 |
Последний кадр Володи Сущинского
|
|
|
|
Мадрид — Старая Русса
Главный удар на этом фронте немецкое командование нацелило на город Старую Руссу, поставив задачу своим войскам прорваться на Бологое — важнейший узел коммуникаций, связывающих Москву с Ленинградом. Задача войск Северо-Западного фронта — не допустить захвата противником Валдайской возвышенности, Октябрьской железной дороги и шоссе Москва — Ленинград.
На подступах к Старой Руссе сражается 11-я армия. Командует 11-й армией генерал-лейтенант Морозов, член Военного совета... Назвали имя члена Военного совета армии дивизионного комиссара Ивана Васильевича Зуева, не подозревая, что означает для меня это имя.
Ваня Зуев! Неужто снова скрестились наши жизненные пути! Мы побратались в далекой Испании. Когда я приехал к советским танкистам в парк Каса дель Кампо, где фашисты рвались к центру Мадрида, я пожал руку молодого паренька в кожаной курточке, в берете. Ваня Зуев был политруком танкового батальона.
А теперь по узенькой тропинке, протоптанной в лесу, навстречу мне шел дивизионный комиссар. Это был Зуев Иван Васильевич. Увидев меня, он остановился, широко развел руки. Мы крепко обнялись, расцеловались. [54]
Необыкновенную радость испытал я, услышав хрипловатый, окающий говор моего друга.
— Какими судьбами? — воскликнул он. — Откуда? Почему не предупредил заранее?
— Воевали мы с тобой, Ваня, на испанской земле, теперь довелось на родной земле воевать.
— Пошли ко мне. — Он увлек меня за собой...
* * *
Бои в Каса дель Кампо шли без перерыва, чуть не круглые сутки. Временная передышка позволила мне поближе познакомиться с политруком танкового батальона Ваней Зуевым. Впоследствии мы встречались часто. Помню, как мы с Михаилом Ефимовичем Кольцовым 23 февраля 1937 года нагрянули в гости к танкистам в Марата де Тахунья. Я захватил с собой груду патефонных пластинок с песенками Лещенко, мне их недавно прислали с оказией из Парижа для «поднятия духа». Были у меня и пластинки, купленные в Мадриде, — чудесные испанские песни фламенко.
|
|
|
Мы ввалились к танкистам, когда пиршество было в разгаре. Вчера ребята распаковали праздничные «Ворошиловские» посылки. Там было все, что могло в этот день стоять на праздничном столе в Нарофоминске, в Гомеле, где женщины ждут не дождутся письма из «района военных учений», письма короткого: «Жив-здоров, целуй Шурика...», читают в газетах про бои под Мадридом и знают, что из этого «района» отец Шурика может и не вернуться.
Михаил Ефимович был в тот вечер и тамадой, и запевалой. Душой стола был и Ваня Зуев. Мне нравилась его окающая волжская речь, его юмор и прямота. Глядя тогда на него, я вспоминал недавние бои в Каса дель Кампо — уверенно ведущего своих ребят в атаку комиссара танкового батальона. Когда мы прощались, Зуев шепнул мне:
— Оставь на несколько дней пластинки.
— Бери их насовсем, — сказал я.
* * *
Комсомолец 20-х годов, уроженец села Ближнепесочного Горьковской области, Иван Зуев в семнадцать лет уже возглавил сельскую ячейку комсомола, был вожаком сельской молодежи. В двадцать восьмом он стал коммунистом, а когда пришла пора служить в армии, окончательно определилось жизненное призвание Зуева — [55] политработник. Политрук роты, секретарь партбюро батальона, инструктор политотдела. Его любили, доверяли ему.
Пришел тридцать шестой год. В далекой Испании вспыхнул фашистский мятеж, и Зуев поехал добровольцем сражаться с фашистами.
Последняя наша встреча в Испании состоялась на Хараме весной тридцать седьмого года. Шли ожесточенные бои, фашисты хотели тогда отрезать Мадрид от Валенсии. В один из этих дней я очутился на командном пункте 12-й интернациональной бригады, которой командовал Мате Залка. На склоне холма, где был КП бригады, я познакомился с неуклюжим на вид человеком, в плаще, в широченных штанах, в бутсах с толстыми подошвами, в берете. Он близоруко щурился сквозь очки в железной оправе; это был Хемингуэй. Они с Йорисом Ивенсом снимали фильм «Испанская земля», объектом их съемок в тот день явился бой на берегах Харамы, действия наших танкистов.
|
|
|
Группа танков была сосредоточена в небольшой ложбинке, у подножия холма. Примерно в километре от наблюдательного пункта 12-й интербригады. Я пошел к танкистам, и первый, кого я там увидел, был Ваня Зуев.
Танкисты готовились к атаке. Зуев в этот бой шел в качестве заряжающего и наводчика орудия. Мы перекинулись несколькими словами. Ваня размашистым жестом протянул мне руку, влез в танк и, махнув рукой в сторону врага, сказал то самое слово, которое много лет спустя, стартуя в космос, сказал комсомолец 60-х годов Юра Гагарин:
— Поехали...
Танки, взревев моторами, тронулись. А я устроился с камерой за большими валунами. Мое внимание было приковано к этим танкам. В одной из машин сидел мой веселый друг Ваня Зуев.
* * *
Вспомнил я и самую последнюю, совсем случайную встречу нашу с Иваном Зуевым уже в Москве. В Кремле состоялось вручение орденов группе советских добровольцев, сражавшихся в Испании. В их числе боевой орден должен был получить и я.
В зале было много людей. Сначала вручались ордена группе строителей, потом рабочим какого-то завода, а затем за выполнение особых заданий правительства и проявленные [56] при этом героизм, мужество. Орденоносцы, получившие награды за гражданские дела, с уважением смотрели на широкоплечих, румяных парней в штатских костюмах, при галстуках, подходивших к Михаилу Ивановичу Калинину. Получив орден, а иногда не один, а два или три, парень, стукнув каблуками и сказав: «Служу Советскому Союзу!», по команде «кругом!» поворачивался и, отбивая чеканный шаг по дворцовому паркету, проходил на свое место.
Я приподнялся на стуле, когда объявили: «Зуев Иван Васильевич». Он получил два ордена. Красного Знамени и Красной Звезды.
Радостные выходили мы на Красную площадь.
|
|
|
— Ордена-то надо обмыть, — сказал кто-то. Мы ввалились большой группой в гостиницу «Националь», заняли в ресторане большой стол, заказали шампанского. После этого дня нам не доводилось встречаться. И вот, наконец, мы увиделись снова...
* * *
...Сейчас мы были одни в землянке. Дружба, которая спаяла нас в Испании, давала возможность говорить откровенно.
Зуеву чуть перевалило за тридцать, когда в марте 1941 года его назначили членом Военного совета этой армии — 11-й армии Прибалтийского особого военного округа. Армия эта стояла буквально на самом острие — на границе Восточной Пруссии.
— Сводки разведки, да и вся атмосфера говорили, что к советской границе подтягиваются отборные гитлеровские войска, — рассказывал мне Иван. — Задолго до начала войны командованию армии было точно известно, что удар со стороны фашистской Германии неминуем. Ночами гудели за кордоном моторы, перебегали оттуда люди, одним словом, сомнений не было.
— Солдаты знали обстановку? — спросил я.
— Чуяли, знали, конечно.
— А ты, а командование армии? Пробовали вы обращаться наверх?
— Обращались, — Зуев махнул рукой. — Ближе к середине июня стало точно известно, что гитлеровцы со дня на день нападут. Указания сверху были одни: «Не поддаваться на провокации. Никаких явных приготовлений к обороне». Сидели со связанными руками. И, разумеется, принимали все меры в пределах этих указаний, чтобы [57] отразить удар. Шифровку о возможном нападении гитлеровской Германии на СССР мы получили в ночь на 22 июня, в три часа тридцать минут. А в четыре началась война.
— А если бы хотя за месяц, Иван, твоей армии дали бы прямую команду приготовиться к отражению удара и вооружены были бы вы как подобает?
— Не хочу быть пророком задним числом, — сказал Зуев, поднявшись из-за стола, — но думаю, что мы бы не были сейчас под Старой Руссой.
— Ваня, ты внутренне уверен, что мы победим? Оставаясь наедине с самим собой, уверен ты в нашей победе?
Зуев склонился ко мне, опершись локтями на стол, крепко сцепив кисти рук в один кулак, который опустил на стол, глядя в упор на меня, он сказал:
|
|
|
— Уверен, Рома, убежден в этом. Отдали противнику большую территорию, но многому научились и главное, чему учимся, — бить врага.
— А техника наша? Ведь ты танкист, Иван. Что же наши танки-то?
— В Испании наши танки, ты же видел, были непобедимы. Мы превосходили всех — и немцев, и итальянцев. Конечно, для этой сегодняшней войны Т-26 устарел. Есть у нас Т-34. Прекрасная машина. Но пока их еще мало. Они будут, они придут, нам нужны массы «тридцатьчетверок». Наступила эра глубоких танковых рейдов. Немцы тактику таких прорывов испытали в западных странах. Это им удалось и у нас. Отступая, мы потеряли много людей, городов, но сохранили и войска, и боевой дух. Это я утверждаю. Сейчас нужно везде остановить врага. Остановить во что бы то ни стало. И готовиться к его разгрому.
Мы помолчали. Я смотрел на Зуева, вспоминая того паренька в берете, в кожаной курточке. Изменился он за четыре года. Строже стал. Видно, тяжело достались дивизионному комиссару эти несколько недель войны. А все же сохранились черты молодого, задорного политрука танкового батальона Вани Зуева, ходившего в открытом люке в атаки на подступах к Мадриду.
* * *
В землянку вошел пожилой генерал-лейтенант, командующий армией Василий Иванович Морозов. Зуев встал, познакомил командующего со мной. [58]
Северо-Западный фронт, Старая Русса, 11-я армия, Иван Зуев, Василий Иванович Морозов. Все это вместе стало памятной вехой в моей военной биографии.
С Василием Ивановичем впоследствии мы подружились. Высокого роста, сдержанный, интеллигентный, никогда не повышавший голос. В нем я видел волевого, отважного, эрудированного командующего армией. Я его искренне, глубоко уважал.
В тот вечер в блиндаже Зуева мы обсудили, что можно снять в столь трудной, сложной обстановке. Ничего отрадного. Очевидно, Старую Руссу мы отдадим врагу, сделав все возможное, чтобы закрепиться в прочной обороне по эту сторону реки Ловать. Судя по тем силам, которыми здесь располагает противник, на этом рубеже его можно будет задержать. Если, конечно, он не бросит сюда большие танковые соединения.
Мы распрощались поздно ночью и условились с Зуевым, что завтра он возьмет меня с собой в 11-й стрелковый корпус. Адъютант Зуева, подтянутый боевой капитан Бобков, мигая фонариком, проводил до палатки, где меня ожидала встреча с кинооператорами Виктором Доброницким и Владимиром Головней. Они только что приехали из штаба фронта, тоже будут работать в этом районе. Наша задача теперь наиболее рационально распределиться по дивизиям и корпусам 11-й армии, чтобы в съемках не дублировать друг друга.
|
|
|
* * *
Стало уже законом — если остановка дольше, чем на час, обязательно рой щель. Не наспех, а добротную щель, такую, чтобы, если станешь в ней во весь рост, голова была ниже поверхности земли. А если присядешь на корточки — надежная защита от любой бомбы, кроме, конечно, прямого попадания.
К нашей «киношной» щели подошел молодой офицер, со шпалой в петлицах, скромный до застенчивости. Мы познакомились. Осадчий — корреспондент фронтовой газеты «За Родину». Он не был отягощен обильным военным имуществом, не было у него ни машины, ни шофера, только солдатский вещевой мешок. Он останавливал на дороге попутную машину, которая везла снаряды на передовую, это и был его транспорт.
У Осадчего было поручение редакции написать очерки о политбойцах. «Что это за политбойцы?» — спросил я.
Он рассказал: [59]
— Формировался полк политбойцов в Ленинграде. Это ополченцы-коммунисты. Они сейчас на самой передовой. Дерутся, говорят, как звери. Немцы уже знают об этом коммунистическом полке, обращаются к его бойцам по радио, листовки им кидают: «Эй вы, коммунисты, бросайте оружие, все равно мы всех вас перевешаем».
В дневнике короткая запись:
«3 августа с Зуевым в штабе стрелкового корпуса. День в Нагово».
И все.
На рассвете, как было условлено, встретились с Иваном Васильевичем Зуевым. Перед том как тронуться, он проложил нам на карте маршрут. Переправившись по одному из мостов в обход Старой Руссы, надо ехать к деревне Нагово — там находится штаб стрелкового корпуса. Конечно, не в самой деревне. На карте-километровке Зуев показал, где в лесу, в районе Нагово, мы найдем стрелковый корпус.
Противник сосредоточенным огнем бьет по городу. В некоторых местах в Старой Руссе очаги пожаров. Мы проехали по почти безлюдным улицам, выбрались на дорогу.
Зуев часто останавливался, вылезал из машины. Члена Военного совета интересует все, что происходит в войсках. На каждом шагу — приметы, отражающие происходящее на передовой. У дороги в лесу группа машин. Откуда машины? «Служба тыла стрелкового корпуса, возим снаряды». Сколько снарядов доставили? Сколько ездок сделали вчера? Где находятся батареи?..
Там, впереди, у командира корпуса член Военного совета получит доклад об обстановке, определит силу сопротивления и натиска врага. А здесь, на дорогах, общая картина представала перед Зуевым в деталях, которые, возможно, и командиру корпуса не известны. Приехали. Зуев настоял, чтобы я пошел с ним к командиру корпуса.
— Я тебя представлю ему, — сказал он, — узнаешь обстановку, а потом уж действуй по своему плану. Но предупреждаю, за всеми твоими передвижениями я буду следить. А изредка, быть может, и приказывать буду. Где бы ты ни был, найду тебя. Подчиняйся мне, плохого не посоветую. На всякий случай напоминаю: у тебя одна шпала, а у меня два ромба. Ясно? — сказав это, он улыбнулся и хлопнул меня по спине. Кто был в Испании, навсегда привык к этому жесту. И добавил по-испански: — Буэно, сеньор!.. [60]
Последний кадр Володи Сущинского
Сейчас, по прошествии многих лет, оценивая обстановку в августе на Северо-Западном фронте, можно вспомнить одну примечательную особенность: возникла линия фронта. Да, на стороне врага оставалось еще большое преимущество в силах. Но это уже не июньские дни, когда противник прорывался на десятки, сотни километров. Сейчас на карте проходила точно очерченная стабильная линия фронта. Относительно стабильная — где-то она поддавалась, пружинила, давала изгибы, но все же это была уже линия фронта. И командир стрелкового корпуса видел эту линию, знал, на что он способен в обороне, знал, на что способны его бойцы, его артиллерия, его тылы. И мог уже рассчитывать, правда, на небольшое количество авиации. Советские самолеты начали появляться в небе, прикрывая иногда наши боевые порядки.
Раньше мы смутно представляли, какие же части врага действуют против нас. Сейчас в докладе командира корпуса члену Военного совета были уже фразы: «Пленный немецкий ефрейтор на допросе показал, что здесь действует...» — называлась дивизия, танковая часть... Словом, налицо новые черты войны. И, очевидно, немецкие военачальники в полной мере не сумели еще разглядеть и ощутить те новые качественные изменения, которые произошли в действиях наших войск. А между тем у нас появилось главное — уверенность, что немцев можно бить, появилось знание их уязвимых мест.
С высокой колокольни в деревне Нагово, где находился артиллерийский наблюдательный пункт, мы могли оглядеть линию фронта. Видно было, как наша тяжелая гаубичная артиллерия обрабатывает немецкий передний край и ближние тылы. А позади виднелась Старая Русса, но которой противник вел сильный огонь. В городе уже было много очагов пожара. Прильнув к стереотрубе, почувствовал — кто-то положил мне руку на плечо. Это был Роман Григорьев, начальник киногруппы Северо-Западного фронта. Объезжая армии, где работали его операторы, он вон куда забрался, на самый передний край, на колокольню. Первое, что он сделал после рукопожатий, вручил мне письма из дому, пришедшие на полевую почту в Валдай. Пока офицер показывал ему в стереотрубу поле боя, я, присев тут же на полу, прочел письма. Письма из Саратова. Семья моя уже была там. [61]
Жена пишет о трудном, долгом пути пароходом с матерью и сыном от Москвы до Горького. В Горьком — несколько дней на забитой людьми пристани в ожидании другого парохода. В Саратове приютили родственники. Карточки, молоко, Сашуля болеет, тревога за меня... Каждое письмо кончается словами, теми же, что в миллионах конвертов, идущих издалека на войну: «Береги себя...» У подножия нашей колокольни разорвались несколько снарядов. Враг, конечно, понимает, что здесь должен находиться наблюдательный пункт.
* * *
На полевой карте условным кружочком отмечен командный пункт 183-й дивизии, которая ведет бои на главном направлении. Дивизия преграждает немцам путь к Старой Руссе, она обескровлена в неравной борьбе, противник значительно превосходит ее и в живой силе, и в огневой мощи. Комиссар корпуса серьезно предупредил, что на отдельных участках противник вклинивается в нашу оборону, можно попасть в опасную ситуацию. Обзор с колокольни дополнил то, что мы видели на карте. На машине в дивизию не проедешь, нужно идти пешком.
Мы уже не расстаемся с Григорьевым, и я все время подшучиваю, что теперь, когда обеспечено твердое руководство, нам, операторам, уж думать не о чем, за нас будет думать начальство.
Григорьев впервые окунулся в боевую обстановку. И, нужно сказать, обстановку сложную. Старается виду не показать, когда всем нам бывает страшновато.
В этот день наши попытки пробраться в части 183-й дивизии оказались напрасными. Путь преграждали сильные огневые налеты противника, который бил по площадям. Так было несколько раз, а заставал нас артналет обычно в местности, лишенной каких-либо углублений, даже кювета не оказывалось вблизи. Дважды нас прижимала к земле авиация противника.
Однако и в этот, казалось бы, нерезультативный день мы кое-что сняли. Сняли репортажные зарисовки на ближних подступах к линии фронта. Бытовые куски — солдаты, санитары, полевые кухни, раненые, идущие в тыл.
* * *
Сейчас, когда я вспоминаю военные кадры, снятые фронтовыми кинооператорами, мне дороги не только стреляющие пушки и ведущие огонь из пулеметов бойцы. Дороги именно эти трудные будни войны. Удивительная [62] вещь: ведь сразу можно отличить кадры, снятые вблизи от передовой, от подобных же, казалось бы, кадров, снятых в нескольких километрах от линии фронта. Скажем, ест солдат кашу, которую ползком доставил ему в термосе повар на самую передовую, взглянет мимоходом в объектив твоей камеры, и сразу понятно: это — взгляд человека, которого смерть караулит где-то совсем рядом. Как великолепно снимал такие кадры фронтовой кинооператор Володя Сущинский! После того как он погиб, собрали весь его фронтовой материал и сделали фильм памяти Сущинского. Фильм построен как дневник фронтового кинооператора. В этом дневнике сохранился и последний кадр, снятый Сущинским. Бойцы, согнувшись, перебегают через железнодорожную насыпь, вдруг в кадре рвется снаряд. Осколок этого самого снаряда оборвал жизнь Володи Сущинского. Шедеврами военного кинорепортажа, которые он оставил нам, были его «окопные репортажи». В этих кадрах Сущинский сумел увидеть и запечатлеть облик войны.
Бой у КП армии
Усталые, измученные вернулись мы на свою стоянку в расположении штаба 11-й армии. Хотел повидать Зуева, но оказалось, что есть еще один КП армии по ту сторону реки. Там — командующий армией, член Военного совета, начштаба. Ну что ж, завтра и мы переправимся туда. Привожу записи тех дней в моем дневнике:
Августа 1941 года.
«На рассвете выехали в корпус, едем через горящий город. Старая Русса горит. Через некоторые улицы не удалось проехать, пришлось податься назад и, обходя особо опасные места, полыхающие сплошным пожаром, выехать на северную его окраину. Нашли передовой КП, командный пункт армии. Он близко у реки, в болотистом леске. Здесь только главные органы армейского управления.
Первым делом вырыли глубокую добротную щель недалеко от землянки Зуева. Противник крепко жмет из Нагово. Вчера я там взбирался на колокольню. Сейчас немец занял деревню и находится уже на полпути к Старой Руссе. Поехали в сторону Нагово. По пути были остановлены командиром, который сказал нам, что 183-я дивизия отходит. Пикирующие бомбардировщики бьют по дороге. По городу бьют минометы и артиллерия противника». [63]
Августа 1941 года.
«Продолжается ожесточенный бой за Старую Руссу. Наступают два немецких полка — танки и массированная артиллерия. К вечеру 6-го противник проник в Дубовицы — северная окраина города. Мы взорвали мосты, оставив лишь один железнодорожный. Командный пункт армии, где мы базируемся, все еще остается на той стороне реки. В распоряжении командного пункта есть небольшая замаскированная переправа. Сегодня противник уже пытался ее разбомбить. Если ему это удастся, нам придется бросить здесь машины и переправляться вплавъ».
Августа 1941 года.
«Ожесточенные бои за Руссу. Немец просачивается через реку на правом фланге и на левом (254-я дивизия). Русса горит. Все небо в зареве. Бьют залпами его минометы, и без перерыва бьет наша артиллерия. Сегодня над нами пролетели 35 фашистских самолетов, бомбили Медниково. По ошибке сильно разбомбили свои собственные войска на том берегу Руссы. Как мы ликовали, наблюдая эту бомбежку! Почаще бы так. Наши наконец появились в воздухе! 21 самолет. Добавили им».
Августа 1941 года.
«Руссу полностью занял противник. Хочет развивать наступление. Идут сильные бои. Наша артиллерия бьет беспощадно. Немец, просочившись к устью реки Ловать, захватил плавучие средства рыболовецкого колхоза. Туда послан заслон и направлена наша авиация».
Августа 1941 года.
«Бой приближается к командному пункту армии. Наш лесок уже прочесывается минометным огнем. Залезли в щели. Ночью спать невозможно. Земля дрожит от разрывов. Утром пять «мессершмиттов» пронеслись несколько раз над нашим леском, прострочили из пулеметов расположение штаба армии. Противник наступает от Медникова, которое он захватил. По последним сведениям, противник бросил сюда свежую дивизию из Восточной Пруссии. Мины рвутся уже в расположении штаба армии и за нами. Бой идет в полукилометре от КП. На наше счастье, полил дождь. Значит, авиация противника на время вышла из игры. Штаб армии снимается. Едем к переправе по дороге, которую противник обкладывает минами и снарядами дальнобойной артиллерии.
Благополучно переправились. В 8 часов вечера из деревни Борки наблюдали, как восемь пикирующих бомбардировщиков [64] крошили нашу последнюю переправу. На КП армии по эту сторону реки в густом сосновом лесу вырыли себе новую щель».
Итак, Старую Руссу мы отдали. Они взяли город большой кровью, бой шел за каждый метр, за каждый дом. Тяжело было противнику, он без конца подбрасывал подкрепления, усиливал авиацию, концентрировал артиллерию. Пленные говорят об огромных потерях, которых стоила немцам эта победа.
* * *
Запись в дневнике 10 августа:
«К вечеру едем на командный пункт стрелкового корпуса. Он находится в Ясной Поляне за рекой Ловать, за Парфино».
Ехать ночью туда, где полыхает ночное небо, жутковато. Около наспех наведенной переправы пылают станция и деревня. С трудом нашли командный пункт корпуса. Мины ложатся рядом. Тут же мы затушили два очага пожара. Холодно, сыро. Под деревьями я угадал фигуру начальника штаба корпуса.
— Как вы думаете здесь снимать? — спросил он. — Наша 183-я дивизия перемешалась с немцами. Бои идут слоеным пирогом. Предупреждаю, обстановка очень сложная, не лезьте вперед. Советую переждать.
Рядом легла с грохотом мина. Звенящий рой осколков проносится по листве над нашими головами. К начальнику штаба корпуса подошел совершенно измученный, засыпающий на ходу начальник артиллерии. Он сказал: «Щупают наш лес, придется пугнуть их, заставить замолчать...»
* * *
Запись в дневнике 11 августа 1941 года:
«Вернулись на КП армии. Ожидаем операции. Написал статью для армейской газеты «Знамя Советов». Наборщики работают в щелях».
Далеко за полночь я шагнул через порог блиндажа Зуева. Неутомим дивизионный комиссар! Почти все эти дни провел он под бомбежками на передовой, на наблюдательных пунктах дивизий, полков. Когда противник подошел вплотную на расстояние автоматного выстрела к штабу армии на той стороне реки, а переправа, последняя переправа, была под артиллерийским огнем и бомбежкой, Зуев, оказывается, с автоматом в руках возглавил оборону штаба армии. Его «эмка» последней прогромыхала [65] по почти разбитой переправе. Никто не знает, когда дивизионный комиссар спит, когда он отдыхает. Ни тени усталости на лице. Меня он встретил вопросом:
— Как самочувствие? Как настроение?
— Самочувствие хорошее, настроение паршивое, — ответил я.
— Это почему же? Напрасно, зря!
— А у тебя хорошее настроение?
— Мне сложнее. Большие потери, отдали врагу большой город, в общем-то для хорошего настроения мало оснований. Но противник очень рискованно подставил свои фланги под наш удар. Так и быть, открою тебе военную тайну. Уже отдан приказ, окружаем немецкую группировку под Старой Руссой, хотим им нанести удар.
— А скажи, Ваня, веришь ты, что мы окружим, разгромим немцев под Старой Руссой?
— Для них очевидно, что если мы хоть что-то смыслим в военном деле, то, несмотря на наше положение, мы должны их окружать. Смотри, — он подвел меня к карте, — они подставили нам свои обнаженные фланги, залезли в мешок. Так вот, чтобы приковать сюда лишние две-три их дивизии, чтобы продержать здесь, на нашем фронте, корпус Рихтгоффена, мы и осуществим эту операцию. Ведь корпус Рихтгоффена сейчас во как нужен им на Украине, на Смоленском направлении. А мы вынуждаем их крупнейший авиационный кулак держать здесь.
Был уже третий час ночи.
— Чайком угостишь вас, Митя? — сказал ординарцу Зуев. На столе мгновенно появился чай, колбаса, масло, варенье. Чай мы пили не из кружек — из стаканов.
Я помнил по Испании, что Зуев не пил спиртного. И когда он из гостеприимства спросил: «Выпить хочешь?», я искренне сказал: «Нет». Не хотелось мне пить. Мы начали вспоминать...
...Мы шли по улицам осажденного Мадрида. В перерыве между боями лежали на спине, на рыжей каменистой кастильской земле. Потом, согнувшись, ходами сообщений прошли в университетском городке. На берегу Мансавареса заглянули в блиндаж Саши Родимцева, побывали на НП 12-й интербригады. Испания, Испания!..
...О том, что наступил рассвет, нам сказал вошедший в блиндаж адъютант Зуева Бобков. Мы бы так и не заметили, сидя в землянке, что рассвело. Над нами было небо Кастилии, мы шли по полям первой битвы с фашизмом, [66] начавшейся на испанской земле и продолжавшейся здесь, невдалеке от стен великого Новгорода.
Мы вышли из блиндажа. Было уже светло. Птицы встречали новый день войны тысячеголосым щебетом.
Мы распрощались с Зуевым. Мог ли я подумать, что больше никогда его не увижу? Мог ли предположить, как трагически оборвется жизнь моего боевого друга?
Комсомолец 20-х годов, политрук танкового взвода в Испании, Иван Зуев стал дивизионным комиссаром, членом Военного совета 2-й ударной армии, которой командовал генерал Власов. 2-я ударная армия оказалась в трагическом окружении, где люди геройски дрались, прорывая кольцо. Иван Зуев, не зная о предательстве командарма, выводил войска из окружения. Он был ранен, он ложился за пулемет, бросал людей в атаку. Комиссар Зуев поднимал дух измученных, израненных, опухших от голода бойцов, вел их на прорыв, возвращался обратно в кольцо окружения и выводил оттуда новую группу бойцов.
Зуев был при всех орденах, с ромбами в петлицах, с партийным билетом в кармане, когда он наткнулся на гитлеровцев. Раненый, изможденный, с двумя пистолетами в руках, комиссар принял неравный бой, последнюю пулю пустил себе в сердце. Живым немцы Зуева не взяли. Русские женщины похоронили Ивана Зуева у насыпи Октябрьской железной дороги, недалеко от полустанка Мясной Бор. Он числился пропавшим без вести. И только двадцать с лишним лет спустя деревенские пионеры разыскали могилу, опросили местных жителей, списались с родными Зуева. Над могилой был установлен обелиск. С тех пор машинисты, ведя составы мимо могилы, дают долгий протяжный гудок, который разносится по окрестным лесам и лугам. Салют мертвому комиссару.
|
|
|
