 |
2.2. Императрица Мария Юрьевна и второй «Дмитрий» 4 страница
|
|
|
|
6 июля 1614 г. ценную добычу доставили в Астрахань. Держать в городе их побоялись и отправили в Казань. Заруцкого охраняли с 130 стрельцов и 100 астраханцев, Марину с сыном – 500 стрельцов самарских. Везли их в цепях с великим бережением, стрельцам был дан наказ, что если нападут воровские люди, «Марину с выблядком и Ивашка Заруцкого побити до смерти, чтоб их воры живых не отбили». Но никто не хотел их отбивать. Пленников доставили в Казань и, в цепях же, – в Москву. Заруцкого допрашивал сам царь. Его пытали и посадили на кол. Четырехлетнего Ивана в декабре 1614 г. повесили за Серпуховскими воротами. О судьбе Марины пишут различно. Согласно Стадницкому, Марине отсекли голову. Бернардинцы сохранили предание, что её утопили. Русские утверждали, что Марина умерла своей смертью. Русскому послу в Польше (конец 1614 г. ) на вопросы поляков было наказано отвечать: «Вора Ивашку Заруцкого и воруху Маринку с сыном для обличенья их воровства привезли в Москву. Ивашка за свои злые дела и Маринкин сын казнены, а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла, а государю и боярам для обличенья ваших неправд надобно было, чтоб она жила».
Песни и легенды о Марине и Воре. В народной памяти Марина обращается в сороку. В песне «Гришка Расстрига» злой расстрига, назвавшись Дмитрием Углицким и сев на царство, «похотел «женитися». Брал жену не в каменно́ й Москве, а в проклятой Литве – «У Юрья, пана Седомирского || Дочь Маринку Юрьеву || Злу еретницу‑ безбожницу». Когда он пошел с женой в баню вместо заутрени и велел ключникам готовить и постное, и скоромное (нарушая пост), стрельцы «догадалися». В Боголюбов монастырь «металися» к царице Марфе Матвеевне, спрашивали: «Твое ли это чадо на царстве сидит? ». Царица сказала, что потерян сын на Угличе, а на царстве сидит «Расстрига Гришка Отрепьев сын». Москва взбунтовалась: «Гришка Расстрига дагадается, || Сам в верхни чердаки убирается || И накрепко запирается, || А злая ево жена Маринка‑ безбожница || Сорокою обвернулася || И из полат вон она вылетела». Гришка же на копьях погиб.
|
|
|
Марина проникла и в былины. Она соблазняет Добрыню и улетает из Киева сорокой. Илья Муромец сражается с «Сокольником» который, оказывается его сыном, прижитым от «Маринки». Способность Марины обращаться в птицу типична для преданий о ее заточении в коломенском кремле. Одна из его башен носит название «Маринкина башня», в ней, согласно преданию, была заключена Марина после казни сына. Часто она выходила из тела и улетала, обернувшись сорокой или вороной. Однажды стрельцы окропили тело святой водой. Прилетев, Марина не смогла войти в тело и навсегда осталась птицей. В наши дни туристов водят на осмотр башни и показывают темницу, где якобы содержалась Марина. Предание сложилось на основе книги краеведа Н. Д. Иванчина‑ Писарева «Прогулка по древнему Коломенскому уезду» (1843). На самом деле, в башню, но не кремля, а при церкви (ее потом разобрали) заточили в 1733 г. «мерзкую женку» Маринку (лесбиянку или гермафродита), сочетавшуюся браком как мужчина.
О Лжедмитрии II известна историческая песня о «воре‑ собачушке»: «Из‑ за шведскии, из литовскии из земелюшки || Выезжает вор‑ собачушка на добром коне». Под столицею вор‑ собачушка расставил «бел‑ тонкий шатер» и гадал на золотых бобах: «По бобам стал вор‑ собачушка угадывать: || Не казнят‑ то нас и не вешают, || Уж и много нас жалованьем жалуют». Вор попадает во царёв дворец:
«Он садился вор‑ собачушка за дубовый стол,
Вынимает вор‑ собачушка ярлыки на стол,
По ярлыкам вор‑ собачушка стал расписываться:
|
|
|
«Я самих же то бояр во полон возьму,
А с самою царицею обвенчаюся! ».
О Марине и Лжедмитрии II в XVII–XVIII в. «Дневник Марины Мнишек» (вероятный автор – Александр Рожнятовский, шляхтич из свиты Марины) и «История Димитрия, царя московского и Марии Мнишковны… царицы Московской», ложно приписываемые Мартину Стадницкому (родственнику и гофмейстеру Марины), описывают события вокруг Марины, но не её личность. Несравненно больше открывают мемуары Конрада Буссова, сумевшего увидеть в Марине человека. Интересны и его заметки о втором «Дмитрии», особенно, в калужский период. Самозванец в период становления и пребывания в Тушино ярко изображен в записках Миколая Мархоцкого.
Из историков XVII века о Марине и Лжедмитрии II писали Ж. О. де Ту (1620), П. Петрей (1615, 1620), С. Кобержицко‑ Кобержицкий (1655). В XVIII веке о Марине и ее мужьях писали де ля Рошель (1714) и П. ‑ Ш. Левек (1782); из русских историков – В. Н. Татищев в «Российской истории» (до 1750 г. ) и М. М. Щербатов в «Краткой повести о бывших в России самозванцах» (1774). Татищев пишет о Марине: «…сия мужественная и властолюбивая жена, ища более, нежели ей надлежало, и более затевала, нежели женские свойства снести могут…. жизнь и славу свою с бесчестием окончила».
Историки и писатели XIX в. о Марине и Лжедмитрии II. Н. М. Карамзин обращает внимание на честолюбие Марины, заставлявшее ее совершать поступки ей самой противные. Особенно эта ее черта проявилась при встрече со вторым самозванцем: «Марина знала истину…. и приготовилась к обману: с печалию, однако ж, увидела сего второго Самозванца, гадкого наружностию, грубого и низкого душою – и, ещё не мёртвая для чувств женского сердца, содрогнулась от мысли разделить ложе с таким человеком. Но поздно! Мнишек и честолюбие убедили Марину преодолеть слабость». Лжедмитрий II вызывает у историка полное презрение: он «едва не овладел обширнейшим царством в мире, к стыду России, не имев ничего, кроме подлой души и безумной дерзости». Эта оценка господствует по сегодняшний день. С Мариной дело обстояло сложнее – многомерность её личности очевидна. Всё же Пушкин, в основном, следовал Карамзину. В письме Н. Н. Раевскому от 30 января 1829 г. он писал:
|
|
|
«Вот моя трагедия…. но я требую, чтобы прежде прочтения вы пробежали последний том Карамзина…. Я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить её необычный характер. У Карамзина он лишь бегло очерчен. Но, конечно, это была странная красавица. У нее была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьянённая несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим…. всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведет переговоры с польским королем как коронованная особа с равным себе… Я уделил ей только одну сцену, но я ещё вернусь к ней, если бог продлит мою жизнь. Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька…».
В перечне «маленьких трагедий», задуманных Пушкиным в 1826 г., значится «Димитрий и Марина». Впрочем, Марина в «Борисе Годунове» настолько выразительна, что дальнейшее развитие образа кажется излишним. Честолюбие Марины раскрывается уже в похвальбе её отца: «Я только ей промолвил: ну, смотри! || Не упускай Димитрия!.. и вот || Всё кончено. Уж он в её сетях». В сцене «Ночь. Сад. У фонтана» честолюбие торжествует над любовью. Влюбленный Самозванец готов отказаться ради любви от царского венца и встречает отповедь: «Стыдись; не забывай || Высокого, святого назначенья: || Тебе твой сан дороже должен быть || Всех радостей, всех обольщений жизни». Самозванец признаётся, что он не царь. И сталкивается с презрением. Лишь оскорбленное самолюбие делает Самозванца вновь сильным, способным вызвать уважение Марины: «Постой царевич. Наконец || Я слышу речь не мальчика, но мужа. || С тобою, князь, она меня мирит». После Пушкина сложно по‑ другому видеть Марину. Попытки смягчить её образ до сих пор не имеют полного признания.
С. М. Соловьёв завершил описание последних событий в жизни Марины, недописанных Карамзиным. Его оценки Марины и Лжедмитрия II мало отличаются от карамзинских, но менее эмоциональны. Согласившись с современниками самозванца, что он недостоин носить имя даже и ложного государя (на самом деле, так считали не все иноземцы), Соловьёв добавляет: «Как видно из его поступков, это был человек, умевший освоиться со своим положением и пользоваться обстоятельствами». Взгляды Соловьёва близки М. Д. Хмырову, опубликовавшему в 1862 г. исторический очерк «Марина Мнишек». Царик в нём показан ничтожеством, Марина – авантюристской, готовой на все ради химеричного царского венца.
|
|
|
Н. И. Костомаров посвятил Марине главу в «Русской истории в жизнеописаниях её главнейших деятелей» (1880‑ е годы). Написанная в свойственной Костомарову живописной манере с яркими подробностями глава эта, несомненно, привлекает интерес к личности Марины, но общая оценка выглядит односторонней. Автор видит во всём заговор иезуитов: «Женщина…. игравшая такую видную, но позорную роль в нашей истории, была жалким орудием той римско‑ католической пропаганды, которая, находясь в руках иезуитов, не останавливалась ни перед какими средствами для проведения заветной идеи подчинения восточной церкви папскому престолу». Сходным образом Костомаров трактует и Лжедмитрия II: «По всему видно, он был только жалким орудием партии польских панов, решившейся во что бы ни стало произвести смуту в Московском государстве».
В. О. Ключевский не удостоил рассмотрения Марину и Лжедмитрия II. Последний большой дореволюционный историк – С. Ф. Платонов, противопоставляет первого и второго Лжедмитриев. В первом он видит созидателя, второй же – «простой вожак хищных шаек двух национальностей… Поэтому‑ то второй Лжедмитрий… получил меткое прозвище Вора. Русский народ этим прозвищем резко различал двух Лжедмитриев, и, действительно, первый из них, несмотря на всю свою легкомысленность и неустойчивость, был гораздо серьезнее, выше и даже симпатичнее второго. Первый восстановлял династию, а второй ничего не восстановлял, он просто «воровал». О Марине Платонов отзывается, походя, без интереса: «Марина же в тюрьме окончила свое бурное, полное приключений существование, оставив по себе тёмную память в русском народе: все воспоминания его об этой «еретице» дышат злобой, и в литературе XVII в. мы не встречаем ни одной нотки сожаления, ни даже слабого сочувствия к ней».
О Марине и втором «Дмитрии» в начале ХХ в. В 1907 г. была опубликована книга польского историка Александра Гиршберга «Марина Мнишек», вышедшая на русском в 1908 г. Книга Гиршберга была для своего времени самым полным исследованием о супруге двух самозванцев. Автор открыл неизвестные документы и письма, позволившие ему заключить, что Марина была не «игрушкой судьбы», как она жаловалась, а жертвой собственного честолюбия. Гиршберг рисует её незаурядной личностью – красноречивой, с твердым характером и на редкость храброй. Иного мнения он о Лжедмитрии II: «… новый Самозванец совершенно не годился для той трудной роли, которую он взял на себя, не отличаясь ни такими способностями, ни тем чувством монаршего достоинства, которыми в необычной степени отличался первый». Гиршберг считает, что Марина заслужила свою судьбу из‑ за «безумного высокомерия»: она не желала быть меньше, чем царицей, и ради этого шла на любые жертвы. Сходного мнения придерживался и живший во Франции польский историк Казимир Валишевский – автор популярной книги «Смутное время» (1911).
|
|
|
Велимир Хлебников посвятил тушинской царице поэму «Марина Мнишек» (1912–1913). Поэме присущи типические черты поэзии Хлебникова: разорваность сюжета, богатство метафор и сложность для восприятия простых смертных. Сквозь круговерть событий красной нитью проходит смерть – ради любви готов погибнуть Самозванец, во имя честолюбия – Марина. Кончается неожиданно просто – умиранием в темнице матери, лишившейся сына: «Где сын мой? Ты знаешь! – с крупными слезами, || С большими чёрными глазами. – || Ты знаешь, знаешь! Расскажи! » || И получает краткое в ответ: «Кат зна! ». В те же годы Марина Мнишек стала поэтической героиней Марины Цветаевой. Цветаева усматривала связь с тёзкой не только в имени и в общности крови (ее бабка была полька‑ шляхтянка), но в сродстве характеров – силе, решительности и склонности к авантюрам. Цветаева восхищается первым Самозванцем – отсюда двойственность отношения к Мнишек – она видит её, то озарённой славой, то предательницей. В стихотворении 1916 г. Цветаева выражает гордость, что носит имя Марина:
Марина! Царица – Царю,
Звезда – самозванцу!
Тебя пою,
….
Славное твое имя
Славно ношу.
Правит моими бурями
Марина – звезда – Юрьевна,
Солнце – среди – звёзд.
В цикле «Марина» (1921) Цветаева уже упрекает Мнишек в отступничестве:
– Своекорыстная кровь! –
Проклята, проклята будь
Ты – Лжедимитрию смогшая быть Лжемариной!
В следующем стихотворении того же цикла Цветаева исправляет «неправильную» Марину и заставляет выброситься из окна вслед за любимым:
Краткая встряска костей о плиты.
– Гришка! – Димитрий!
Цареубийцы! Псе́ кровь холопья!
И – повторённым прыжком
– На копья!
Тема самозванцев и царицы Марины, несомненно, затрагивалась при общении друзей – Марины Цветаевой и Максимилиана Волошина. В 1917 г. М. А. Волошин пишет гениальное стихотворение «Dmetrius‑ Imperator, 1591–1613» о том как вышедший из гроба царевич, обручившись «заклятым кольцом» с «белой панной, с лебедью, Мариной», был убит, изуродован, сожжен, пеплом его заряжена пушка и… «палили на четыре стороны земли». Но он не погиб:
Тут меня тогда уж стало много:
Я пошел из Польши, из Литвы,
Из Путивля, Астрахани, Пскова,
Из Оскола, Ливен, из Москвы…
….
А Марина в Тушино бежала
И меня живого обнимала,
И, собрав неслыханную рать,
Подступал я вновь к Москве со славой,
А потом лежал в снегу – безглавый –
В городе Калуге над Окой…
….
А Марина с обнаженной грудью,
Факелы подняв над головой,
Рыскала над мерзлою рекой,
…
И неслись мы парой сизых чаек
Вдоль по Волге, Каспию – на Яик, –
Тут и взяли царские стрелки
Лебедёнка с Лебедью в силки.
Вся Москва собралась, что к обедне,
Как младенца – шёл мне третий год –
Да казнили казнию последней
Около Серпуховских ворот.
Так, смущая Русь судьбою дивной,
Четверть века – мёртвый, неизбывный –
Правил я лихой годиной бед.
И опять приду – чрез триста лет.
Советский период. Пришедшие к власти коммунисты изменила приоритеты в истории. Главным предметом исследований становится классовая борьба, а исторические персонажи оцениваются как выразители интересов классов. С легкой руки историка‑ марксиста М. Н. Покровского Смуту стали рассматривать казачьей и крестьянской революцией, а Лжедмитрия II вместе с Болотниковым возвели в её вожди. В 30‑ е – 40‑ е годы возобладала трактовка И. И. Смирнова, тонко чувствующего пожелания И. В. Сталина. Крестьянскую войну по‑ прежнему считали ведущим событием начала XVII в., а Болотникова её вождем, но появилось понятие «скрытая интервенция», и царика низвели до уровня польской марионетки. В 50‑ е – 60‑ е годы о скрытой интервенции стали писать осторожнее, поскольку выяснилось, что большинство сенаторов Речи Посполитой были против вмешательства в дела Московского государства. Наконец, в 80‑ е годы, благодаря работам А. Л. Станиславского и Р. Г. Скрынникова, стало очевидно, что Смута является гражданской, а не крестьянской войной. На оценку Лжедмитрия II это не повлияло, он так и остался марионеткой казаков и поляков.
Уже после распада СССР стало известно, что в 1939 г. поэт И. Л. Сельвинский написал трагедию в стихах – «Тушинский лагерь». Герой пьесы – юноша раввин, решивший стать Мессией и спасти свой народ. Он взял на себя роль царя Дмитрия и во главе войска из поляков и русских отвоевал у Шуйского пол‑ России. Теперь юноша уже не хочет выводить евреев в Палестину, а думает о России как о континенте, куда можно всех поселить. Он издаёт указ, где обещает народам коня и землю; но из лояльности к России не включает в список евреев, зато там есть поляки. Это не нравится повстанцам, боящимся, что паны их поработят. Запутавшегося Лжедмитрия уже не радует любовь Марины, ожидающей сына; от больших раздумий он сходит с ума. Автор, тоже запутался в сюжете, но его спасает богатырь Абрагам – мститель, зарезавший гетмана Меховецкого за убийство евреев и ограбление синагоги. Он вступает в разговор с сумасшедшим царем, тот отвечает бессмысленно. Абрагам решает, что он предатель и его закалывает. Над трупом Лжедмитрия горюют верный шут Кошелев и Марина. Повстанцы настроены идти к Пожарскому бить ляхов, но прежде несут доброго царя для похорон в соборе.
Пьеса Сельвинского лежала в архивах 60 лет, пока дочь писателя не передала рукопись в израильский журнал «Зеркало», где её опубликовали в 2001 г. Публикация привлекла внимание несоразмерное её художественным достоинствам. Но интерес вызвало предисловие, а не пьеса. В предисловии автор, задаётся вопросом: «что такое еврейство Лжедмитрия: краска или идея? ». Был ли он просто авантюристом и его еврейство не имело значения или же оно определяло особенности его психики и действий? Автор считает, что в обстановке ожидания Мессии, характерной для евреев XVII в., один из явившихся «мессий» надел личину Дмитрия и стал выразителем социального протеста. Как писал ротмистр Маскевич: «чернь желала возвести его на престол, бояре же хотели королевича». Сельвинский возмущен историками, объединившими Лжедмитриев I и II как пособников польских интервентов. Первый действительно был пособник, а второй не имел ничего общего с польской короной. Ставленник князя Шаховского и князя Телятевского, Лжедмитрий II, как и Болотников, вопреки замыслу хозяев, принял сторону крестьян, но до сих пор пребывает в дурной славе иноземного захватчика. «Не пора ли исправить эту историческую несправедливость? » – задает вопрос автор.
В историческом плане предисловие Сельвинского не лучше пьесы. Не касаясь весьма сомнительного еврейства самозванца, замечу, что он вовсе не был крестьянским царём. Как и Болотников, он перераспределял поместья с крепостными крестьянами от одних владельцев к другим. И уж чистой фантазией выглядит нежелание Лжедмитрия II быть ставленником Сигизмунда и что он настроил Марину «высокомерно и дерзко» отвергнуть обещанные королем доходы с Варшавы. Доходы с Варшавы ей никто не предлагал, и на Марину не надо было влиять, чтобы она отвергла соглашение, сопряженное с отказом от титула царицы. Сам самозванец не раз униженно писал Сигизмунду, предлагал свои услуги, обещал 10 лет платить огромную дань, соглашался начать переговоры о передаче Северской земли. Сельвинского мало волновала историческая истина. Он создавал миф, исходя из парадигмы 1920‑ х годов, но был рубеж 40‑ х. Мифа не получилось.
Постсоветский период. Ведущим российским историком, изучавшим Смутное время в последней четверти ХХ в. и первом десятилетии XXI в. был Р. Г. Скрынников (умер 16 июля 2009 г. ). Последнее десятилетие Скрынников больше переиздавал работы о Смуте. Из новых его произведений следует назвать книгу «Три Лжедмитрия» (2003). Скрынников не скрывает отрицательного отношения к Марине и Лжедмитрию II. Он отмечает властолюбие и беспринципность Марины и ничтожество и трусость Второго Лжедмитрия. Ученик Скрынникова, И. О. Тюменцев, опубликовал монографию «Смута в России в начале XVII столетия: Движение Лжедмитрия II» (1999), представляющую наиболее полную сводку о движении, объединившимся вокруг Лжедмитрия II. Личность самозванца мало интересует автора: в его характеристике он повторяет оценку Скрынникова.
В 2005 г. В. Н. Козляков публиковал книгу «Марина Мнишек». В отличие от других историков, автор не склонен обвинять Марину в расчётливости. Он отмечает, что когда Юрий Мнишек просватал дочь за претендента на московский престол, ей было 14–15 лет. Девочка слушалась отца и вряд ли была способна разыграть сцену у фонтана, описанную Пушкиным. В Москву Марину привезли, когда ей было 17 лет. Ей нравились общее поклонение, ценные подарки и право называть себя царицей. Были и мысли об установлении дружбы русских и поляков и об обращении московитов (для их блага) в католичество, но больше всего ей хотелось танцевать, а не слушать споры мужа с польским послом о титулах. Девять дней пробыла Марина в Кремле царицею, чтобы потом девять лет бороться за престол. Но прежде её заставили согласиться назвать себя женой отвратительного ей тогда незнакомца. А потом она его полюбила и потеряла, как и первого мужа. Козляков считает, что в иной исторической обстановке из Марины могла получиться хорошая государыня. Ведь она имела твердый характер, была мужественна и не жестока.
В литературе Марина Мнишек стала одним из самых популярных персонажей Смутного времени. В 1996 г. в журнале «Москва» была опубликована повесть Л. И. Бородина «Царица Смуты». Автор выбрал заключительный период жизни Марины – от Астрахани до московской темницы. Такая стратегия позволяет Бородину лепить свою героиню независимо от влияния образа Марины из трагедии Пушкина. Бородин не отрицает пушкинскую Марину, но со времени сцены у фонтана прошло девять лет и новая взрослая Марина неизбежно отличается от юной гордячки, беседовавшей с Самозванцем. Теперь она глубоко религиозная женщина, уверенная, что Господь предназначил ей особую миссию – избавить народ московский от «русинской ереси, не по чести православием именуемой», и обратить его в «лоно римской церкви». Вместе с тем, в Марине появилась женщина: «Она ли не горда, она ли не владычица своих чувств, а вот поди ж ты, привязчива чисто по‑ бабски». Второй самозванец был ей противен, но «не заметила, как привязалась. И голову его отрубленную готова была руками обхватить от нежности, которая откуда только взялась».
Одним из удачных мест повести является сцена, когда сидящая в темнице Марина перестает верить, что Романовы пощадят ее сына. Для нее это значит утрату поддержки Бога. В отчаянии она вопрошает посетившего ее монаха:
«Ты – монах. Обряды наши разны, но Господь Бог‑ то един. Можешь ли подумать, что муку терплю зря по Его воле, что воля Его всего лишь потеха надо мной? – Кроме Его воли, ещё и другая воля есть… – Не смей! – из последних сил шепчет Марина и в изнеможении откидывается спиной на сырой камень стены. Не видит креста и не слышит тихой молитвы однорукого чернеца».
«Царицу Смуты» очень хвалил А. И. Солженицын, написавший о повести небезпристрастную статью. В 2002 г. Бородин был награжден литературной премией Александра Солженицына.
Роман Н. М. Молевой «Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси» (2001) изобилует обширными выдержками из летописей и записок современников. Многочисленные отступления посвящены событиям предшествующего XVI в. Перегруженность прошлым тормозит интригу и делает повествование вялым и прерывистым. Образы схематичны: о Марине понятно лишь то, что она патологически честолюбива и модница. Удивляет как автор – доктор исторических наук, обращается с историей. Писатель может принять версию, что царевич не погиб в Угличе, но писать, что Дмитрий обучался в Академии князя Острожского (а не в школе у ариан в Гоще) и был по‑ европейски образован (а не подписывался in perator) – значит искажать факты.
Поражает описание внешности Дмитрия – чёрные, стоящие торчком волосы (хотя он был русый) и две бородавки на губе (а не на лбу и возле носа под глазом), и отрицание его любви к Марине, доказанной самим фактом его женитьбы. Добавлю, что полководец Ян Сапега – не литовский канцлер (им был его троюродный брат Лев), что второй Лжедмитрий не виновен, что не заботился о сыне (его убили за месяц до рождения мальчика), и что Беата – не бесприданница и не племянница князя Острожского (племянницу звали Елизавета, и была она богатейшей невестой), а ее мать – католичка и недруг князя. Критику можно продолжить, но и так ясно, что труд Молевой не заслуживает доброго слова. Следующий её роман – «Марина Мнишек: Царица Смуты» (2009), не лучше предыдущего.
Развлекательные романы не обязанательно попирают историю. Пример тому книги «нижегородского Дюма» – Е. А. Арсеньевой. В ее повестях о Марине Мнишек – «Престол для прекрасной самозванки» (2002). «Царица без трона» (2002), «Самозванка, жена самозванца (Марина Мнишек и Лжедмитрий I) (2003), «Мимолетное сияние» (2003), «Сбывшееся проклятье» (2007), «Недостижимая корона (Марина Мнишек, Польша – Россия)» (2007), «Пани царица» (2008), текст целыми кусками переходит из книги в книгу, зато мало исторических искажений. Автор дает простор воображению, когда молчит история. Арсеньева допускает, что первый «Дмитрий» был царевичем и позволяет Марине проклясть влюбленного Скопина‑ Шуйского, но всё это лежит в «серой зоне», где нет фактов или они противоречивы. Даже превращение Юрия Отрепьева во второго «Дмитрия» – в пределах допуска возможного.
Образ Марины правдоподобен. Она борется за престол не только из честолюбия, но и из желания свести с царства узурпатора Шуйского, сломавшего ее жизнь. Не чужды ей увлечения, но здесь автор отступает от исторической правды. Арсеньевой трудно допустить, чтобы Марина привязалась или даже полюбила второго «Дмитрия» – личность в её представлении отталкивающую. Зато автор не против, чтобы Марина увлеклась красавцем‑ казаком Иваном Заруцким. От Заруцкого у неё рождается ребенок. Здесь новое отступление от истории: у Арсеньевой, как и у Молевой, второго «Дмитрия» убивают после рождения Мариной сына. Всё же, у Арсеньевой меньше ошибок, чем у Молевой, и её книги – не худший случай развлекательной исторической литературы.
Марина Мнишек и Лжедмитрий II в наши дни. Казнь маленького «ворёнка» служит моральным укором для династии Романовых: «Плохо начинали царствование! ». Сейчас модно вспоминать, что Марина после казни сына прокляла род Романовых, предсказав, что ни один из Романовых не умрет своей смертью и что в их семье не прекратятся преступления, пока все они не погибнут. На самом деле, в летописях и записях современников нет сведений о проклятии. По‑ видимому, легенда возникла в начале ХХ в. на волне антимонархических настроений интеллигенции. Пишут о мистической связи между казнью «Ивашки‑ ворёнка» и расстрелом семьи Николая II в подвале ипатьевского дома. Отсюда недалеко до оправдания убийства детей последнего царя. Другие видят в казни «ворёнка» и смерти Марины в темнице пример тому, что история России есть сплошная кровь и грязь, и попытки вывести её на цивилизованный путь губительны для просветителей.
Надо сказать, что в истории любой страны, наряду с подвигами духа и благородства, есть кровь и грязь. Россия тут не лучше и не хуже других стран. Сожалеть, что мы упустили шанс иметь волевую, просвещённую и гуманную правительницу не приходится. Марина получила заурядное образование – умела писать письма, танцевать и знала парижские моды, гуманизм ее избирательный – она спасала немцев, равнодушно наблюдала за убийствами русских и призывала перебить неповинных татар в Калуге. Её вкладом в культуру была показ ошеломленным боярам вилки, которой она ела во время свадебного пира в Кремле. За честолюбивые замыслы Марина жестоко расплатилась, но ведь она сама выбирала свой путь. Казнь ребенка – страшное дело, хотя причины решения очевидны. Мальчик сохранял право на российский престол и в тюрьме, и даже в монастыре. Бояре не хотели новой Смуты и, после колебаний, пошли на преступление (казнь «ворёнка» затянули до ноября 1614 г., а Заруцкого посадили на кол ещё в августе). После гибели второго «Дмитрия» Марина могла уехать в Польшу, но азарт затмил всё, и она проиграла свою жизнь и жизнь сына.
Лжедмитрий II привлекает интерес, в основном, из‑ за сомнительного еврейства, что, в общем, неправильно: он был далеко непрост, этот второй самозванец. И явно не ничтожная личность, каким его рисуют историки, в частности, Скрынников. Трудно поверить, что ничтожество способно выжить четыре года среди заговоров и убийств, при этом сохранить власть и быть на пороге нового успеха. Непонятно, как ничтожный и грубый хам сумел завоевать сердце польской красавицы – а ведь Марина его любила. Тут явно не всё сказано и многое искажено. Даже утверждение Скрынникова о трусости Вора может не соответствовать истине. Карамзин, к Вору не благоволивший, сообщает, что в день Троицы 1609 г. тушинцы предприняли общий штурм Москвы: «Сам Лжедимитрий, гетман Рожинский, атаман Заруцкий… вели дружины на приступ». [88] Личность Лжедмитрия II требует дальнейших исследований, хотя главный вывод остается неизменным – он был авантюрист, меньше всего думающий о неисчислимых бедствиях, принесенных им России.
|
|
|
