Глава IV. Глава V. Глава VI. книга четвертая

Глава IV

 

Прусский король поручил своему представителю в Варшаве Бухгольцу вручить ноту польскому правительству, чтобы потребовать объяснений по поводу вторжения на прусскую территорию польского корпуса под командованием Мадалинского.

Игельстром в свою очередь передал королю и Постоянному совету грозную ноту по поводу происшедшего в Кракове, в которой требовал объявить врагами и предателями и поставить вне закона всех вождей этого очередного восстания.

Поверенный в делах венского двора Де Каше тоже представил свою ноту, негодуя насчет слухов о том, что его двор с безразличием относится к Краковскому восстанию и даже вошел в сговор с повстанцами. Он категорически отрицал такие предположения и заявлял, что венский двор полностью разделяет мнения Берлина и Петербурга.

Ответы, данные на эти ноты, были продиктованы Игельстромом. Чтобы буквально выполнить распоряжения этого жесткого министра, король Польши подписал прокламацию от 11 апреля 1794 года, в которой открыто осуждал Краковское восстание и обвинял повстанцев в следовании крайним революционным идеям французов. Он высказывал сожаление по поводу того, что повстанцы, не имея поддержки и достаточных сил, в своем необдуманном рвении бесполезно истощают силы. Он предписывал также всем властям следить за тем, чтобы в публичных актах не могли появиться высказывания, направленные против религиозных убеждений, королевского трона, правительства, нравов, чести граждан, священного права собственности, прерогатив военного сословия. Если же таковые высказывания обнаружатся, то они должны быть немедленно изъяты и препровождены в Постоянный совет, чтобы он принял самые жесткие меры против авторов этих подстрекательских писаний, поскольку таковые лица подлежат наказанию как возмутители общественного спокойствия.

Покорность, с которой Постоянный совет подчинялся приказам Игельстрома, довершила возмущение жителей Варшавы, и они с нетерпением ожидали начала всеобщего восстания.

Можно судить о том положении, в котором находилась Варшава и вся Польша, и о беспокойстве и тревогах генерала Игельстрома по его письму в Петербург от 16 апреля в адрес военного министра (оно было перехвачено поляками):

 

«Вся армия Польши численностью восемнадцать тысяч человек охвачена восстанием, за исключением разве что четырех тысяч, составляющих гарнизон Варшавы. Конфедерации Кракова, Сандомира, Люблина, Хелма, Владимира и Люка основаны на якобинских принципах. Восстание распространяется очень быстро, его размах пугает. Мне самому угрожает конфедерация Люблина, и я могу надеяться только на Бога и на благодеяния моей государыни. Литва, бесспорно, не преминет присоединиться к Короне. Прошу Вас, во имя Господа, самым серьезным образом принять во внимание то, о чем я Вам сообщаю, так как нам необходимо разделаться с этим новым неприятелем, прежде чем начать войну с Турцией. Вышлите армию генерала Салтыкова, и мир вскоре водворится. Затем его может заменить Суворов, и я Вам гарантирую, что через два месяца в Польше восстановится прежний порядок. Можно не брать в расчет пруссаков и австрийцев: Богу известно, во что превратились их войска, ранее считавшиеся отменными. Пруссаки уже не те, какими были при Фридрихе II. Похоже, они способны лишь держать оборону. Они претендуют на образцовость – и боятся всего. Более того, батальон у них состоит всего из двухсот человек, а эскадрон – из пятидесяти кавалеристов. Можно судить по этому, в каком грустном положении я нахожусь, будучи вынужденным поддерживать порядок на столь обширной территории, в постоянном окружении врагов и шпионов, не получая поддержки ни от союзников, ни от наших войск. Наши же следовало бы использовать по крайней мере для того, чтобы отдалить от наших границ пожар крестьянского бунта, пока двор предпримет другие меры. Подумайте обо мне и займитесь безопасностью нашей родины.

Примите и т. п.

Игельстром».

 

В тот же день Игельстром приказал Постоянному совету собраться в восемь часов утра, и уже в одиннадцать часов послал им предписание арестовать двадцать наиболее значительных лиц, которых он указал.

Совет поручил великому канцлеру князю Сулковскому передать устное возражение генералу Игельстрому, но тот разразился угрозами и потребовал, чтобы его приказ был неукоснительно выполнен. Князь Сулковский, вернувшись в Совет, получил апоплексический удар и через некоторое время умер. Совет не замедлил сделал то, чего от него требовал Игельстром.

Автор «Мемуаров о польском восстании, найденных в Берлине», упоминает о двадцати шести арестованных вместо двадцати и датирует это событие днем раньше, чем я. Он пишет: «Требование, составленное в сильных выражениях, которое генерал Игельстром направил Постоянному совету 15 апреля и в котором требовал ареста двадцати шести подозрительных лиц, способствовало, несомненно, возбуждению умов и ускорило вспышку восстания».

Генерал Игельстром счел долгом направить часть своих войск из Варшавы навстречу повстанцам и не переставал торопить прусского генерала Шверина присоединиться к корпусу Денисова и идти маршем на Краков. В то же время он написал прусскому генералу, который командовал несколькими частями в окрестностях Закрошима, перейти Вислу и расположить их в селах вблизи Варшавы. Вероятно, он опасался лишь приближения армии Костюшко и не был готов к восстанию в самой Варшаве, где были приняты настолько продуманные меры, что перед самым началом восстания обстановка в городе казалась совершенно спокойной.

Впрочем, Игельстром решил все же разоружить польский гарнизон, и, чтобы осуществить свой план, он сообщил о нем гетману Короны Озаровскому и польному гетману Литвы Забелло[33]. Он наметил для этого 18 апреля, так как это был праздничный день, и генерал предполагал, что, поскольку все будут в костелах, у него есть меньше оснований опасаться сопротивления.

По его приказу, все костелы должны были быть закрыты и охраняемы. Все казармы, арсенал и склады пороха – заняты русскими войсками, разоружение польского гарнизона должно было осуществиться как можно быстрее.

Те, кому Игельстром доверил свои намерения, направили секретный приказ командующему полком инфантерии Короны присоединиться к русским и остановить поляков, если среди них начнется движение. Кроме того, был отдан приказ казакам поджечь четыре квартала города, чтобы пожаром отвлечь внимание жителей, в этой суматохе вывезти короля и облегчить выполнение плана генерала в целом.

Этот план мог иметь самые трагические последствия для армии Костюшко, против которой были бы затем брошены все силы русских и пруссаков, если бы в столице восстановилось спокойствие. Но произошло то, что в тот же день, когда эти приказы были отданы, все посвященные в замысел восстания отправились к Килинскому, чтобы держать совет о том, что следует предпринять.

Времени нельзя было терять, особенно тем, кто был занесен в проскрипционный список, так как Игельстром назначил исполнение своего плана на 18 апреля. Решено было упредить его и начать восстание 17-го числа.

В этой спешке не было возможности составить свой продуманный план восстания, так как не было того главного, кто мог бы его набросать за столь короткое время и передать нужные распоряжения польским воинским частям, а также жителям различных кварталов города. Таким образом, оставалось только одно – отдаться на волю Провидения и довериться усердию каждого из восставших. В успехе никто не сомневался, так как все, кто должен был действовать, были едины в своих стремлениях. Отчаяние дало толчок, а случай помог одному из самых дерзких предприятий, когда-либо совершавшихся.

Единственной мерой, которую приняли заговорщики, собравшиеся у Килинского, – было решение связаться с офицерами польских частей, чтобы убедиться в их верности и договориться с ними о захвате арсенала. Начать нужно было именно с этого захвата. Он должен был стать сигналом к восстанию и в то же время необходимым шагом, чтобы опередить русских, обеспечить себя пушками и вооружить всем необходимым народ.

Заговорщики разошлись, поклявшись победить или умереть за родину.

 

Глава V

 

Я опускаю в своих записках описание кровавых событий, имевших место в Варшаве 17 и 18 апреля 1794 года. Мне достаточно привести здесь отрывок из «Мемуаров» Пистора, главного квартирмейстера российского войска при генерале Игельстроме, чтобы дать представление о первых шагах восстания. Тогда меня, как поляка, нельзя будет обвинить в предвзятости, поскольку я привожу здесь слово в слово рассказ русского офицера – свидетеля событий.

«Накануне восстания, – пишет он, – я, как обычно, оставался у генерала Игельстрома до одиннадцати часов вечера. Уйдя от него, я еще зашел к прусскому посланнику и покинул того после полуночи.

На улицах было спокойно; чем ближе было к началу восстания, тем менее было похоже на то, что оно должно вскоре разразиться. Говорят, однако, что вечером 16-го более пятидесяти тысяч патронов передали из рук в руки в разных кварталах города.

После трех часов утра было замечено движение в арсенале. После четырех часов отряд конной гвардии вышел из казармы и атаковал наш пикет, стоявший с двумя полевыми орудиями между этой казармой и железными воротами сада Саксонского дворца.

Пикет защищался и дважды выстрелил из пушки в неприятельский отряд, но тот был больше численно и принудил наш пикет отступить. Отряд изрубил на куски колеса наших пушек и вернулся в казарму. Вскоре выступила вся конная гвардия: два эскадрона отправились в арсенал, и два – на склады пороха.

Этой атакой были начаты открытые враждебные действия поляков против наших войск. Затем от арсенала послышалось несколько пушечных залпов – это были сигналы польским частям стать на свои места, а также сигналы для сбора населения.

Генерал Цихоцкий прежде всего послал приказ полку Дзялинского войти в город и идти ко дворцу. Он кричал из своих окон народу: «К оружию! К оружию! »

В арсенале раздавали сабли и ружья всем, кто хотел. Их бросали даже из окон прохожим.

Гвардейский полк Короны тоже вышел из своей казармы и с большой решимостью направился к складам пороха. Оттуда один батальон отправился ко дворцу, а другой – к арсеналу, после того как три отряда ополчения казначейства сменили их у складов пороха.

Эти отряды рано утром переправились через Вислу на лодках и пошли к арсеналу, где их снабдили оружием, а оттуда они направились к складам пороха. По дороге в арсенал они прошли мимо двух групп русских, стоявших на Долгой улице. Когда об этом доложили генералу Игельстрому, он приказал пропустить их, так как не хотел начинать боевые действия вблизи от своего квартала.

Эскадроны национальной кавалерии, расположенные в Праге, также пересекли Вислу и направились к арсеналу. Сначала они занимали посты на улицах, прилегающих к арсеналу, затем стали сражаться спешившись и рассыпались по домам, чтобы из окон стрелять по русским.

Генерал Игельстром, которому доложили о враждебных действиях отряда конных гвардейцев против нашего пикета, приказал сначала генерал-лейтенанту Апраксину расставить наши войска на посты. В то же время он направил послание королю, чтобы узнать у него о причинах происходящего.

Я не знаю, каков был ответ короля; Е[го] В[еличество] и генерал Игельстром обменялись несколькими посланиями.

Бывший главный капеллан, князь Казимир Понятовский один раз приходил к генералу от имени короля, но мне неизвестно содержание всех этих посланий … и т. п. и т. д. »[34]

В этих «Мемуарах», отрывок из которых я привел, можно найти подробное описание передвижений всех польских частей, а также описание мер жесткого сопротивления, оказанного им. Там же можно найти рассказ о боях, имевших место на улицах Варшавы, о нападении на резиденцию генерала Игельстрома и персонала российской дипломатической миссии и об ожесточенной ее защите.

В этих же «Мемуарах» можно найти советы, которые автор, офицер службы при Игельстроме, давал ему насчет того, как следует действовать в такой критической ситуации; наконец, рассказ о том, как было устроено бегство генерала, чтобы спасти его от неминуемой гибели.

Бесполезно искать в них доброго отношения к полякам, на которых у автора было столько причин жаловаться. Удивительно, однако, читать в ремарках Пистора, следующих за этими трагическими картинами, что число людей из народа и военных, действовавших тогда против русских, было намного меньше количества войск, которые были у Игельстрома в городе и которые он мог употребить против поляков. Перечисляя польские воинские части и отряды вооруженного населения, находившиеся в разных местах города, он указывает число около тысячи двухсот у первых и около тысячи – у вторых.

Один офицер из прусских гусар был послан в Варшаву генералом Вольки, который находился со своим корпусом в окрестностях города. Днем 17-го числа он предупредил о своем появлении звуком трубы и осведомился, относятся ли в Варшаве к пруссакам как к друзьям или врагам и признают ли Станислава Августа королем Польши. Ему ответили, что никто не отказывает в уважении королю и что ему всегда были привержены, что на пруссаков не будут нападать, если они будут держаться вдали от города и от склада пороха.

Через некоторое время польские уланы, охранявшие склад пороха, приблизились к прусскому лагерю, и тогда генерал послал к ним офицера, которого беспрепятственно пропустили. Ему было поручено спросить короля Польши, являются ли эти уланы сторонниками Его Величества или они действуют против него. Ответ короля был, что он и его нация составляют единое целое, что русские – единственные их враги и что он рад тому, что прусский генерал не предпринимает никаких враждебных действий.

Из военных донесений, найденных в захваченных бумагах Игельстрома, стало известно, что русский гарнизон состоял из семи тысяч девятисот сорока восьми человек, из которых за два дня Варшавского восстания погибло две тысячи двести шестьдесят пять и было ранено сто двадцать два. Кроме этого, сто шестьдесят один офицер попал в плен, попали в плен и тысяча семьсот шестьдесят четыре солдата, включая тех, что оказались в руках поляков в окрестностях Варшавы до начала мая.

Были захвачены архивы российской миссии и личной канцелярии Игельстрома, найденные в его резиденции. Из них узнали о его переписке и связях со многими лицами из поляков. Эти документы послужили затем обвинительными свидетельствами против тех, кто сильно себя скомпрометировал, – их освистал народ, их два дня подвергали издевательствам, а затем – и смертной казни, которой они не могли избежать посреди взрыва общей ненависти к сторонникам России.

В резиденции Игельстрома, захват которой стоил большой крови одной и другой стороне, невозможно было удержать народ от грабежа. Но следует считать чрезвычайным событием то, что, когда спустя три дня появилось обращение к народу президента-регента, все банковские билеты, захваченные в резиденции министра, были возвращены, также как девяносто пять тысяч дукатов золотом, которые были забраны из его касс.

Нельзя обойти молчанием пример честности и бескорыстия одного солдата из полка Дзялинского, который, найдя тысячу дукатов золотом, принес их в общественную казну, отказался от предложенной компенсации, и его с трудом заставили взять один дукат – на память: он повторял только, что его наградой было счастье служить родине и исполнять свой долг.

Вечером 17-го народ толпой явился ко дворцу, где находились генерал Мокрановский и прежний президент города Закревский. Народ сразу объявил первого комендантом Варшавы, а второго – президентом города. Оба пользовались доверием, так как имели заслуги перед родиной: один храбро сражался в кампании 1792 года, другой усердно и преданно исполнял обязанности главы муниципалитета в соответствии с конституцией 3 мая. Этот последний не упускал из виду возможность восстановления конституции 3 мая, упразднения декретов Тарговицкой конфедерации, отмены договора о последнем разделе и вывода иноземных войск с территории Речи Посполитой.

Мокрановский и Закревский, облеченные властью, которой их удостоил народ, начали с того, что постарались остановить распространение пожара, вспыхнувшего в разных концах города. 18-го вечером в городе уже было спокойно. 19-го, будучи уверены, что русские и пруссаки ретировались, они отправились в городскую ратушу, чтобы создать регентский совет: объявили себя его членами и присоединили к себе еще двенадцать граждан, известных своими достоинствами. Этот совет был временным и состоял из восьми дворян и шести мещан. Он начал свою деятельность с того, что объявил о своем безусловном присоединении к Акту Краковского восстания. Затем совет послал депутацию к королю, чтобы заверить его в своем почтении, но при этом отметить, что совет полностью подчиняется только приказам Костюшко.

Эта депутация убедила короля одобрить все действия нации и не покидать столицу. Король дал понять, что и в мыслях не имел покидать Варшаву; что он ценит проявление почтения к нему; что никто искреннее его не может желать благополучия Польше; что он всегда присоединялся к тому, чего желало большинство; что сегодня первый раз в своей жизни, сотканной из катастроф и печалей, он видит свою нацию соединившейся в единую волю и предрекает ей прочное благосостояние; что он желает разделить это благосостояние с соотечественниками, также как и постоянство средств для его достижения; что он желает, чтобы все эти события обернулись на благо государства; что он советует полякам доказать своими действиями, насколько они чтят религию, собственность, орденские отличия и трон. Одновременно он попросил эскорт для посланника Пруссии Бухгольца, чтобы безопасно проводить его в прусский лагерь.

В тот же вечер регентский совет послал еще одну депутацию к королю, чтобы сообщить: в доказательство своего уважения к религиозным обрядам он прикажет исполнить «Te Deum» после завтрашней торжественной мессы, в тот же день кавалеры орденов получат обратно знаки отличия, будут предприняты действия по организации полиции и доставке продовольствия в Варшаву. Что касается прусского посланника, то в данный момент нет возможности дать ему приличный эскорт из-за раздраженного населения, и ему предложено подождать несколько дней, в течение которых ему будет дана охрана.

Назавтра, в праздник Пасхи, «Te Deum» было исполнено в присутствии короля, его двора и кавалеров польских орденов, уже носивших на груди свои знаки отличия. Бухгольц имел охрану вплоть до своего отбытия и написал генералу Вольки, к которому намеревался отправиться, убеждая его отступить из окрестностей Варшавы.

Временный совет послал курьера к Костюшко, чтобы сообщить ему обо всем, что произошло. 20 апреля он принял решение о разоружении народа, чтобы предотвратить неприятности, которые могли возникнуть, если задержаться с этой мерой. Жителям Варшавы было приказано вернуть в арсенал выданное им оружие – и это было немедленно исполнено. Затем совет указал кварталы, подходящие для содержания русских пленников, как военных, так и гражданских, среди которых было много чиновников дипломатической миссии, и принял необходимые меры для обеспечения их безопасности и спокойствия.

Такое поведение Совета по отношению к русским, взятым в плен в Варшаве, дошло до сведения Игельстрома, присоединившегося к остаткам российских войск. Он написал в ответе княгине Гагариной, которая сообщила ему об уважительном отношении к ней в Варшаве: «Я вижу с удовольствием, что к Вам относятся человечно и даже не лишают Вас должного почтения. Узнаю в этом польскую нацию. Поляки никогда не были склонны к жестокости: гуманность всегда была одной из их главных добродетелей. Заявляю Вам настоящим письмом, что ценю тех, кто проявляет к Вам уважение в Вашем несчастье».

Мне довелось через несколько лет после Варшавского восстания встречать некоторых иностранных представителей, в том числе папского нунция, посланника Швеции барона Де Толля, посланника Пруссии Бухгольца, уполномоченного в делах венского двора Де Каше, – и все они заверяли меня в том, что в те дни, 17 и 18 апреля, их покой ни на минуту не был нарушен и, если оставить в стороне то ожесточение, с которым били русских, они никогда не видели народа более спокойного и покладистого, чем жители Варшавы.

Однако Временный совет, не вполне успокоенный насчет своего приказа горожанам о возврате оружия в арсенал, опасался, что отдельные лица из населения под влиянием брожения умов могут злоупотребить оружием. Он распорядился произвести обыск у тех, кто казался наиболее по-бунтарски настроенным; назначил начальников, чтобы привлечь этих людей к нужному делу и использовать их на аванпостах.

Специальной прокламацией, распространенной по всему городу, совет запретил носить на улицах сабли и огнестрельное оружие любому человеку, не находящемуся на службе. Он заявил, что будет преследовать как преступников всех тех, кто под предлогом поиска виновных позволит себе малейшее насилие в частных домах или по отношению к отдельным лицам.

Из этих действий Совета, как и из Акта Краковского восстания и воззваний Костюшко, видно, что восстание в Польше отнюдь не основывалось на якобинских принципах. Впоследствии могли найтись некоторые авантюристы без веры, нравственности и принципов, которые могли воспользоваться революционным фанатизмом простого населения и провинились в чем-то, но мирные жители Варшавы отвечали им презрением, а гонения на таких авантюристов убедительно показали характер нации в целом, которая оправдывала строгость мер, примененных правительством, чтобы не допустить злоупотреблений.

 

Глава VI

 

После своего бегства из Варшавы генерал-аншеф Игельстром с двумястами пятьюдесятью людьми присоединился к прусским войскам и перебрался на правый берег Вислы и Нарвы[35]. Затем он вновь перешел Вислу, чтобы соединиться в Ричиволе с русскими войсками по главе с генералом Новицким, ушедшими из Варшавы, и приблизиться одновременно к корпусу Денисова, который находился в окрестностях Опатова.

Игельстрому удалось наконец собрать в Ловиче все свои войска численностью около семи тысяч человек. Прибыв туда, он получил донесение от генерала Денисова о том, что повстанцы из Хелма и Люблина в количестве десяти тысяч человек перешли Вислу под Пулавами. До этого предполагалось, что Денисов сможет помешать этому переходу, и этот неожиданный переход создал опасность того, что поляки могут атаковать его с тыла и с фланга под Сташовом, тогда как перед ним находилась армия Костюшко, окопавшаяся в Полянице на Висле.

Генерал-аншеф Игельстром был обеспокоен тяжелым положением, в котором оказался Денисов. Узнав, что генерал Фаврат с прусским войском вошел в Краковское воеводство, он хотел, чтобы Денисов присоединился к нему и чтобы для этого прусский генерал продвинулся несколько вперед навстречу корпусу Денисова, этим облегчив ему присоединение.

Фаврат, получив продовольствие для своей армии, пошел маршем на Краков, чтобы отвлечь на себя внимание Костюшко, и в трех лье от Кракова, в местечке Скала, атаковал польский аванпост, который ретировался обратно в город. С другой стороны, генерал Денисов ушел со своих позиций под Сташовом той же ночью, когда состоялся бой под Скалой, и после трех переходов присоединился к прусским войскам.

Сам он с частью своего войска стал лагерем под Щекоцинами, расположив справа от себя в одном лье корпус генерала Хрущева, чтобы поддерживать таким образом связь с пруссками, которые стояли в окрестностях Зарновица, в двух лье от Щекоцин. Наконец, корпус генерала Рахманова расположился на некотором расстоянии слева от генерала Денисова, развернувшись к границе южной Пруссии.

Тем временем герцог Нассау явился в Лович с известием, что прусский король прибудет сюда через несколько дней, чтобы собственной персоной возглавить войско. Соответственно, генерал Игельстром передал Денисову приказ приготовиться выполнять те операции, которые прусский король сочтет нужным предпринять против поляков.

Костюшко, идя следом за генералом Денисовым, занял позицию под Енджеювом, в четырех лье от Щекоцин и в пяти – от Зарновица. У него было пятнадцать-шестнадцать тысяч регулярных войск и до десяти тысяч крестьян[36].

Таковы были позиции союзных войск и польских накануне прибытия прусского короля в Зарновиц. Спустя три дня Костюшко выступил против корпуса, которым непосредственно командовал Денисов, и занял позицию на расстоянии трех четвертей лье от Щекоцин.

5 июня он атаковал аванпосты противника и принудил их отступить. Однако плохие дороги и приближение ночи помешали ему воспользоваться своими первыми успехами. Обе армии провели остаток ночи под ружьем и на следующий день сблизились в боевом порядке. Каково же было удивление поляков, когда они увидели напротив своего левого крыла пруссаков, которых никак не ожидали здесь встретить. Пришлось выдерживать огонь их артиллерии, не имея достаточно своей артиллерии, чтобы им ответить.

Я не привожу деталей этого дела, которое было названо Щекоцинским, так как не был его свидетелем и могу полагаться лишь на более или менее предвзятые его описания. Бесспорно то, что генералиссимус Костюшко предполагал иметь дело только с русской армией, а нашел еще и всю прусскую армию во главе с королем – таким образом, неприятельские силы в два раза превосходили численностью поляков. Поляки сражались с обычной своей храбростью. Они потеснили во многих местах русскую армию. Они с таким напором атаковали левое крыло пруссаков, что заставили его отступить[37].

Несмотря на все эти успехи, Костюшко не счел правильным рисковать своей армией против намного превосходящего ее противника и решил отойти к Варшаве, чтобы прикрыть город от неприятеля, учредить там новое правительство и собрать все имеющиеся в наличии силы. Он приказал отступать своим войскам, которые, возможно, одержали бы победу, если бы не ошибки некоторых офицеров, не выполнивших в точности приказы Костюшко, и если бы не потеря генералов Гроховского и Водзицкого, убитых в этом бою. Костюшко отступил в боевом порядке без помех со стороны неприятеля, который не осмелился его преследовать.

В бюллетене боевых действий, который Костюшко опубликовал в Кельце 9 июня, были указаны потери: у поляков – тысяча человек и одно орудие, у русских – убит один генерал и многие офицеры ранены.

Вот письмо Костюшко, адресованное Верховному совету Варшавы, в котором он сообщает о битве под Щекоцинами:

 

«Желая как можно скорее известить совет о деле, имевшем место вчера, спешу сообщить, что был атакован противником, в два раза превосходившим нас численно и располагавшим отличной артиллерией. Мы понесли не столь значительные потери – в сравнении с потерями неприятеля, но все же значительные, так как потеряли генералов Гроховского и Водзицкого, убитых в сражении. Противник также отбил у нас несколько пушек. Провидение не захотело, чтобы мы смогли вполне гордиться результатом этого дня: в тот момент, когда победа была уже у нас в руках, отсутствие на своих местах некоторых субалтернов[38] и бегство одного батальона лишило нас всех наших преимуществ. Тем не менее мы отступили в боевом порядке после трехчасовой канонады.

Вскоре я представлю нации точный и подробный отчет об этом деле. Пока же ограничиваюсь тем, что рекомендую Верховному совету не упускать ничего для поддержания спокойствия в Варшаве и во всей стране и вдохновлять истинных республиканцев крепить в себе волю и рвение к победе. Я напоминаю совету о необходимости возобновить распоряжения о новом наборе в войско, чтобы это вооруженное подкрепление могло как можно скорее влиться в разные части нашей армии, которые уже приблизились к столице.

Писано в лагере, вблизи Малогоща, 7 июня 1794 года.

Подписал Т. Костюшко»

 

Об этом письме стало известно широкой публике, но совет счел нужным хранить молчание о деталях Щекоцинского дела, и жители Варшавы были тем более обеспокоены и даже встревожены, что одновременно было получено известие о поражении генерала Зайончека 8 июня под Хельмом. Эта баталия, длившаяся около шести часов, могла бы закончиться к выгоде поляков, тем более что их возглавлял волевой и энергичный командующий, но они не смогли продержаться с малым числом орудий против отличной артиллерии, которая громила их со всех сторон.

Противники восстания воспользовались впечатлением, произведенным на жителей Варшавы этими неутешительными известиями из армии, и постарались смутить самых убежденных патриотов.

Публика в столице начала вслух высказываться об измене или небрежности многих выдающихся офицеров: люди не допускали мысли, что могут быть иные причины для неуспехов наших войск, которые считались у них непобедимыми.

Чтобы подбодрить павших духом людей, Верховный совет издал декларацию об объявлении войны Пруссии. Она была возвещена жителям Варшавы при звуках труб: энергичный стиль этого воззвания воодушевил нацию и пробудил в ней все ее силы.

Эта декларация была подписана Игнацием Потоцким, президентом Верховного совета, и опубликована в Варшаве 12 июня 1794 года.

10-го числа того же месяца генералиссимус в своем лагере вблизи Кельце издал бюллетень, в котором извещал, что войска прусского короля, объединившись с русскими против польской армии, нарушили границы, которые государства-стороны раздела сами же и установили. В связи с этим он принял решение дать иное направление силам нации и, соответственно, приказал всем командующим линейными войсками продвинуться, насколько возможно, за пределы российских и прусских границ, объявить там об Акте польского восстания, провозглашая свободу, и призвать народ, стонущий под игом рабства, объединиться против своих угнетателей. Костюшко предписал всем командующим корпусами продвинуться не только на территории, недавно отрезанные от Польши, но и на те, которые ранее вошли в состав России и Пруссии, и обратиться там за помощью ко всем, кто хотел вновь обрести свободу и свою прежнюю родину. Он обещал щедро вознаградить тех, кто захотел бы исполнить свой долг, и гарантировал им денежные выплаты из национальных фондов, а также из числа владений, которые будут конфискованы у предателей родины. Он настаивал на скорейшем исполнении своих приказов и не сомневался в их успехе, учитывая малое количество войск, находившихся на тех землях, куда он намеревался перенести театр военный действий.

Этот бюллетень Костюшко и объявление войны Пруссии не могли не произвести живейшее впечатление на умы поляков, и тут же большое число волонтеров прибыло служить под знаменами Костюшко. Финансовое же состояние страны было плачевным. Правительство ранее уже было вынуждено прибегнуть к чрезвычайным мерам: 8 июня оно объявило о введении в оборот банковских билетов под гарантию казны и под залог имущества в староствах и в национальной собственности. Эти билеты должны были заменить наличность, нехватка которой ощущалась все более с каждым днем.

13 июня Верховный совет запретил, под страхом самых жестких мер, вывоз золота и серебра. Чтобы быть уверенным в исполнении этого запрета, он распорядился чеканить польскую монету поверх прусской, объявив, что одна серебряная марка Колоньи будет равняться восьмидесяти четырем флоринам с половиной. Кроме того, совет потребовал, чтобы все жители платили, кроме чрезвычайных налогов, введенных Актом Краковского восстания, все те налоги, которые были введены конституционным сеймом. Он пригрозил самым строгим наказанием тем, кто ослушается его приказов.

Случилось еще одно событие, усилившее недовольство и тревогу жителей Варшавы. Прусский король после битвы под Щекоцинами продвинул часть своей армии в направлении Кракова. Два его генерала появились в виду города вечером 14 июня. Генерал Венявский, стоявший в городе, получил приказ от Костюшко отступать со всем гарнизоном и артиллерией в случае угрозы городу со стороны прусских войск, если их силы будут превосходить те, что находятся в его распоряжении. Ему было приказано перейти Вислу, войти в Галицию и передать Краковскую цитадель в руки австрийцев. Но то ли потому что Венявский не сумел убедить австрийцев занять цитадель, то ли потому что он проявил небрежность в деле защиты доверенного ему города, то ли совершил предательство, как его потом в этом обвиняли, – он не оказал никакого сопротивления, и 15 июня Краков сдался пруссакам. Генерал Эльснер вошел в город с корпусом в три тысячи человек, после того как Венявский провел несколько часов в прусском лагере[39].

Эта печальная весть быстро дошла до жителей Варшавы. Поскольку Верховный совет некоторое время хранил по этому поводу молчание, то еще оставались сомнения, но когда пришла определенность, все были потрясены.

Два поражения одно за другим и взятие Кракова пруссаками стали катастрофами, более чем достаточными, чтобы обескуражить жителей столицы. Глубокое разочарование, сопровождаемое угрюмым молчанием, царило повсюду. Интриганы и враги правого дела сумели извлечь выгоду из таких умонастроений, чтобы еще более их усугубить и подтолкнуть людей на мятежные действия. Они старались усилить подозрения по поводу сдачи крепости, которая и при более слабых средствах защиты смогла устоять в предыдущих войнах перед значительно превосходящими силами. Иной причины, кроме предательства, для сдачи ее не называлось, и со всех сторон стали раздаваться крики о предателях. Ультра-революционеры, которых вполне справедливо можно было назвать якобинцами, воспользовались этой всеобщей подозрительностью, чтобы внушить простому народу, который легче всего ввести в заблуждение, идею о том, что все эти предательства объясняются нежеланием правительства судить и наказать тех, кем были заполнены общественные тюрьмы.

Стали раздаваться громкие крики с требованием предать казни заключенных этих тюрем, как будто они были виновны в двух поражениях и в сдаче Кракова.

25 июня Верховному совету было подано заявление с требованием различных реформ, которое заканчивалось призывом наказать предателей. Совет состоял из людей разумных и умеренных, и поэтому те ультра, которые составили это заявление лишь для соблюдения формальностей, не получили от них удовлетворительного ответа. Тогда они решили употребить насильственные меры, будучи уверенными, что их поддержит заблудшее большинство.

27 июня некий молодой человек лет двадцати четырех, вдохновленный демагогическими идеями, взбудоражил людей, расписывая пережитые ими беды, главной причиной которых указывал задержку магистратов с наказанием виновных. Почти все его слушатели разделяли такие взгляды и, воспламененные его убедительным красноречием, решили вершить справедливость сами, если уж не могут добиться ее от правительства.

В тот же вечер в разных кварталах города были воздвигнуты виселицы. Президент совета приказал их перевернуть, но под покровом ночной темноты они снова были установлены.

28 июня в восемь часов утра толпа вооруженных людей подошла к дверям президента и потребовала, чтобы виновные перед родиной были немедленно осуждены и наказаны. Президент вежливо обратился к толпе и попытался показать им неуместность этого требования и невозможность исполнить его. Доложив об этом Верховному совету и обсудив с ним происходящее, он повторил то же самое народу, и люди, усмиренные доводами, приведенными им, начали уже успокаиваться и расходиться, как вдруг несколько демагогов, окруженных самой разнузданной чернью, бросились к тюрьмам, выломали двери и схватили тех, кто, как им думалось, заслуживал смерти. Сначала они проводили восьмерых из них в уголовный трибунал, нисколько не сомневаясь, что получат там такое постановление, какое они продиктуют. Однако затем они узнали, какое впечатление произвели на народ доводы президента и что решено пустить в дело полицию, чтобы восстановить спокойствие в городе. Тогда

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: