 |
Проходят годы
|
|
|
|
Проходят годы, все успокаивается, и прошлые дела выглядят как какой-то перечень историй, каждая со своим началом, концом и даже моралью, вроде басни. А ведь человек все это проживает и всякий раз мучается, как, допустим, одна Лялечка, о которой много беседовали между собой ее подруги, хотя она никогда ничего никому не рассказывала, держала в своем упорном и недалеком секрете, но от людей не утаишь! Все вокруг уже тогда понимали ее тайну и невольно жалели.
Муж тоже жалел ее, как видно (рассуждали окружающие), или жалел свою мать (скорее всего), ибо он уже жил с другой бабой, на ее квартире, а его собственная мать и эта Лялечка, а также сын Лялечки Павлик проживали все вместе, ожидая ясна сокола домой. А он-то был художественная натура и имел право на репетиции, в том числе и ночные и круглосуточные: режиссером он был, хоть и небольшого такого театра в спальном районе.
Та, вторая женщина ясна сокола, однако, происходила не из его гарема, нашлась откуда-то со стороны. И выглядела абсолютной ведьмой: худая, смуглая, с запавшими круглыми глазками и с улыбкой черепа, но и с темно-коричневыми, вечно выпяченными губами, зубы почти наружу.
Бывают такие колдуньи, про которых никто и не подумает, что они что-то из себя представляют, да! Героини порнофильмов часто имеют такие странные лица и такие худые мощные ляжки, порешили подруги. Все самое плохое о ней можно было подумать, глаз буквально обжигался об эту образину, при чем она неизвестно по какой причине все время якобы улыбалась, на самом деле ухмылялась, ну да ладно.
Есть красивые женщины для мужчин, рассуждали подружки Лялечки, как есть идеал женщины для женщин, — не подумайте ничего такого, — и красоту каждого из этих двух типов понимают и ценят только или мужчины, или женщины.
|
|
|
Вот ведь Лялечка была прелестна. Нежное личико, припухшие веки с ясными серыми глазками, густые светлые как седые кудри, настоящая платиновая блондинка.
Кроме того: верный друг, лукавое чувство юмора, но при том молчаливая и чужих тайн не выдаст. Нежная, упорная мать и терпеливая невестка при многословной, как героиня какой-то кинокомедии, свекрови: слушай и записывай ее бесконечные монологи, в которых она фигурирует как единственный оплот мира и мудрая спасительница всех вокруг, как чудо и вершина, но: внимание! Еще и как пьедестал для гигантской фигуры своего сына-режиссера, который руководит важным театром и имеет гениального сына — будущего художника, т. е. ее внука.
Все это, кстати, было в реальности, мальчик рос неким чудом, его отец славился все больше и больше, а Лялечка тихо загибалась.
Ходила на работу, вела хозяйство, добилась, чтобы один выдающийся художник взял сыночка учеником, выслушивала свекровины гимны в собственную свекровину честь и поучения — в частности, как вести себя с мужем в условиях предклимакса, чтобы не лезть к нему с вопросами, дабы не происходило столпотворение в доме при том, что он очень занят.
Он приходит, это правда, но! (Тут уже мощным древнегреческим хором вступают подруги, и их тоже надо выслушать) муж к тебе что, является с пакетами сменить одежду, допросить сына и взять три комплекта чистого и глаженого, а грязное оставляет кулем в виде подарочка в тех самых пакетах, да?
ТА ему не стирает, что ли, доходит своим разумом хор.
Но это действительно вообще начинался конец света, когда Ясен Сокол входил в свое прежнее гнездо и собственная мать садилась ему на голову, не отлипала буквально, сопровождая его из комнаты в комнату, в одной из которых сидел тихо, в углу слушая свою музыку в наушниках и разбираясь с бумагами, папками и карандашами его сын, а жена в кухне завершала свое кулинарное, на скорую руку гениальное произведение (умела готовить как никто), но отец семьи был сам как шумящий вихрь, ходил, бубня в телефон, запирался от матери в туалете, потом в ванной, потом все усаживались за стол, — но все чаще, набив сумку нужными вещами, глава семьи выметывался из бывшего очага не емши.
|
|
|
Самое интересное, что Лялечка выметывалась еще раньше, оставив горячий обед на плите, так что старая мать затем хлопотала, созывая сына и внука на общую трапезу, и (если сын не уходил) тут наступала тихая, блаженная ее минута, без невестки! Мавр сделал свое дело! Мавр все устроил, родился сын, мы вырастили и милости просим отсюда. Мы сами.
Старая мать торжествовала. Ей уже не нужны были долгие самовосхваления перед лицом скептически настроенной, молчаливой невестки и ее подружек. Тут сидели те, кто не сомневался. Родной сын, божество, и внук, взошедшая звезда. Они тихо ели. Отец с сыном общался по-деловому, строго. Не баловал ничем, но купил полное оборудование для его занятий гравюрой, очень дорогое. В красках, кистях и холстах не было нужды тоже. Оплачивались и дорогие уроки.
Сын и отец тихо ели, мать тихо подавала. Любовь и нежность, опора и твердость, союз навеки. Живите так всегда.
Лялечка тем временем таскалась по городу, ходила пешком до глубокой ночи, или, если было где, сидела в теплом доме в гостях. Или в каком-нибудь первом попавшемся кино. Или еще где-то, неизвестно где — подруги должны были знать все ее передвижения, как бы передавая Лялечку из рук в руки и сообщая друг другу, где она сейчас, когда поступал сигнал от свекрови, что Ляля на ночь глядя опять загуляла, такая у свекрови была единая версия на все варианты: загуляла. У нее предклимакс, это часто бывает.
Загуливает она.
У самой свекрови предклимакса не было, сразу лютый климакс с приливами до сей поры, давление! Но какое! (И без ожидания вопроса тут же говорится какое. ).
Была налажена четкая система слежки. Подруги боялись самоубийства.
Этого же опасался ее муж. Чего боялся сын, не знает никто, он любил свою мать, но одновременно в его юношеском сердце царил отец и пристроилась бабушка (думали подруги). Он страдал, видимо, оттого, что отец все реже приходил, а мать все чаще — даже и в отсутствие мужа — убегала из дома на вечер и часть ночи.
|
|
|
Бабка с внуком оставались одни, покинутые, но бабка стояла как твердыня, крепость и оплот, и не было никакого одиночества, она и мысли о том не допускала, просто они вдвоем и составляли семью. Невестка куда-то загуливала, и так было удобно и ей, и свекрови. Творилось что-то ненормальное, но обе стороны это устраивало.
Что при том думал мальчик, так и не узнал никто.
Как и его мать, Павлик рос молчаливым.
А старуха нависала над ним, была при деле, нежилась в своей устроенной, чистой и во всем обеспеченной жизни.
Правда, с одним «но»: она ела только и исключительно свое. Какие-то кашицы, какие-то чашки кефира. Кусок яблока натирала. И сама, ежедневно, с палочкой, пробиралась в магазин купить нечто в виде ста граммов сыра и коробочки молока, к примеру.
Иногда ей приходила свежая идея в ее гордую голову, и она встречала внука творожными сырниками и впихивала ему их, несмотря на полностью приготовленный невесткой обед, да какой! С домашним паштетом, с прозрачным бульоном, в котором плавала жареная яичница, с дивными котлетами и т. д.
Лялечка славилась своим угощением, и в былые времена гости шли за гостями, а свекровь выходила из своей комнатки неохотно, и уже тогда не ела ничего невесткиного, мотивируя это тем, что боится самоотравления при своей дискенезии желчных путей (история болезни приводилась полностью).
Муж (тогда) гордился этим талантом Лялечки, гордился маленьким Павликом, который в те времена никакими талантами не блистал и даже до трех лет молчал, правда, начал говорить сразу с длинной фразы, это был популярный анекдот. Какие-то подруги впопыхах высадили его над унитазом, стащивши с него праздничные брючки, а он якобы сказал: «Колготки-то снимите». — «А что же ты молчал раньше? » — спросил его отец. — «Раньше снимали», — ответил маленький гений.
Это была дружная семейка, к ним валил радостный народ, но старая мать вела свою линию защиты. При ней и при отце не было содома в доме, такого хоровода гостей, которые пристроились на чужие хлеба и занимают важное время хозяина и едят на его деньги. Она не одобряла невестку. Не ругала, но капала, по каплям долбила скалу, внушала всем своим поведением, что Ляля недостойна.
|
|
|
Гости уходили, наступала утро, Лялечка убегала на работу, мать оставалась с сыном (он вставал позже) и долбила, долбила.
Ей нужно было, видимо, чтобы Ляля как-то рассосалась.
Тяжело было обеим — или, скажем так, всем четырем сторонам — в этой постоянной борьбе.
Лялечка спасалась тем, что пересказывала с большим юмором своим подругам ежедневные монологи свекрови.
Подруги же пришли к общему мнению, что в лечении депрессий есть такой прием, что больного даже заставляют по многу раз пересказывать одну и ту же болезненную ситуацию (одна знакомая как раз вела психоанализ сотрудников на фирме).
Лялечку слушали внимательно и много смеялись.
Ну и дело кончилось тем, чем и должно было кончиться, муж не выдержал этого дискомфорта, кому оно нужно. Завелась у него эта худая жаба, что называется, без комплексов и тормозов.
Но дом не рухнул, свекровь, наоборот, восприняла уход сына как свою победу.
Она-то ежедневно говорила с ним по телефону, научилась кратко, не спрашивая, докладывать о своем здоровье и ребенке (Лялечка иногда пересказывала эти действительно жутко смешные трехминутные сводки), и внук остался при ней, главная добыча.
Лялечка ушла из дому окончательно только когда сына забрали в армию. Она проводила его (и бабка была при том, и отец) и потом исчезла полностью.
Лялечка в то утро рыдала, разверзлись хляби небесные, все, что она пережила за последние десять лет, все муки вылились водопадом.
Свекровь, красная как свекла, бессмысленно улыбалась тем проклятым утром. Отец хмуро стоял как скала. Ему не удалось определить мальчика в театральную роту в Москве, что-то отец упустил, недооценил свое влияние, все рухнуло, все ошибочные представления о собственной значимости.
Режиссером-то он был не слишком важным. Так, на отшибе театрик.
При том что ребенка, воспитанного в постоянном внимании к его личности, любимого малыша, вечный центр семейной вселенной, этого тихого, сосредоточенного юного гения отправляли с толпой быдла, пьяной массой жутких бандюг, шпаны, отбросов (они так выглядели), и везли неизвестно куда.
Лялечка стояла, оплывая слезами, как белая свеча, как бесконечно льющийся фонтан скорби, бессильная, умирающая.
Вот все, мальчика увели, ворота захлопнулись, отец посадил старуху маму, пламенеющую маковым цветом щек, в свою машину.
|
|
|
Лялечка, разумеется, побрела одна.
Вот тут уже не возникло никакой проблемы, все было ясно поставлено на свои места, в сторону бывшей невестки никто и не покосился, конец. Они умчались.
Дальше история покатилась без запинок, как по маслу — (Лялечка загуляла в тот же день, не пришла ночевать, было доложено подружкам, что ЭТО, как и ожидалось, произошло, цветущий предклимакс, и пусть приезжает за вещами, все сложено).
И в квартиру бесстыдно вселилась еще не законная новая жена, та самая жуткая ведьма, но Лялечки это уже не касалось, она сняла где-то комнату, взяла туда с собой минимум: две хромые кастрюли, какие-то старые простыни и детское одеяло, как будто нищенка, и это действительно было ее сбереженное еще со времен рано умерших родителей собственное имущество, лежавшее в чулане — плюс две вышитые подушечки с ее тахты, старинные, и альбом фотографий, а также свои старые детские книги, остатки предыдущей, тоже рухнувшей, жизни.
Подругам все сообщила свекровка, проверившая углы и закрома, не унесено ли что важное.
Лялечка как-то существовала на небольшие библиотекарские деньги, каждый день писала письма сыну и получала от него смешные рисунки и коротенькие записки.
Что касается этого мало приспособленного к жизни ребенка, то вот он-то быстро стал художником там, в условиях казармы.
Трудолюбиво сделал на фанере оформление главной аллеи, постоянно стоящие на ножках лозунги, затем создал гипсовые бюсты каких-то неведомых местных героев-полковников, далее пошли частные портреты жен и детей командного состава, а для сержантов и т. д. он сооружал какие-то дембельские альбомы. То есть парень держался.
Связь между бывшими свекровью и невесткой шла как и раньше, через двух подруг, Ирочку и Милу, старуха им попрежнему звонила и сообщала (торжествуя) какие огромные, на многих страницах, картинки жизни воинской части он ей присылает, а те докладывали несчастной бывшей свекрови о том, что им известно от Ляли: что Павлику дали комнатку при клубе, он там даже ночует вдали от казармы. «Да-да, знаю-знаю! Он уже давно обрисовал эту свою комнату отдыха! » — впопыхах верещала бабушка, радостно впитывая новости жизни внука.
Среди подруг Ляли, однако, ходили слухи, что его в армии «затрахали» — якобы он так писал своему другу, который показывал это письмо другому другу и т. д., а матери этих друзей знали Лялечку и ее подруг. Затрахали, точное слово!
Как же его все жалели и Лялечку жалели, больно хорош был мальчик, тихий, воспитанный, добрый, талантливый, нежный и умный, даже с отличным чувством юмора, как выяснилось по письмам из армии, и с душой. Раньше-то он все молчал.
Именно с домашними детьми то и происходит, они не умеют противостоять насилию, они не встречались с ним!
Ужас и молчите! Все молчите, ни слова Лялечке!
Но потом свои же дети их успокоили, перевели это дело на русский так, что у слова «затрахали» много значений, в том числе насилие бывает и не сексуальное, а духовное, с ужасом говорили друг другу Ирочка, Мила и другие.
По крайней мере бабка была в блаженном неведении, гордилась, тряся слабой головой, и цеплялась, одинокая, за письма внука, больше было не за что.
Там-то, в ее собственной квартире, все уже шло к распаду, хотя наружу не выкипало.
Как и кто слушал теперь старуху, ее длинные как октябрьская ночь повествования о собственной дискенезии и предклимаксе прежней невестки, и как расселась новейшая невестка по всем комнатам, что за новые порядки она там завела — об этом не узнал никто.
С течением времени, через полгода, произошел развод, и Лялечке все же была предоставлена небольшая квартира — довольно далеко, но и свекровь тоже въехала в другое жилье. Выгнали.
Всем распорядилась новая жена, все разлетелось, распылилось на частицы, создалось заново, но с разумным прицелом: старой матери была куплена двухкомнатная квартира, куда и должен был вернуться из армии мальчик — и, разумеется, унаследовать это все в будущем.
У Лялечки в ее однокомнатном прибежище некуда было бы поставить его станок, его мольберты и т. д. Так все решилось само собой. Денег у нее не завелось тоже.
Как теперь она жила, уже не знал никто. Как проводила свои одинокие дни, что ела, с кем общалась — подруги так и не выяснили и отпали, одна за другой.
Звонили ей на работу, а там некогда было разговаривать. На новой квартире пока что телефона не поставили. Или она не хотела давать номер.
То есть ситуация сложилась такая, что будто бы Лялечке надоело существовать на глазах у всех, быть всеобщей темой для обсуждения.
Вернулся ее сын, было огромное счастье, все снова встретились в аэропорту, оценили друг друга взглядами — старуха опять была свекольного цвета и трясла головой, и сама вся немного дрожала, Лялечка ее даже пожалела, постояла рядом с ней, а новая жена плотоядно улыбалась, почему-то держа руку на бедре обретенного законным порядком мужа, сам отец был опять как скала, решительный и немногословный в центре своего гарема.
Павлик пожил со старушкой, поступил учиться, закончил институт да и свалил куда-то за рубеж и живет там, пристраивается в издательства, как бы не желая больше, как видно, иметь дело со своим народом, познакомившись с ним в армии.
С течением времени откуда-то донеслись свежие сведения, что бывший муж Лялечки, псевдоним Ясен Сокол, снова не особенно стремится домой, к этой новой жене-вамп, — видимо, у этого бродяги устоялось нежелание возвращаться в семейный очаг, т. е. быстро в тапочки, набить рюкзачок (по выражению Лялечкиных замужних подруг) и бегом доползти до телевизора.
Нет, ему было, видимо, скучно в душных семейных условиях даже с этой порнозвездой, и именно что возобладала его мужская привычка вечно отлучаться — короче, змеистая жена Ясна Сокола тоже получила по полной программе, огребла свою в духе традиций данного семейного очага женскую долю и тоже осталась караулить помещение, стирать и гладить, готовить и ждать облизываясь, а у супруга в театре иной уже гарем, друзья, помощники, ученики, некая мужская молодежь, и с ними он и проводит, видимо, время, но это уже подруг Лялечки не очень касается.
Хотя они со смехом передают по цепочке, что эта новая немолодая жена всегда на людях, когда уже все сели, норовит положить мужу руку куда-нибудь на брюки, в район ширинки, хоть колено погладить. Правда, никогда на причинное место! Только около! Называется «крутить динамо». Запомнить такую тактику.
Все это они и передают друг другу, те же самые подруги, часть жизни которых составляла именно Лялечка и ее семья. Охают, ахают, перезваниваются.
Правда, данная история уже сформировалась и уплыла, и все время возникают новые, и их надо обмозговывать, сортировать, переживать, а мораль той басни получилась совсем нехитрой, какой-то простейшей: что душу мужчины часто заполняет его мать.
Но душу Павлика кто заполнит? Мать или бабушка?
Это уже следующий акт трагедии, если никто из них, если там будет пусто, и тем и кончится борьба миров, на равнодушии последующих поколений.
Посмотрим в будущем.
Да не посмотрим, настают новые времена, где каждый сам по себе, все отдельно, все расплылось и распорошилось, и нет места чужой чьей-то безумной любви и непомерным страданиям. Уже не вмещается в душу, хватит, да.
|
|
|
