как когда-то Испания – с похожими последствиями. Создание высокоэффективных роботов и интеллектуальной техники (интернета вещей в широком смысле) может стать индустрией, которая займет место древней работорговли – а значит, появятся наиболее успешные работорговцы, и история Киевской Руси может повториться в новом формате. Уже явно видный перекос в экономических отношениях Северной и Южной Европы может привести к последствиям, похожим на те, которые явились причиной гражданской войны в США.

Наконец, ресурсы Земли (и минеральные, и климатические) не безграничны: судя по всему, человечество в большом масштабе реплицирует историю аборигенов острова Пасхи, и нашим потомкам очень повезет, если Земле удастся не превратиться в пустынную планету с уничтоженными лесами и животным миром, истощенными недрами, но с гигантскими памятниками индустриальной цивилизации, не более полезными в будущем, чем истуканы Рапануи.

Здесь хотелось бы произнести стандартную для подобной нашей книге литературы фразу: «Остается только подвести итоги». Но (ура или увы), хотя человечество продолжает развиваться, базовые паттерны его коллективного поведения меняются мало – кризисы нишевой адаптации, ресурсные взлеты и падения, катастрофы экономик будут продолжаться и в будущем. Другое дело, что в будущих кризисах опытный специалист распознает черты кризисов былых; а сильные и добросовестные политики смогут, увидев схожие симптомы на ранних этапах, принять своевременные меры для предотвращения тяжелых последствий. Ради этого и написана данная книга.