А что до сюжетной логики, – да кому она, в сущности, нужна? Вы еще «черный квадрат» малевича не разгадали, а уже стремитесь перебраться на следующий этап.

А ЧТО ДО СЮЖЕТНОЙ ЛОГИКИ, – ДА КОМУ ОНА, В СУЩНОСТИ, НУЖНА? ВЫ ЕЩЕ «ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ» МАЛЕВИЧА НЕ РАЗГАДАЛИ, А УЖЕ СТРЕМИТЕСЬ ПЕРЕБРАТЬСЯ НА СЛЕДУЮЩИЙ ЭТАП.

Кино находилось на обочине творческих тенденций. Ярмарочное зрелище на то и зрелище, что лишено туманных витийств. И если бы не революционная по тем временам картина Сергея Эйзенштейна «Броненосец «Потемкин», Бунюэль так бы и продолжал считать, что кино – это шутливое развлечение, как та лента, которую он однажды увидел, – про поющую мультипликационную свинью, напрасно не замечающую, что фильм‑ то немой.

Кино должно быть необычным, иначе зачем его снимать? Развлекая, не найдешь истины. А разве не ради этих поисков люди начинают заниматься искусством? «Андалузский пес» (1929) – про это. И пусть в многозначительно‑ таинственной фразе больше риторического пафоса, чем содержательной значимости, но «про это» – действительно подходящая формула для модернистского творения (вспомним хотя бы стихотворение Маяковского). А если не знаешь, как рассказать об «этом», всегда под рукой есть сны. «Если фильм слишком короток, я введу в него свой сон», – шутил Бунюэль. А в «Андалузского пса» он решил включить не только свой, но и сон Сальвадора Дали, что, разумеется, было весьма чревато. Едва ли человеческое подсознание способно выдавать логически стройные сценарии. Какой здравый рассудок в силах придумать сцену с бритвой, разрезающей глаз? Другое дело – подсознание. Ему не нужны аргументы, дабы усыпать ладонь муравьями. Это даже не пресловутая формула: «Я так вижу», а более изощренная, замысловатая – «Мне так привиделось». Вот они с Дали и сделали, что сделали. А совесть в таких случаях всегда чиста: в конце концов, даже обещание бросить курить, произнесенное во сне, не имеет юридической силы. Если и приходится за что‑ то отчитываться, то лишь за потраченные деньги. Но и здесь все было благополучно – постаралась предприимчивая мать. Ведь что такое настоящая материнская любовь? Это и искусство найти деньги для своего сына, и наскоро забыть об их безответственной трате. Вряд ли она поняла задумку сына, но ей и не нужно было этого делать. «Андалузский пес» – это персональный каприз Бунюэля. Видение, которым он делится не как пророк, а как пациент у психоаналитика. «Я вижу пятна крови, доктор, и они видоизменяются. Кажется, что‑ то с ними происходит. Да, они вдруг – не поверите – стали бабочками».

И не поверили бы, покуда не увидели все это на экране. Чудо кинематографа в том, что интересным может стать что угодно, включая сны.

Главное, не навредить. И пусть, по слухам, во время премьерного просмотра произошли два выкидыша – сомнительная информация хуже причудливых сновидений. Хотя и то и другое из области нереального.

Совсем другая история приключилась с фильмом «Золотой век» (1930). Вот его‑ то признали и опасным для здоровья (преимущественно психического), и подрывающим базовые устои общества (кто бы напел, в чем они заключаются? ), и омерзительным. В общем, сделали хорошую биографию нашему испанцу. Если и искать слабые стороны капитализма – а в то время было модно коротать досуг за искрометной критикой буржуазного общества, – то самая явная из них, несомненно, это тотальная усредненность ума. На этом фоне не нужно быть гением, чтобы проявить себя. «Золотой век» – визуальный эксперимент в формате «Нате! ». И если кто‑ то хотел увидеть нечто другое, светлое и благопристойное, то «Нате вам, буржуи! ». Так и формируются культовые имена.

Изъяли ленту из проката? Да обернется оно рекламной: «Не так сладок просмотр фильма, если его не запретили». А что до сюжетной логики, – да кому она, в сущности, нужна? Вы еще «Черный квадрат» Малевича не разгадали, а уже стремитесь перебраться на следующий этап.

Как‑ то в разговоре с Бунюэлем представитель американской студии «Метро‑ Голдвин‑ Майер» сказал: «Я лично ничего в фильме не понял, но все равно нахожусь под впечатлением». Надо ли говорить, что он, лакей капитализма, попал в самую точку? Хорошо то, что можно хорошо продать. Смекалистые американцы потому и пригласили Бунюэля к себе, как бы подучиться, посмотреть на голливудскую жизнь, выпить горячительного с Чаплином и поучаствовать в грязных оргиях, что человеком он стал известным. Для капитализма ведь существует лишь тот, о ком говорят, даже если он этот капитализм презирает.

И СКОЛЬКО БЫ ПРАВЕДНИК НИ СТАРАЛСЯ ИСПРАВИТЬ СЛОЖИВШИЕСЯ УСТОИ, ДАЖЕ СВОИМ ПАССИВНЫМ ПРИМЕРОМ, В ГЛАЗАХ ОСТАЛЬНЫХ ОН БУДЕТ ВЫГЛЯДЕТЬ КОЩУННИКОМ. ТАК КАК ОСТАЛЬНЫЕ РЕШАЮТ ВСЕ.

Нет, сюрреализм Бунюэля заключался не в том, чтобы преодолеть постылую реальность – ту, в которой все живут. Его художественный метод – это жест. И не случайно он берется за серию религиозных картин. Христианские подвиги – это тоже жест, несмотря на то что с самим образом жизни, по мнению начитавшегося маркиза де Сада режиссера, было не все в порядке. В ленте «Назарин» (1959) главный герой, священник, своим благочестием отворачивает себя от церкви. Мол, не нужно быть святее папы римского, тем более когда это не так уж сложно сделать. И, дабы не продолжать насмешничать на тему весьма интимную и сакральную, снимем с себя ответственность, лучше дадим это сделать маркизу де Саду, поднаторевшему в данном деле. Его атеистические произведения привлекали Бунюэля дерзостью мысли. В «Назарине» есть сцена с умирающей женщиной, вдохновленная знаменитым «Диалогом священника и умирающего»:

УМИРАЮЩИЙ: Введенный в заблуждение вашими абсурдными доктринами, вооруженный ими, я бросал бессмысленный вызов желаниям, привитым мне намного более сокровенным вдохновением, и в этом я раскаиваюсь, я срывал лишь случайно подвернувшийся цветок, в то время как мог бы насладиться обильным урожаем плодов – вот причины моих сожалений, сделайте мне одолжение, позвольте не называть другие.