2.2. Императрица Мария Юрьевна и второй «Дмитрий» 1 страница

 

Случайные монархи Смутного времени. Смута начала XVII в. изобилует честолюбцами. Одни искали царского венца, другие – богатства и власти, и все упорно пробивались к вожделенной цели. Но были честолюбцы, достигшие высот без особых усилий. Речь идет о Марине Мнишек, ставшей российской царицей по воле влюбленного «императора Дмитрия», и шкловском учителе, названном царем взамен погибшего самозванца. Судьбы царицы Марии Юрьевны (Марины) и второго «Дмитрия», прозванного поляками «цариком», а недругами «Вором», объединил случай, вознесший их в ранг особ царского звания, а затем брак. Плодом брака был царевич – «ворёнок», родившийся после убийства отца. Через четыре года ребенка казнили, а мать уморили в тюрьме. Считают, что «Вору» и Марине воздалось по заслугам. Попробуем разобраться в фактах и мифах об этой паре.

 

Марина Мнишек, её происхождение и воспитание. Польская ветвь Мнишков берет начало от чешского дворянина Николая Мнишка, выехавшего в 1533 г. в Польшу. Николай сделал блестящую карьеру, он стал королевским дворянином, бургграфом Краковского замка и коронным подкормием. [76] Женился он на дочери магната Каменецкого. Сыновья Мнишка – Ян и Ежи, служили при дворе короля Сигизмунда‑ Августа. Престарелый король тосковал по умершей жене и постоянно менял женщин, ища замену. В поисках идеала ему помогали братья Мнишки. Особенно отличился Ежи. Переодевшись женщиной, он проник в монастырь, где воспитывалась 16‑ летняя красавица Барбара, и уговорил ее бежать из монастыря и стать любовницей короля. Мнишки пользовались у короля полным доверием: он, не глядя, подписывал им любые бумаги. Когда король умер, братья вывезли ночью из замка несколько тяжело нагруженных сундуков. Умерший оказался гол как сокол, его не во что было даже обрядить, а братья разбогатели.

Родственники пана Ежи по жене были ариане, но он обернулся ревностным католиком, когда королем стал Сигизмунд III. За благочестие король пожаловал ему Сандомирское воеводство и управление королевским замком Самбор. Сохранился портрет пана Ежи, позволивший Костомарову оживить его образ: «Мнишек был пожилой человек, лет за пятьдесят, невысокого роста, с короткой шеей, дородный, с высоким лбом, с небольшой круглой бородой, с выдающимся вперед подбородком и с голубыми плутоватыми глазами, со сладкими манерами, с красивым образом выражения». Был он ловкий интриган, умел нравиться королям и духовенству и пользовался любовью и доверием детей. В жизни Марины отец сыграл определяющую и роковую роль. Только в последние годы жизни она стала духовно независима от «государя батюшки».

Марианна, известная в России как Марина, родилась в Самборе в 1588 г. От матери, Гедвиги Тарло, она унаследовала польскую кровь, от отца – чешскую и украинскую. Семейство проживало в королевском замке, расположенном над Днестром. Жили весело. Пан Ежи любил закатывать балы, на которые собирались многочисленные гости. Во время пира знатные гости сидели ближе к хозяину, вперемежку с дамами для веселой беседы, а гонтовая шляхта[77] размещалась в конце стола. Марина видела отца в центре внимания, слышала его речи и гордилась им. Не меньше пиров и танцев увлекались охотой. Женщины участвовали наравне с мужчинами. Марина стала прекрасной наездницей. Образование она получила домашнее. Местные монахи бернардинцы были духовными отцами в семье. Они дали Марине католическое воспитание.

Хотя Марине исполнилось 16 лет, у нее не было жениха. Здесь она отставала от младшей сестры Урсулы, вышедшей в 15 лет замуж за князя Константина Вишневецкого. Внешность Марины была на любителя: одним она казалась красавицей, другим не нравилась. Маленького роста и худощавая, Марина не могла похвалиться пышными формами, модными в те времена. Судя по портретам, лицо ее благородного овала, с высоким лбом и правильными чертами, портили тонкие сжатые губы. Положение спасали красивые, выразительные глаза под изящно выгнутыми бровями и густые темные волосы. Главным препятствием, ограничивающим круг женихов, была воля батюшки, желавшего с помощью брака дочери поправить расстроившиеся дела.

 

Любовь «Дмитрия». Все изменилось в начале 1604 г., когда в замок прибыл молодой человек, о котором отец сказал, что он чудом спасшийся сын царя Ивана Васильевича. «Дмитрий» не мог показаться Марине привлекательным: далеко не красавец, не слишком воспитанный, с пробелами в образовании, царевич уступал блестящим польским аристократам. Зато на гостя Марина произвела сильнейшее впечатление, но он робел его выказать. Тут помог пан воевода, пришедший в восторг от возможности породниться с царственным домом. Он объяснил дочери открывавшуюся ей возможность стать царицей. Мнишек привлек к беседам отцов бернардинцев, внушавших Марине, какой подвиг ей предстоит по обращению огромной страны в истинную веру.

Наконец, «царевич» решился и объяснился с Мариной. Обстоятельства объяснения неизвестны, но Марина не отказала самозванцу. Дальнейшее взял в свои руки отец. Он предложил вернуться к разговору после встречи царевича с королём. В Кракове состоялись встречи «Дмитрия» с Сигизмундом и его обращение в католичество. Препятствия для брака были устранены. Вернувшись в Самбор, «Дмитрий» повел дело к помолвке. Воевода поставил условием достижение престола, выделение дочери и себе огромных кусков русских земель и обращение московитов в католичество. «Дмитрий» на всё согласился и 24 мая 1604 г. подписал брачный договор. Марина не участвовала в переговорах. Она лишь соглашалась принять договор, следуя указаниям отца.

25 августа 1604 г., собранное в Самборе войско во главе с «царевичем» и Мнишком отправилось на завоевание Московского царства. Брат Марины шел во главе роты гусар. Для Марины потянулись месяцы ожидания, иногда оживляемые вестями от завоевателей. В конце января 1605 г. в Самбор прибыл отец – полубольной и сникший. Он рассказывал о сдаче городов и победе над армией Бориса, но в речах его не было веры в успех. Вскоре пошли слухи, что царевича разбили, и он неизвестно куда сгинул. Весной пришло известие, что царь Борис умер и вслед за ним весть, что войско сына Бориса присягнуло «Дмитрию».

 

Венчание. Лето принесло победу: «Дмитрий» вступил в Москву. Пан Ежи ликовал: прежние разочарования были забыты. Марина воспринимала всё отстранённо: царевич не заронил в ней любви. «Дмитрий» писал Марине, но без ответа. В ноябре 1605 г. в Краков прибыло посольство Афанасия Власьева. На аудиенции у короля Власьев просил разрешения на брак его государя с Мариной Мнишек. Венчание (в Москве его приняли как обручение) состоялось 29 ноября 1605 г. в доме ксендза Фирлея в присутствии Сигизмунда, его сестры, сына и знатнейших магнатов. Роль жениха исполнял Власьев, Марина была в белом платье, на голове корона из алмазов. Обряд совершал кардинал Бернард Мацейовский. По обряду он спросил посла, не обещал ли царь жениться другой девице. На что Власьев ответил: «Разве я знаю, царь ничего не поручил мне на сей счёт», – чем всех повеселил. Потом добавил: «Если бы он дал обещание другой девице, то не посылал бы меня сюда». Улыбки сменились удивлением, когда Власьев повторил за кардиналом слова клятвы на хорошей латыни. После венчания все перешли в залу, где были накрыты столы. Туда же подошли московские дворяне, неся подарки невесте от царя. Подарки поражали роскошью. Всех восхитили часы под слоном с башней. Часы играли по московскому обычаю: били бубны, трубили трубы, свистели флейты, а затем ударили два часа.

Сели к столу. Власьев поначалу не хотел сесть рядом со своей государыней: он боялся случайно коснуться ее платья. Девушка была слишком взволнованна, чтобы есть, и Власьев тоже не брал в рот ничего, кроме хлеба с солью, несмотря на настояния короля. После обеда начались танцы: их открыл король с царицей. Потом король дал знак послу танцевать с царицей, но тот, не смея её коснуться, отказался. После танцев Мнишек сказал, чтобы Марина подошла и поблагодарила короля. Отец и дочь пали к ногам Сигизмунда. Король поднял Марину, поздравил с браком и стал внушать, чтобы она вела мужа к дружбе с Польшей, чтобы не забывала, где родилась, помнила Бога и воспитывала детей в любви к польскому народу. Затем, перекрестил её, она заплакала и вместе с отцом снова пала к ногам короля. Посол внимательно слушал: его оскорбило, что царица падала в ноги. Московские дворяне, бывшие на пиру, остались недовольны: поляки украли у них лисьи шапки и шубы. Зато поляки отметили, что русские едят руками и некоторые напились.

После венчания царица так и не ответила на пылкие послания «Дмитрия». Зато писал отец. Несмотря на 300 тыс. злотых и дорогие подарки, Мнишек не смог расплатиться с долгами. В декабре 1605 г. он пишет «Дмитрию» письмо, что в крайней нужде. Его также тревожит спор царя с королем о титулах и слухи о том, что в Кремле живет красавица княжна, Ксения Годунова. Ради чести дочери, он просит Дмитрия удалить от себя княжну. Царь удалил Ксению и послал в Краков секретаря, Яна Бучинского, вручившего пану Ежи ещё 300 тыс. злотых и подарки. Марина тоже пишет письмо, но не жениху, а папе Павлу V, где сообщает, что когда святые ангелы доведут её до Москвы, у неё не будет иной мысли, кроме соединения церквей.

 

Свадебный кортеж. Дела Мнишка наладились. Сигизмунд приостановил долговые иски на время его пребывания в России. Подготовка поездки заняла три месяца. Ежи взял с собой сына и родственников. К свите Мнишка присоединились знатные дворяне и множество небогатых шляхтичей. Марину сопровождали фрейлины. Из духовенства ехали иезуит Савицкий, самборский ксендз и семь бернардинцев. Всего в Москву отправилось почти 2 тыс. человек, в том числе, нанятые на службу царю гусары и жолнёры. Выехали из Самбора 2‑ го марта 1606 г. 18 апреля кортеж пересёк российскую границу. Везде на переправах были построены мосты и гати, а в деревнях священники и народ встречали процессию хлебом с солью. В Лубнах от имени царя Марине передали 54 белых лошади и три кареты, обитые соболями. В Смоленске ее встречали тысячи людей, все били царице челом. Марина уже привыкла, что русские люди, равно знатные и простые, воздают ей почести. В Вязьме отец и дочь расстались: Ежи поехал в Москву, обговаривать порядок приезда невесты. Зять и тесть, оба крайне тщеславные, превзошли себя – такой процессии Москва не помнила со времен избрания Бориса на царство.

Рано утром 2 мая 1606 г. Марина исповедалась отцу Савицкому и причастилась. Одетая в белое платье, она села в карету и переехала по наплавному мосту через Москву‑ реку. За рекой, на лугу, стояли шатры. Марина проследовала в шатер. К шатру подъехала карета, вся в золоте, сопровождаемая конными боярами. Бояре приветствовали царицу, кланяясь до земли. Князь Фёдор Мстиславский объявил, что царь просит ехать в столицу. Марина, вместе с двумя дамами, арапчонком и обезьянкой, села в карету, запряженную 12‑ ю серыми в яблоках лошадьми, и кортеж тронулся. Вдоль дороги рядами стояли стрельцы в красных кафтанах; их сменили конные дети боярские; потом стояли двести польских гусар, они били в литавры и дудели в трубы. Проезжая по Москве, Марина видела толпы народа, приветствовавшие ее. Карета под колокольный звон въехала в Кремль и остановилась у Вознесенского монастыря. Там жила «мать» царя, инокиня Марфа; здесь Марине предстояло провести 5 дней до венчания.

 

Коронация и свадьба. Марфа приветливо встретила девушку, но Марина была несчастна, не имея возможности видеть своего духовника. Кроме того, ей не нравилась московская кухня. [78] Пребывание госпожи в православном монастыре испугало фрейлин. Многие желали немедленно вернуться в Польшу. «Дмитрий» навещал Марину ежедневно и до него дошли жалобы. Он приказал прислать в монастырь польских поваров и успокоил женщин, разрешив желающим вернуться в Польшу. Невеста получила шкатулку с драгоценностями стоимостью 500 тыс. рублей с разрешением дарить кому хочет – Марина тут же все раздарила. Царь был непреклонен лишь в одном: он отказался разрешить пустить в монастырь католических духовников.

6 мая Марина перешла во дворец, в отведенные ей покои. Венчание и коронация были назначены на 8 мая. Ради великого события Марина согласилась надеть русское платье из вишневого бархата, густо расшитое жемчугом и каменьями. В Грановитой палате протопоп Фёдор совершил обряд помолвки, словно её не было в Кракове. Под колокольный звон жених с невестой по парчовой дорожке прошли к Успенскому собору. Их встречал патриарх Игнатий с епископами. Почти все приглашенные были русские. Марина приложилась ко всем образам, приняла миропомазание от патриарха и стала царицей по православным канонам. Но после венчания царь и царица не приняли причастия от патриарха. Коронация до венчания означала независимость титула царицы от развода или смерти царя. Вместо пани Марианны появилась царица Мария Юрьевна.

В эту ночь свершилась мечта «Дмитрия»: он остался наедине с любимой в спальных покоях. Никто не держал свечи у ложа, но вряд ли новобрачная, запредельно утомленная, оценила чувственные радости брака. Тем более, что не была влюблена в «Дмитрия». В пятницу, 9 мая, состоялась свадебный пир, омрачённый отсутствием польских послов, оскорблённых отказом посадить их за один стол с царем. Воевода на пир тоже не пошёл: у него вовремя разыгралась подагра. Пир был в русском стиле: царь и царица сидели каждый на своем троне, за столом на двоих. Царь по обычаю посылал кубки и раздавал из рук чернослив. По окончании пира Марина ушла к себе, а «Дмитрий» ещё долго веселился в обществе поляков.

Следующая неделя прошла в празднествах. Играли музыканты, привезенные Мнишком, готовили польские повара. Марина появлялась во французских нарядах. Царь часто переодевался – менял русскую одежду на польскую или обряжался венгерским гусаром. Мнишек уладил дело с послом: его посадили рядом с царем и царицей, но за отдельным столом. Много танцевали и веселились. Погружённая в празднества, Марина не знала, что не только Басманов, но её отец предупреждал царя о заговоре. Но «Дмитрий» не желал никого слушать. В ночь на 17 мая, как пишет Масса, «в царских палатах была радость и веселье; польские дворяне танцевали с благородными дамами, а царица со своими гофмейстеринами готовила маски, чтобы в следующее воскресенье почтить царя маскарадом, и не думали ни о чём дурном и утопали в утехах…».

 

Переворот. Утром 17 мая случился «злосчастный мятеж», как именует переворот Рожнятовский – автор «Дневника Марины Мнишек». Марина и женщины ее двора только что вскочили после сна и едва успели надеть юбки. Заслышав гвалт, Марина выбежала, желая узнать, что происходит. Услышав, что царя убили, она спряталась в подвале, потом возвратилась наверх. По дороге ее, не узнав, столкнули с лестницы. Все же она добралась до своих покоев и спряталась среди женщин. Скоро мятежники стали к ним ломиться, но встретили саблю камердинера Яна Осмольского: стоя в узком проходе, он удерживал нападающих, пока от ран не лишился чувств и был тут же изрублен. Обозленные заговорщики, ворвавшись в палаты, смертельно ранили панну Хмелевскую[79] и «ударились в разбой». Как пишет Рожнятовский, честь женщин не пострадала: подоспели бояре, разогнали чернь, а полуодетых женщин «проводили в другую комнату, охраняя их, чтобы с ними ничего не случилось».

Буссов, напротив, утверждает, что заговорщики «совратили и соблазнили всех девиц. Один князь приказывал отвести к себе домой одну, другой – другую, так обращались они с дочерьми польских вельмож». Марина сумела избежать общей участи, спрятавшись под юбку гофмейстерины[80] – высокой, толстой и старой матроны. На вопрос, где царица, она ответила, что сама проводила ее к отцу. Московиты обругали её непотребно, но не тронули. Рассказ Буссова чрезвычайно нравится беллетристам, но доверия не внушает. О чудесном спасении Марины под юбкой гофмейстерины нет в записках других свидетелей переворота. Скорее всего, Буссов, ненавидя Шуйского, намеренно сгустил краски. Сомнительна и описанная им жалостная сцена ограбления Марины:

 

«Она отдала им не только свои платья и украшения, драгоценные камни и всё, что у неё было, но даже сняла с себя платье, оставив на себе только спальный халат, и попросила, чтобы они все это взяли, а её с миром отпустили к отцу, она оплатит также и все, что она проела со своими людьми. Русские ответили, что они говорят не о том, что она проела, а о том, чтобы она вернула 40000 и 15000 рублей деньгами, которые вор послал ей вместе с другими ценными вещами и украшениями, и только после этого, а не иначе, ей разрешат уйти к отцу».

 

У Рожнятовского изъятие ценностей выглядит проще: по приказу бояр «все вещи – и царицы, и женщин спрятали в кладовые за печатями». В тот же день, с позволения бояр, Марину навестил отец. При встрече она сразу заявила: «Я хотела бы, чтобы мне лучше отдали моего негритёнка, чем все мои драгоценности, а ведь у меня их было так много! ». Отсюда Скрынников заключает, что она скорбела о негритёнке больше, чем о муже. На подворье к отцу Марину отпустили через неделю. Потом ей прислали пустые сундуки, шкатулки и несколько платьев, «а драгоценности, наряды, жемчуг и все другие вещи, лошадей и повозки задержали». Рожнятовский ничего не пишет о выкупе Мнишком дочери за 80 тыс. талеров, о чем повествует Буссов.

Июнь прошел в допросах Мнишка боярами о его роли в воцарении самозванца. Пан воевода – хитрый лис, представлял себя и дочь жертвами обмана и всячески преуменьшал свою роль в организации похода самозванца. В конце июня пошли слухи, что «Дмитрий» спасся, но никто в окружении Мнишка этому не верил. В августе 1606 г. воевода, его дети – Марина и Станислав, брат Ян и племянник Павел, свита и слуги – всего 375 человек, были отправлены в Ярославль. Полякам сохранили личное оружие, но их охраняло 300 стрельцов.

 

Ссылка. В Ярославле пленным выделили четыре двора: один занял воевода со свитой, другой – Марина с женщинами, третий и четвертый – брат и сын воеводы. Содержание шло от казны нескудное: сверх говядины, баранины, рыбы, давали пиво и вино. Местные власти пытались отобрать у поляков оружие, но те отвечали, что живыми его не сдадут. Ежи Мнишек превратился в Юрия Николаевича, русского боярина, – усвоил степенные манеры, отрастил бороду, держался достойно. Главной его задачей было удержать от бунта молодых шляхтичей. Жили слухами о войне Шуйского с войсками как бы и не погибшего Дмитрия. Прошёл год. За это время в Марине произошли глубокие перемены. Из послушного отцу ребенка, она превратилась во взрослую женщину, много думавшую о выпавшей на её долю судьбе. Только сейчас она оценила, на какую высоту её вознес Господь.

Как Марина позже призналась Буссову, она поняла, что Господь наказал её за надменность: «Он её, всего только дочь воеводы, возвысил до такого брака и удостоил стать царицей в столь могущественной монархии». Они же, с покойным супругом, «слишком возгордились своим саном и тем тяжко согрешили против Господа Бога», за что на них и обрушилась страшная кара, и теперь она «дала обет никогда больше не проявлять высокомерия». Но кроме высокомерия существует честолюбие, и оно не только не угасло в Марине, но развилось в неимоверной степени – теперь она была готова на любые жертвы, чтобы вновь стать царицей.

 

«Воссоединение» с новым «Дмитрием». В мае 1608 г. воеводу и Марину потребовали в Москву, где шли переговоры с поляками о перемирии. Договор о перемирии был подписан 15 (25) июля 1608 г. По договору все задержанные поляки могли вернуться домой. Марине возвращали свадебные подарки и драгоценности, а воеводе – его вещи… что удалось сыскать. Но Марина должна была отказаться от титула русской царицы и обещала на него не претендовать. Мнишки выехали из Москвы вместе с послами в начале августа 1608 г. Их сопровождал отряд смоленских дворян. Посольский обоз уже приближался к границе, когда из Тушино за ними послали погоню (Мнишек известил «зятя» о маршруте). За этой погоней стояла непростая интрига, о чем откровенно пишет один из тушинцев – ротмистр Николай Мархоцкий:

 

«Мы решили послать погоню и привезти их в наш обоз. Сделали мы это не потому, что в том нуждались, а больше для вида: надо было показать москвитянам, что наш царь настоящий и поэтому хлопочет о соединении со своей супругой. За ними отправился со своим полком Валявский, но зная, что их возвращение принесет нам только лишние хлопоты, нарочно не догнал. Затем, уже не рассчитывая их настичь, мы снарядили пана Зборовского. А он, не зная в чём дело, так как прибыл недавно, решил оказать царю услугу. Двигаясь со своим полком очень быстро, он догнал их в пятидесяти милях от столицы, под Белой».

 

Русская охрана рассеялась, а Мнишки были «освобождены». Гордый успехом Александр Зборовский повез их в Тушино, но по дороге обоз был перехвачен другим кондотьером – Яном Сапегой, имевшим свой интерес в деле возращения царицы. Круг лиц, участвующих в «воссоединении» супругов, разрастался, но Марина думала, что едет к мужу. Она смеялась и пела песни, когда к карете подъехал шляхтич и сказал: «Марина Юрьевна, милостивейшая госпожа, вы очень веселы и поёте, и стоило бы радоваться и петь, если бы вам предстояло встретить вашего законного государя, но это не тот Димитрий, который был вашим мужем, а другой». Марина опечалилась и стала плакать. Это заметил Зборовский и стал допрашивать шляхтича, что он такого сказал царице. Узнав или догадавшись о правде, он велел связать его (в Тушино болтун был посажен на кол). По другой версии, Марину известил о подмене супруга князь Василий Мосальский, сам того испугавшийся и сбежавший к Шуйскому.

Сапега с Мнишками доехали до Звенигорода, где получили письма от «супруга». Он сообщал им, что приболел и просил Марину принять участие в положении святого в Звенигородском монастыре. Сапеге же предложил стать с войском особым лагерем. Подобный ход был вызван беспокойством тушинского гетмана – Ружинского, что власть уйдет от него к Сапеге или Мнишку. Не было ясности и с Мариной – в ставке самозванца опасались скандала и хотели, чтобы перед встречей «супругов» все было улажено. Пан воевода дважды ездил к «зятю». Сначала они ни о чем не договорились. 5 сентября, воевода «во второй раз ездил к самозванцу познавать тот это или не тот», как ехидно записал секретарь Сапеги. На сей раз Мнишек его познал. Улучшение памяти «тестя» стоило самозванцу грамоты с обязательством вручить Мнишку 300 тыс. рублей и передать 14 городов.

Марина тоже сдалась. При первой встрече, 6 сентября, царица отвернулась от «мужа», но уже 10 сентября, после уговоров заботливого отца, она приехала в Тушино и «супруги» бросились друг другу в объятья, плача от счастья. Начались пиры в честь их воссоединения. Царица договорилась с «мужем», что они не будут близки, пока он не овладеет престолом. Все же, спустя некоторое время, их обвенчал католический священник. [81] Пан воевода скоро осознал, что 300 тыс. рублей и северские города остаются миражом и, что у «зятя» советников без него хватает. Раздосадованный, в январе 1609 г. он уехал в Польшу, холодно простившись с дочерью. Супруги остались вдвоём, и жизнь Марины оказалась связанной с человеком, именуемым современниками цариком и вором, а историками Лжедмитрием II (хотя, на самом деле, вторым ложным «Дмитрием» был Михаил Молчанов, полгода выдававший себя за «Дмитрия» в замке Самбор).

 

Явление нового «Дмитрия». «Дмитрий Иванович» объявился 12 июля 1607 г. в Стародубе‑ Северском, неподалеку от литовской границы. Месяцем раньше – 12 июня 1607 г., он тайно приехал в Стародуб и назвался Андреем Нагим – царским дядей. Его сопровождали «московский подъячей Олёшка Рукин» и торговый человек Григорий Кашинец. «Нагой» говорил, что прислал их вперед царь Дмитрий, узнать все ли ему рады, а он жив, скрывается от изменников. Стародубцы возопили единодушно: «Все мы ему рады; скажите нам, где он ныне, пойдём все к нему головами». Приезжие обещали, что царь скоро явится с тысячей конных. Прошло четыре недели, царь не являлся, а Рукин разъезжал по окрестным городам и рассказывал о воскресшем Дмитрии. В Путивле его схватили и спросили, где царь. Рукин сказал – в Стародубе. С несколькими десятками дворян его отправили показать царя, обещав запытать, если обманет. По приезде его повели к дыбе, но он указал на Нагого. Подступились к Нагому, тот поначалу отказывался, а когда ему пригрозили, разозлился и, схватив палку, закричал: «Ах, вы, блядьи дети, вы ещё не узнаете меня? Я – Государь! ». Народ пал в ноги.

За полгода до явления в Стародубе «Дмитрий» показался в Литве. В начале февраля 1607 г. королевское правительство в Кракове получило «Новины» из Витебска, где сообщалось: «23 января 1607 г. – заслуживающие доверия новости о Дмитрии, московском царе… Ожил и восстал из мёртвых Дмитрий Иванович… царь Дмитрий… приехал в Витебск, откуда, открыто показав себя всем, написал письмо рыльским мещанам». Царь писал, что бежал из Рыльска от посланцев Шуйского, обещавших 20 тыс. рублей за его голову. Одевшись в монашеское платье, он сел в повозку и за ночь добрался до Витебска. Автор «Новин» сообщает, что «пятого дня» царь Дмитрий посылал в Рыльск письма.

В декабре 1606 г. в Литву приезжал от Болотникова «царевич Пётр» и прожил в окрестностях Витебска две недели. С ним встречались шляхтичи Сенкевич и Зенович, который через полгода переправит «Дмитрия» в Россию. Скрынников уверен, что Болотников послал «Петра» найти и доставить «царя». Но «Пётр» его не дождался – войско Болотникова разбили под Москвой, и он уехал к повстанцам. Через три недели в Витебске появился «Дмитрий», объявил свое царское имя, написал в Рыльск письма и… исчез. Как пишет белорусский священник Фёдор Филипович, автор «Баркулабовской летописи», только «почали познавати онаго Дмитра», а тот сбежал, «аж до Пропойска увышол». Там староста чечерский Зенович посадил его в тюрьму. Очевидно, заключенный согласился вновь стать самозванцем. Через неделю урядник Рагоза по указанию Зеновича отвел его, вместе со слугами, на Попову Гору, за границу московскую. Было это 23 мая 1607 г.

 

Кем был Тушинский вор? При дворе Шуйского сходились, что новый самозванец из духовного сословия и образован: знает твердо «Св. Писание» и «Круг церковный», говорит и пишет не только по‑ русски, но по‑ польски. Поляки же находили самозванца плохо воспитанным. «Этот Царик был мужик грубый, обычаев гадких, в разговоре сквернословный», – писал ротмистр Самуил Маскевич. Не замечен он и во владении оружием. Всё указывало на низкий социальный статус. О его происхождении ходили разные слухи. Князь Дмитрий Мосальский, примкнувший к вору, под пыткой показал, что «тот‑ де вор с Москвы с Арбату от Знамения Пречистый из‑ за конюшен попов сын Митка, а отпущал‑ де его с Москвы князь Василий Мосальский за пять ден до расстригиыа убийства». Надежнее выглядит летопись священника о. Фёдора из Баркулабово под Могилевом. В ней сказано, что самозванец был приходским учителем в Шклове: «Бо тот Дмитр Нагий был напервей у попа шкловского именем, дети грамоте учил, школу держал». Потом он учил детей в Могилеве, в школе священника Фёдора Сасиновича. Прислуживал и у Терешки, «который проскуры заведал при Церкви святого Николы» в Могилеве.: «И прихожувал до того Терешка час немалый, каждому забегаючи, послугуючи». По бедности, учитель круглый год носил старый кожух и баранью шапку: «a мел на собе оденье плохое, кожух плохий, шлык баряный, в лете в том ходил».

Преподобному Фёдору вторит Конрад Буссов, служивший наёмником у царика. Он пишет, что в его появлении участвовали люди, близкие к Мнишеку, и болотниковцы. Первые нашли «у одного белорусского попа в Шклове… школьного учителя, который по рождению был московит, но давно жил в Белоруссии, умел чисто говорить, читать и писать по‑ московитски и по‑ польски. Звали его Иван… Это был хитрый парень. С ним они вели переговоры до тех пор, пока он, наконец, не согласился стать Димитрием. Затем они научили его всему и послали в Путивль с господином Меховецким». Мацей Меховецкий – ветеран похода первого самозванца, занимал важнейшее место в интриге. Маскевич пишет, что Меховецкий как‑ то увидел человека, «телосложением похожего на покойника, решился его возвысить, и стал разглашать в народе, что Димитрий ушел от убийственных рук Москвитян». Он «воскресил» Дмитрия: «зная все дела и обыкновения первого Димитрия, заставлял второго плясать по своей дудке».

 

О еврействе самозванца. Иезуит Каспар Савицкий, обративший в католичество Отрепьева, в своем дневнике сообщает, что первый «Дмитрий» имел при себе крещёного еврея по имени Богданка, коего употреблял для сочинения писем на русском языке. По смерти «Дмитрия» этот человек бежал в Литву, в Могилев, где «один протопоп… принял его в дом свой, поручил ему в заведывание находящуюся при его церкви русскую школу, и обращался с ним как с другом и приятелем. Но Богданка отплатил неблагодарностью за гостеприимство протопопа, и домогался преступной связи с его женою; потому протопоп приказал высечь его и выгнал из своего дома». Богданка надумал назваться Дмитрием, но недалеко от русской границы, куда пробирался, был принят за лазутчика и взят под стражу. Вины за ним не нашли, его отпустили, и он ушел в землю Северскую, в город Стародуб.

Три автора – о. Фёдор, Буссов и Савицкий утверждают, что самозванец учительствовал в Могилеве, а потом объявил себя царем Дмитрием. При этом о. Фёдор не пишет о его происхождении, у Буссова он московит Иван, у Савицкого – выкрест Богданка. О. Фёдор жил в тех местах, где учительствовал самозванец, Буссов у него служил, а Савицкий его вообще не знал. Секретарь Богданка у первого «Дмитрия» не служил, но был думный дьяк Богдан Сутупов, бежавший после его гибели и ставший окольничим и дворецким у второго «Дмитрия». Если среди переписчиков в царской канцелярии и был крещёный еврей, Савицкий, приехавший на свадьбу царя и занятый переговорами, вряд ли его видел. Сведения о Богданке патер, скорее всего, получил от других иезуитов.

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: