Нижняя Мезия 7 страница

Рим

Днем солнце нещадно жгло маленький перистиль. Ранним утром стена соседнего здания, нависая, накрывала полосой фиолетовой тени внутренний дворик, но потом, когда солнце поднималось все выше, выбеливая ржаво-коричневую старую черепицу, перистиль превращался в раскаленную жаровню. Тень оставалась только под навесом крыши с южной стороны. Перистиль в доме Остория был довольно странный – дерево всего лишь одно-единственное – печальный кипарис с корявым серым стволом, похожим на тело старого раба-привратника, что сидит у двери и вечно дремлет, почесывая за ухом такую же старую и тощую, как он сам, собаку. Когда-то перистиль был вымощен серым и черным мрамором, но Осторий выломал кладку и засыпал садик речным песком, оставив лишь дорожки вдоль стен и бордюр у крошечного бассейна. В бассейн стекала вода во время дождя, но этим летом дождей давно не было, и сейчас на дне остался мерзкий зеленый осадок. Бассейн некому почистить – из прислуги в доме только рабыня-кухарка, старик-привратник да вольноотпущенник Клемент, главным достоинством которого является полное равнодушие ко всему на свете – к ругани хозяина, угрозам, побоям, приказам, запахам, жаре и холоду. Клемент утверждает, что он философ-стоик, и в подтверждение своих слов время от времени достает из-под подушки свиток с сочинением Сенеки [83] – того самого, которому Нерон [84] приказал умереть.

* * *

Утром Гай Осторий неспешно вышагивал по маленькому дворику и говорил, чеканя слова, словно оратор в Юлиевой базилике. [85] При этом он даже не смотрел на девушку лет восемнадцати в одной короткой кожаной повязке на бедрах, что невольно пыталась прикрыть руками обнаженную грудь. Осторий был гол, если не считать набедренной повязки и широкого кожаного пояса да еще кожаных ремней на запястьях. Какой-нибудь модный греческий скульптор вполне мог бы выбрать его моделью для статуи Геркулеса. Но только не молодого полубога, а изрядно побитого жизнью героя, свершившего все свои двенадцать подвигов, но так и не нашедшего покоя, признания и славы. На загорелой коже Остория бугрились давние шрамы: один на правой руке, второй – на груди наискось и третий – повыше колена – уже не от меча, а от кинжала, которым Осторий вырезал впившуюся в бедро дакийскую стрелу с крючковатым жалом – а резать надо было быстро, чтобы яд не успел разлиться по телу.

– Меч у тебя в поединке будет кривым, твой же противник выйдет сражаться гладиусом. Заколоть твоим клинком практически невозможно – только если попадешь в шею. Кстати, удар в шею советую отработать отдельно – им придется добивать проигравшего.

– Что ты меня учишь, как соплячку! – возмутилась девушка. – Я сражалась и видела кровь! Я умею…

– Разве? Ты ничего не умеешь. Зрителям нечем будет насладиться – разве что посмеяться над твоей неуклюжестью да пошутить по поводу грудей. – Осторий остановился перед старым кипарисом. – Взгляни на это дерево, оно старше не только меня, но и моего деда, этот кипарис посадили в тот день, когда был убит Юлий Цезарь. Кипарис пережил пожар Рима при Нероне и будет расти еще лет сто, а то и больше. Когда он был маленьким, его мог вырвать с корнем даже ребенок, а теперь три воина не смогут вывернуть его из земли. Но в этом его слабость. Кто неподвижен, тот беспомощен. Смотри!

Осторий дважды ткнул острым кривым мечом в дерево. Лезвие неглубоко погружалось в мягкую древесину, на сером стволе слезой проступила смола.

– Для его жизни эти удары не опасны. Так же, как и для твоего противника. Тело человека подобно дереву. Чтобы лишить его силы, у тебя есть только одно средство – перерубить основные жизненные потоки. Стать дровосеком, который, вместо того чтобы повалить дерево, заставит его засохнуть. А дальше ты будешь только ждать. Ждать, пока твой враг истечет кровью и ослабеет, нанося беспомощные удары на потеху толпе, растрачивая попусту силы. А ты будешь упиваться победой и приветствовать зрителей. Ну, не мне учить тебя этому, Мевия.

Девушка усмехнулась – в этот миг будто наяву предстала перед ее глазами заманчивая картина: арена амфитеатра, сверкающий белый песок арены, поверженный противник, и на песке – темные пятна. Но лишь на мгновение. Мевия глянула на кипарис, и улыбка ее погасла. Дурацкая затея! Зачем ланиста только придумал все это! Практически никакой надежды на победу! Да, для женщины Мевия очень сильна. Но у нее нет ни силы дровосека, ни выносливости римского легионера. Единственное, чему может научить ее новый учитель, так это – как умереть красиво с этой самой искрой надежды в глазах.

Осторий подошел к каменной скамье, где на брошенном плаще устроилась полосатая кошка, взял горячего от солнца зверька на руки. Кошка обеспокоенно зашевелилась и сделала попытку вырваться. Но не преуспела. Осторий перехватил животное за шкирку и поднял над головой. Кошка заверещала.

«Ну вот, так будет и со мной», – сморщилась Мевия.

– Зачем… – договорить она не успела.

Метко пущенная сильной рукой, кошка пролетела несколько футов и угодила ей в лицо. Кошка тут же приземлилась на все четыре лапы и стрелой умчалась в ближайшую открытую дверь, а на щеке Мевии стали быстро набухать кровью глубокие ссадины. Мевия согнулась, закрывая лицо руками. Осторий демонстративно повернулся к ней спиной, поднял руки вверх и, обращаясь к воображаемым зрителям, крикнул:

– Я дарю тебе эту победу, Рим!

Превозмогая боль, Мевия выпрямилась, стерла с лица кровь. Губы ее задрожали от обиды, на глаза навернулись слезы.

– Ты что, спятил?..

Осторий быстро подошел к Мевии и ударил ее ладонью по лицу – не сильно, но хлестко.

– Чего раскисла? Ты же на арене! Может, еще добавить?

Она замотала головой и невольно прикрылась руками.

– Так поняла? – Он больно стиснул пальцами ее грудь. Женщина даже не попыталась вырваться, лишь кусала дрожавшие губы. – Поняла, что нужно сделать с противником, что он должен чувствовать, когда ты его точно так же унизишь и лишишь силы? – Осторий разжал пальцы. – Ты сможешь сделать с ним что угодно на потеху толпе. – Он взял Мевию за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. – Даже маленькая кошка может быть очень опасной. Ты должна стать такой маленькой злобной бестией. Для этого тебе нужны две вещи – ловкость и острые когти. Ну, хватит реветь! Начинаем!

Он взял стоящую в углу палку из виноградной лозы – такими обычно пользуются центурионы, только эта была куда длиннее. Три часа кряду Осторий заставлял Мевию уворачиваться, прыгать, падать и кувыркаться по песку. Небольшой перерыв – и опять все сначала. К концу занятий тело женщины превратилось в сплошной болевой комок. Наконец она просто растянулась на песке и подняла руку жестом гладиатора, который сдается.

– Ладно! Я дарю тебе жизнь! – засмеялся Осторий и протянул руку Мевии, помогая подняться.

Она встала и принялась стирать ладонями прилипший к потному телу песок. Осторий поднял за ручки стоявшую в углу здоровенную глиняную бочку и окатил Мевию. Та взвизгнула от неожиданности, но тут же рассмеялась: вода нагрелась от солнца и была приятно теплой. Потом Осторий облился сам.

– Мне бы такую силу! – завистливо вздохнула Мевия.

– Тебе нужна быстрота, а не сила. Иди, переодевайся, а то ланиста решит, что ты дала деру из его бабской школы.

Сам он, шлепая мокрыми босыми ногами по полу, вошел в ближайшую боковую дверь. После ярко освещенного перистиля комната казалась погруженной в фиолетовой сумрак – свет падал из небольшого, выходившего в садик окна. Едва можно было различить стол, пару стульев и кровать. За столом сидел мальчик или юноша и старательно вращал рожки деревянной скалки, на которую был намотан пергаментный свиток.

– Ну и как дела с «Энеидой», Гай? – спросил Осторий, останавливаясь в дверях.

– Ищу подходящие цитаты… ну… для речи. Мне задали подготовить речь в защиту… – Он окончательно сбился и замолчал.

– Знаю, знаю эти риторские упражнения, – усмехнулся Осторий. – Сегодня ты защищаешь Гая Гракха, а завтра обвиняешь – опять же его.

Глаза еще не успели привыкнуть к сумраку, Осторий не мог разглядеть лица сына, но готов был поспорить на тысячу сестерциев, что парень покраснел до корней волос. Осторий подошел к окну, глянул, прикидывая, какой отсюда открывается вид на перистиль, провел ладонью по подоконнику.

– Ба! Да тут целая лужа слюней натекла! – Он сделал вид, что брезгливо отирает ладонь о набедренную повязку.

– Что? – Гай в растерянности вскочил. – Да я…

– Все это время пялился в окошко, – закончил за него фразу отец. – Как заниматься с оружием – так тебя не докричишься. То тебе надо учить речь, то с Марком бежать в Юлиеву базилику. А три часа пялиться во двор – это пожалуйста.

– Почему бы и нет?! – Гай надменно вскинул голову, выпятил подбородок. Сделался юной копией отца. Только копией куда более мелкой, изящной. – Если в перистиле у нас красивая девушка с обнаженной грудью, почему бы мне на нее не посмотреть?

– Ну и как тебе наша амазонка?

– Мужчину-гладиатора ей не победить.

– Сейчас – нет. Ладно, положи свиток назад в футляр. Все равно от твоей учебы никакого толку, только пергамент ломаешь. Адвокат из тебя говенный.

– Как грубо!

– Правда груба. У тебя две дороги – в изгнание или в легион. То есть в философы или в солдаты.

– Почему?

– Если бы ты успел послушать речи философа Диона Хризостома, не задавал бы глупых вопросов. Но Диона уже изгнали. Теперь он в Сирии или где-то на берегах Понта. Или в Нижней Мезии? Где-то там! – Отец махнул рукой в сторону востока.

– Я бы стал военным трибуном, если бы мы не разорились! – напомнил Гай.

Два года назад известие, что отец разорен, не прошел ценз и вычеркнут из списков всаднического сословия, [86] сразило Гая. А он уже штудировал записи отца, изучал тактику. Вдвоем они выбирали легион, где будет служить Гай! Германия. Или Паннония. Или Мезия?..

– Почему бы тебе не стать простым легионером? – спросил отец.

– Что-то не вдохновляет. Двадцать пять лет службы, чуть зазевался – сразу палкой по ногам и спине, и работаешь как вол.

– Ну, не в преторианцы же тебе идти! – хмыкнул Осторий.

К гвардии Осторий относился с презрением. Да, платят преторианцам изрядно, и служба не слишком уж долгая и совсем, мягко говоря, не тяжкая, и живут они в лагере прямо в Риме. Но только приходится им стеречь и беречь тело принцепса, [87] императора Домициана, которого подданные именуют «наш господин и бог».

«Бог! Неужели боги в самом деле таковы – лысые, пузатые, на тонких кривых ножках. И на лицах небожителей можно прочесть лишь себялюбие и презрение? – размышлял Осторий. – Хотя и этого грабителя, возможно, обожествят, как отца и брата! »

– В преторианцы не пойду, – огрызнулся Гай.

– Значит, никуда не пойдешь? Вот как? У тебя что, в перспективе наследство на миллион? Какой-нибудь богач внес твое имя в свое завещание? Что ж ты мне об этом не сказал?!

– Да хватит тебе издеваться! – вскинулся Гай.

Осторий пожал плечами:

– Ну, тогда ты просто исчезнешь – и все. Вместе со своим дурацким бурчанием и вечным «не знаю». Как исчезли другие из анналов истории – навсегда. – Осторий несильно стукнул кулаком по стене, и на пол шелестяще посыпалась штукатурка. – Это не та крепость, в которой можно отсидеться.

– Как Судьба решит, так и будет, – огрызнулся Гай.

– Значит, либо изгнание, либо легион.

* * *

Как ни злился Гай на своего отца за эти вечные насмешки и словесные уколы, нельзя было не признать, что старший Осторий прав. Будущее Гая вырисовывалось весьма мрачное. Ни состояния, ни перспективной службы, ни влиятельных друзей. Правда, Гаю иногда удавалось заработать: вместе с приятелем Марком, надев тогу, Гай отправлялся по утрам в Юлиеву базилику. Стоило немного подсуетиться, и подростков нанимали за три денария одобрительно кричать и хлопать в ладоши во время выступления какого-нибудь адвоката. Три денария – приличная сумма, если учесть, что какой-нибудь сукновал получал в день меньше денария. На эту работу (явно не тяжкую) направил их старший брат Марка Авл Эмпроний. Сам Авл только-только начинал выступать как адвокат, и в его поддержку приходилось вопить и хлопать бесплатно.

Дружба с Марком завязалась по двум причинам. Во-первых, Марк жил в доме напротив, над мясной лавкой, а во-вторых, Марк обожал слушать те истории, что рассказывал ему Гай. Гай выдавал их за сюжеты прочитанных книг. На самом деле подобных книг не существовало, Гай попросту выдумывал эти басни – о том, как корабль с отдельной когортой с префектом во главе бурей уносило к неведомым берегам и разбивало в щепы о каменистый берег в земле гипербореев. Далее шли приключения – сражения с чудовищами, белокурые красотки, которых друиды вот-вот должны были принести в жертву злобным трехликим богам, а Гай (то бишь его герой, которого звали либо Гай, либо Марк) спасал пленниц, как когда-то Персей спас Андромеду. Потом следовала победа над местным вождем, и как итог – пещера, полная сокровищ. Нагрузив новый корабль жемчугом, изумрудами и золотом, счастливец отправлялся в обратный путь.

«Да, вот бы нам такое богатство! » – вздыхал Марк.

«Это точно», – кивал Гай и почти наяву видел мешки, набитые золотом и каменьями.

Богатство… Чарующее слово, обволакивающее, как синеватый дымок из курильницы с благовониями. Он бы отправился путешествовать, увидел весь мир, услышал бы потусторонний глас Мемфисского колосса, плавал бы на корабле по Нилу, вдыхал жаркий воздух пустынь и влажный – садов, поднялся бы на Агору в Афинах, охотился бы на львов в Африке. Весь мир отразился бы на дне его зрачков, сокровище спрятанное, но не сокрытое, ибо все, что видел, он бы сумел запечатлеть. Закончив странствия, он бы купил огромное поместье, построил дом, разбил сад, устраивал бы пиры для друзей, на серебряных блюдах подавали бы жареных павлинов.

Правда, отец говорил, что павлин ничуть не вкуснее курицы.

Да и жаль жарить таких прекрасных птиц.

Нет, он бы не стал жарить павлинов, он бы пустил птиц гулять по саду, чтобы любоваться волшебными глазами Аргуса [88] на их хвостах. Но все это мелочи, приятные дополнения. Главное, что утром он шел бы в отдельный флигель, в пристройку, и брал в руки кисти.

* * *

Мевию три дня назад привел в их дом ланиста Силан. Помнится, ланиста целый час о чем-то шептался с отцом в таблинии, [89] а Мевия ожидала в перистиле – тогда-то она и рассказала Гаю, что пошла в гладиаторы добровольно и что за каждую победу устроитель игр дарит ей золотые монеты.

– Заработаю кучу денег и, когда мне вручат деревянный меч, как знак освобождения, куплю поместье где-нибудь в Кампании, недалеко от Неаполя.

Девушка засмеялась, предвкушая, жемчугом сверкнули белые зубы. У Мевии были загорелая отливающая золотом кожа, серые большие глаза и черные волосы, стянутые в простой узел на затылке. Она носила тунику из некрашеной шерсти без рукавов, и Гай любовался, когда она поднимала руку, чтобы поправить волосы, – под загорелой кожей играли отнюдь не женские мускулы. Тонкая ее талия была стянута широким поясом. От девушки пахло солнцем – и от этого запаха у Гая кружилась голова.

– Ланиста хочет, чтобы твой отец со мной занимался, – доверительным шепотом добавила Мевия. – Только это тайна, не проговорись. Идет?

– Идет, – так же шепотом ответил Гай.

– Силан выставит меня против бойца-мужчины. Обычно женщины дерутся друг с другом. Я тоже прежде с девками дралась. Неинтересно. Визжащие дуры из лупанария. Я могу убить любую первым ударом, нарочно тяну время, чтобы народ на трибунах завелся. Другое дело – с мужчиной, тут бой особый. Все будут делать ставки на моего противника, а ланиста поставит на меня. Я тоже поставлю через кого-нибудь. Выиграю кучу золотых.

– Ты побьешь мужчину? – недоверчиво переспросил Гай.

– Да запросто! Хочешь, тебя побью?

– А давай!

Гай кинулся к стойке с учебными мечами, один деревянный гладиус взял себе, второй швырнул Мевии. Та ловко поймала.

– Давай! Давай! – подначивал Гай, делая вид, что атакует и отскакивает. – Что же ты!

– Да запросто, щенок!

Гай был на полголовы ее ниже, щуплый, тонкий, он казался младше своих шестнадцати.

Мевия встала в позицию. Гай напротив нее.

– Поединок! – сам отдал команду Гай и кинулся в атаку.

Мевия пропустила первый же удар – деревянный меч несильно ударил ее чуть выше солнечного сплетения.

– Так нечестно! Ты встал против солнца! – возмутилась она.

– Хорошо, меняемся местами.

Теперь солнце било в глаза Гаю.

– Командуй! – предложил он.

– Поединок! – успела выкрикнуть Мевия.

В следующий миг деревянный клинок ткнул ее в живот.

– Так нечестно!

– Все честно! Ты мертва. Падай на песок и проси пощады.

Торжествуя, Гай подошел слишком близко. Мевия ухватила его свободной рукой за руку с мечом и ловко провела подсечку.

Гай очутился на песке, Мевия – сверху.

– Я тебя сейчас зарою! – Она отшвырнула меч и принялась наносить удары кулаками.

Гай сопротивлялся. Поначалу шутливо, воспринимая все это вроде как игру, спор, но потом понял, что Мевия вовсе не шутил и бьет изо всей силы.

– Прекрати! – Он сблокировал предплечьем очередной удар.

– Зарою!

– Ах, так?

В следующий миг на спине уже лежала Мевия, а Приск взгромоздился сверху и прижал ее руки к песку.

– Ну, теперь сдаешься?

Она попыталась его сбросить.

Бесполезно. Тогда она плюнула ему в лицо.

– Ах ты!.. – Он инстинктивно отпустил ее руку, чтобы утереться, и тут же получил кулаком в нос.

– А мне она нравится! – услышал Гай насмешливый голос отца.

– Великолепная девчонка, правда? – спросил Силан.

– Придется повозиться! – Осторий Старший явно не разделял восторженности ланисты.

– Ты же лучший фехтовальщик в Риме! У тебя получится. Сделай из девчонки настоящего бойца. Она – упрямая девка, всегда добивается своего.

– Ну как? Позволим им дальше плевать друг в друга или растащим? – спросил отец.

Но Гаю больше не хотелось драться с Мевией – даже в шутку.

Он вскочил, принялся отряхивать песок.

Услышанное его поразило. Отец будет тренировать гладиаторшу! Какой позор!

* * *

Да, тренировка гладиаторов – дело позорное. Но жить-то на что-нибудь надо! У них давно уже нет денег – только долги. Дом этот – развалюха, каких мало, – колонны, подпирающие крышу в перистиле, все потрескались, штукатурка обвалилась, а где уцелела, так исписана граффити, что напоминает школьное упражнение по письму и математике одновременно. Сказать к слову, большая часть этих граффити принадлежала Гаю – он рисовал на колоннах и стенах, сколько себя помнил. Маленьким – чуть повыше базиса колонн, с годами, подрастая, помещал фигурки дерущихся гладиаторов, рассерженных богов и кокетливых богинь все выше и выше, превращая обвалы штукатурки в стены Трои или в зев пещеры, где прятался от страшного отца Сатурна маленький Юпитер, корибанты били в медные щиты, а рядом мило пощипывала травку коза Альматея. [90]

Атрия в их доме практически уже не было – через узкий коридор посетитель проходил сразу в перистиль. Потому как атрий, старый просторный таблиний отца и часть других помещений отец сдал в аренду торговцу оливковым маслом. Теперь у Остория всегда есть масло, правда, зачастую прогорклое, годное лишь для светильников. Нищета, жалкая, унизительная, подчиняла себе отныне каждый шаг сына и отца, не отпускала от себя, как строгий педагог, [91] ведущий мальчишку в школу.

«Неужели отец ничего не может сделать, ничего изменить! » – в отчаянии думал Гай, и злоба – нет, не на отца, а на того, неведомого, кто выдал потомкам славного рода жалкий и ничтожный жребий, – поднималась в душе пенной, душной волной.

* * *

Хотя отец грозил заставить Гая на другой же день тренироваться со своей ученицей, мальчишка так и просидел на скамье в перистиле всю тренировку, отец его не позвал. С тех пор Мевия приходила в их дом ежедневно. Гай, если не был в этот момент в риторской школе, [92] непременно торчал в перистиле и делал вид, что готовит упражнение, заданное учителем, речь защитника или обвинителя на фиктивном процессе. Мевия являлась, закутанная в греческий плащ (никто не должен был знать, кто она такая), быстро переодевалась и являлась в перистиль в одной набедренной повязке.

Восемь дней отец натаскивал Мевию, развивая в ней быстроту реакции и ловкость. Гай сидел на скамье и мусолил в руках свиток «Энеиды».

– Зачем он здесь? – возмущалась Мевия. Она видела, что юноша то и дело останавливает взгляд на ее голой груди, краснеет, смущается и опускает глаза.