1.8. Непобедимый император Дмитрий Иванович 4 страница

О Лжедмитрии I. Вокруг и после Пушкина. Все русские произведения о Смутном времени, появившееся в XIX в., написаны с оглядкой на «Бориса Годунова». В первую очередь, это относится к идейным противникам трагедии Пушкина. В 1829 г. выходит из печати роман Фаддея Булгарина «Димитрий Самозванец». Булгарин считает, что Самозванец – чужеродное явление для России. Его появление есть следствие интриги иезуитов. Он пишет: «Не только митрополит Платон, но и другие современные писатели верят, что явление Самозванца было следствием великого замысла иезуитского ордена, сильно действовавшего в то время в целой Европе к распространению Римско‑ католической веры… Сии‑ то сомнения насчёт рождения Самозванца, его воспитания и средств, употребленных им к овладению русским престолом, послужили основою моего романа». Булгарин отрицательно относится к самой идее самозванству. В одной из статей он писал по этому поводу: ««Кто бы он ни был, расстрига или чужеземец, память его будет омерзительна для России и все его блестящие качества помрачаются одним намерением царствовать, не имея на то право ни по рождению, ни по выбору».

А. С. Хомяков в трагедии «Дмитрий Самозванец» (1832) стремился развивать образ, созданный Пушкиным. Но Самозванец Хомякова мечтателен, лиричен и отстранен от народной жизни. У него нет опоры в России и сам он лишь игрушка в руках Ватикана и Польши. Пушкин, возлагавший «надежды» на трагедию, был разочарован, услышав ее на авторских чтениях в 1832 г. Он предпочел вообще не высказываться. Трагедия не понравилась и М. П. Погодину, что подтолкнуло его написать драму ««История в лицах о Димитрии Самозванце» (1835). Пьеса посвящена Пушкину и написана под его влиянием, особенно по форме. «История в лицах о Димитрии Самозванце» начинается с момента, когда заканчивается трагедия Пушкина, с прибытия Самозванца в Москву, а заканчивается его убийством и всеобщим криком: «Многая лета благоверному царю нашему Василью Ивановичу! Многая лета! ». Самозванец Погодина уклонился от Самозванца Пушкина в сторону прямо противоположную его образу у Хомякова.

Погодинский Самозванец проще и циничней пушкинского. Он хвалится Басманову: «Каков, брат, я – захотел – и царь! ». Смеется над своей речью над усыпальницей Ивана Грозного: «Ну ошибся ли я хоть в одном слове перед гробом вашего любезного Ивана Васильевича! Ха, ха, ха! Я плакал в самом деле по нём, как по отце родном! ». Лишенный поэтического прозрения, он пуст и беспечен, недооценивает бояр, особенно Шуйского, и чрезмерно восхищается поляками и их образом жизни. На первом приеме он говорит боярам: «Я хочу, чтоб народ мой веселился и радовался. Полно ходить, потупив глаза, повесив голову. Смотрите, как живут поляки, поют себе да пляшут. Вот у кого перенимайте. Мне хочется, чтобы вы жили на их образец. Теперь вы слишком грубы и дики! со стороны смотреть на вас смешно». Самозванец Погодина, видимо, близок к реальному прототипу, что оценил Н. В. Гоголь, написавший автору о пьесе: «Самозванец мне очень нравится. Он не движется на сценической интриге, но тем не менее составляет полную, исполненную правды, стало быть историческую и поэтическую картину».

В статье В. Г. Белинского «Борис Годунов» (1845) автор, разбирая пьесу Пушкина, отмечает идеализацию образа Самозванца. По поводу сцены у фонтана он пишет, что сцена хороша, но в ней «как будто проглядывают какие‑ то ложные черты, которые трудно и указать, но которые тем не менее производят на читателя не совсем выгодное для сцены впечатление. … Самозванец в этой сцене слишком искренен и благороден; порывы его слишком чисты: в них не видно будущего растлителя несчастной дочери Годунова… Кажется, в этом заключается ложная сторона этой сцены». Белинский восхищен концовкой пьесы с безмолвствующим народом. Он видит здесь «черту, достойную Шекспира… В этом безмолвии народа слышен страшный, трагический голос новой Немезиды, изрекающей суд свой над новою жертвою – над тем, кто погубил род Годуновых».

Лжедмитрий I в искусстве второй половины XIX – начале ХХ в. В 1866 г. А. Н. Островский написал драматическую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Островский изучал не только Карамзина, но известные тогда источники. По ходе работы над пьесой Островский отказался от идеализации образа Самозванца, которому он поначалу хотел придать черты народного царя. В итоге, остался конфликт почвенника Шуйского и пришельца, чуждого России, – Самозванца. Самозванец хоть и добрый царь, и рыцарски благороден, но он чужд России. Напротив, Шуйский – свой, московский, и он переигрывает Самозванца. Против Самозванца весь уклад старинной русской жизни. Бояре возмущены его отношением к царской казне как к военному трофею, предложенному Марине. «Люд московский» раздражен засильем иноземцев. Купцы видит в Самозванце «еретика», который «латинской, езовитской веры от греческой не может отличить». Пьесу Островского высоко оценили Н. И. Костомаров и Н. А. Некрасов. В 1867 г. пьеса была опубликована и в том же году в Москве состоялась её театральная постановка. Пьеса имела успех. Последующая постановка в Петербурге (1872) была неудачной и в дальнейшем пьесу ставили редко.

А. К. Толстой затронул Самозванца в пьесе «Царь Борис» (1869). Самозванец у него существует в виде слухов, хотя показаны народные силы, идущие ему на помощь. Как и у Островского и Костомарова, Гришка Отрепьев у Толстого не Самозванец, а заурядный пройдоха монах. Краткая характеристика Самозванца есть у Толстого в сатирической «Истории Государства Российского от Гостомысла до Тимашова» (1868). Там он пишет о нем: «Хоть был он парень бравый || И даже не дурак, || Но под его державой || Стал бунтовать поляк».

В русском обществе XIX в. интерес к Смутному времени был как никогда велик и среди его героев Лжедмитрий I занимал видное место. Неудивительно, что к его образу обратились художники. В начале XIX в. Г. Ф. Галактионов создает гравюру «Лжедмитрий I и Марина Мнишек». Б. А. Чориков – гравюру «Смерть Дмитрия Самозванца» (1836). Художник‑ передвижник Н. В. Неврев пишет картины «Присяга Лжедмитрия I королю Сигизмунду на введение в России католицизма» (1874) и «Ксения Борисовна Годунова, приведенная к Самозванцу» (начало 1880‑ х гг. ). К. Вениг создает картину «Последние минуты Дмитрия Самозванца» (1879); К. В. Лебедев – картину «Вступление войск Лжедмитрия I в Москву» (1890‑ е гг. ). Уже в начале ХХ в. К. Е. Маковский закончил огромную картину «Смерть Дмитрия Самозванца» (1906).

В литературе тема Лжедмитрия продолжает оставаться актуальной. В 1879 г. появляется роман Д. Л. Мордовцева «Лже‑ Дмитрий». В 1902 г. А. С. Суворин издает пьесу «Лжедмитрий и царевна Ксения» и ставит эту пьесу в театре. В 1904 г. он выпускает огромный альбом, посвященный Самозванцу. В предисловии Суворин пишет, что с 1605 по 1904 г. про Лжедмитрия I в Европе было создано больше литературных произведений, чем про любого русского царя. Уже после краха династии Романовых, в разгар новой Смуты, в 1917 г. в Крыму, Максимилиан Волошин написал замечательное стихотворение «Dmetrius‑ Imperator (1591–1613)». Речь в нем идет о духе убиенного царевича Дмитрия, собиравшего кровавый урожай с Русской земли в течение 20 лет:

 

Убиенный много и восставый,

Двадцать лет со славой правил я

Отчею Московскою державой,

И годины более кровавой

Не видала русская земля.

 

Центральное место в воплощениях убитого царевича занимает, разумеется, Лжедмитрий I:

 

…На московском венчанный престоле

Древним Мономаховым венцом,

С белой панной – с лебедью – с Мариной

Я – живой и мёртвый, но единый –

Обручался заклятым кольцом.

 

Но Москва дыхнула дыхом злобным –

Мёртвый я лежал на месте Лобном

В чёрной маске, с дудкою в руке,

А вокруг – вблизи и вдалеке –

Огоньки болотные горели,

Бубны били, плакали сопели,

Песни пели бесы на реке…

…

И река от трупа отливала,

И земля меня не принимала.

На куски разрезали, сожгли,

Пепл собрали, пушку зарядили,

С четырех застав Москвы палили

На четыре стороны земли….

 

Русские историки второй половины XIX – начала XX в. Если в «Истории» Карамзина Лжедмитрий I обрисован в резко отрицательных тонах, то в «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьёва Лжедмитрий показан не только предельно объективно, но с симпатией (т. 8, 1858 г. ). Соловьёв не верит, что самозванец был умышленным обманщиком:

«Чтоб сознательно принять на себя роль самозванца, сделать из своего существа воплощенную ложь, надобно быть чудовищем разврата, что и доказывают нам характеры последующих самозванцев. Что же касается до первого, то в нём нельзя не видеть человека с блестящими способностями, пылкого, впечатлительного, легко увлекающегося, но чудовищем разврата его назвать нельзя. В поведении его нельзя не заметить убеждения в законности прав своих, ибо чем объяснить эту уверенность, доходившую до неосторожности, эту открытость и свободу в поведении? Чем объяснить мысль отдать свое дело на суд всей земли, когда он созвал собор для исследования обличений Шуйского? Чем объяснить в последние минуты жизни это обращение к матери? … Возможность таких вопросов служит самым лучшим доказательством того, что Лжедимитрий не был сознательный обманщик».

Н. И. Костомаров определенно симпатизировал «названному Димитрию». В своей «Русской истории в жизнеописаниях ее важнейших деятелей» (1872) он склоняется к мнению, что «человек подобного характера не способен на гнусный обман». В отличие от Соловьёва, он считает, что самозванец был подготовлен не в московской земле боярами, а в польских владениях и не является Отрепьевым. В. О. Ключевский в «Курсе русской истории»(1902) отмечает одаренность Лжедмитрия I, его ораторский талант, храбрость и отсутствие жестокости. «Своим образом действий, – пишет Ключевский, – он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве кое‑ кто подозревал и открыто обличал его в самозванстве». Лжедмитрий держался как законный, природный царь: «никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом… Но как сложился в Лжедмитрии такой взгляд на себя, это остается загадкой столько же исторической, сколько психологической».

В «Лекциях по русской истории» (1899–1910) С. Ф. Платонов придерживается взглядов, «что Лжедмитрий – затея московская, что это подставное лицо верило в свое царственное происхождение и свое восшествие на престол считало делом вполне справедливым и честным». Платонов указывает на черты Лжедмитрия, раздражавшие русских и поляков. Перед москвичами он «был человек образованный, но невоспитанный, или воспитанный, да не по московскому складу. Он не умел держать себя сообразно царскому сану, не признавал необходимости этикета, «чина», который окружал московских царей; … от него пахло ненавистным Москве латинством и Польшей. Но и с польской точки зрения это был невоспитанный человек. Он был необразован, плохо владел польским языком, ещё плоше – латинским, писал «in perator» вместо «imperator». Такую особу, какой была Марина Мнишек, личными достоинствами он, конечно, прельстить не мог».

В Польше Лжедмитрий «понахватался… внешней «цивилизации», кое‑ чему научился и, попав на престол, проявил на нём любовь и к Польше, и к науке, и к широким политическим замыслам вместе со вкусами степного гуляки. В своей сумасбродной, лишенной всяческих традиций голове он питал утопические планы завоевания Турции, готовился к этому завоеванию и искал союзников в Европе. Но в этой странной натуре заметен был некоторый ум… Он легко решал те дела, о которых долго думали и спорили бояре. В дипломатических сношениях он проявлял много политического такта. Чрезвычайно многим обязанный римскому папе и королю Сигизмунду, он… уверял их в неизменных чувствах преданности, но вовсе не спешил подчинить русскую церковь папству, а русскую политику – влиянию польской дипломатии».

 

Лжедмитрий I в советской историографии и литературе. Глава историков‑ марксистов – М. Н. Покровский, писал в 1920 и 1933 гг., что Лжедмитрий I победил благодаря поддержке восставших крестьян. Его недолгое царствование не успело разочаровать народ, и он стал знаменем в классовой борьбе. Подобные взгляды разделяли Б. Д. Греков и В. И. Корецкий. С 1950‑ х гг. в историографии нарастало неприятие Лжедмитриев (I и II), пригласивших иезуитов и поляков в Россию и проводивших крепостническую политику по отношению к крестьянам. Важный вклад внесли работы А. Л. Станиславского (1980), показавшего, что в основе конфликта Смуты лежит не «крестьянская революция», а борьба за власть казаков и дворянства. К сходной точке зрения пришел и Р. Г. Скрынников, занимавшийся изучением не только истории Смуты, но её главных героев.

Лжедмитрию I Скрынников посвятил монографию «Самозванцы в России в начале XVII века: Григорий Отрепьев» (1987). Скрынников – автор многих популярных книг по русской истории конца XVI – начала XVII века и сведения о Лжедмитрии I можно найти в большинстве их них: не только абзацы, но целые главы кочуют у него из книги в книгу. По воздействию на массового читателя Скрынников – самый влиятельный российский историк сегодняшнего дня. И он этого заслуживает, потому что Руслан Григорьевич – профессионал и к тому же блестящий популяризатор. Впрочем, таковыми были крупные русские историки прошлого.

Путь самозванца описан у Скрынникова во многом по‑ новому по сравнению с историками классиками. Скрынников приводит доказательства, что самозванцем был Юрий Отрепьев. Он предлагает версию «короткого» монашества Григория, отводя большую часть его юности службе у Михаила Романова и князя Черкасского. Скрынников видит в Чудовом монастыре ту квашню, где был заквашен заговор против Годунова. Здесь он отводит исключительное место Варлааму Яцкому{4}. Похождения самозванца в Польше, его поход на Москву, царствование и гибель изложены в традиционном плане за исключением акцентов. А акценты эти связаны с неприязнью Скрынникова к Отрепьеву. Он позволяет себе сентенции вроде: «… интересы собственного народа и государства мало заботили авантюриста» или «Первая и последняя в его жизни атака закончилась позорным бегством», усугубляет внешние недостатки Отрепьева: «… нос напоминал башмак, подле носа росли две большие бородавки. Тяжелый взгляд маленьких глаз дополнял гнетущее впечатление».

Из художественной литературы в 1962 г. был издан глубокий роман З. С. Давыдова «Из Гощи гость». Его героями являются князь Иван Хворостинин и таинственный гость из Гощи, ставший царем и другом князя Ивана. Лжедмитрий I – один из героев романа Ф. Ф. Шахмагонова «Остри свой меч. Смутное время» (1989). Автор рассказывает, что в Польшу ушли два Григория Отрепьева – Юрий Отрепьев и спасенный царевич Дмитрий. В Польше царевич умирает; его имя и дело берет на себя названный брат – Юрий Отрепьев.

 

Лжедмитрий I в постсоветский период. В год коллапса Советского Союза было опубликовано учебное пособие В. Б. Кобрина «История Отечества: люди, идеи, решения» (1991). В ней автор писал, что история России, начиная с Бориса Годунова и вплоть до восшествия на престол Михаила Романова, представляла ряд упущенных возможностей, когда последовательно упускались шансы создания монархии, связанной договором с подданными, открытия ворот в Европу и модернизации страны. Упущенным шансом Кобрин, в первую очередь, считал правление Лжедмитрия I, хотя его не идеализировал, напоминая, что он оказался авантюристом, т. е. неудачником – ведь успешных авантюристов называют политиками. Осторожнее пишет о Лжедмитрии I В. Н. Козляков в книге «Смута в России. XVII век» (2007). По взглядам Козляков напоминает Скрынникова, но без его обличительных ноток в отношении «первого императора».

О Лжедмитрии пишут авторы фолк‑ хистори – А. А. Бушков («Россия, которой не было», 1997) и Э. С. Радзинский, «Лжедмитрий», 2003). Его биография нашла место в сборинике «Все монархи мира. 600 кратких описаний» К. В. Рыжова (1999). По мнению Бушкова, историки незаслуженно оклеветали и вымазали грязью Лжедмитрия I, представив агентом «ляхов и иезуитов», тогда как, на самом деле, его гибель была несчастьем для России{5}. В случае долгого правления Лжедмитрия, Россия догнала бы Западную Европу в военном деле и образовании и смогла бы на 100 лет раньше и малой кровью осуществить «Петровские реформы». И уж в любом случае страна не попала бы в Смуту{6}.

Из художественных произведений о Лжедмитрии I опубликованы роман М. В. Крупина «Самозванец» (1994 г.; в 2006 г. вышел под названием «Великий самозванец»), сборник «Лжедмитрий I» (1995), содержащий романы Н. Н. Алексеева «Лжецаревич» и Б. Е. Тумасовой «Лихолетье». Интересен роман Э. Н. Успенского «Лжедмитрий второй настоящий» (1999). Книга посвящена событиям Смутного времени – от убийства в Угличе малолетнего царевича Дмитрия до убийства «Тушинского вора». Автор имеет оригинальные взгляды на происхождение первого и второго Лжедмитриев. Лжедмитрия I он считает сыном Афанасия Нагого, которого тайно воспитывали как спасенного царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного.

В «Детской книге» Б. Акунина (2005) рассказывается как шестиклассник Ластик Фандорин через хронодыру попал из современной Москвы в 1605 г., и встретил там Лжедмитрия, оказавшимся киевлянином 1960‑ х годов Юркой Отрепьевым, ещё пионером попавшим в прошлое. Юрка (Лжедмитрий) пытается стать для Московского государства доном Руматой из романа Стругацких «Трудно быть богом», но плохо знакомый с историей не предвидит своего будущего. Творящий добро и не желающий быть жестоким, он неизбежно становится жертвой заговора и гибнет. Ластику не без мытарств удается вернуться в свое время.

 

«Дмитрий Иванович» в творчестве иностранцев. Пьесы и повести о царе «Дмитрии» появились в Европе раньше, чем в России. Воцарение католика, вызвало восторг среди людей близких к высшим кругам католического духовенства. К их числу принадлежал Лопе де Вега[59], написавший пьесу «Великий князь московский, или Преследуемый император» (1606). В пьесе действуют известные драматургу члены царской семьи – Хуан Басилио (Иван Васильевич), его сыновья – пылкий Хуан и блаженный Теодоро, сын Теодоро Деметриус, и шурин Теодоро, злодей Борис. Сюжет мелодраматичен. Жена Хуана младшего изменяет ему, о чем узнает Хуан Басилио. Ловкая женщина, заметая следы, натравливает сына на отца, что приводит к случайному сыноубийству и смерти обезумевшего от горя Хуана Базилио. Власть захватывает Борис. Он хочет убить племянника, но мать скрывает Деметриуса, в монастыре. Встреча с красавицей Маргаритой заставляет его искать царства. В финале Борис гибнет от меча Деметриуса, и благородный герой торжественно вступает в Кремль.

В Париже в 1689 г. поставили пьесу Димитрий» Ж. ‑ Б. Обри де Карьера. В 1714 г. де ля Рошель опубликовал книгу «Царь Дмитрий. Московская история». В 1782 г. П. ‑ Ш. Левек издает «Историю России», где много пишет о «Дмитрии». В Англии в 1801 г. появляется пьеса Р. Кумберленда «Лжедмитрий». В Германии в 1804 г. И. Ф. Шиллер начал писать пьесу «Деметриус» но написал лишь первый акт. В России пьесу перевел в 1860 г. Л. А. Мей и ее использовали в художественных чтениях. Отсюда пошло выражение «Россия может быть побеждена только Россией». [60] В 1829 г. в Париже поставили трагедию Л. Галеви «Царь Дмитрий», в 1873 г. – «Миг всемогущества» Жюля Ф., а в 1876 г. – оперу Л. Жонсьера «Димитрий» (либретто А. Сильвестра и А. Борнье). Беллетризованные биографии «Дмитрия» опубликовали во Франции граф А. Потоцкий (1830), П. Мериме (1852 и 1878) и П. Пирлинг (1913). В 1882 г. в Праге А. Дворжак закончил оперу «Димитрий».

В Англии в 1876 г. издана пьеса «Дмитрий» Д. Г. Александера и через три десятилетия романы – «Великолепный самозванец» (1903) Ф. Уишоу и «Дмитрий» (1906) Ф. У. Бейна. В 1916 г. в Лондоне Сони Хоу опубликовала книгу «Некоторые русские герои, святые и грешники», где одна глава посвящена Лжедмитрию I. Гибель Самозванца описывает немецкий поэт Э. ‑ М. Рильке в своем единственном романе «Записки Мальте Лауридса Бригге» (1910). В 1933 г. американец Х. Лэм в романе «Хозяин волков» предлагает вариант альтернативной истории, где Лжедмитрий I спасается и бежит в казачьи степи. В 1986 г. во Франции выходит труд К. ‑ Д. Шейне «Борис Годунов и загадочный Дмитрий». Наконец, в 1992 г. французский писатель В. Н. Волков издает роман «Лжецари», где лжецарями он считает Бориса Годунова, «Дмитрия» и Василия Шуйского.

Для иностранных авторов характерен обостренный интерес к Лжедмитрию, по сравнению с большинством русских царей и симпатии к нему. Одни считают «Дмитрия» природным сыном Ивана Грозного (Лопе де Вега, Ля Рошель, Левек). Другие видят в нем невинного самозванца, жертву внушения (Шиллер, Галеви, Жюль Ф. ). Все они уверены, что «Дмитрий» был выдающейся личностью. Американский историк Честер Даннинг в монографии «Первая гражданская война в России» (2001) высказывает мнение, что «Дмитрий», кто бы он ни был, показал себя достойным царем, и с его гибелью был упущен шанс европеизации России. Он же опубликовал в российском журнале «Вопросы истории» статью «Царь Дмитрий» (2007), в которой утверждает, что царствование Лжедмитрия I было бы благом для России, если бы продлилось дольше.

 

Облик и характер первого императора. Современники, знавшие самозванца, отмечали в нем контраст неказистой внешности и яркой личности. Автор «Повести князя Катырева‑ Ростовского» пишет: «Рострига же возрастом [ростом] мал, груди имея широки, мышцы толсты; лице же свое имея не царсково достояния, препростое обличие имея, и все тело его волми помрачено [смуглое]. Остроумен же, паче и в научении книжном доволен, дерзостен и многоречив зело, конское рыстание любяще, на враги своя ополчитель смел, храбрость и силу имея, воинство же велми любляще». Сходно описал его Масса: «Он был мужчина крепкий и коренастый, без бороды, широкоплечий, с толстым носом, возле которого была синяя бородавка, желт лицом, смугловат, обладал большою силою в руках, лицо имел широкое и большой рот, был отважен и неустрашим, любил кровопролития, хотя не давал это приметить».

Маржерет восхищается личностью, но не внешностью императора. Внешние достоинства в «Дмитрии» нашел лишь нунций Рангони: «Дмитрий имеет вид хорошо воспитанного молодого человека; он смугл лицом, и очень большое пятно заметно у него на носу, вровень с правым глазом; его тонкие и белые руки указывают на благородство происхождения; его разговор смел; в его походке и манерах есть действительно нечто величественное». Ближе с ним познакомившись, нунций записал: «Дмитрию на вид около двадцати четырех лет. Он безбород, обладает чрезвычайно живым умом, очень красноречив; у него сдержанные манеры, он склонен к изучению литературы, необыкновенно скромен и скрытен».

На гравюре неизвестного автора, изготовленной к заочному венчанию «Дмитрия» и Марины в Кракове (ноябрь 1605), [61] и на гравюре Луки Килиана (1606) «Дмитрий» изображен с большой бородавкой у носа. У Килиана он имеет ещё бородавку на лбу и некрасив – лицо округлое, черты грубые, но поражает умный и задумчивый взгляд. «Дмитрия» Килиан никогда не видел и делал гравюру с рисунка. На свадебной гравюре «Дмитрий», напротив, симпатичен – лицо соразмерное, красивые умные глаза и чувственные губы. При том, на обеих гравюрах изображён один и тот же человек. Есть ещё поясной портрет «Дмитрия» из замка Мнишков в Вишневце работы неизвестного художника. Латинская надпись на холсте сообщает: «Дмитрий, ИМПЕРАТОР Московии супруг Марианны МНИШКОВНЫ, Георгия воеводы сандомирского и Тарловны урожденной дочери». «Дмитрий» изображен в латах, лицо удлиненное, волосы темные, никаких бородавок. По мнению историка В. Н. Козлякова, портрет «Дмитрия», парный ему портрет Марианны (Марины) Мнишек, а также картины их венчания и коронации Марины, хранившиеся в Вишневце, написаны не ранее 1611 г. Козляков предполагает, что на портрете «Дмитрия» изображен Лжедмитрий II. [62]

Если собрать все сведения о внешности «Дмитрия Иоанновича» – Юрия Отрепьева (вернёмся к природному имени), то пред нами предстанет приземистый богатырь. Руки неравны по длине, но силы необыкновенной – он легко гнул подковы. Лицо широкое, смуглое, без бороды и усов, волосы русые, рыжеватые, глаза темно‑ голубые; рот большой; на лице – бородавка справа у носа и родимое пятно у правого плеча. Некоторые авторы полагают, что те же знаки имел царевич Дмитрий Угличский. Отрепьев – не красавец, но отнюдь не урод, описанный Скрынниковым. Для окружающих важнее была его личность.

Поражает чрезвычайная переимчивость Отрепьева и умение сказать людям то, что они хотят услышать. Отрепьев был гениальным актером и полностью входил в образ, который играл в настоящий момент. Верил ли Отрепьев во что‑ нибудь искренне? Многие пишут, что он всерьёз считал себя сыном Ивана Грозного и что мысль эту ему кто‑ то внушил. С этим не согласуется попытка самозванца удалить из Угличского собора прах царевича Дмитрия. Стоит вспомнить и Буссова, искренне любящего «царя Димитрия» и все же рассказавшего эпизод, где преданный самозванцу Басманов поделился с ним, что «Димитрий» не природный царь. Тогда встает вопрос, верил ли Отрепьев в Бога? В Европе XVII в. вольнодумцы, отрицающие Бога, были редки, в России неизвестны. Но Отрепьев смело клялся именем Господа, утверждая, что он и есть царевич Дмитрий. Под угрозой вечного проклятия исповедовался при принятии католичества. По свидетельству иезуита, во время похода на Москву всегда начинал сражения с молитвы перед войском:

«Димитрий находил, по словам его, сильнейшую опору в своей совести: обыкновенно пред началом битвы, он молился усердно, так, чтобы все его слышали, и воздев руки, обратив глаза к небу, восклицал: «Боже правосудный! порази, сокруши меня громом небесным, если обнажаю меч неправедно, своекорыстно, нечестиво; но пощади кровь христианскую! Ты зришь мою невинность: пособи мне в деле правом! Ты же, царица небесная! будь покровом мне и моему воинству! ».

В русском фольклоре Гришка Атрепьев продает душу черту, но Отрепьев не увлекался чернокнижием. Вероятно, он мало думал о Боге и легко относился к религиозным различиям христиан. Ближе всего по духу ему были ариане или социане, считавшие главным христианскую мораль, а не богословские различия. Став царём, Отрепьев высказывался против религиозной нетерпимости: «У нас, – говорил он духовным и мирянам, – только одни обряды, а смысл их укрыт. Вы поставляете благочестие только в том, что сохраняете посты, а никакого понятия не имеете о существе веры… вы считаете себя праведным народом в мире, а живёте не по‑ христиански, мало любите друг друга; мало расположены делать добро. Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое латинская, лютеранская вера? Все такие же христианские, как и греческая. И они в Христа веруют… Я хочу, чтобы в моем государстве все отправляли богослужение по своему обряду». Подобная позиция, несомненно, оправдывала отступничество самого Отрепьева.

Характер Отрепьева привлекал к нему одних людей и резко отталкивал других. Несомненно, он обладал даром обаяния и харизмой, позволявшие ему завоевывать сердца и вести за собою людей. Дворян, казаков, наёмников восхищала храбрость Отрепьева – не всякий претендент на престол поскачет во главе горстки всадников на превосходящие силы врага. Но эта храбрость нарушала правила царского этикета и переходила в молодечество. Лихой наездник, птицей взлетавший в седло, он любил укрощать необъезженных коней, не меньше любил охоту, один на один копьем убил огромного медведя. Лично испытывал новые пушки, участвовал в воинских потехах и не обижался, если его били и толкали. Всё это нравилось воинским людям, но не боярам, духовенству и купечеству, считавшими подобное поведение нецарским.

Отрепьев, хотя и не так резко, как Пётр I, нарушал неудобный ему царский этикет. Он запретил постоянно брызгать себя святой водой и осенять крестом, не желал, чтобы бояре сопровождали его из залы в залу, не спал после обеда, как принято у россиян, а «отправлялся гулять по Кремлю, заходил в казну, в аптеку и к ювелирам, иногда один, а то вдвоем или втроем, или уходил потихоньку из своих покоев». Ездил верхом, а не в карете, брал не самого смирного, а самого резвого коня, не допускал, чтобы бояре усаживали его на лошадь под локотки, подставив скамью. Часто носил польскую и венгерскую одежду, любил общаться и работать с иностранцами. За трапезами у него было весело: играла музыка. Снял запреты на свободу профессий и строительство каменных домов в Москве, снял запреты и на браки бояр: любил их женить, веселиться на свадьбах – брак Василия Шуйского, которому Борис не разрешал жениться до 50 лет, наметил через месяц после своей свадьбы.

Став царём, Отрепьев перестал сдерживать язык и допускал бестактности, а иногда вздорности по отношению к боярам. Поучал их, иногда унижал, пенял за необразованность и тугодумие. Испортил отношения с Сигизмундом. Вместо того чтобы преодолеть сопротивление Думы и помочь королю вернуть шведский престол (получив взамен отмену «кондиций»), навязывал ему совместную войну с Турцией, вёл тяжбу о титулах и дал себя вовлечь в интриги шляхетского рокоша. В споре о титуле «непобедимого императора» с польским послом уронил царское достоинство в глазах поляков и бояр. Происходило это от присущей Отрепьеву мании величия, которая расцвела пышным цветом по взошествии на престол.

Буссов пишет: «Тщеславие ежедневно возрастало и у него, и у его царицы, оно проявлялось не только в том, что во всякой роскоши и пышности они превзошли всех других бывших царей, но он приказал даже именовать себя «царём всех царей». Его копейщики и алебардщики, приветствуя его и его царицу, когда они проходили мимо, должны были уже не только делать поясной поклон и сгибать колени, а обязаны были вставать на одно колено». Станислав Немоевский описал обед, который «царь Дмитрий» дал на другой день после свадьбы. Отрепьев не был пьян, но разошелся не на шутку – оказалось, что в мире нет ему равных. Он прошелся по Сигизмунду, затем по императору Рудольфу II, сказав, что тот ещё «больший дурак», и «даже и папы не оставил за то, что он приказывает целовать себя в ногу». Об Александре Македонском – единственном почитаемом им герое, сказал, «что в виду его великих достоинств и храбрости, он и по смерти ему друг». Отрепьев мечтал превзойти Александра и, затевал Азовский поход, надеясь оправдать титул «непобедимого императора».

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: