 |
Феномен завершительства
|
|
|
|
Это один из самых значительных феноменов восточного гороскопа, имеющий отношение к высоким сферам науки, искусства, философии. Он доказывает существование творческого явления, грандиозного по своим масштабам и весьма плохо до сих пор описанного.
Суть феномена состоит в том, что мужчины, родившиеся в годы Кота, Козы и Кабана, в творчестве проявляют себя как завершители, в отличие, скажем, от мужчин годов Собаки, Лошади и Тигра – новаторов. Остальные шесть знаков не являются ни завершителями, ни новаторами. Условно их можно назвать разработчиками, или фантастами, чтобы отличить от новаторов и завершителей, которые являются реалистами.
Разумеется, любой процесс в науке и искусстве не обходится без новаторов, разработчиков и завершителей, все категории равно важны и незаменимы. Восточный гороскоп точно разделяет творцов на эти категории. И принцип здесь все тот же – четырехлетняя периодичность.
Феномен завершительства мы рассмотрим на примере литературы и выберем из трех завершительских знаков один – это будет Кот. Но прежде чем рассказать об этом знаке, несколько слов о двух других в этой тройке – Козе и Кабане.
Г. П. Федотов писал о родившемся в год Козы французском романисте Марселе Прусте: «Он весь, целиком, своими корнями и даже культурными интересами в XIX веке. Его Франция, его человечество – это Франция 90-х годов. Пруст – не зачинатель, а завершитель».
(Итак, слово произнесено. Завершитель! Мы им воспользовались. )
Вот, например, как характеризовал творчество Андрея Платонова (Кабан) Иосиф Бродский: «Таков, намой взгляд, язык прозы Андрея Платонова, о котором с одинаковым успехом можно сказать, что он заводит русский язык в тупик, или, что точнее, обнаруживает тупиковую философию в самом языке».
|
|
|
Тупик и вершина – вот два символа завершительства. Думается, для творчества Платонова подходят оба.
Много говорилось о завершительстве Федора Сологуба, Владимира Набокова, X. Л. Борхеса – это утонченное, эстетское крыло завершительства (все Кабаны).
Идейный центр завершительства лежит в творчестве исследователей человеческой души, непревзойденных писателей-классиков года Козы – Сервантеса, Свифта, Бальзака, Пруста, Кафки, и, конечно, главнейшего для нас – А. С. Пушкина.
Итак, что же такое завершительство и каково отражение этого явления в зеркально симметричном новаторстве?
1. В первую очередь завершительство, как и новаторство, – это специфическое мировосприятие. Завершитель видит мир завершенным, новатор меняющимся. Новаторов соответственно, интересуют истины меняющегося мира, а завершителей – мира неизменного, так называемые вечные истины.
Изменения, происходящие в мире, кажутся им второстепенными фактами, малосущественными и затрагивающими лишь внешнюю сторону, оставляя суть, сердцевину неизменными. Такой подход особенно справедлив применительно к главному объекту литературы – человеку.
Новаторы стремятся показать динамику изменений человеческого общества, продемонстрировать отмирание старого или нарождение нового, независимо от того, как они оценивают это новое.
Совершенно другая задача у завершителей – им необходимо продемонстрировать тождественность различных эпох, снять шелуху внешних отличий, чтобы самонадеянное человечество увидело: мир не меняется и, наверное, не изменится никогда. Почему? Потому что человеческие пороки неисправимы, человечество невозможно перевоспитать. Но с другой стороны, добро вечно торжествует, и окончательная деградация невозможна.
Словом, все старо, как мир.
|
|
|
Обратимся к знаменитому роману нашего времени. Это шедевр Михаила Булгакова – «Мастер и Маргарита». Его автор родился в год Кота. Трудно найти более яркий пример завершительства.
Неизменность нравственных качеств человечества Булгаков утверждает устами большого знатока людских душ – самого Воланда: «Люди как люди. Любят деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны... ну, что ж, и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их... »
Согласитесь, этот персонаж, в отличие от простых смертных, имеет право на такие оценки, ведь он наблюдает людей никак не меньше двадцати веков.
Да и сам Воланд, несмотря на довольно активную свою деятельность, – олицетворение неизменности миропорядка. Постоянство свиты, ежегодные балы... Возможен ли прогресс в том мире, где такой Сатана правит бал? Но может ли быть Сатана другим? Он ведь вечен. Стало быть, неизменен.
К вечности в конечном счете приобщается и Мастер. «Вот твой дом, твой вечный дом... » – говорит Маргарита. Завершители пренебрежительно относятся к будущему, перед которым так благоговеют новаторы.
Воланду известна близкая смерть буфетчика: «Подумаешь, бином Ньютона». Для них все содержание будущего – это дата смерти или название будущей болезни. Перед чем же здесь благоговеть?
2. Для новаторства чрезвычайно важна иерархия категорий. Тут все время определяются приоритеты, в самом деле, без иерархии ценностей немыслима сама идея прогресса, необходимая в новаторстве.
Для завершителя, напротив, различные категории тождественны или равнозначимы.
Живое и неживое, разумное и неразумное, космическое и микроскопическое – они все могут отождествить. Пространство и время, частица и волна – во всем они ищут общие черты. Никакую категорию, никакую ценность они не могут поставить во главу. И человек у них – не царь зверей. Для завершителя все сущее совершенно одинаково и завершено. Потому у писателей-Котов непременно присутствует такой прием, как превращения.
В этом же романе Булгакова шляпа превращается в черного котенка, червонцы в пчел, кот в толстяка с кошачьей мордой, квартира превращается во дворец и т. д. А для Воланда нет различий между людьми разных эпох, сопоставимы древняя Иудея и современная Москва, а значит, можно приравнять пчелу к червонцу.
|
|
|
В «Собачьем сердце» повествование ведется от лица собаки (этот жанр называется «бестиарием»). Писатель, не наделенный даром завершительства, на такие фокусы, как правило, не идет, поскольку собака для него – собака. У Булгакова же собака – потенциальный человек.
Анатолий Ким (род. 1939) построил на превращениях целый роман, причем один из своих лучших – «Белка». Каждый герой этого романа превращается в одно из животных – белку, кабана, – почти гороскопическая история.
Весьма плодотворны идеи тождественности – равнозначимости в поэзии. Это относится в первую очередь к Николаю Заболоцкому (1903–1958), все творчество которого пронизано метаморфозами.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
И проступил в нем лик Сковороды.
Все это кажется обыденным, а между тем лишь завершителей все время тянет на отождествление, другие стараются избегать подобных приемов. Даже сказочники, которым позволено производить любые превращения, предпочитают превращать гадкого утенка в прекрасного лебедя, не нарушая правил игры и законов природы.
3. Для новаторства абсолютная самостоятельность мышления – вещь сама собой разумеющаяся. Мышление новаторов оригинально, они избегают чужих мыслей, пытаясь разрабатывать лишь принципиально новые темы, идеи, области.
Завершитель, напротив, справедливо полагает, что нет необходимости изобретать в который раз велосипед, а потому предпочитает пользоваться чужими идеями. Все можно отыскать в веках минувших, а при завершительской эрудиции это несложно.
Если не отыскалось в веках минувших, то отыщется недалеко – в иных языках, иных странах или, еще проще, под боком, у писателя-соседа.
Это вовсе не означает, что у завершителей нет своих мыслей. Мысли у них рождаются, но они не новы. Да к тому же кругом столько всего непереведенного, неадаптированного, непричесанного, неразжеванного и недоведенного до ума, что жизнь завершителю не мила, пока все это не приведет в надлежащее состояние и не подарит родной литературе.
|
|
|
Особенно этот пункт важен для Кота, поскольку он знак всенародный и жаждет адекватного восприятия литературы всеми и вся.
Таким образом, перефразируя известное высказывание, можно сказать: «Читая завершителя, ищите источники».
Вот как объясняет эту ситуацию В. А. Жуковский (1783– 1852): «Мой ум, как огниво, которое надо ударить о камень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества, у меня все чужое или по поводу чужого – и все, однако, мое».
Это очень тонкое определение. Формально Жуковский несамостоятелен: чужие идеи, чужие сюжеты. На самом же деле ни одна строчка, ни одно чужое слово таковыми не останутся – сделаются своим, русским, современным, гармоничным и будут принадлежать и Жуковскому, и всему народу одновременно. Все найдут в нем свое.
А вот как сходную ситуацию обрисовывает В. В. Вересаев (1867–1945): «В долгих исканиях смысла жизни я в то время пришел, наконец, к твердым самостоятельным, не книжным выводам, давшим мне глубокое удовлетворение... Я попытался свои искания и нахождения втиснуть в художественные образы, – и только исковеркал их... Я увидел, что у меня ничего не вышло, и тогда все свои искания и нахождения изложил в другой форме – в форме критического исследования. Во Льве Толстом и Достоевском, в Гомере... я нашел неоценимый материал для построения моих выводов... »
Несамостоятельность? А может быть, идеальный контроль? Сам не произвожу, но истину от лжи сумею отличить лучше автора.
А вот характеристика, выданная критиком Л. Аннинским в статье «Лесков-публицист»: «Что же такое Лесков? Застрельщик? Нет. Генератор идей? Тоже нет. Смысл лесковской публицистики – проба идей реальностью... Идеи были не его, они носились в воздухе. Его был опыт. Знание российской реальности».
Блестящая формулировка, к тому же требующая определенного мужества, – почему-то обидно за классика, не имеющего своих идей. А фактически все наоборот – честь и хвала завершителям, не спешащим обнародовать незрелые, но собственные мысли, а честно и кропотливо проверяющим мысли чужие.
Но вот всегда ли завершители указывают источники? Далеко не всегда. Да и не всегда это возможно. Попробуй, укажи источники, если их тысячи и сам не всегда понимаешь, где слово взято, а где полслова.
И все же поиск источников завершительских творений одно из самых увлекательных занятий, аналогичное разве что поиску у новаторов-последователей.
|
|
|
Лесков меньше других скрывал свои источники и направленность обработки.
Ну а Джордж Оруэлл (1903–1950), как известно, числился в писателях оригинальных, чуть ли не в новаторах. Действительно ли автор «Скотного двора» читал «Скотский бунт» Николая Костомарова и, мягко говоря, обработал его, доказать, наверное, непросто. Но при Кошачьем всеядии и эрудиции допустить это можно.
И опять дело не в плагиате, его, по сути, здесь нет, а в том, что костомаровский рассказ никто не заметил, а оруэлловскую версию признали сразу. Так что все довольны.
Иногда, правда, остается осадок от чрезмерно буквальных заимствований. Создатель американской литературы Вашингтон Ирвинг (1783–1859) так «дозавершался», что чуть ли не целый рассказ из «Рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого приписал себе.
Однако обратимся снова к Булгакову как к образцу завершительства. «Великий роман Булгакова сразу после публикации был также воспринят, как нечто совершенно необычное, ни на что не похожее, – пишет критик Утехин и продолжает: – Но после серьезных размышлений традиционность его становилась все более очевидной». Утехин приводит воистину гигантский список источников как романа в целом, так и отдельных фрагментов. Адские кони взяты у Жуковского, танцующие русалки – у Гоголя, Аббадонна – у Н. Полевого, Черный кот – у Погорельского, вампиры – у А. К. Толстого, волшебная мазь, пахнущая тиной, – у Брюсова, у него же шабаш ведьм, пространственные превращения квартиры – у Грина, воскресающие мертвецы – у Шиллера. Список можно продолжать.
Указаны там и такие источники, что не верится в возможность их прочтения одним человеком. Но сверхэрудиция Булгакова сомнения не вызывает. И еще раз ярко обнаруживается в библейской части его романа. Тут уж изучено было невообразимое число источников.
А вот новаторы за эрудицией не гоняются – известно, что относительно мало читали величайшие новаторы Бунин (Лошадь) и Пастернак (Тигр). Бунин многократно перечитывал Л. Толстого и Пушкина, пренебрегая новыми именами в литературе.
Что касается Булгакова, то обнаруживаются все новые и новые источники его произведений. В журнале «Радуга» (№ 10, 1988), в частности, читаем: «Феноменальная насыщенность произведений Булгакова «чужим словом», скрытыми и явными цитатами, перифразами, вариациями чужих мотивов и образов уже «не мешает» читателю, которого литературовед непрерывно снабжает фактами такого рода». На этот раз факт был действительно хорош. Обнаружено зеркальное повторение Булгаковым ранней редакции рассказа А. Куприна «Каждое желание».
4. Отдельно можно рассмотреть адаптацию завершителями произведений мировой литературы. Это обнаруживает исключительное значение завершителей в «объединении национальных культур в единую мировую культуру».
Гораций главной своей заслугой считал перенесение эолийской лирики на римскую почву, а Ломоносов свой вклад в русскую литературу сравнивал именно с вкладом Горация.
Пушкин считал «главной прелестью романов В. Скотта изображение прошедшего «домашним образом». В чем и состояла главная и вполне завершительская особенность творчества этого романиста. А. Лурье писал об Осипе Мандельштаме: «Он жил в трепете и экстазе чужих страстей, никогда не своих, но всегда отраженных. Символы истории, символы государственных форм, имели над ним неограниченную магическую власть; но застывшие исторические факты и формулы Мандельштам превращал в живой быт эпохи... »
А вот как оценивал свое переложение сказки Баума А. М. Волков (род. 1891, Кот): «Я значительно сократил книгу («Волшебник из страны Оз». – Г. К. ), выжал из нее «воду», вытравил типичную для англо-саксонской литературы мещанскую мораль... «Сократил, выжал, вытравил... » – таков арсенал средств. Причем англо-саксонскую мораль вытравливают из англо-саксонской же книги. По какому, спрашивается, праву? А по праву адаптации, для «домашнего образа», чтобы можно было должно воспринять.
Гениально адаптировал предания старины Бажов (1879– 1950). Читая его произведения, испытываешь восхищенное недоумение. С одной стороны, полнейшее ощущение тех времен, с другой – парадоксальное отсутствие архаизмов. Таковы чудеса завершительства.
Сами завершители чрезвычайно тонко чувствуют наступление, в очередной раз, языковой перемены и необходимость очередной адаптации.
Очень ценят Коты Гомера и при первой возможности приспосабливают для нас это чудо мировой литературы. И то, что они делают, лучше не называть переводом в буквальном смысле.
Для завершителя это дело нормальное. Но человеку непосвященному трудно понять, почему такой умница и чудный писатель, как В. В. Вересаев, под конец жизни принялся переводить «Одиссею» и «Илиаду». Неужели не нашлось других дел?.. Жуковский переводил. Минский (тоже Кот) переводил, а теперь вот и Вересаев.
Быстро меняется русский язык, завершительские версии быстро устаревают (не умирают, а устаревают), и приходится за работу браться снова. Таким образом, завершители – не соперники, дающие различные философские трактовки, а команда, в которой передается эстафета, и все они делают одно дело.
Например, переводят «Слово о полку Игореве». Жуковский передал эстафету Бальмонту, тот – Заболоцкому. Может, Бальмонт и не был гениальным поэтом, но свое место в ряду завершителей у него есть.
Создавая библейскую часть «Мастера и Маргариты», Булгаков бесконечно варьировал географические названия, имена персонажей, пока не добился абсолютно русского и современного ему звучания. И задачи постижения вечных истин, заложенных в библейском сюжете, облегчил читателю до предела, снял все помехи, отвлекающие от понимания сути, а заодно доказывающие, – все это не прошлое, все это актуально и современно.
«О, как я все угадал! » – восклицает Мастер. О, как все угадал Булгаков! – восклицаем все мы. Угадал наши души, самое сокровенное, что у нас есть, – наш язык. Вот тайна этого романа.
Новатор угадывает то, что еще должно произойти, завершитель – то, что уже формировалось. Жизнь, народ и язык меняются синхронно. Завершитель фиксирует современное состояние языка, народа, жизни. Честь ему и слава, что открывает нам глаза на нас самих. Новаторам, разумеется, тоже слава – они идут впереди народа, жизни и языка. С маленьким фонариком в темноте кромешной. Нелегкая у них жизнь.
5. И поскольку новатору трудно, поскольку он идет на ощупь, в любой момент рискуя разбить лоб или свалиться в пропасть, ему никак нельзя предъявлять претензии за отсутствие внимания к деталям, за недостаточно подробное освоение новых пространств.
Новаторские произведения полны свежего воздуха неиспользованных возможностей, в них все пунктирно, контурно, воздушно. Разумеется, не каждый способен увидеть пунктиры и контуры. Новаторские произведения требуют расшифровки, дорисовки, сотворчества с автором, активной работы ума. Новатору нет времени и желания разжевывать каждую мысль, выписывать каждую фразу Не каждому новатору дана способность к гладкому стилю. Да и стиль у новатора опережает свое время.
У завершителя иные трудности. Он переносит на родную почву инородные и иновременные творения (адаптация), завершает чью-то незавершенку. Для него вопрос стилистического совершенства становится наиглавнейшим. По сути, это и есть завершение – превращение неуклюжей фразы в изящную, приведение анахронизма к современной норме и т. д.
Новатору некогда останавливаться, он должен идти вперед, сколько хватает сил, перед ним открытое пространство. Завершитель же получает небольшой участок и должен возделать его, не пропустив ни сантиметра. Нюансировка, конкретизация могут быть доведены до абсолюта. За блеском стиля могут и смысл оставить. Особенно увлекаются Кабаны. (Мы еще коснемся обвинений Набокова в пустых умствованиях. ) А вот как точно оценили современники еще одного Кабана: «Сельвинский похож на сверкающий, пыхтящий, ворочающий всеми локтями и колесами паровоз – но подвешенный в воздухе и ничего не везущий».
Именно стилистическое совершенство – то самое ворочание колес в воздухе – критики часто принимают за новаторство. Так же как старая вещь, доведенная до блеска, кажется новой, так и совершенные творения завершителей слепят критиков, и они принимают их за горы новаций.
Но стоит задуматься – и становится ясным, что если создано стилистически неповторимое произведение, то ничего новаторского в нем нет, и следовать за ним невозможно. «За Артемом Веселым некому и некуда идти. Его своеобразный путь, путь индивидуальных достижений. Он не открывает».
То же самое можно сказать о других писателях года Кабана – А. Платонове, В. Набокове, Ф. Сологубе. С ними все ясно.
А вот открытое всенародное завершительство Кота настолько поражает своей ясностью, прозрачностью, доходчивостью, что неизменно вызывает желание подражать. Но всенародность – это мираж новаторства – воздуха, простора в произведениях Котов нет. Все так же плотно, как и у Кабанов.
Еще раз вернемся к Булгакову. Цитируемость романа стопроцентная. Запоминается каждая фраза, каждое слово. После такого совершенства кажется кощунственным использовать их снова. У многих роман Булгакова своим совершенством надолго отбил охоту читать новые романы – в этом смысле его значение убийственно.
У Пушкина такое значение приобрело все его творчество. Его стилистическая гениальность побудила одного из критиков сказать, что вся литература – и до, и после него – «восхождение к Пушкину». Аналогичное положение Сервантеса в испанской литературе. Кажется, после них нечего и сказать. Все завершено.
6. Новатор – творец открытых пространств – предпочитает дух недомолвок, недосказанности, обрыв линий, отсутствие так называемого логического конца.
У завершителя ни одна линия, ни одна идея не остаются незавершенными, само же произведение должно быть цельным и гармоничным, как шар. (Вспомним, например, идеальную симметрию «Бориса Годунова». )
В «Мастере и Маргарите» не оставлен без разбора ни один случай, ни одна судьба, будь то судьба никому не нужной Фриды или, казалось бы, обреченная на незавершенность судьба Понтия Пилата. Причем завершение этих судеб вызывает у автора явное облегчение, оборвать себя на полуслове он не в состоянии.
А Котов их тяга к абсолютной досказанности неизбежно должна приводить к сверхмощным жанрам – эпопее, эпосу и т. д.
Можно ли описать судьбу семьи, если неизвестна судьба детей и внуков? И вот появляются произведения типа «Саги о Форсайтах» Джона Голсуорси (1867–1933). Впрочем, о сагах мы еще вспомним.
А пока укажем на один парадокс. Завершитель завершает, при этом закрывая направления, ветви, жанры. После него сказать нечего, и тем не менее есть исключение – может появиться еще более мощный завершитель и как бы «перезавершить» его.
То же и у новаторов – сколько бы ни учили они простору и незавершенности, по-настоящему следовать им могут лишь другие новаторы.
Стало быть, беря стандартную динамическую линию новатор – разработчик – завершитель, необходимо иногда признать, что и у новатора может быть предшественник, и у завершителя продолжатель.
7. И все же необходимо четко определить главный критерий новаторства и завершительства. Новатор – это тот, кому сознательно или бессознательно наследует большое число писателей. Причем неважно, широко признанный это писатель, необходимый всем, или же его значение чисто внутрилитературное.
Критерий истинного завершительства – полное отсутствие последователей либо парадоксально малое их число.
И потому – у новаторов бессмертно их дело, у завершителей бессмертны их произведения.
Причины такого положения вещей очевидны. Новавтор проломил стену и открыл дорогу, по которой идти и идти, до тех пор пока пространство, открытое им, не будет исчерпано, пока завершители не подберут последние крохи этого пространства.
Джойса (Лошадь) своим учителем считают сотни прекраснейших писателей, не жалующихся на отсутствие понимания и малые тиражи.
Бунин (Лошадь) воспитал множество современных русских писателей. За признание себя истинным учеником Солженицына (Лошадь) сейчас ведут крупномасштабные споры.
Новаторство Хармса (Лошадь), Пастернака (Тигр), Твардовского (Собака) менее признано, но весьма значительно.
А ведь если бы число последователей зависело от популярности произведений, насколько больше последователей должно было бы быть у того же Булгакова!
Никто не называет своим учителем великих Заболоцкого и Мандельштама. А где последователи Бажова?
8. Современны Лермонтов и Салтыков-Щедрин (оба – год Собаки). Кажется, что все, что они создали, написано о том, что произошло вчера.
Напротив, завершительские произведения в точности передают вкус, цвет и запах эпохи написания.
Искатели вечных истин лишь фиксируют свою эпоху, оказываются классиками, но не современниками. А те, кто мало думал о вечности, больше заботясь о сиюминутной актуальности (новаторы), стали куда более вечными, попав не столько в классики, сколько в современники.
Вечна молодость новаторов. Лермонтов навеки 26-летний, и сверстником его признают 26-летние читатели всех эпох.
Каков механизм этого парадокса? Одним из главных моментов является способность завершителя выбирать из предметов, идей, персонажей окружающей жизни именно те, которые обречены на скорую смерть (вот чем кончается поиск вечного), в то время как новатор выбирает те элементы (предметы, персонажи, идеи), которым уготована долгая жизнь (заметьте – не просто новые, а те, что будут жить, ведь львиная доля нового обречена на почти мгновенную смерть).
Но актуальность «завершительских» произведений все равно велика. Ведь потребность точного знания о прошлых эпохах, пожалуй, даже выше, чем потребность в истине современной. Причем информация завершителя уникальнее, чем можно предположить. Ведь ни фотография, ни картина, ни газета, не обладая ключом к истине, не могут передать нам настоящую копию времени – они дадут лишь проекцию. А завершитель, владея материальной силой слова, воссоздает у нас точнейший образ эпохи.
Если взять все тот же роман Булгакова, можно на первых же страницах обнаружить Патриаршие пруды, серенькую летнюю пару, псевдоним Бездомный, теплую абрикосовую воду, антирелигиозную поэму, турникет и светящийся ящик «Берегись трамвая», красную косынку вагоновожатой – те самые сиюминутные приметы, которые особенно хорошо передают аромат времени.
9. И новатор, и завершитель – фигуры, спасительные для литературы. Завершитель спасает, когда много и бестолково наработано и надо подвести итог, дабы прекратить пробуксовку. А вот когда все завершено и становится душно и тесно, приходит новатор и открывает окна...
Это, впрочем, не значит, что они не могут творить одновременно. Литература – пирог многослойный...
И все же интересно: кто стоит у истоков национальной литературы? Кажется – новаторы... ан нет, все те же завершители.
Новатор – фигура вынужденная, он рождается только тогда, когда все заведено в тупик. Новатор может появиться в уже зрелой литературе. А завершитель способен опереться на мировую литературу и свое знание родного языка. Из этого сплава и рождается национальная литература и литературный язык.
Таким образом, создатели национального языка – отнюдь не новаторы, а завершители-фиксаторы. (На самом деле создатель языка – народ, но и завершитель тоже. )
Создателями (а фактически фиксаторами) русского языка считали и Ломоносова, и Жуковского, и Лескова, и Булгакова (все Коты), и, разумеется, Пушкина (Коза). Все они завершители.
10. Хотелось бы еще поговорить об одном жанровом пристрастии завершителей. Помните «Сагу о Форсайтах»? Странно, что использовано слово «Сага». Но уж, видимо, так велика тяга завершителей к абсолютной договоренности, что не избежать им саг, сказаний и прочих эпосов.
Сказочник А. М. Волков не смог остановиться на «Волшебнике Изумрудного города» и завершал эту историю, пока не получилась эпопея. Широко известен у нас эпос «Песнь о Гайавате» Лонгфелло (1807–1882). Кстати, вот еще пример создания национального языка. Ведь у американцев до Лонгфелло не было никакого эпоса. Для его создания Лонгфелло пришлось использовать чуть ли не все эпосы мира.
Менее известен у нас В. Иордан (1819–1904), создавший эпосы «Нибелунги», «Сага о Зигфриде», «Возрождение Хильденбрандта».
Но, пожалуй, самый любопытный пример – Генрих Харт (1855–1906), написавший «Песнь человечества» (в четырех томах), задуманную им как эпос о человечестве от доисторических времен до наших дней. Вот это завершительство!
Известно, что Заболоцкий, благоговевший перед «Словом о полку Игореве», мечтал также о своде былин по типу «Калевалы», вел подготовку к переводу «Нибелунгов».
11. Наконец, надо сказать, что десять пунктов диаметральных различий новаторства и завершительства не в состоянии перевесить одного пункта сходства. И те, и другие – реалисты. И те, и другие отдают предпочтение фактам внешнего мира, а не внутреннего. Описывают они не столько мысль, сколько слово, не столько намерение, сколько поступок, не движение души, а жест.
Это, конечно, не значит, что литература завершителей и новаторов бездуховна. Как раз прямое обращение к слову, а не к мысли и позволяет им создавать то, что у нас называют большой литературой.
«Нет в мире ничего прекрасней бытия», – сказал Заболоцкий. Белинский сказал несколько длиннее, но не менее точно: «В начале XIX века явился новый гений, проникнутый его духом, который докончил соединение искусства с жизнью, взяв в посредники историю. Вальтер Скотт (а речь идет о нем. – Г. К. ) был главой великой школы, которая теперь становится всеобщею и всемирною... Высочайшая поэзия состоит не в том, чтобы украшать мир, но в том, чтобы воспроизводить его в совершенной истине и верности... »
Белинский сам был завершителем (Коза) и знал, что говорил. Не для развлечения пишут завершители, не развлечение – цель литературы. Ее цель – истина. И в поиске этой истины завершители делают половину работы!
Завершительство, как и новаторство, – глобальное явление, оно охватывает все сферы человеческой деятельности. Но, прикладывая стандарты завершительства к той или иной из них, необходимо помнить, что не все они так адекватны большой жизни, как большая литература. А стало быть, завершительство в них всегда будет иметь некоторый перекос.
Самые жесткие примеры по перекосу завершительства дают те сферы деятельности человека, где не требуется реализм, а лишь диктат формальной логики. Речь идет прежде всего о военном искусстве. В соответствии с законами структурного гороскопа здесь завершители ведут себя как романтики, объективность покидает их, и в результате появляются отчаянные военные карьеристы, смелые, но совершенно бездарные полководцы, абсолютно неспособные освоить чужой военный опыт (хотя как завершителям это им положено), состоящий в том, что каждая новая война ведется по новым правилам (вот чего понять завершитель не в состоянии, ведь мир для него статичен и неизменен).
А вот в сфере, казалось бы, столь же формальной и абстрактной, как анимация, – шахматах завершители проявили себя в полном блеске. Шахматы оказались абсолютно неформализуемыми (что, кстати, является залогом того, что машина никогда не сможет играть лучше людей). И за короткую свою историю прошли полный круг развития от новаторства до чемпионских шахмат – Филидор (Лошадь), Стаунтон (Лошадь), Андерсен (Тигр), Цукерторт (Тигр), Чигорин (Собака), Тарраш (Собака), Шлехтер (Собака), Нимцович (Собака), Рубинштейн (Лошадь), через формализм и свободный поиск чемпионов – Стейниц (Обезьяна), Ласкер (Дракон), Алехин (Дракон), Капабланка (Крыса), Эйве (Бык), Смыслов (Петух), Спасский (бык), Петросян (Змея), Таль (Крыса), к последним чемпионам, одновременно заводящим шахматы в тупик, но и придающим им блеск, – завершителям – Ботвинник (Кабан), Фишер (Коза), Корчной (Коза), Карпов (Кот), Каспаров (Кот).
В сферах сверхреалистических, например в сыске и детективной литературе, завершители проявляют себя во всем блеске. Обе эти сферы уже есть завершительство по отношению к Бытию (сыск – подведение итога преступлению, детектив – это прикладное использование достижений литературы, а потому здесь не требуется ни новаторство, ни свободный поиск).
Ну и наконец, завершительство в быту. Быт, как ни странно, видимо, адекватен Бытию. А потому завершители ведут себя, как им и положено, пересказывают чужие хохмы, коллекционируют анекдоты, живут на чужих идеях, не брезгуя и плагиатом. В сексуальной сфере завершительство оборачивается восприятием и собирательством чужой любви...
Завершитель подобен черной дыре, поглощая все, не выпуская ничего...
Завершительство трех мужских знаков, разумеется, неравноценно.
Кабан дает эзотерическое, эстетское, углубленное завершительство. В литературе завершает, а стало быть, как бы замораживает язык, литературу значительно сильнее, чем Коза и Кот. Достаточно вспомнить таких титанов стиля, как Набоков, Платонов или Борхес. После них в литературе остается «выжженная пустыня»... И много дождя должно пролиться, пока что-то взойдет.
Коза также близка к эзотеризму, но все-таки поближе к природе, к глубинам самосознания, ее детские страхи теплее и живее, чем холодное терзание Кабаном мировой культуры.
И все-таки завершительство Кота, несмотря на его открытость и простоту, доступность и легковесность, – самого мощного типа. Соединяясь с его глобальностью как знака открытого, оно дает самое мощное и полное завершение явлений Бытия.
Конечно, Кабан завершая мировую культуру, не может пожаловаться на отсутствие эрудиции. Коза, являясь, благодаря своему гуманизму, одним из центральных знаков литературы, дает самый мощный «выброс» классики – Пушкин, Сервантес, Свифт, Бальзак, М. Пруст, Кафка, Саша Соколов и т. д. И все-таки Кот как завершитель сильнее их.
Коты из трех завершительских знаков заняты проблемами мира в целом, а не отдельно культуры, в которой все время что-то меняется, или личности, которая также достаточно подвижна.
Проблема тождественности и отсутствия иерархий – и тут Кот явный лидер, ведь он глобалист и ему хочется уравнять все и вся.
Третья позиция связана с отсутствием самостоятельных идей – и тут Кот, наверное, впереди. Ведь Кабан и Коза более самоуглублены и хоть что-то могут нарыть в самих себе. А Кот к тому же еще и гений проницательности. Если чего не найдет в делах и словах, увидит в глазах людей.
|
|
|
