 |
Кровь на снегу 5 страница
|
|
|
|
– Да мы верим, – кашлянула, прикрыв рот рукой, Хильда.
С тревогой взглянув на супругу, Радомир спросил про Варимберта. Давно уже не видал херцога, тоже интересно было бы знать – что с ним? Пройдоха тот еще, нет Аттилы, так наверняка к какому-нибудь государю прибился. Если не помер от чумы.
– Про Варимберта не ведаю, – покачала головою Саргана. – Но херцог из тех людей, что своего не упустят. Если не умер, значит, живет, и живет неплохо. К ромеям вполне мог податься – знакомых у него там хватит.
– А могила… – Хильда натянула доху на ноги. – То, что мы ищем. Ты точно знаешь, где он?
– Я знаю тех, кто знает, – уклончиво отозвалась вдова.
На том их беседа закончилась – княгинюшке вдруг захотелось спать, и князь ушел вслед за нею, обнимая супругу за плечи.
Саргана задумчиво посмотрела им вслед, усмехнулась и тоже ушла, отправилась к своим гуннам – те всегда разбивали бивуак на особицу.
Потрескивая, догорал костер. Где-то недалеко, судя по довольному рычанию и вою, загнали добычу волки. В черном холодном небе сверкал серебром молодой месяц в окружении таких же сияющих звезд.
К селению готов подъехали по замерзшей реке, весело, с гиканьем – к заклятым друзьям явились, а князь – так, еще через Хильду – к сородичам. Ничего, казалось, не изменилось в селении – тот же ров, те же стены, те же длинные дома – заснеженные, вросшие в землю, они тянулись друг против друга большими сугробами.
– Что-то не так здесь, князь! – подъехав, подозрительно скривила губы Саргана. – Ворота вон, похоже, что и не заперты.
Рад всмотрелся, насколько это было возможно. С утра поднявшийся ветер принес серые тучи, замел, забуранил поземкою да мелким – крупою – снегом.
|
|
|
– Ворота, как ворота – настежь же не распахнуты!
– Но и, как следует, не заперты – вон, посмотри – щель. Да и стражей не видно, ни на башнях, ни у ворот.
– Так снег же!
– Я, князь, хорошо и в снегу вижу.
Кто б сомневался…
Однако что-то тут и вправду не так. Действительно, безлюдье какое-то: детишки с горки не катаются, не кричат, бабы готские у проруби не судачат, мужиков тоже не видно. Ну, мужики – те и на охоте могли быть, а вот бабы, детишки – где? И ворота…
Ехавший впереди гунн, оглянувшись на свою госпожу, спешился и потянул тяжелую створку. Та со скрипом открылась… Да-а, на засовец-то ворота не заложили. Почему? Лень было? Или тут что-то другое, гораздо более худшее?
Все в поселке словно бы вымерло – ни единой живой уши, даже собаки – и те не лаяли.
– Человек! – склонившись над небольшим сугробцем, воскликнул идущий впереди гунн.
Князь подошел ближе: труп! Замерзший, скрюченный… Похоже, он вышел из дому – во-он, распахнута дверь – да так и упал без сил.
– Проверим дом, князь?
– Проверим все дома, – Радомир махнул рукой. – Только не вздумайте трогать мертвых, даже близко к ним не подходите… если они там есть.
Они там были! Полусгнившие замерзшие трупы… целыми домами, лежали в проходах меж нарами, согнувшись, приткнулись по углам, а какая-то старая женщина лежала прямо поперек очага. Видать, готовила какое-то варево.
Нет, поселок вовсе не был безлюдным, каким показался издали. Это было селение мертвецов, город умерших.
– В том доме то же самое, князь! – подбежав, доложил кто-то из близнецов. – Одни мертвяки.
– И там – они же. Лежат… мертвее мертвого.
Все ж таки, как хорошо, что сейчас стояла зима. Можно было представить, сколь тошнотворный запах царил бы здесь летом. Да летом и микробы летали бы… наверное, если они умеют летать, что, конечно, вряд ли, но тем не менее. Да-а… хорошо, что зима.
Радомир повернул голову:
|
|
|
– Что, совсем никого в живых нет?
– Похоже, совсем никого, княже.
– Жа-аль…
Князь сплюнул под ноги, переступил через валявшийся у порога труп и вдруг услыхал какой-то резкий звук:
– Бам-м!
И вот – снова:
– Бам-м!!!
Колокол! Кто-то ударил в колокол. А где тут может быть колокол? Наверное, у кладбища, под горой.
Вскочив на коня, Рад махнул рукой:
– Едем!
Взялись наметом, проскочив горушку, остановились у редких сосен, росших вокруг обложенного камнями кладбища с рядами могил. Отсготы вот уже сотню лет, как были христианами, с тех пор и хоронили по-христиански умерших, лишь вождей, по древней традиции, сжигали, насыпав высокий курган.
– Бам-м!!!
Вот снова – колокол, на этот раз звук слышался уже совсем близко.
– Бам-м!!!
Часовенка! Небольшая, сложенная из серых бревен, она пряталась на самом краю кладбища, за черноталом и старой раскидистой ветлой. Рядом, у входа, был вкопан столб с перекладиной, на которой и висел небольшой колокол, попавший сюда бог весть какими путями. Быть может, с гуннами – с какого-нибудь разграбленного галльского или североиталийского прихода, а может, и сами отлили – готские кузнецы славились своим искусством повсюду.
Около столба стоял высокий и худой человек в длинной сермяжной хламиде, с непокрытой головой. Стоял, что-то шептал про себя и звонил… Даже чужаков не увидел, пока Радомир, спешившись и приказав своим воинам ждать в отдалении, не подошел совсем близко:
– Здравствуй, отец Ингравд.
– Здравствуй, путник, – священник обернулся – все то же бритое лицо, разве что, куда как изможденнее, нежели во время их с князем последней встречи, а это было… ну, верно, года два назад. Сколько всего с тех пор случилось!
– Что здесь случилось, отче? Где все?
– Радомир-конунг, – наконец-то священник узнал собеседника, правда, не улыбнулся, а лишь скорбно покачал головой. – Кого ты хотел здесь найти, друг мой?
Князь пожал плечами:
– Кого-нибудь. Хукбольда-хевдинга, молодого Видибальда, Фреза… да многих.
– Иных уж нет… – благоговейно прошептав слова молитвы, отец Ингравд еще раз ударил в колокол и, обернувшись, кивнул. – Что ж, идем. Все они здесь, рядом.
– Рядом? – не сразу понял князь.
Священник остановился перед свежей могилой:
|
|
|
– Вот – Хукбольд-хевдинг, славный молодой вождь. Он пережил многих, но все-таки умер. Вон, рядом с ним – Видибальд, Фрез… Кого еще показать тебе, конунг?
Князь невольно попятился:
– Что, все они – здесь?
– Смерть пришла почти разом. Явилась с заезжими гуннами. Они просили приюта, ехали уже из последних сил… Почти сразу и умерли. А затем стали умирать наши, – отец Ингравд горько усмехнулся. – Одного меня почему-то смерть не берет. Видать, Господь помогает.
– Да-а… жаль, что так все… жаль. Хильда будет расстроена.
– Она с тобой?
– Ждет на реке, со всеми. Мы-то надеялись здесь отдохнуть… Отдохнули.
– Да, – прищурил глаза священник, – Вам лучше уйти. Обойти далеко стороной это проклятое кем-то место.
– Моя супруга… Хильда, верно, хотела бы с тобой поговорить… перекинуться словом.
– Рад буду увидеть ее.
– Я сейчас позову, съезжу…
В голубых, потемневших от горя глазах готской красавицы льдинками блестели слезы. Называется – навестила родные места. Хот, у Хильды всякого в детстве хватало: и хорошего, и плохого. Но это все-таки детство, юность ранняя, а человеческой памяти свойственно приукрашивать сей беззаботный период золотых грез. Беззаботный – конечно, относительно, тем более – в эту эпоху.
Отец Ингравд, наверное, был для будущей княгини самым близким здесь человеком.
Вдвоем они пошли в часовню – молиться. Князь не мешал, просто стоял снаружи, у входа, чувствуя, как тают на лице падающие снежинки. К полудню сменился ветер, и снег вдруг повалил хлопьями, так что о дальнейшем пути, похоже, не шло и речи. Но и здесь, в чумном поселке, оставаться было нельзя – разбили лагерь неподалеку, у березовой рощицы, на опушке.
– Милый, – выглянула на улицу Хильда. – Отче зовет тебя.
– Хорошо, – молодой человек поспешно вошел внутрь.
Супруга улыбнулась ему грустно и мягко:
– А я выйду. Слишком уж здесь тесно.
Вышла, закашлялась. Ой, не нравился Радомиру ее кашель!
– Вот! – повернувшись, священник протянул князю меч в синих, украшенных серебряными оленями, ножнах. – Это клинок Хукбольда. Возьми. Больше некому им владеть, а ты достоин.
|
|
|
– Доброе оружие! – вытащив меч из ножен, молодой человек невольно залюбовался полированным, с загадочно-тусклым мерцанием, лезвием, закаленным, тройной проковки, с глубоким – для облегчения и крепости – долом. – Славный Хукбольд привез его с собой из похода?
Отец Ингравд покачал головой:
– Нет. Его выковал наш старый кузнец, Гилдуин, по прозвищу Воловьи Руки. Большая сила была в руках кузнеца и большое уменье. Увы… смерть и его не пощадила. Никого! Один я… Теперь вот и буду за всех молиться, пока Господь не заберет к себе, я надеюсь.
– Славный меч… – поцеловав лезвие, прошептал Радомир.
– Хукбольд был бы рад, что его оружие обрело такого хозяина! Владей им, конунг! И не направляй на зло.
– Клянусь Христородицей и Иисусом, – убрав меч в ножны, князь вскинул глаза.
Сей неожиданный подарок пришелся сейчас как нельзя кстати. Старый-то Радомиров меч, Гром Победы, подарок братишки Истра, утонул вместе с бежевым антикварным авто. Сгинул, пропал, достался болотным духам. А тот меч, что висел сейчас на его перевязи, был обычной римской спатой. Трофейной, разумеется.
Хильда так и стояла у кладбища, ждала. Вот закашлялась, сплюнула…
Князь махнул рукой:
– Спускайся на реку, к нашим, а я гуннов дождусь – всю ли округу осмотрели?
Дожидаться долго не пришлось, впрочем, Радомир никого и не дожидался. Просто внимательно смотрел то место, где только что стояла Хильда. И заметил на снегу алые пятна – кровь!
– Ты думаешь то же, что и я, князь?
Молодой человек вздрогнул, никак не мог привыкнуть к местной дурной привычке подкрадываться вот так, незаметно. У гуннов, кстати, это в крови было.
– Да, это черная смерть, – спешившись, тихо сказала Саргана. – Но не переживай, я помогу твоей супруге.
– Поможешь? – Рад горестно скривился. – Если ей вообще здесь можно помочь.
Воительница вскинула брови:
– Конечно, можно. Не забывай – моя бабка была колдуньей. Оставила мне кое-что. Снадобье, плесень. Вечером я сварю, а ты заставь жену выпить.
– Сделаю, как скажешь, Саргана, – прошептал князь. – И буду молить Господа… и всех остальных богов, словенских, гуннских и готских.
А что еще оставалось делать?
Наверное, Радомир был плохим христианином, раз не до конца доверял Иисусу, раз призывал на помощь жене еще и других богов – демонов. Наверное. И Хильда тоже – нерадивая христианка. Да, чтит и Богородицу и Христа, но также признает и древние языческие обычаи, иногда и не скажешь, чего в готской красавице больше – языческого или христианского. С одной стороны, с отцом Ингравдом поговорила, помолилась святой заступнице деве вполне искренне, с другой – ухайдакала в станице бандюков ножичком, хоть бы хны! Настоящие, ревностные, христиане так не поступили бы, а вот язычники – запросто. Уж для них-то человеческая жизнь – ничто! «Не убий! » – это ведь Иисуса Христа заповедь. И те двое «бычков» – да, сволочи, да, гнусные похотливцы, но ведь, как ни крути, все-таки люди. А Хильда… Хильда о них даже и не вспоминала – ну, убила, и что?
|
|
|
Вечером встали лагерем под обрывом, разложили костры, посидели на этот раз молча, песен не пели – не пелось что-то. Наскоро поужинали да разбрелись по шатрам – спать.
Лишь Хильда у костра осталась… на колени перед огнем встала, шептала что-то. Вернувшийся с проверки караулов князь даже и не подходил близко, встал тихонько в стороночке, благо не холодно было: тихо, безветренно, с неба снежок падал пушистый. Как раньше, в той еще жизни, под Новый год. Увы, той, другой, жизни уж нет и вряд ли когда будет. Да и черт с ней, коль уж выпала такая судьба! Хильда, была бы жива Хильда, выздоровела бы! Господи… да разве ж можно от чумы излечиться?
Рад упрямо набычился: а вот, очень даже можно – антибиотиками, и о том точно знал князь – вычитал в Юриной книжке. Стрептомицин четыре раза в сутки, еще можно тетрациклины поколоть внутримышечно, в принципе и хватит, пока сепсис не начался. А у Хильды он еще не начался – это уж Рад видел, вместе ж в шатре спали, не такой уж и горячей супруга была, да и мышечных спазмов у нее не наблюдалось. Один только кашель. И кровь. Может, и в самом деле – просто простуда? Ага… а кровь-то в мокроте – с чего? Черт… если все так плохо, тогда и он-то сам, Радомир, заразиться должен. Может, и заразился уже… и пусть… Все равно без Хильды – не жизнь, а так – бесполезное и блеклое существование.
Бисептол ничего… левомицетин…
– Господи Иисусе, прости мя, грешную, – доносилась от костра молитва. – Прости за тех, кому я сделала больно, может, обидела кого, волею иль неволею… и за тех двоих… там… прости.
Нет, стрептомицин, наверное, лучше…
Небо какое… сквозь рваные тучи – звезды. И рог месяца. Нет, вот скрылся за облаком… снова засиял. Как сияет пламя, отражается от низких небес. И шепот слышится – молитва. А еще слышно, как хрустит под ногами снег.
На этот раз предводительнице гуннов не удалось подобраться неслышно. Рад вовремя обернулся, услыхав ее легкие шаги.
– Я принесла снадобье, – Саргана держала в руках котелок. – Остыло уже. Пусть жена твоя пьет. Ты тоже выпей – так…
– Садись к костру, – махнув рукой, князь позвал жену. – Милая!
Сели все трое на ту же доху. Снадобье первым попробовал Радомир – стараясь не дышать, сделал быстрый глоток.
Да-а-а! Гадость редкостная! Едва ведь не вырвало…
Князь закашлялся, и супруга со смехом стукнула его по плечу.
Рад шмыгнул носом и хищно осклабился:
– А вот теперь ты, милая, пей!
– От кашля!
– И что это вы пьете?
– Наркотики… Тьфу! Не то ведь сказал, антибиотики. Типа тетрациклин, стрептомицин, бисептол…
– Ты молишься, милый? Это все – твои древние боги? А еще меня называешь нерадивой христианкой… Слышала, слышала – называл!
Радомир подал жене котелок:
– Пей!
– Фу! – потянув носом воздух, Хильда поморщилась, но все же выпила одним духом полкотелка.
– Во, молодец! – искренне обрадовался-подивился князь. – Так обычно в армии офицеры звездочки обмывают. Именно такими дозами – с граненый стакан.
– Ух-х! – в глазах юной княгинюшки выступили слезы. – Вот это варево! Помнится, мне Влекумер-навий как-то давал настойку из вареных мухоморов попробовать…
Рад хлопнул глазами:
– Когда это он тебе давал? Вот, гад-то! А ты и пила?
– Пила, – супружница лукаво опустила веки. – Любопытства ради.
– Ну и как – поддало?
Хильда сбросила с себя плащ:
– Что-то жарковато стало.
– Это от снадобья, – Саргана пнула кончиком сапога угли, вызвав целый фонтан искр. – Каждый день будешь его пить, княгиня. Утром, днем, вечером, дам порошок – сама и сваришь. И так – весь путь до Данпарстада, а там еще три дня.
– И что тогда?
– Тогда не заболеешь. И кровью харкать не будешь, – воительница неожиданно улыбнулась. – У меня еще и вино с собой, ягодное, из сушеной черники. Будете?
– Конечно, будем – что еще с вином делать-то?
Песен, однако, не пели, сидели тихонько да болтали за жизнь. Перемывали косточки общим знакомым – тому же Варимберту-херцогу, его все трое неплохо знали. Улучив момент, Радомир спросил о Миуссе, старом своем дружке, гунне.
– Миусс? – Саргана задумчиво повела подбородком. – Нет, не знала такого. А кто это?
– Хороший человек.
Потом о Римской империи, по всем швам трещащей, заговорили, о том, есть будущее у Запада или нет его, только лишь на Востоке, в Византии, осталось. Эту тему воительница обсуждала с неподражаемым – и довольно неожиданным для князя – азартом. Казалось бы, откуда, что и взялось у дикой степнячки?!
– Валентиниан-цезарь – никто! – сверкая очами, не на шутку разошлась Саргана. – Зря он Евдоксию обидел, от брака ненужного уберег. Не его дело было! Не один Аттила-рэкс в свое время этим воспользовался. Гейзерих, повелитель вандалов, уже готовит свои корабли! Не удивлюсь, если он сожжет и разграбит Рим в самое ближайшее время. А все почему? Потому что нет сильной руки, жесткой власти! Простолюдины, плебс, совсем распоясались, жаждут лишь развлечений да дармовой еды. Эх, моя бы воля! Я бы могла… – воительница раскраснелась, не столько от жара костра, сколько от собственных, так вдруг откровенно высказанных мыслей. – Могла бы править великим Римом! По крайней мере, не хуже, чем Валентиниан. А что? Почему Клеопатре можно было быть царицей, а мне – нет? Я тоже – царского рода! Из рода повелителей черных степей. Застращала бы плебс, со знатью – интриговала бы. И обязательно привлекла бы на свою сторону воинов. Наказала б предателей, наградила достойных. Цицерон о подобном писал, Сенека. Ах… мечты, мечты! – воительница гулко расхохоталась.
Радомир опустил глаза, скрывая свое удивление. Нет, он и раньше уже догадывался о том, что Саргана отнюдь не проста, но вот до такого… Цицерон, Сенека! Видать, с Варимбертом-херцогом сия воинственная степная красавица некогда общалась довольно-таки близко.
В ночной тиши уютным домашним цветком горел костер. Не такой большой, как в лагере словен-гуннов, куда как меньше. Да и сидели вокруг него всего-то двое, воткнув позади, в сугроб, подбитые беличьими шкурками лыжи. На огне довольно булькало варево. Один из путников – высокий и худой малый с длинными светлыми локонами – поднялся на ноги и, подойдя к костру, помешал в котелке большой деревянной ложкой. Потом зачерпнул горячее клокочущее варево, поднес ко рту, осторожно попробовал:
– Вку-у-усно! Ты выпил уже свое снадобье, брате?
– Зачем? – лениво отозвался второй – Ты ж сам сказал – три да еще три дня пити. Так ведь говорила та гуннка?
– Так.
– Так срок тому давно уж вышел, Борич-брате!
– Ох, Гостоюшко… Как я рад, что ты жив! Никого у меня роднее нет.
– И я рад, что ты у меня есть. Брате, мы правильно сделали, что с болота сбегли?
– Думаю, да, – Борич поморщился, то ли от слишком уж горячего варева, то ли от своих мыслей.
Тесное общение приблудного парня из вымершего Келогастова рода с гуннской воительницей Сарганой вовсе не укрылось от внимательного взгляда рыжебородого вожака Гоеслава, вовсе не желавшего вмешиваться в конфликт между воинами степей и Радомиром-князем, роду которого нынче служил. Служил – да, но без особой охоты, и больше всего желал уйти. Правда, не зимой – зиму следовало пережить на острове, там хотя бы имелись землянки.
Гоеславу не нравились ни излишняя гордость Борича и его младшего братца, ни их излишняя самостоятельность – взяли да, никому не сказав, ушли – поболтать с гуннами, тоже еще, нашли друзей. О чем говорили? Рыжебородый уже подумывал о пытках, но гунны вели себя спокойно, не нападали, даже охотились где-то далеко в стороне, в южных степях.
Тем более, страшная напасть навалилась на болотных, о чем еще не подозревал Гоеслав… но что хорошо видел Борич из рода Келагаста. Парни – и Луговые Кулиши и прочие – начали покашливать, кто-то и совсем свалился в лихорадке, правда, быстро встал на ноги, но продолжал плевать кровью. Борич знал, что это такое, лучше всех прочих, и, улучив момент, они с братом ушли, бежали, навсегда покинув болото. С собой прихватили все, что нашлось в землянке на дальней стороже: теплые полушубки, мохнатые шапки из куньих шкур, широкие, подбитые беличьим мехом, лыжи. Ну, и конечно, огниво, луки со стрелами, ножи, а вот рогатины брать не стали – слишком уж громоздкие, неудобные в дальнем пути. Тем более – зачем они? На медведя братцы ходить не собирались, а от врагов можно было отбиться и стрелами. А лучше всего – убежать.
Куда идти – об этом подумали после. Сначала сбежали – больно уж выпал удобный момент, Гоеслав как раз отправил братцев на дальнюю сторожу: выполнял данное Радомиру-князю обещание. А незадолго до этого как-то у костра Лютоня – из Луговых Кулишей – проговорился: мол, Гоеслав-де последний раз братовьев вместе отправляет, потом по отдельности службу править будут, чтоб не были слишком уж на особицу. В этом смысле прав был вожак – сплочал своих людишек, только вот Боричу с Гостоем это не по нраву пришлось.
Вот и бежали. Не от придирок – от смерти черной. Борич все прекрасно видел, все понимал, даже как-то хотел было спросить у гуннской девы снадобье… да только не было больше девы и гуннов не было. Ушли куда-то, откочевали.
Вот братья, покинув свой пост-сторожу, думали – куда им теперь идти? Податься к Радомирову роду – нет, это было исключено, могла всплыть история с кражей, да и с Оченою, да и вообще, беглецов могли запросто выдать тому же Гоеславу. Стоило тому только попросить князя. А зачем тому ссориться с подвластными ему болотниками из-за каких-то парней? Кому оно надо?
И что было делать? Одним-то зимой в лесу не выжить – волки приберут, да и жить ведь где-то надо, не в сугробе же?
Конечно, можно было попытаться отыскать чью-нибудь брошенную охотничью заимку, Борич поначалу именно так и хотел поступить, когда беглецы, взяв круто к северу, вышли к реке. И вот там-то вдруг обнаружились следы! Всадники, лыжники, волокуши…
– От черной смерти спасаются! – тут же догадался Борич. – И мы пойдем за ними, брат. Чуть в отдалении… но не слишком далеко – чтобы зверье боялось.
Так и сделали, так и шли, по пути охотились, и очень даже удачно, ночью же разводили костер в трех-четырех перестрелах от каравана. Конечно, узнали уже и Радомира-князька, и его супругу, и даже Саргану, гуннскую воительницу-деву. Немало подивился Борич тому, что Саргана и князь нынче вместе. Корону-то для кого выкрали? Для воительницы, у князя. И что? Эти двое едут себе вместе, как ни в чем не бывало! Понятно – от смерти бегут, но – куда? И – странно – в обозе что-то не было видно ни детей, ни женщин. Просто дружина во главе с князем отправилась присматривать новое место для поселения? Тогда почему гунны с ними? Или… или это военный поход? Ну да! На готов, ведь как раз в этих местах и начинались готские земли.
– Как бы нам, брате, меж двух огней не оказаться, – подбросив в костер хворост, тихо сказал Гостой. – Не гунны, не Радомировы, так готы пошлют смертушку. Может, зря мы за ними идем?
– А куда еще нам идти, брате? – Борич с горечью отмахнулся. – Возвращаться назад – верная смерть. Идти вперед – верно, тоже. Заметил, лес редким становится. Скоро степи пойдут – вот там-то мы и замерзнем.
Гостой вскинул голову:
– Тогда остаемся здесь!
– Здесь только ноги протянуть. Что мы за целый день запромыслили? Двух куропаток? И с теми-то – повезло, помогли боги. Не-ет, – Борич упрямо набычился. – Коль уж затеяли идти – так надо идти.
– А хворост? Хвороста-то в степи нет. Замерзнем!
– Из лыж волокушу сделаем, хворосту завтра по пути наберем, сколько сможем. Потащим…
– Мы что же – лошади или быки?
– Придется быками стать, брате. Иначе – смерть!
Гостой подсел к старшему брату, прижался, обнял, заглядывая в глаза:
– Мы выдержим, брате. Обязательно выдержим. И куда-нибудь придем, ведь верно?
– Верно, Гостоюшко.
Парнишка улыбнулся, на ресницах его таяли пушистые снежинки, а в серых блестящих глазах дрожали оранжевые отблески костра:
– Хорошо, что ты у меня есть, братушко!
– И ты…
– А ты… ты нашу матушку помнишь?
– Хорошо помню, – поправив волосы, Борич посмотрел вдаль, в морозную черноту ночи. – Красивая она была, добрая… Как батюшка на охоте погиб, так ни с кем больше не жила, только с нами. А потом… потом боги ее к себе забрали, ты тогда еще совсем малышом был.
– Нет! – Гостой дернул головой. – Кое-что и я помню. Помню волосы, глаза… серые… нет, как небо.
– Все-таки серые, братец. Как и у нас с тобой.
– Нет, как небо! Ну, я же помню.
Борич поднялся на ноги:
– Давай, помоги с костром, да спать. Завтра вставать рано.
– К готам пойдем? На том берегу – их селение.
– Может, и сходим. А может… Чего гадать, посмотрим, что скажут боги? Куропатка у нас еще есть… принесем ее в жертву.
Парнишка с готовность кивнул:
– Правильно, брате.
Лыжами сдвинув в сторону тлеющие угли, парни, чуть выждав, расстелили на жаркой земле кошму, приготовили и вторую – укрыться. Подбросили еще в костер хвороста – пусть будут угли, тлеют, в холодную-то ночь не раз и не два приходилось костерок перетаскивать, иначе не уснуть – холодно, мигом замерзнуть можно, не заметишь и как.
– В дом бы сейчас, – подавая брату нож, мечтательно прищурился младшенький. – К очагу теплому, чтоб дым сглаза ел и чтоб тепло-тепло, даже жарко. Вот, брат, хорошо-то!
– Ничего, погреемся еще, Гостойко, погреемся. Куропатка-то где?
– А вона!
Настроившись на самый серьезный лад – а как еще говорить с богами? – Борич, встав на колени, полоснул куропатку ножом, окропил кровью снег, бросил перья да кишки на угли, голову же пока отложил в сторону:
– Гори, гори ясно! Прими нашу жертву, ты, Сварог, и все Сварожичи, и сырая Мокошь-земля. Не дайте пропасть, сгинуть, помогите в пути…
Младший братец, опустившись на колени рядом, также шептал слова молитвы, взывая ко всем богам, которых помнил:
– Помогите, помогите, Сварожичи – светлый Даждь-бог «солнышко», звериный Велес, Перун-громовержец грозный…
Борич скосил глаза:
– Перун-то не наш бог. Никогда его Келагастовы не почитали.
– Все равно. Пусть и он помогает.
– Ладно, пусть.
Согласно кивнув, старший брат поднял со снега окровавленную голову куропатки, поцеловал благоговейно, поднес к костру и, опустив ресницы, зашептал:
– Это тебе жертва, славная Очена-дева, прими ее, пожалуйста, не побрезгуй. Знаю, тебе хорошо сейчас у Сварожичей, у Даждь-бога и Хорса Пресветлого, водишь ты хороводы с небесными девами в вечных летних лугах, средь цветов да трав пряных. Очена, милая, помоги нам, чем уж сможешь, о многом тебя не прошу, светлая дева, лишь о брате – мал он еще, жить да жить, я же… со мной же – как хочешь. Может, скоро соединюся с тобой, милая, будем вместе венки вить, песни петь – Сварога да Сварожичей славить. Очена, Очена-дева…
На глазах подростка выступили слезы, покатились по щекам, высыхая от жара мерцающих углей:
– Помнишь ли, как миловались с тобой, славная Очена? Я никогда не забуду. Не забыть, не забыть прекрасных очей твоих. Левый глаз – синий, с зеленым блеском, как широкая река в ветреный день бывает, правый – темно-карий, как вода в ручьях, что текут из болота. А волосы твои, а губы… Ах, Очена, Очена, наверное, могли бы мы быть с тобой счастливы здесь, да увы, не вышло – Сварожичам тебе послал, отдал. Прости, не будь в обиде. И благодарность мою прими – за брата. Помогла ты тогда, Очена-дева, подействовало гуннское зелье, знаю, и ты к тому руку приложила, заступница. Коль угодно будет богам, так скоро мы с тобой свидимся и уже не расстанемся больше никогда, в лугах небесных под солнышком ласковым гулять будем, венки из ромашек вить, а не любы ромашки, так вон – колокольчики, васильки, купавницы. Очена, Очена… знаю, поможешь. И ты тоже знай – мы обязательно с тобой встретимся… Обязательно, слышишь?
Небо вдруг прочертила шальная комета, чиркнула яркой золотой полосой… или то был метеор?
– Звезда упала, – тихо промолвил Гостой. – На счастье ли?
Борич слизнул с верхней губы слезу:
– Конечно, на счастье. То дева небесная нам свой знак подает – Очена.
– Знаю, – кивнул младший братец. – Та самая, про которую ты рассказывал.
– Та самая, Гостойко. Удивительная, славная, самая-самая красивая…
– Красивей, чем даже наша матушка?
– Гм… ну, почти что такая же. Молись ей, брате, молись!
– Очена… – Гостой потрогал языком потрескавшиеся от ветра губы. – Славная небесная дева. Она только нам помогает, брате?
– Только нам. Ведь она же – наша!
Звезды с небес больше не падали, впрочем, беглецам было вполне достаточно и одной. Знак! Явный знак, знамение. И посылала его – светлая дева Очена, к которой с такой надеждой обращался сейчас Борич. И был уверен – дева поможет ему с братом во всем. Она добрая и славная, а он… Он ей ничего плохого не сделал – просто убил.
Догорал костер, светились в темноте угли. Легкий ветер гнал по ночному небу облака, на миг закрывая звезды. Юные беглецы, братцы-язычники, спали, накрывшись кошмой и тесно прижавшись друг другу. На тонких губах Борича так и застыла улыбка, застыла на всю ночь. Всю ночь ему снилась Очена.
|
|
|
