 |
Кино и комедия. «И жизнь, и смерть, я знаю, мне равны». Искусство опередило жизнь, и романтизи‑рованные писателями безглазые пираты с остроумным попугаем на плече моментально стали объектами как подражания, так и обожания.
|
|
|
|
Кино и комедия
«И жизнь, и смерть, я знаю, мне равны»
Кого уж общество казнило со звериной жадностью во все времена, так это пиратов. Их, в общем‑ то, любить не за что: согласно августейшим предписаниям они были «люди жалкие и порочные, отвергающие истину печатных книг». Однако искусство опередило жизнь, и романтизированные писателями безглазые пираты с остроумным попугаем на плече моментально стали объектами как подражания, так и обожания.
Один короткий шаг – из смертоносной петли на овеянный легендами корабль; эх, недаром говорят, у пирата нет души. А значит, словами поэта‑ символиста Александра Блока, этот вечно пьяный и охочий до приключений ловкач мог бы сказать: «И жизнь, и смерть, я знаю, мне равны». Вот она – квинтэссенция комедии. Одновременно храбрый и трусливый герой. Тот, про которого можно сказать – харизматик.
– Вы самый жалкий из всех пиратов, о которых я слышал!
– Но вы обо мне слышали! – отвечает капитан Джек Воробей в фильме «Пираты Карибского моря: Проклятье Черной жемчужины» (2003).
Герой Джонни Деппа – кстати, по своей прихоти наделившего персонажа богатым набором странностей, от манерной жестикуляции до вызывающего поведения, – иллюстрирует собой моральный антиидеал. Вот уж с кем бы не хотелось дружить никому. А смотреть на него – сплошная потеха! Аристотель, возлегая где‑ то высоко на философских облаках, может облегченно вздохнуть: его слишком многомудрое определение «Комедия… есть воспроизведение сравнительно худших людей», наконец, всем стало понятно.
– Ты либо безумец, либо гений, – резюмирует Уилл Тёрнер.
– Это две крайности одной и той же сущности, – отвечает Джек Воробей.
|
|
|
Понятно, что герой Джонни Деппа и омерзительный, и циничный, и готов подставить в ответственный момент, но, по существу, он инфантильный малый. Совершенно безвредное существо – то самое, которое так смешило читающую испанскую публику, когда она знакомилась с Дон Кихотом, французскую при театральной встрече с карикатурными характерами Мольера, и, конечно, итальянскую – вездесущий Арлекин был еще тем пройдохой!
Драматург Карло Гоцци так комедию и понимал: на сцене должны быть прежде всего типажи, а не характеры. У зрителя нет времени углубляться в психологические тонкости, он пришел на аттракцион (кстати, «Пираты Карибского моря» возникли именно из диснеевского аттракциона). Вот какой он, Джек Воробей? Ну, платок на голове, в ушах серьги, татуировки на руках… Словом, театральная маска!
Как говорил арбитр изящества Петроний, «mundus universus exercet histrioniam» (лат. «Весь мир занимается лицедейством») – между прочим, именно эти слова были на стене театра «Глобус», со сцены которого однажды прокричали: «Весь мир театр, а люди в нем актеры! »
Ведь еще до Чарли Чаплина французскую публику баловал своей харизмой Макс Линдер. Собственно, это было кино имени одного чудаковатого актера: вот мы видим, как Макс принимает ванну, вот Макс пробует себя в качестве тореодора, вот Макс в сценке с собакой, а вот с его тещей. Анекдотические зарисовки из жизни праздного гуляки. Но какого талантливого гуляки! Безусловно, все экранное напряжение держится на игре одного человека.
ИСКУССТВО ОПЕРЕДИЛО ЖИЗНЬ, И РОМАНТИЗИ‑ РОВАННЫЕ ПИСАТЕЛЯМИ БЕЗГЛАЗЫЕ ПИРАТЫ С ОСТРОУМНЫМ ПОПУГАЕМ НА ПЛЕЧЕ МОМЕНТАЛЬНО СТАЛИ ОБЪЕКТАМИ КАК ПОДРАЖАНИЯ, ТАК И ОБОЖАНИЯ.
Законы комедии, к слову, не поменялись – время не властвует над смехом.
Не было бы оглушительного успеха комедии «Высокий блондин в черном ботинке» (1972) без эксцентричного Пьера Ришара, который, между прочим, вступил в свою роль еще не в статусе звезды. Хотя слово «звезда» совсем не из лексикона французского комика: например, перед началом съемок фильма «Игрушка» (1976), в котором Пьеру нужно было играть недотепу‑ журналиста, отправленного по заданию в магазин игрушек, а затем взятого по капризу богатого мальчика к себе домой в качестве игрушки, режиссер Франсис Вебер заметил во время прощания, что актер стоит перед ним в одном ботинке. Рассеянный? Да нет, просто образ такой. Иначе как бы зритель поверил в столь нелепую ситуацию, что человек согласился быть чьей‑ то куклой. А чудаковатому Ришару веришь – ему это только в удовольствие.
|
|
|
Комедию иногда причисляют к так называемым низким жанрам (хотя какая может быть иерархия в мире прекрасного? ). Аргумента два: во‐ первых, никаких серьезных проблем такое кино перед зрителем не ставит, а во‐ вторых, оно уж больно массовое – а толпа еще с благородных римских времен, по свидетельствам утонченных эстетов, вкусом решительно не обладала, а лишь требовала хлеба и зрелищ. Испанский культуролог Хосе Ортега‑ и‑ Гассет вообще очень боялся «восстания масс», о чем писал книжки и снобистски предсказывал гибель искусства там, куда врывается толпа со своим мнением.
Тем не менее у комедии были свои защитники – и среди мыслителей, и среди киноэлиты. На престижных фестивалях, когда еще не доводилось защищать бесправных женщин‑ режиссеров, а также кино национальных и сексуальных меньшинств, жюри по‑ цицероновски ярко выступало в защиту комедий, отмечая их самыми высшими призами.
Как тут не вспомнить итальянский фильм «Жизнь прекрасна» (1997), удостоившийся Гран‑ при Каннского фестиваля, «Сезара», трех «Оскаров» и массы других наград. Непрестанно улыбчивый Роберто Бениньи (он и срежиссировал ленту, и сыграл в ней главную роль) не расстается со своим оптимизмом даже в самые тяжелые времена. Время действия – Вторая мировая война, Италия охвачена бесом фашизма. Но, как известно, даже при самых жестоких монархиях у шутов есть алиби – они дурачки, чего с них взять, городят всякую ерунду, ведут себя по‑ идиотски, и кому какое дело, что он может говорить правду о короле? Он же шут! Кто ж ему поверит? Главный герой, конечно, никакой не политический активист – так, лоботряс с собственным книжным магазинчиком. Вот он видит надпись на табличке: «Евреям и собакам вход воспрещен».
|
|
|
– Почему евреям и собакам вход воспрещен? – недоумевает простодушный герой Бениньи. – Каждый делает то, что хочет. Вон там есть посудная лавка. Туда, например, не пускают испанцев и лошадей. А там, дальше, есть аптека. Вчера мой друг китаец хотел зайти туда с кенгуру. Ему говорят: «Нет, нам не нужны китайцы и кенгуру». Они их не любят. Вот так. А мы в наш магазин пускаем всех. Нет, с завтрашнего дня я тоже вывешу запрет. Кого ты не любишь? – обращается он к мальчугану.
– Пауков. А ты?
– Я не люблю вестготов. Завтра я напишу: «Паукам и вестготам не входить».
Подобные абсурдные диалоги вызывают улыбку – и во многом благодаря нелепому участнику разговора. На этом, к слову, построена вся комическая поэтика американского режиссера Вуди Аллена, охотно снимающего себя в своих фильмах по своим же сценариям. Ах да – еще и не прибегая к перевоплощению: всюду он неизменный субтильный закомплексованный интеллигент в очках. Даже в комедии на историческую тему наполеоновской войны 1812 года «Любовь и смерть» (1975).
– Ты думаешь, я создан по образу Бога? – спрашивает он у героини Дайан Китон в философском приступе, подражая рефлексирующим от скуки дворянам из русской литературы. – Ты думаешь, он носит очки?
– Не в такой оправе.
Вуди Аллену удается поднимать самые разные вопросы бытия, причем на завидном для многих мыслителей уровне. Ему не нужно стенать и плакать, подобно Жан‑ Полю Сартру в «Тошноте», о своем экзистенциальном кризисе. Он его просто высмеивает, попутно насмехаясь и над собой.
– Я считаю, что все в жизни либо ужасно, либо печально, – признается его герой в фильме «Энни Холл» (1977). – Ужас – это смертельно больные, калеки. Я не понимаю, как они живут. Просто не понимаю. А печально – все остальное. Так что, пока жив, скажи спасибо, что сейчас все только печально. Печально – значит, еще повезло.
|
|
|
