 |
Предостережение Аник
|
|
|
|
Маленькая группа жила в далеком месте, случайные товарищи в пансионате. Было их человек двадцать, не больше, и новые не прибавлялись: директриса так умело вела переписку, что набирала гостей ровно на месяц, чтобы все успели познакомиться, подружиться, образовать кружки, она это любила.
Сам дом, вернее, старая усадьба-музей, принадлежал министерству культуры, и там, наверху, никто не вмешивался в деятельность дирекции. Важна была бухгалтерская отчетность и отсутствие скандалов.
В музей в такую глушь приезжали только обеспеченные, культурные посетители по выходным, а местные крестьяне, вышколенные за несколько веков, целыми семьями работали в парке, доме, в мастерских и теплицах, дорожили своими заработками и вели себя достаточно тихо в дальней деревне. Хотя все, конечно, случалось, пьяные монологи на закате у слесарни и оглушительная, на всю округу музыка с мордобоем в ночь на субботу-воскресенье. И дети назойливо лезли через забор поиграть в пинг-понг. И медсестры регулярно рожали детей с городской внешностью.
Но директриса была тут главным действующим лицом. От нее все зависело. Деревенские ее опасались.
Мало того, на летний отдых, на лучший отрезок времени, она набирала себе художников, писателей, композиторов — с тем чтобы завязывались связи и на дальнейшее, с пользой для всех.
Приезжали и семейные, и одинокие. Затевались прогулки, беседы, выставки, концерты, чтения — что в результате приводило к тесному общению и т. д.
Не без того, что завязывались и романы.
И обязательно каждый раз приглашался фотограф — в данном случае это была рыжая молодая красотка Рина с неправдоподобно вишневыми губами, с золотыми ресницами, розовыми веками и совершенно светлыми, сверкающими как капли ртути, глазами. При том, что привлекало внимание всех художников — у нее были совершенной формы ступни. Она часто ходила босая. А нет — то напяливала грубые сандалии, которыми специально уродовала нежные ножки с малиновыми пятками.
|
|
|
Так ведет себя подлинная молодость — прячет, юродствует, скрывает свои чудеса, хотя знает им цену и, вероятно, смотрит на себя в попадающиеся по пути зеркала с изумлением.
Красотка вела себя тихо-тихо, одевалась убого, как принято в богемных кругах, и прилежно вела дневник событий, запечатлевая их на слайд-фильмах, затем она снимала произведения художников, сделанные в мастерских, и на основе ее слайдов создавались макеты буклетов и каталогов всей той новомодной ерунды, которую потом со скрипом признавали новым словом в искусстве.
Никто из художников не помнил уже своего ремесла и не мог нарисовать, к примеру, ее дивное лицо или обнаженное тело. Не говоря уже о ступнях, как бы вылепленных из алебастра. На это существовали фотокамеры.
У Рины как раз и была супермодель фотоаппарата, японская штучка, поскольку съемки произведений в данном пансионате должны были быть поставлены на профессиональную основу. Для того ее и выбрали среди многих претендентов (чтобы поехать в пансионат, надо было подавать письменное заявление и чуть ли не выдерживать конкурс).
Сама Рина тоже не снимала обнаженную натуру и своих прекрасных подруг и друзей — ее интересовала только старая школьная и конторская мебель пятидесятых годов двадцатого века. Эти убогие фанерные отродья на металлических ножках, созданные для бедных людей из коммунистического прошлого, почему-то занимали прекрасную Рину. Она искала эту мебель на почтах, в школах, даже помойках, в глухих провинциях. Она создавала композиции из этой мебели, она снимала свои любимые фанерные, хромые и кривые объекты как одушевленные создания.
|
|
|
Фотография стульев вдоль стола, гигантская фотография размером три метра на метр, типа фрески — образец ее творчества — висела в ее мастерской и выглядела настоящим шедевром. Стулья только что речи не произносили.
Она была настоящим современным художником.
Каждый из таких творцов должен был сделать свое открытие мира собственным оригинальным способом, и Рине это удалось.
Но вот с некоторых пор девушка-фотограф стала замечать на своих слайдах женскую фигуру — почти всегда она оказывалась на снимках спиной к объективу, иногда в полупрофиль. Видимо, это была красивая молодая женщина. Она обычно стояла, глядя туда же, куда глядели все — на картины, а то и на музыкантов, на лекторов.
Но ведь не было, не было такой женщины в доме! Даже отдаленно она не напоминала никого.
Фотограф могла бы подумать, что у нее галлюцинация, точнее, у ее камеры.
Но однажды, в очередной раз поймав на своем компьютере этот темный силуэт, Рина пригласила в свою мастерскую директора, Дану, и спросила ее, кто это.
Дана пожала плечами и странным образом равнодушно сказала:
— Кто-то зашел, видимо, случайно.
— Нет, она у меня уже появлялась, — ответила Рина.
Дана не была расположена к долгим выяснениям, торопилась, и разговор был, видимо, отложен. Рина ведь хотела показать ей и все предыдущие слайды. Однако Дана покачала головой и исчезла. Ее тоже можно было понять: у каждого из гостей своя жизнь, и все имеют право наличные маленькие тайны. Кто-то к кому-то приезжает, видимо, и не хочет попадать в объектив.
В следующий раз темный силуэт появился на слайдах с концерта одного финского композитора, Харри. Харри поздно вечером показывал видеозапись фильма о своем друге, немецком безумце, певце и поэте, полуженщине Гансе. В зале было человек десять.
И опять чужая черная, неясная фигура стояла спиной к объективу у окна, как бы глядя в темное стекло. В стекле, однако, ничего не отражалось!
Этот удивительный, невероятный кадр нельзя было даже показать на выставке, никто бы не поверил, сказали бы, что это дешевый компьютерный монтаж с нарочито философским подтекстом.
Опять была призвана Дана.
Дана, пухлая пятидесятилетняя дамочка, которая во всех заездах выбирала себе любовников не стесняясь и поэтому уважала чужой блуд, опять воспротивилась:
|
|
|
— Вы знаете, это не наше дело. К отдыхающим мало ли кто приезжает…
Рина не стала указывать ей на то обстоятельство, что женская фигура не отразилась в стекле окна.
— Это дело каждого отдельно взятого человека, — капризно продолжала директриса. — Какая кому разница?
Рина, вместо того чтобы прекратить разговор после такого решительного заявления типа «не суй нос не в свое дело», сказала:
— Да не приезжает, а просто живет. Каждый раз приходит на все вечера. Могу вам показать!
Дана строптиво ответила:
— Почему же я ее не вижу?
— Вы всегда сидите впереди, а я довольно часто стою с камерой сзади.
— Ну хорошо, приму к сведению, — кивнула наконец Дана. — Правда, не знаю, зачем мне это. И вам в том числе!
Они договорились, что Рина будет внимательно смотреть на экран своей фотокамеры и, как только увидит неизвестную, то окликнет ее, чтобы та обернулась.
— А как я ее позову? «Алле» или как?
Дана помолчала, потом посмотрела куда-то в сторону и промолвила:
— Скажите «Аник». Просто «Аник».
Странные это были слова.
Рыжая Рина, когда в очередной раз снимала обитателей пансионата, живописно расположившихся в библиотеке музея, (была лекция о прежних хозяевах, давно ушедших персонажах, знаменитых тем, что в их доме гостили великие люди) — так вот, Рина вдруг заметила крошечную черную тень на маленьком экране своего фотоаппарата.
Рина отвлеклась от изображения и стала до слез в глазах всматриваться в сторону окна. Никого там не было!
Она опять поглядела на экран. Тень виднелась, как легкий мазок кистью — фигурка стояла спиной к камере далеко сбоку, опять у окна, но чуть левее.
Рина проглотила комок в горле и громко сказала:
— Аник! Аник!
Все удивленно обернулись.
Только Дана сидела не шелохнувшись, как окаменела.
Рина улыбнулась всем, оторвавшись от фотоаппарата.
Когда она вернулась глазами к своему маленькому экрану, тени на нем уже не было.
|
|
|
И больше она не появлялась вообще.
Рина напечатала снимок, но на нем уже присутствовал не силуэт, а как бы легкий намек на какой-то сгусток, тень чьего-то резкого движения к стене.
Она пришла к Дане в офис и показала ей десять последних изображений.
Дана задумчиво смотрела на отпечатки, держа их своими пухлыми пальцами, заостренными к кончикам. Руки ее были похожи на лапки ящерицы: короткие, всегда оттопыренные в локтях.
— Ну и что? — тяжелым, неприязненным голосом спросила Дана.
— Кто это?
— Я не знаю.
— А вы же сказали имя «Аник»?
— Я подумала просто, что эта женщина со спины похожа на одну девушку, которую звали Аник. Она жила здесь года два назад. У меня хорошая память, — резко сказала Дана. — Короче, у этой Аник был здесь роман с человеком вдвое ее старше, с бельгийцем Полем, художником. Она сама композитор. Он очень ее полюбил. Когда они расставались, то оба плакали — но его дома ждала молодая жена и десятилетний сын. Он вернулся к себе в свой маленький город и через две недели умер. Аник звонила мне и очень хотела опять приехать сюда, жаловалась на тоску, на то что не может жить как раньше. Но вы знаете, что второй раз сюда путевки не дают. Вернее, это очень дорого стоит. И потом (Дана усмехнулась нехорошей усмешкой) ведь не вернешься в ту жизнь! Вы понимаете? Каждый раз разлука навсегда. Только я как кошка, имею семь жизней…
— А она жива? — спросила рыжая Рина.
— Аник? Наверное, — уклончиво ответила Дана. — Она звонила два раза, и все. Я ей ответила довольно прямо, сколько это стоит. Она больше не звонила.
— Мне кажется, она умерла, — тихо сказала Рина.
Дана пожала плечами и тут же, не извинившись, набрала какой-то номер и стала говорить явно с начальством. Ее тон резко изменился, в нем появились подобострастные нотки. Рина пошла вон.
Тут же она засела за работу, сделала серию отпечатков тени девушки, похожей на Аник. Рина собрала все те моменты, где присутствовала тень молодой женщины в черном, коротко стриженной, всегда в каком-то закрученном вокруг шеи тонком шарфике, один конец которого висел вдоль тела.
Через два дня Рина подумала и увеличила самый четкий из снимков. Ее великолепный фотоаппарат позволял ей это. Из дымки, из почти полного ничто появилось изображение шеи с шарфиком — шеи, в которую впилась петля…
Рина ничего не сказала Дане и довольно скоро уехала, бросив в самом разгаре свой пылкий роман с немолодым писателем, старше ее вдвое, которого она полюбила так, как никогда в жизни никого не любила. И никто так не любил ее, с такой невероятной нежностью и печалью, с таким обожанием, с такой мудростью. Какие слова он ей говорил!
Рина уехала тайно, рано-рано утром, на неделю раньше срока. Весь день не являлась в столовую. Не подходила к телефону. Не отзывалась на условный стук в дверь, на тихие вопросы. Ночью она ушла в мастерскую, до утра собиралась, плакала. В шесть утра села в машину и тронулась.
Предостережение, вот что это было.
Опасная последняя любовь, смертельно опасная для обеих сторон. Он мог погибнуть. И Рине пришлось бы погибнуть.
Аник предупредила.
|
|
|
