 |
Воротынский.. Шуйский.
|
|
|
|
Воротынский.
Когда народ ходил в Девичье поле
Ты говорил –
Шуйский.
Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать.
А впрочем я злословием притворным
Тогда желал тебя лишь испытать,
Верней узнать твой тайный образ мыслей;
Но вот – народ приветствует царя –
Отсутствие мое заметить могут –
Иду за ним.
Особенно расцветает лицемерная изворотливость Шуйского при вести о чудотворности мощей Дмитрия. Когда бояре ошарашено молчат, он, угождая Борису, тут же находит лазейку и отводит предложение Патриарха о переносе мощей в Архангельский собор (и тем признания царевича святым, а не самоубийцей). В человеческом плане, князь Шуйский – самый отталкивающий образ в трагедии Пушкина.
Шуйский, наряду с Самозванцем, – главный герой трагедии А. Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» (1867). Драматург глубоко изучил историю Смуты. «Дмитрий Самозванец… – пишет он – плод… долговременного изучения источников». В основе идейного конфликта пьесы лежит выбор исторического пути: поворот России к Европе, предлагаемый Самозванцем, или сохранение русских устоев, отстаиваемое Шуйским. Здесь отразилась борьба «западников» и «славянофилов» 1860‑ х годов. К этому времени Островский отошёл от славянофильства, но он не принижает Василия. Шуйский умён, твёрд характером, желает России добра и несет свою правду. Правда эта в неготовности народа к крутым переменам. Кроме борьбы идей есть борьба людей, и тут побеждает Шуйский: он ближе к народу (к купечеству) и лишён страстей, делающих беззащитным молодого царя. Но будущее самоизбранного царя Василия незавидно. В конце пьесы Голицын предрекает недолговечность его царствования: «На трон свободный садится лишь избранник всенародный».
|
|
|
Историки второй половины XIX в. гораздо резче писали о Шуйском, чем Карамзин. С. М. Соловьёв отмечает, что Шуйский был «очень умный и очень скупой, он любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству». Из его указов самый важный, принятый в 1607 г., подтверждает закрепощение крестьян. Никакой особого мужества перед Сигизмундом Соловьёв в поведении плененного царя не усматривает. Нелестное мнение о Шуйском у Соловьёва бледнеет по сравнению с оценкой Н. И. Костомарова, больше писателя, чем историка:
«… он гнул шею пред силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, прятался от всякой возможности стать с ней в разрезе, но изменял ей, когда видел, что она слабела, и вместе с другими топтал то, перед чем прежде преклонялся. Он бодро стоял перед бедою, когда не было исхода, но не умел заранее избегать и предотвращать беды…. Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочной, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто‑ нибудь, способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя. Его стало только на составление заговора, до крайности грязного, но вместе с тем вовсе не искусного, заговора, который можно было разрушить при малейшей предосторожности… Но когда он стал царем, природная неспособность сделала его самым жалким лицом, когда‑ либо сидевшим на московском престоле, не исключая и Фёдора, слабоумие которого покрывал собой Борис».
Мнение Костомарова разделяет и В. О. Ключевский, не менее талантливый писатель, но в первую очередь – историк. О Шуйском он пишет:
«Это был пожилой, 54‑ летний боярин небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший её только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству, и в каждом из этих манифестов заключалось по меньшей мере по одной лжи».
|
|
|
Грамоты лгали о намерении самозванца перебить бояр, об избрании царя Василия «всем Московским государством» и о его клятве «никого смерти не предавать, не осудя истинным судом с боярами своими». Клятву о казни без суда Василий, конечно, нарушил, но, как подчеркивает Ключевский, важно то, что целуя крест в Успенском соборе, он дал клятву не боярам, а всей земле: «Целую крест всей земле на том, что мне ни над кем ничего не делати без собору, никакого дурна». Сделал это не из народолюбия, а чтобы найти в земстве противовес боярам. Ключевский приветствует Шуйского за отказ от прерогатив царской власти: опалы по усмотрению царя; конфискации имущества у родственников преступника; суда без свидетелей и очных ставок. «Клятвенно стряхивая эти прерогативы, – заключает Ключевский – Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам».
Последний большой историк дореволюционной России, С. Ф. Платонов, считал деятельность Шуйского несчастьем для страны. По его мнению, успех заговора князя Василия изменил характер смуты – из дворцовой, боярской, она стала народным движением: «Воцарение Шуйского может считаться поворотным пунктом в истории нашей смуты: с этого момента из смуты в высшем классе она окончательно принимает характер смуты народной, которая побеждает и Шуйского, и олигархию».
Михаил Скопин в истории и литературе XIX в. Из историков XIX в. первый писал о Михаиле Скопине Карамзин. О Скопине он пишет восторженно, восхищается его мужеством и благородством, называет «героем‑ юношей» и видит в нём несостоявшегося спасителя российского государства. Оценка Карамзина получила широкое распространение. В 1835 г. одновременно выходит из печати роман О. П. Шишкиной «Князь Скопин‑ Шуйский, или Россия в начале XVII столетия» и ставится пьеса Н. В. Кукольника «Князь Михайло Васильевич Скопин‑ Шуйский». Олимпиада Шишкина написала о Скопине роман, следуя представлениям Карамзина о «герое‑ юноше» (с Карамзиным она была близко знакома) и дополнив их интригой о любви прекрасной польки к русскому витязю. Роман, написанный хорошим языком и одобренный В. М. Жуковским, был забыт уже во второй половине XIX в. Канула в лету и пьеса Нестора Кукольника, долго не сходившая со сцены после ее постановки в Александринском театре.
|
|
|
Свою драму Кукольник первоначально назвал «Ляпунов». Под этим именем о ней пессимистически отозвался Пушкин, записавший в дневнике 2 апреля 1834 г.: «Кукольник пишет «Ляпунова», Хомяков тоже. Ни тот ни другой не напишут хорошей трагедии». Пушкин был вообще низкого мнения о Кукольнике и считал его успех драматурга следствием угождения господствующим вкусам. В драме Кукольник прославляет принцип легитимизма: князь Михаил отказывается от соблазна занять русский престол, несмотря на уговоры Ляпунова и войска. Николаю I и многим монархистам пьеса понравилась, но люди с развитым вкусом, её не приняли. После просмотра пьесы Лермонтов написал эпиграмму:
В Большом театре я сидел,
Давали «Скопина»: я слушал и смотрел.
Когда же занавес при плесках опустился,
Тогда сказал знакомый мне один:
«Что, братец! жаль! – Вот умер и Скопин!..
Ну, право, лучше б не родился».
Историки второй половины XIX в. не однозначны в оценках Скопина. По мнению Соловьёва, народную любовь к нему породили не заслуги, а общее желание найти «точку опоры», около которой можно «сосредоточиться». Народ увидел «точку опоры» в князе Михаиле: «В один год приобрёл он себе славу, которую другие полководцы снискивали подвигами жизни многолетней, и что ещё важнее, приобрел любовь всех добрых граждан, всех земских людей, желавших земле успокоения от смут, от буйства бездомников…. все это Скопин приобрёл, не ознаменовав себя ни одним блистательным подвигом, ни одною из тех побед, что так поражают воображение народа, так долго остаются в памяти». Гибель Скопина, как пишет Соловьёв, «была самым тяжелым, решительным ударом для Шуйского». С его смертью «порвана была связь русских людей с Шуйским».
|
|
|
Костомаров посвятил Скопину главу в «Русской истории в жизнеописаниях важнейших ее деятелей». Демократ‑ народник и украинофил, Костомаров не любил Московскую Русь и к большинству ее героев относился с предубеждением, если не с неприязнью. Скопин представляет редкий случай, когда Костомаров пишет о «москале» с симпатией: «Личность эта быстро промелькнула в нашей истории, но с блеском и славою, оставила по себе поэтические, печальные воспоминания. Характер этого человека, к большому сожалению, по скудости источников остаётся недостаточно ясным; несомненно только то, что это был человек необыкновенных способностей».
Ключевский и Платонов в подробности о Скопине не вдавались. Ключевский лишь отметил, что «молодой даровитый воевода был желанным в народе преемником старого бездетного дяди». Немногословен и Платонов. Он сожалеет, что недостаток сведений не позволяет восстановить личность князя Михаила, но добавляет, что современники были о нём высокого мнения: «Говорят, что это был очень умный, зрелый не по летам человек, осторожный полководец, ловкий дипломат. Но эту замечательную личность рано унесла смерть… народная молва приписала вину в этом Шуйским, хотя, может быть, и несправедливо».
Михаилу Скопину были также посвящены монографии В. С. Иконникова «Кн. Михаил Вас. Скопин‑ Шуйский» («Древняя и Новая Россия», 1875) и Г. Воробьева «Боярин и воевода князь Михаил Васильевич Скопин‑ Шуйский» («Русский Архив», 1889). В 1910 г. был опубликован роман Ф. Е. Зарина «Скопин‑ Шуйский». Последним дореволюционным произведением о Скопине стала пьеса А. А. Навроцкого «Князь Михаил Скопин‑ Шуйский» (1913). Пьеса эта не увидела сцены – помешала война и новая Смута, перетряхнувшая Россию.
О Шуйском и Скопине в советский и постсоветский период. Советских историков Василий Шуйский интересовал лишь в связи с «крестьянской войной» Болотникова и закрепощением крестьян. Оценку ему давали резко отрицательную – боярский царь, крепостник, душитель народного восстания. Ещё меньше внимания уделяли Скопину, участнику разгрома Болотникова и «пособнику» шведских интервентов. Из писателей лишь А. Соколов в романе «И поднялся народ» (1966) и В. А. Шамшурин, автор «Каленой соли» (1990), дали краткие портреты царя Василия и Скопина. В постсоветский период появились статьи А. П. Богданова о Михаиле Скопине‑ Шуйском (1996, 1998) и Е. М. Морозовой о Василии Шуйском (2000). В. В. Каргалов опубликовал биографию Скопина в книгах «Московские воеводы XVI–XVII вв. » (2002) и «Исторические портреты: Святослав, Дмитрий Донской, Михаил Скопин‑ Шуйский» (2004). Был опубликован роман С. П. Масияша «Скопин‑ Шуйский: Похищение престола» (2001).
|
|
|
В книге историка Р. Г. Скрынникова «Василий Шуйский» (2004) использованы предшествующие работы автора, но есть добавления, в частности, оценка царя Василия, как правителя. Скрынников считает, что Василий мог быть неплохим царем в спокойной России, но править страной, находившейся в состоянии смуты, ему оказалось не по силам. Гораздо дальше, чем Скрынников, идёт в оправдании Шуйского В. В. Куклин в романе «Великая смута» (2004–2009). В сжатом виде его отношение к Шуйскому изложено в статье «Великая Смута – война гражданская или отечественная? » (2008). Куклин – конспиролог, он верит в заговор тайно принявших католичество бояр, в том числе, Романовых, против царского дома и православной Руси. Отрепьев – всего лишь католический ставленник, без собственного лица. В Шуйском Куклин видит спасителя страны:
«Приход Василия Шуйского и впрямь обернулся – с первым же днем нового царствования – восстановлением сугубо русских порядков на Руси, разрывом всех соглашательских и предательских в отношении народа и православной церкви договоров Лжедмитрия с Западом, восстановлением почтения русского народа к церкви, смещением Патриарха‑ самозванца и заменой его на священнослужителя из народа истинного – на Гермогена… То есть Русь вновь возглавил царь‑ патриот и Патриарх русский».
Даже нарушение Шуйским клятвы сохранить свободу Болотникову Куклин ставит в плюс: «удивительно… то, что Болотникову царь… сохранил жизнь и отправил в ссылку в места самые наидальние, спокойные, где мог тот и отдохнуть от ратных дел, отъесться, найти способ связаться с римскими шпионами». Он излагает невероятную версию, что иезуитский генерал Болотников «благополучно отбыл из Каргополя под крылышко папы римского», а записи о его казни «вставлены по требованию Филарета в воспоминания князя Хворостинина и других мемуаристов». Зато к Скопину Куклин относится без уважения. Все победы на пути от Новгорода к Москве он приписывает гению Делагарди. Смерть князя Михаила случилась якобы «из‑ за неумеренных возлияний и бесконечных пиров, которые пришлось перенести неокрепшему в пьянстве организму юного воителя». Случай с Куклиным – пример тому, как русскую славу умаляет писатель, проповедующий патриотизм.
Куклин – не единственный, кто принижает князя Михаила. В романе Елены Арсеньевой «Сбывшиеся проклятье» (2009) в основе сюжета лежит страсть Скопина к Марине Мнишек, что приводит его к участию в заговоре Василия Шуйского и нарушению присяги Великого мечника, хранить государев меч и защищать его. В день мятежа у царя Дмитрия не оказалось ни меча, ни мечника. Царь проклял Иуду и предрек ему страшную смерть. Много позже, во время осады Дмитрова, Скопин увидел на стене Марину и услышал слова проклятия, обращенные к нему. Умирая в муках после выпитой чарки, поднесенной дорогой кумой Катериной Григорьевной, князь Михаил вспомнил эти слова.
Царь Василий и Михаил Скопин для нашей истории. Василий Шуйский не был ничтожным царем, как считал Костомаров и ныне Бушков, но не был героем‑ мучеником, каким его сейчас рисует Куклин и ранее Карамзин. Ближе к реальности умеренная оценка Скрынниковым, считавшего Василия дееспособным царем. Он трезво оценивал ситуацию, правильно реагировал на угрозы, проявлял незаурядную твердость и не склонялся при неудачах. Скрынников указал и на его слабость – он был никакой полководец, и что хуже, доверял войско бездарным братьям, что, в конечном итоге, его погубило. Чего не доказал Скрынников, это отравления Василия и Дмитрия Шуйских по приказу Сигизмунда. Устранение Шуйских в октябре 1612 г. могло казаться важным для избавления королевича Владислава от соперников на московский престол (Михаила Романова избрали царем лишь в марте 1613 г. ), но нет прямых доказательств отравления. Химический анализ останков царя Василия представляется возможным и желательным.
Важнейшим деянием Василия Шуйского было свержение и убийство императора «Дмитрия Ивановича». Как справедливо отмечает Платонов, именно после гибели «Дмитрия» Смута стала общенародной. Скрынников питает неприязнь к Самозванцу и не осуждает Шуйского за совершенный переворот. Но если говорить о благе России, то князь Василий вместе с боярами‑ заговорщиками совершили преступление. Никакая война с Турцией, затеваемая «Дмитрием Ивановичем», не принесла бы России столько человеческих потерь, горя и разорения, сколько причинил мятеж, уничтоживший «Ростригу». В этом – вина Василия Шуйского и, несмотря на последующие страдания, он не заслуживает доброй памяти. В оценке Шуйского как властолюбца, ввергнувшего Россию в Лихолетье, стоит довериться интуиции Пушкина и мнению знатока Смуты – Платонова.
Михаил Скопин‑ Шуйский заслужил иное отношение. Его победы над доселе непобедимыми поляками, освобождение новгородских и тверских земель, снятие осады с героической Троицы, а потом с Москвы дали русским людям надежду на скорое избавление, которое стало бы явью, если не внезапная смерть Скопина. В искренности любви народа к князю Михаилу у историков нет сомнений, но далеко не все уверены в его полководческом таланте. Соловьёв отмечает, что Скопин не совершил блистательных подвигов и поражающих воображение побед, а Платонов лишь пишет, что он «осторожный полководец». Отношение – явно не восторженное. Ещё дальше идет романист Куклин приписывающий все победы гению Делагарди.
На самом деле, есть все основания причислить князя Михаила к лучшим полководцам России. В 20 лет Скопин побеждал опытнейшего Болотникова; во время похода из Новгорода к Москве он одерживал победы над лучшей в мире польской кавалерией не только со шведами, но и силами одних русских. В отличие от писателя‑ патриота Куклина, швед Юхан Видекинд, историк XVII в., видел в содружестве Михаила Скопина и Якоба Делагарди союз равных по военному знанию вождей. Он писал: «Якоб и Скопин. …В то время никого не было опытнее их двоих в военном деле». Видекинд восхваляет Делагарди, высоко почитаемого шведами, но сам Делагарди, в оправдание поражения под Клушиным, ссылается на «предчувствие неудачи», тяготившее его душу «после умерщвления доблестного Скопина». Соловьёв прав в том, что Скопин не совершал «блистательных подвигов», но историк не понял, что князь Михаил, несмотря на молодость, перерос уровень героя‑ рубаки. Он был в первую очередь стратег, и это оценил стратег такого масштаба как гетман Станислав Жолкевский:
«Скопин очень теснил наших построением укреплений, отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегой стояли под Троицей. Они несколько раз покушались под Колязиным монастырем и при Александровской слободе, но прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями, которые были наподобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости Москвитян научил Шум [Зомме]. Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить».
Князь Михаил проявил себя и как тактик. Видекинд пишет, что Скопин «отличался осторожностью в своих планах, отлично умел укреплять лагерь и строить перед ним частоколы из острых кольев, которых для этого он возил с собой 2 тысячи». Идею строить земляные укрепления в поле для защиты от сильной конницы Скопин заимствовал у голландского полководца Морица Оранского (учителя Делагарди), но усовершенствовал – дополнил переносным частоколом, и острожки собирали прямо на глазах. Он, впервые в России, начал создавать войско «нового строя», вооруженное современным оружием[74] и обученное европейской тактике. С помощью Кристера Зомме, князь Михаил обучал крепких северных ратников и немалого достиг, но дело не довершил – оборвалась его жизнь. Без Скопина всё рассыпалось под Клушино – не помог ни численный перевес русских и шведов, ни талант Делагарди. История не знает сослагательного наклонения, но можно не сомневаться, что, останься Скопин жив, королю Сигизмунду пришлось бы снять осаду Смоленска и бесславно вернуться в Польшу.
Князь Михаил заболел и умер после пира на крестинах у Ивана Воротынского. Химический анализ его останков свидетельствует, что он не был отравлен «металлическим» ядом. Писатель Куклин утверждает, что князь «сгорел не то с перепоя, не то от пережора во время бесчисленных застолий». Кроме этой оскорбительной версии, Куклин допускает версию заговора, где делится откровением, что последний пир Скопина «велся вовсе не в доме брата царского Дмитрия Ивановича, а в палатах князя В. Долгорукова – того самого русского вельможи, что входил в кружок тайных католиков Руси». Значит, «если Михаил Васильевич и действительно был умерщвлен, а не умер от перепоя и пережора, то совершено это было либо руками, либо людьми князя Владимира Долгорукова».
Этот пример показывает какими приёмами создается новая мифология (или антимифология). Ведь читатель может поверить, что Скопин был обжорой и пьяницей и что Куклин не только опроверг им же изобретенную версию, что Скопин пировал у Дмитрия Шуйского, но раскопал, что пир был в доме тайного католика Долгорукова. Между тем, во всех источниках указано, что пир проходил в доме у князя Ивана Воротынского. Нет данных и о переходе в католичество Владимира Долгорукова и других бояр (тех же Романовых). Роман Куклина «Великая Смута» рассмотрен здесь потому, что он может вызвать доверие у читателей, не изучавших Смутное время. По непонятной причине роман получил в 2003 г. благословение Московской Патриархии, а в 2005 г. – премию имени Льва Толстого Союза писателей России. Но эти отличия не делают произведение Куклина более правдивым и вряд ли русской истории нужен второй Виктор Суворов, обращенный в XVII в.
Л. Н. Гумилёв, называл Скопина‑ Шуйского «национальным героем России, спасителем Москвы». Нет сомнений, что юный князь заслужил почетное место в пантеоне русской воинской славы и современные писатели не имеют права порочить его имя. Есть и люди, желающие сберечь память о Скопине. К ним относится историк Я. В. Леонтьев – автор статей об ополчении Скопина и научный директор программы «Под княжеским стягом». В рамках программы организуются ежегодные экспедиции школьников, студентов, педагогов и краеведов Тверской, Новгородской, Владимирской и Московской областей по памятным местам похода Скопина‑ Шуйского. Появляются памятники Скопину: в 2007 г. первый в России памятник полководцу[75] был воздвигнут в поселке Борисоглебский Ярославской области, а в 2009 г., к 400‑ летию победы Скопина под Калязиным, князю был поставлен памятник у Вознесенского собора в Калязине Тверской области. Думаю, что Москва, освобожденная от осады Скопиным‑ Шуйским, может найти средства на памятник, а Мосфильм на художественный фильм – ведь жизнь князя Михаила несравненно кинематографичнее надуманного сюжета фильма «1612».
|
|
|
