 |
Троица. После Победы
|
|
|
|
Троица
(Апокриф)
А дорога полна ромашек.
— А куда ты идешь, монашек?
Что ты делаешь у стогов?
— Я молюсь и малюю богов!
— Нешто боги идут по дороге?
Нешто нет им иного жилья?
Вон пророк-то, он прячется в тучи,
Он сегодня такой сверкучий,
В гневе нынче на что-то Илья!
Туча надвое раскололась.
Выбил пыль из дороги град.
Дрогнул на поле тонкий колос,
Баба крестится:
& #8195; & #8195; & #8195; & #8195; & #8195; & #8195; — Свят! Свят! Свят!
А монашек накрылся рогожею.
Не в обиде он, что промок.
Он сияет и светится: — Дожили
Мы до дождичка. Дай-то бог!
Ловит ртом он косые дождинки,
Ливень моет ему лицо.
А в ладонях, как в теплой ложбинке,
Образуется озерцо.
А земля напилась и насытилась,
Дышит каждая борозда.
Стройно тянется в небо растительность,
В бочагах вьет воронки вода.
Вольно иноку дышится на поле,
Надо двигаться, надо вставать.
Вот и чибисы где-то заплакали,
Стали родичей опознавать.
В самый раз бы пойти за груздями,
Задарма тот лесной товар.
Во Владимире да и в Суздале
Гриб стоит как орда татар.
Ах, какой боровик под ельником!
Что ты колешься так, хвоя?!
Мать-земля, мы с тобою поделимся,
Гриб — мне в сумку, грибница — твоя!
Вот ходи себе да поискивай
Возле пня замечательный груздь.
А еще три березки ветвистые,
Три сестрицы, так вот она Русь!
Три березоньки, три белоствольные,
Свод небесный над ними чист.
Вот откуда оно, божество мое,
Вот откуда рублевская кисть.
«Я в бреду или в полном здравии? »
Так отчетливо видит он
То владимирское златоглавие,
|
|
|
То нежнейшую зелень крон.
Миг один, и ему откроются
Звуки, краски на древний лад,
Образ тихой, затрапезной «Троицы»,
Образ вечности: — Свят! Свят! Свят!
Тихо молится он под елью,
Где дымится горелая гать.
Он торопится: — В келью! В келью! —
Руки просятся: — Нам бы писать!
Вот и поле. Знакомая нива.
Каждый колос топорщит усы.
— Ты куда это так торопливо?! —
Окликают его с полосы.
У дороженьки три березоньки,
Три натруженные жнеи.
На снопы аккуратно положены
Три серпа, как три острых змеи.
Три кувшина платками повязаны,
Это мелочь, а в ней и любовь.
В самый раз караваи порезаны,
Сладок хлеб после долгих трудов.
Как скромна и красива их трапеза.
Три кувшина, и в каждом квасок.
Пуще кваса с окрошкою радует
Володимерский голосок:
— Ты куда это, инок, насмелился?
— А иду себе да брожу.
У меня каждый день — новосельице,
Где присел, там жилье нахожу.
Бог на помощь вам, черноглазые!
— Коли так, дай-то бог и тебе
В добром теле быть, в добром разуме,
Крепость сердцу и свет голове!
Смотрит инок на них, любуется,
Вот где святость и чистота,
Не беда, если в лапти обуется
Чудо-скромность и красота.
На почтительном расстоянии,
Чтобы тружениц не оскорбить,
Он воскликнул: — Над вами сияние! —
Стал в нем ангел тревогу трубить.
Очи застила тьма кромешная,
Кружит голову зной и полынь.
— Что с тобою, созданье безгрешное?
— Вижу! Вижу!.. — Кого?.. — Богинь!
Бабы крестятся. Страшновато.
— Бес ударил в монашье ребро! —
Три жнеи, как три смелых солдата,
Встали рядом, серпы на бедро!
— Не гляди так бесстыдно — изыди!
Жги очами, да только не нас! —
И по иноку огненной зыбью
Шарят шестеро вспуганных глаз.
— В келью! В келью! Туда, где краски,
|
|
|
Свет лампады молитвенно чист.
Есть ли что-нибудь выше страсти
Той, что шепчет: — Скорее за кисть!
Сердце все будто рана смертельная,
Он увидел! Нашел! Нашел!
А в душе синева беспредельная
И безбрежный цветущий дол.
А дорога пошла лугами.
А трава — в самый раз косить.
Кружит коршун большими кругами,
Хочет крови, разбойник, попить.
— Куры-дуры, скорей в подворотню,
Ты, задира-петух, убегай.
Нет на хищника укорота,
Зазеваешься, и прощай!
Ветер тихо шевелит сено
Уоколицы, у села,
Бьет крылом в монастырские стены
И позванивает в колокола.
Ветер выкрикнул с болью: — Татары! —
Ветер выплакнул: — Бей! Лови! —
Все бегут, а кругом пожары,
И крыльцо уже чье-то в крови.
Стонет баба, держась за череп:
— Как вы смели? Позор! Позор! —
По оврагу, над ним и через
Крик истошный: — Горит собор!
Ах вы, идолы! Ах, басурманы,
Волчья ненасыть, волчье вытье.
— Не топчи меня, конь буланый,
Я тяжелая, жду дите!
Да не лезь, некрещеный ирод! —
И плашмя по лицу вальком.
И татарин летит навылет,
В тын, как утка, ныряет нырком.
Мужики топорами секутся,
Кровь на всех проступила до пят…
В печках свежие хлебы пекутся,
Щи наваристые кипят.
А воинственные старухи,
Отлучившись от варки и щей,
То ухватом, то скалкою в ухо
Бьют наотмашь: — Отзынь ты, кощей!
Вот и дрогнули, побежали,
Говядарь монастырский кричит:
— Правду держите на кинжале,
А кинжал ей не очень личит!
Где татары? Они далече.
Значит, можно и отдыхать.
Ночь кладет свои руки на плечи,
Спи, мужик! Завтра поле пахать.
Звезды в небе полночными парами,
Для свиданий как раз и пора.
Отдыхают от битвы с татарами
Три наточенных топора.
Это явь или это затмение?!
Глянул инок, отпрянул назад.
Что за тройственное видение,
Мать небесная! Свят! Свят! Свят!
Кто со мной эти шутки пошучивает?
Три березоньки! Три топора!
Три жнеи! Словно плотник, засучивает
Он рабочие рукава.
В тесной келье свечи трепетание,
Инок молится с кистью в руках.
Что он сделает, будет тайною,
Неразгаданною в веках.
|
|
|
Ничего он сейчас не слышит:
Ни собак, ни монашьих шагов.
Кистью молится, кистью пишет,
Кистью борется против врагов.
О пречистая матерь божья,
Дай мне краски и колорит.
Уведи меня от бездорожья,
Пусть во мне только бог говорит!
Все уверенней возникают
Тон, подробность, детали, штрихи.
А на русской земле светает
И повсюду поют петухи.
1971
После Победы
Умолк последний выстрел
Под городом Берлином.
Земля кричит солдату:
— Что задолжал — верни нам!
Грач, вынесший осаду,
Крылом спокойно машет.
Пехота не стреляет.
Пехота нынче пашет.
Осыпались окопы,
Запаханы траншеи.
В лугах цветы по пояс.
Поля похорошели.
В овраге возле дзота
Ручей играет гильзой.
Но это не опасно —
Хозяин в поле дизель.
Хозяин в поле трактор,
Ближайший родич танка.
На поле Бородинском
За хлеб идет атака.
С какой охотой пашет
Солдат Василий Васин!
Доволен, как ребенок,
Как солнце в небе, ясен.
А лемеха у плуга
Начищены до блеска.
Навстречу кукованье
Летит из перелеска.
Весна в разгаре чувства,
Весна в разгаре дела.
Ну кто же не заметит,
Что жизнь помолодела?!
Идет, земли не чуя,
Жена его Настасья,
Кого ни встретит, скажет:
— А мой-то жив остался!
Кричат грачи на гнездах,
Опять у них собранье!
Приветствует Настасью
Крылатый хор сограждан.
— Уймитесь, бедолаги!
Поберегите горло! —
Идет-плывет Настасья
Невозмутимо-гордо.
Знакомый-презнакомый
Ей старичок попался.
И этому сказала:
— А мой-то жив остался!
А вон он, вон чернеет!
А вон он, слышишь рокот?
А трактор растрещался,
Куда тебе сорока.
А что в платочке белом?
Огурчики, картошка.
А от кого скрывать-то?
И водочки немножко!
А вот он, вот он, Вася,
Небось проголодался?
Что завтракать придется,
Он сразу догадался.
Плеснула голосочком:
— Василий Филимоныч,
Болезный мой, родимый,
|
|
|
Зачем нам миллионы?
Была бы хата, руки,
Любовь, совет, согласье! —
Степенно развязала
Свой узелок Настасья.
— Останови-ка трактор,
— Иди-ка на заправку,
Здесь хорошо и сухо,
Давай сюда, на травку!
Он ест — она сияет,
Он пьет — она воркует.
Ну что ж — немного выпьет,
Пускай, зато не курит!
Теплынь стоит над полем,
Земля мягка, добротна.
Пласты, как пехотинцы,
Построились поротно.
Навозу б надо больше,
Пускай земля рожает.
Чего теперь бояться —
Война не угрожает.
От легкой серой птички
Заколыхалась ветка.
Василий улыбнулся,
Сказал: — Привет, соседка!
Он аппетитно чмокал
Веселыми губами.
И вдруг распорядился:
— Готовь, Настасья, баню!
Ломай хороший веник,
Попариться охота.
— Ну что же, веник будет,
Не унывай, пехота!
По полевой дороге
Идет-плывет Настасья,
Обласканная солнцем,
Наполненная счастьем.
Василий снова пашет,
Не пашет — озорует.
Грачи за ним вприпрыжку,
Как пьяные, пируют.
Кричат: — У нас победа!
Дождались этой даты!
А за паек особый
Спасибо, интенданты!
Кругом земля чернеет
До самых до обочин.
Непаханой — все меньше,
А паханой — все больше.
Весь день без перекура,
Куда там — без обеда —
Пахал, пахал Василий.
И объявил: — Победа!
Теперь скорей до дому,
Теперь к жене до хаты.
А тут односельчане:
— Как жизнь у вас, солдаты?
Как урожай? — Посмотрим!
— А как любовь? — Нормально!
— Трава-то прет какая!
— Считай, что мы с кормами.
Крылеченько родное!
Весь день не видел — здравствуй!
Мой дом — мое дворянство,
Он мне дороже графства!
А вот она и женка,
А вот она и Настя.
Так долго не видались,
Что можно молвить: «Здравствуй! »
— Управился? — Порядок!
— Ты молодец, Васёна!
На лавке полотенце,
Рубашка припасёна.
Я подою корову,
Я загоню ягненка.
На ужин, я решила,
Сварю тебе куренка!
В руках вихрастый веник,
Белье, мочалка, мыло.
Все, что для бани нужно,
Настасья не забыла.
А вот она и баня,
Стоит у самой речки.
Попаришься немного,
Глядишь, и сразу легче.
Он взял тяжелый ковшик,
Плеснул воды на камень,
И ощутил блаженство
Спиной, плечом, боками.
Коленкою и локтем,
Ноздрей и русым чубом.
Нет, не напрасно предки
Считали баню чудом.
Как будто белый пудель,
Пар под ноги рванулся,
Тут на полок Василий
Залез и растянулся.
Он раненое тело
|
|
|
Хлестал до исступленья,
Как будто это было
Большое наступленье.
Легко и духовито
От лиственной лесины.
Ты вновь на свет родился,
Опять нужны крестины.
Ах, баня! Храм здоровья,
Телесная услада.
Для этого леченья
Лекарствия не надо!
В тебе растет надежда
И дух неукротимый.
А напоследок надо
Пожечь себя крапивой!
Она ведь тоже наша,
Она ведь тоже лечит.
Какое обновленье!
Какой счастливый вечер!
А что такое счастье?
Василия спросите!
Коль это хлеб с картошкой,
Скорей на стол несите!
Коль это крылья духа,
Крыла не подрезайте.
Коль это дерзость жизни,
Тогда смелей дерзайте!
Коль это — поцелуи —
Целуйтесь, разрешаю!
Я занимался этим
И вам не помешаю.
Коль это материнство —
Благополучных родов. с
Восславим доблесть эту
Во всех стихах и одах.
Да будет мать с младенцем
Не прописью елейной —
Всечеловечной верой,
Иконой и молельней!
Когда две вольных воли
Уста в уста сольются,
Встречайте это гимном
И праздничным салютом.
Несите им подарки,
Приветы и улыбки.
А на ночь часового
Поставьте у калитки.
Чтоб ни единый шорох
Не помешал влюбленным.
А ночи им не хватит —
Дарите днем продленным!
Чем можно счастье мерить,
Каким таким аршином?
Любовь нас подымает
К заоблачным вершинам.
А впрочем, это знает
Солдат Василий Васин,
Когда в сердцах воскликнет:
— Я навсегда Настасьин!
Как слушала подруга
Души его журчанье!
Любовь ему дарила
Стыдливыми плечами.
И признавалась робко:
— Мой дорогой, ты видишь,
Я от тебя отвыкла.
— Да, не беда, привыкнешь!
Я тот же! Те же руки,
Чуть сила покачнулась,
Но главное — к работе
Моя душа проснулась.
Сегодня я на поле,
Как бык, с землей бодался!
Слов не дал бог красивых,
В поэты бы подался!
— Куда тебе, Василий! —
Завозражала кротко. —
А помнишь, Вася, вечер?
А помнишь нашу тропку?
А помнишь, что сказал ты
И вырезал на кленах? —
И невозможно близко
Прижались два влюбленных.
А что там дальше было,
Рассказывать не стану.
Ни вслух, ни на бумаге,
Пусть это будет тайной.
Тем более что оба
От счастья крепко дремлют.
Ночь, как царица мира,
Сошла на нашу землю.
Но отчего Василий
Задергался плечами?
Зачем он, сонный, машет
Тревожными руками?
— Бей! Бей! Ползи налево,
Направо будут мины.
Настасья, где ты? — Вот я!
Да успокойся, милый!
Теперь мы, Вася, вместе
До самого скончанья,
Считай, что мы с тобою
Теперь однополчане!
Забудь ты этих фрицев,
Ты не на фронте — дома!
Да не стреляют это,
Иль не узнал ты грома?
Илья-пророк весенний,
Раздолен и раскатист,
От молнии все небо
Как золотая скатерть.
Василию не спится,
Жене его тем боле.
Он сладко потянулся:
— По мне, сейчас бы в поле!
Такое настроенье,
Такой запал, родная! —
Но тут пришла минута
Великого признанья:
— Вась! Ты ругаться будешь,
Ведь я затяжелела.
— Когда такое дело,
Роди мне инженера!
— А может, что попроще?
А может, что поменьше?
— А как же Ломоносов?
Он тоже не помещик!
— Кто будет — тот и будет!
Гаданья час не ровен.
А может, будет пахарь?
А может, будет воин?
— Пожалуй, лучше пахарь,
Отца он в поле сменит,
Судьбу мою продолжит,
Труды мои оценит.
И снова замолчали,
И снова сон и дрема.
Солдат Василий Васин,
Спи и не бойся грома!
Ручьи сольются в реки,
Любовь создаст шедевры.
Сукно из чистой шерсти
Пойдет не на шинели.
Людская совесть — солнце.
Взойдет под флагом красным,
И мир восторжествует
Над всем земным пространством!
1976
|
|
|
