Гроза. Сказка. Павлик. Первое путешествие
Гроза
Когда ударил гром и пошел дождь, дети бросили игры и приумолкли на крыльце. После каждого высверка молнии они говорили хором: «Ударит! » Каждый раз ударяло. Дети жались друг к другу всей простотой и скромностью ситцевых платьев и рубашек. На лицах девочек и мальчиков был страх. Не тот страх, что бывает у них, когда ждут наказания родителей. Нет, они отлично понимали, что сила, разгулявшаяся в небе, не потерпела бы никаких пререканий! Дождь шел сплошняком, и похоже было, что дети попали в клетку из живой, льющейся с неба воды. Гроза господствовала. Один удар был так близок, что девочки вскрикнули и заплакали. К их общей радости, туча покидала деревню, гроза умолкала, светлело, и вода из водосточной трубы сельской больницы шла не всем горлом, а струйкой. По не утихшему еще дождю к крыльцу стали подходить родители. Пришла Аннушка Горохова в телогрейке и отругала свою Нинку: — Такая гроза, а ты где? Шлепнула ее в сердцах, накрыла телогрейкой и увела. Пришел Костя Жуткин и выбранил сына: — Такой гром, а ты шляешься! Пришла пожилая Кирикова и гневно сверкнула очами на Маньку: — Баню, сказала, топи, а ты опять в куклы! Накрыла мешком и увела. Так вскоре родители разобрали всех своих детей. Только одинокий козлик все пытался порвать привязь на буйно зеленевшем после дождя лужке. Но веревка была прочна, и ему оставалось одно: нежно, трогательно жаловаться. Нимало не смущал этот жалобный крик мамашу-козу. Встав на задние ноги, высоко задрав голову, она старательно срывала со стены афишу «Сегодня кино».
Мать
Катя Ёркина стала матерью. Девочка у нее народилась пухлая, ширококостная, и так это Катя привязалась к ней, что стала дрожать за каждый чих, за каждый крик ребенка. То и дело видишь красное одеялко с белоснежным пододеяльником и Катины руки, которые шутя волокут целую гору укутанного ребенка.
— Куда? — В медпункт. Я начинаю стыдить Катю: — А помнишь, говорила, что не будешь иметь детей? Катя защищается спокойно, словно знает, что ее теперь любой суд оправдает: — Сколько ни лежи, сколько ни милуйся, хочешь не хочешь, а человека приспишь! Это не от нас. Это каждому, если ты не урод. И бережно-бережно спускается под горку. А на дне оврага у ручья ей не терпится, развертывает конверт, заговаривает: — Эй, девка, ты спишь? Груди не хочешь? Ручей погремливает и тоже кого-то готов напоить.
Сказка
За огородами, за сараями, есть укромное место для сбора детей. Обычно они садятся на копешку сена и целые дни находят себе чем заняться. Поди попробуй вклинься в их мир и жизнь! Не успеешь и на десять шагов приблизиться, как мгновенно исчезает с лица детей детское, свое, и перед тобой не те дети, какие они есть для себя, а те дети, какие нравятся родителям. Только раз за все лето мне посчастливилось застать детей врасплох за неприказанным занятием. Дети с увлечением слушали рассказ одной девочки. Это была белая русалочка с голубыми глазами. Она рассказывала что-то, как заправская артистка. На моих глазах творилась сказка! Я не слышал начала, но и отрывка было достаточно, чтобы представить себе всю сказку: — Царь заходит и спрашивает: «Ты что делаешь? » Царица говорит: «Помидоры высеваю». — «Эх ты! Что ж ты землю-то какую взяла? Надо бы чернозему накопать да решетом просеять. Кто же от завалинки землю берет?! Тут и камешки и стеклышки, корни поранишь! » Не хотелось нарушать детского увлечения слушать сказку, творимую самими детьми. Бесшумно, незамеченно проследовал я дальше, так и не узнав от голубоглазой сказочницы, пересеял ли царь помидоры и научилась ли царица премудростям огородничества!
Павлик
Самым большим другом маленького Павлика был не отец, не мать, а дед. Целыми днями сидел он, в белой оправе седины, и знал одно лишь — следил за каждым шагом внука. С крылечка дома только и слышалось: — Павлик, не дразни гусей! — Павлик, не ходи босиком по реке! — Павлик, не лазь на осокорь! Умер дед, и так это Павлик одиноко себя почувствовал. Выйдет и стоит у крылечка. Мать на работе, отец тоже, а у бабки дел много: печку топит, готовит, стирает, шьет, а если и найдется минута, сядет за прялку, на уши радио — и вот попрядывает и улыбается: хорошо Москва поет. А Павлик стоит у крылечка и друга себе ждет. Когда выехал на лыжах, обрадованно он окликнул меня: — Дядь Вить, мне можно с тобой? — Можно. Пять жизней таких, как Павлик, я прожил, но у меня связь с той детской жизнью и теперь не потеряна. На первой же горке представился случай проверить, гожусь ли я Павлику в друзья. По оплошности своей Павлик лыжу под гору пустил. — Дядь Вить, в однотор пошла! — крикнул он мне. Кто знаком с катаньем на лыжах в холмистых местах, знает, что значит лыжу упустить и по целине снега за ней шагать! Глаза Павлика просили: «Принеси, пожалуйста, мою лыжу». Надо было видеть Павлика в то время, когда я исполнил его просьбу. Чем он мог отблагодарить меня? Рассекретить все самые лучшие места катанья! — Дядь Вить, поедем ко вдове, — вместо «спасибо» говорит Павлик. — Там знаешь какая горка! У-у-у! «Вдовой» оказалась большая одинокая береза на отшибе деревни. Мы съехали по разу в овраг, причем Павлик не устоял на ногах и сел в пушистый снег. Хотя я все видел сам, Павлик вдохновенно рассказывал мне о только что случившемся. — Лыжи разъехались, — захлебывался он от восторга, — и я — раз! Я не терял ни одного слова, ни одного восклицания из рассказа, и это особенно нравилось Павлику. — Теперь у колоды скатимся разок! — увлекал он меня в новый лыжный путь. Колода стояла внизу под горой против конюшни. Сюда колхозные кони зимой пить ходят. Мы съехали от конюшни к реке и проскользнули мимо колоды и полыньи с журчащей речной водой.
Павлик был весь красный, распотевший. На нем старая ушанка, простой хлопчатобумажный пиджак, варежки, валенки. Лыжи у него «взрослые», палки длиннее Павлика четверти на две. Отец не соглашается их укоротить: «Вырастешь — в самый раз будут». Уж давно бы надо вернуться ближе к дому, а Павлик все манит и манит на новые места. — Дядь Вить, поедем к звонку! — опять увлекает меня Павлик. Звонок — это буфер от вагона, в него бьют, когда надо колхозников собрать. Здесь склон оврага падает отвесной стеной, и только одинокий след лыж ныряет в проем сросшихся ветвей ольхи. Мы стояли молча и не трогались с места. Павлик не решался ехать, зная, что только Миша Бухаров, которого в колхозе зовут следопытом, осмелился съехать напрямки и поломал лыжу. Я на ногах стоек, и мне такая гора не в страх, но можно ли было скатиться одному и заставить страдать сердце маленького друга ущемлением самолюбия? Павлик повернул лыжи на новые горки и спросил: — Дядь Вить! Ты будешь торить или я? — Тори ты! И Павлик весело, радостно пошел по неезженому снегу. Я следовал за ним. Наша дружба крепла.
Первое путешествие
Это было самое большое путешествие, которое когда- либо удалось свершить человеку! Маленькая девочка с утра научилась ползать. Она добралась до валяных сапог, уронила их и посмотрела внутрь — темно, подвинулась к ящику с мукой и попробовала — невкусно, погладила кота Ваську — он хотел цапнуть, потрогала у печки ухват — он упал и стукнул девочку по спине. Слезы ненадолго остановили путешественницу. Когда было все опробовано руками в доме, девочка захотела открыть дверь на улицу. — Э нет, — хватился присматривающий за внучкой дед, — рано тебе туда! Он положил девочку в кроватку, и юный Колумб уснул.
Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|