 |
Нижняя Мезия 30 страница
|
|
|
|
– Теперь всем слушать меня! Радостное и краткое сообщение. Собирайте свое барахло и бегом живо в лагерь! Не сегодня завтра здесь будут варвары, канабу разграбят, сожгут и обратят в прах. Задерживаться никому не советую. Можно не успеть унести свою задницу.
– Разве легион не должен нас защищать? – спросил кто-то из сидящих.
Приск, вдруг придя в ярость, треснул ногой по скамейке, сиденье треснуло, оторвалось от ножек, и вместо грубоватой работы местного плотника образовалась груда дров.
– Ты сломал скамью! – завопил хозяин.
– Это чтоб легче было расставаться с барахлом! – огрызнулся Приск. – Приказ всем до темноты прибыть в лагерь. Доходчиво объяснил?
Ему никто не ответил. Новость всех ошеломила.
– Чего ты злишься? – шепнул на ухо товарищу Кука.
– Не знаю, – соврал Приск.
Хотя знал прекрасно – злится он на себя за то, что поверил Майиному оговору, ее грязные слова ему будто разум затмили. Как он мог столько времени ненавидеть девушку, которую на самом деле любил?
Неведомо, правильно истолковал Кука его настроение или нет, но дружески хлопнул Приска по спине – мол, все поправимо, дружище.
* * *
Они вышли из таверны. Новоприобретенный раб плелся следом, кутаясь в грязные лохмотья.
– На кой тебе сдался этот мальчишка-калека? – покосился на юношу Кука.
– Мы же давно хотели подыскать раба, чтобы в казарме прислуживал.
– У него же только одна рука, не заметил? – хмыкнул Кука. – Отправь его лучше в Томы. Пусть просит милостыню у какого-нибудь храма, куда заглядывают в основном женщины. Хоть бы у храма Дианы или Бендис по-здешнему. Бабы – они жалостливые, будут кидать калеке медяки.
– Он стоил немного, – напомнил Приск.
|
|
|
– Но жрать-то будет как любой другой.
Приск задрал рукав шерстяной туники и птериги кожаной лорики, продемонстрировав красный бугристый шрам.
– Пройди фалькс чуть глубже, я был бы точь-в-точь таким, как он, – то есть никому не нужным калекой. А ликса по нынешним временам наверняка его оставит в канабе – стеречь свое барахло. То есть на верную смерть. Он – грек, даки его не помилуют.
– Никогда не думал, что ты вот так будешь распускать слюни. Раб должен работать, а этот… – Тут какая-то мысль посетила Куку и заставила его умолкнуть на полуслове. – Эй, парень, поди-ка сюда… Покажи-ка свой шрам.
Раб послушно задрал лохмотья. Плечо было неестественно вывернуто, распухло, но шрамов на коже не проступало.
– Да этот красавчик попросту недавно вывихнул руку, клянусь Геркулесом! – изумился Кука. – Как же ликса этого не понял? Или его сторожевой пес Борк не сообразил?
При имени «Борк» Аристей вздрогнул, как будто Кука кликнул лохматого нумидийского пса, что приучены рвать людскую плоть, – такие охраняли ворота римских крепостей на дакийской земле.
Приск усмехнулся:
– Все ясно: Борк сам вывернул руку парню. А чтоб не получить от хозяина взбучку, сказал, что его продали раненым. Так ведь все и было?
Аристей несколько раз спешно кивнул.
– Тем лучше! – засмеялся Кука. – Тебе достался сильный и крепкий раб почти что задаром. Надо срочно отвести его к медику, чтобы вправил плечо. И как только ты сумел обдурить Кандида! – восхитился Кука. – Ты же у нас самый честный, не врешь, не доносишь, а Кандида надул.
– В чем я соврал? – спросил Приск, и в голосе его мелькнуло раздражение.
– Да нет, ни в чем… Но сообразил, что парень вовсе не калека.
– Нет, не сообразил. Я – не медик.
– Но почему… Нет, но… – Кука окончательно запутался и махнул рукой, так и не задав вопроса.
Приск не стал рассказывать Куке, что видел этого парня несколько лет назад. Здесь же – в канабе Пятого Македонского. Военный трибун Элий Адриан в этой самой таверне рисовал торс Аристея, тогда еще совсем мальчишки, на отбеленной гипсом доске. Возможно, парень сбежал на ту сторону Данубия к дакам. А те дали ему в руки меч и велели: воюй. Или все было не так? Почему-то Приск был уверен, что Аристей никогда не расскажет, как он очутился в партии рабов.
|
|
|
* * *
Видя, что добровольно жители канабы за лагерные стены не торопятся, префект послал в поселок ауксиллариев – гнать взашей всех в лагерь в приказном порядке.
Посланцам префекта велено было говорить, что жители переселяются временно, пока не прояснится обстановка.
Спору нет, стены у канабы имелись и свои, правда, невысокие – из дерева и земли. Точно такие же прежде, во времена Клавдия и Нерона, [279] защищали и сам лагерь. Но со временем последний обзавелся каменными укреплениями, а канаба так и осталась под защитой деревянного частокола. Имевшимися в лагере силами в случае нашествия канабу было не удержать.
Уже темнело, а в лагерь все еще тянулись люди с повозками, тащили корзинки с припасами, клетки с мелкой живностью, мешки с мукой и нехитрым скарбом, на телегах и мулах перевозили добро тех, кто побогаче. Бедняки несли на себе пожитки и малых детей, дети постарше бежали следом, оглашая округу плачем, последними ковыляли старики. Только хозяин винной лавки отказался переезжать, хотя префект предлагал ему в помощь солдат – перенести амфоры с вином. Остались и живущие в канабе геты в надежде, что варвары их не тронут как своих по крови. Глядишь, еще и самим что-то перепадет из брошенного барахла. Многие хозяева оставляли в канабе старых или мало на что годных рабов – стеречь оставшиеся без присмотра дома.
Маленьким царьком вступил в лагерь ликса Кандид – с чадами и домочадцами, с ручными птицами, собаками, кобылами, мулами, повозками, на которых везли мебель и бронзового быка – того самого, на котором восседал во время пирушки сам Кука, а Приск кормил его паштетом.
Кука и Приск, стоявшие в карауле, наблюдали эту картину с высоты стены.
– А ты уверен – ох, не могу, умру сейчас, – начал корчиться от смеха Кука, едва заприметил быка, – ты уверен, что быки не едят паштет? – Воспоминания о славной вечеринке в день их прибытия в Эск уже много лет служили неиссякаемым источником многочисленных шуток в контубернии.
|
|
|
– По-моему, там внизу твоя Майя! – Приск заметил в пестрой толпе знакомую гибкую фигурку. – Гляди, не опоздай, а то кто-нибудь другой получит от папаши твои денарии.
Стемнело, очередная смена караула уже поднималась наверх.
Едва обменявшись паролями со сменщиком, Кука ринулся вниз, живо растолкал беженцев и, не обращая внимания на толстого человека лет пятидесяти с серым больным лицом, увел красотку в барак казармы. Серолицый проводил парочку покорным воловьим взглядом и беззвучно шевельнул губами.
Пришедший следом Приск поздоровался с ликсой.
– А, наш герой! – преувеличенно радостно воскликнул Кандид. – Фавст! – обратился он к зятю. – Этот парень завалил десять варваров в битве при Тапае. Его вот-вот сделают центурионом.
Серолицый Фавст кисло улыбнулся.
– Корнелий, дурень, отказался переезжать! – тут же сообщил Кандид. – Сказал – стены и ворота в усадьбе крепкие, любую осаду выдержат. Ну, ему виднее, он Иерусалим брал, знает толк в укреплениях и осадах.
– Ты видел Корнелия? Когда? – почти закричал Гай.
– Да сегодня, как только с вами расстался. Корнелий приезжал в канабу покупать масло.
Приск стиснул кулаки. Вот же не повезло! Он мог встретиться с отцом Кориоллы и уж тогда бы настоял на переезде… Ветеран куда охотнее прислушается к словам легионера, нежели к доводам пузатого ликсы.
– Хоть бы женщин да детей отправил! – в сердцах воскликнул Приск.
– Я ему то же самое советовал! – заявил Кандид. – Ну, и где тут можно расположиться?
– Бараки с тридцатой по сороковую центурию свободны.
– Бараки? – Ликса обиженно выпятил губу. – Да в этой вашей казарме холодрыга ужасная, жить невозможно.
Он огляделся, и лицо мгновенно приобрело хищное выражение.
– Приск, друг мой… А сколько военных трибунов нынче в лагере? [280]
– Один, – ответил Приск и понимающе усмехнулся: сразу догадался, куда клонит ликса.
– Так, значит, дома трибунов пустуют. Верно, и дом трибуна-латиклавия, где жил прежде Адриан, тоже не занят?
|
|
|
Приск пожал плечами – распоряжения занимать дома офицеров никто не отдавал. Но и не запрещал. Надо полагать, префект лагеря получит с ликсы определенный подарок за возможность поселиться в удобном и теплом домике с гипокаустом.
– Эй, шевелись, занимай вон тот приют, – принялся подгонять своих домочадцев ликса. – Всем вместе селиться, чтоб мне не бегать к своим рабам в ближайший барак! – прикрикнул ликса на вольноотпущенника. – Скарб внутрь заносите, на улице не оставлять! Раскрадут. Майка где? – оборотился к зятю.
– Гулять ушла, – ответил тот. – Поискать?
– Не надо. Пускай гуляет.
И он, воображая, что никто не видит, подмигнул Приску.
– Ну и хаос тут у вас, – раздался знакомый голос.
Приск обернулся – вслед за гражданскими, их телегами и скотом верхом ехал центурион Нонний.
«Он-то откуда?! » – едва не закричал Приск.
Меньше всего на свете легионер мечтал вновь встретиться с этим человеком.
* * *
Приск был сам не свой. Ночь не мог спать спокойно – то и дело просыпался. Кука, явившийся только под утро, сказал, что пока в лагере все тихо.
«О, бессмертные боги, еще немного времени… умоляю…» – Гай застонал, представив на миг, что будет, если варвары усадьбу Корнелия возьмут.
– Раны ноют? – понимающе спросил Кука.
– Вроде того. Ты не выведал, почему Нонний вновь у нас?
– Выведал.
– Ну и что?
– Он здесь проездом. Его отправляют в Четвертый Счастливый легион первым центурионом во второй когорте.
– Погоди! Он же был префектом лагеря…
– Во-первых, префектом лагеря он был временно. А во-вторых, трибун Анний наверняка доложил о его «подвигах» наместнику. Вот тот живо и решил перевести нашего героя на дакийский берег.
– И в результате Нонний оказался в Эске, – подвел итог Приск.
– Думаешь, он случайно у нас остановился?
Да, с Ноннием все было неясно. Почему его после убийства Квинта перевели, почему теперь он отделался столь малым наказанием? Явно делал карьеру под чьим-то покровительством. Но вот под чьим? Нонний никогда об этом не распространялся.
– Жаль, при Тапае его не было, – заметил Кука. – Мы бы его там упокоили.
– Следи за мерзавцем, такие, как он, старое не забывают, – посоветовал Приск.
* * *
Хуже всего знать, что нападение будет, и ждать в бездействии, когда же все начнется. Вестей никаких, мороз крепчает, и мысль, что, возможно, доживаешь последние свои деньки, кажется почти обыденной.
Пару раз Приск сталкивался с Ноннием. Тот смотрел мрачно. Но и только.
В первый день Нонний вел себя осторожно, будто что-то высматривал, вынюхивал. Но к вечеру не утерпел и пустил палку в ход – двоим новобранцам «повезло» попасться ему на пути, и центурион тут же безжалостно избил их ни за что. Легионеры постарше старались обходить его как бешеного. Кажется, военный трибун так и не поставил Нонния никем командовать, потому что и на другой день он просто шатался по лагерю.
|
|
|
День Приска и его друзей теперь проходил в хлопотах – караулы, работа в мастерских, организация команд из беженцев. Оглянуться не успеешь, а день уже и промелькнул. Зато вечера были тягучими как смола. Собирались на кухне, где было тепло и где кроме красного отсвета печи еще горели светильники. Играли – у Тиресия был при себе набор фишек из голубого и белого стекла, а поле для игры вырезали на широкой доске стола.
На другой день после вселения в лагерь жителей канабы Кука привел в казарму закутанную в толстый плащ девицу. Впрочем, куталась она зря – и так всем было ясно, чья именно аппетитная фигурка скрывается под темной тканью.
Тиресий тут же предложил заклад – сколько времени гостья пробудет в гостях. Тиресий ставил на полчаса. Приск – на час. Малыш заявил, что и четверти клепсидры [281] много.
Тиресий тут же выставил клепсидру (чтоб она не замерзала, ложась спать, предсказатель выливал из нее воду) и собрал ставки.
– Два часа! – последним объявил свою версию Молчун.
Принялись играть, однако игра как-то не клеилась под сладострастные ахи и охи из соседнего помещения.
Пари выиграл Молчун.
Вода стала отмерять уже третий час, когда Майя, опять закутавшись в плотный плащ, покинула комнату. Кука так умаялся, что провожать ее не стал – отправил с девицей Аристея. Медик в госпитале вправил рабу плечо, но велел пока носить руку на кожаной перевязи и, по возможности, не беспокоить.
Вернулся Аристей не скоро, когда уже все, кроме Приска, отправились спать. Ни слова не сказав, красавчик-грек подсел к огню. Приск, оставленный присматривать за печью до возвращения Аристея, невольно усмехнулся: сдавалось ему, что над заданием ликсы трудится теперь не один только Кука.
* * *
Так прошло три дня, а на четвертый день утром ворота отворились, и в лагерь влетел на взмыленной лошади бенефициарий. Приск и Кука в этот момент как раз стояли в карауле у ворот.
Приск проводил всадника взглядом.
– Хорошо бы узнать, какое известие привез нам гонец, – сказал, ни к кому не обращаясь, Гай.
– Какое… понятно, какое… даки где-то в низовьях переправились. А где именно, нам скоро сообщат, – сказал Кука.
И тут же заиграла труба, созывая общий сбор.
Кука оказался прав: известие, что привез бенефициарий, было, мягко говоря, нерадостным. Когда все имевшиеся в наличии легионеры и ауксилларии построились перед принципией, военный трибун сообщил, что варвары переправились через Данубий-Истр в низовьях и обрушились на Малую Скифию. Приказ наместника: запереться в стенах, оборонять лагерь и канабу. Канабу – по возможности.
– Где же Траян?! – воскликнул в сердцах Малыш.
– Видимо, слишком далеко, чтобы успеть на помощь, – отозвался Кука.
«Где же Кориолла? » – подумал Приск.
Все эти дни он вспоминал о ней. Думал даже лично поехать в усадьбу – предупредить. Любовь, которую он все эти годы пытался умертвить, вспыхнула вновь. Замерзшее сердце оттаивало и кровоточило. Было больно. Так бывает, когда в тепле начинают отходить замерзшие пальцы. Поначалу Приск надеялся, что старый Корнелий, столько лет проживший в этих местах, передумает и перевезет семью в лагерь. Должен же он понимать, какая опасность им угрожает!
Но ждал Приск напрасно.
Измаявшись вконец, решил отправить кого-нибудь к Корнелию в усадьбу – пусть гонец расскажет о привезенном бенефициарием письме. Но кого послать? Сам Приск мог в любой момент выехать за ворота в разведку. Разумеется, верхом на хорошем скакуне не так трудно сделать крюк и заглянуть к Корнелию. Кука как-нибудь его прикроет…
О, бессмертные боги, как он мог поверить, что Кориолла – такая же развратная дрянь, как и Майя? Как убедил себя, идиот, что не любит ее больше… И – как смирился со сватовством Валенса?! На все эти вопросы он теперь не находил ответа.
– Гай, – окликнул его Тиресий. – Префект лагеря ждет нас всех немедленно у себя.
Взгляд Приска остановился на Аристее. Парень теперь почти все время таскался вслед за хозяином, вот и сейчас стоял рядом, глядя прямо перед собой. Его поразительно красивый профиль с прямым носом и чувственным ртом, маленьким, но упрямым подбородком и меланхолично полуприкрытым веком виделся чудной камеей, вырезанной рукой искусного мастера.
Послать его? Почему бы и нет?
Сбежит? Как же! Он для варваров – заманчивая добыча. Такой красавчик, если рука вправлена, стоит бешеных денег. Аристей вернется. И даже быстрее, чем какой-либо другой посланец.
– Аристей! Верхом ездить умеешь? – спросил Приск.
Юноша повернулся, тряхнул кудрями.
– Я привезу госпожу Корнелию в лагерь, – сказал наклонив голову.
– Кука, я сейчас говорил вслух? – шепотом осведомился Приск у товарища.
– Сейчас нет. Но ты с самого утра раз десять уже заговаривал о Кориолле и раз пять усомнился в крепости стен усадьбы ее отца, – отозвался Кука.
Аргедава
Осень 854 года от основания Рима. [282]
Дакия
После того, как Траян ушел из долины реки Бистры, [283] Децебал велел своим телохранителям собираться в путь. Куда? Не подданным задавать царю подобные вопросы. Лишь Бицилису да Везине сообщил правитель, что путь его лежит в Аргедаву, [284] бывшую столицу Дакии. Там поджидал Децебала младший брат Диег с отрядом молодых воинов в пятьсот человек. Новая стая волков, этим летом не успевшая отведать человеческой крови, должна теперь вдосталь напиться в зимнюю пору на римском берегу Данубия-Истра.
Диег – ныне главный помощник старшему брату: именно он набирал бойцов в гарнизоны горных крепостей, присматривал за военачальниками, каждый из которых мнил себя независимым царьком, отвечал за охрану северной дороги в рудничном крае. Правая рука Децебала. Ну а левая – это Бицилис, умный человек, умнейший даже, недаром Децебал поручил ему формирование когорт римского строя из перебежчиков и добровольцев. На это сложное дело Децебал щедро отсыпал Бицилису золота из казны. Бицилис сумел создать что-то около легиона неплохо обученной пехоты, построил машины, запасся оружием. Все это пригодится Децебалу летом: в том, что Траян начнет весной новое наступление, никто не сомневался.
Одно тревожило Децебала – правая его рука слишком часто ссорилась с левой, и порой дело доходило до драки. В такие мгновения Децебал всегда вспоминал Буребисту. [285] Велик был этот царь и суров к своим не меньше, нежели к чужим. Сгреб в кулак разрозненные племена, соединил в могучее царство, из уязвимой Аргедавы перенес столицу в горную цитадель, заложил в горах крепости так, чтобы никто не смог проскользнуть незамеченным в глубь его страны через речные долины. Отсюда, из сердца Дакии, отправлялся Буребиста в походы на запад, юг и восток. Тогда дакийскому царю покорились все племена вплоть до самого Данубийского берега – безропотно, не смея перечить, а если кто перечил, их земли превращались в пустыню. Впрочем, Буребиста правил нехитрыми методами – собирал армию да грабил соседей – всех, до кого хватало сил дотянуться острием меча. Самой лакомой добычей были города припонтийские – торговые греческие колонии: устроил им Буребиста кровавое омовение. Верно, вспомнили в те горькие дни жирные греки, что Понт Эвксинский не всегда был гостеприимным, и когда-то называли его Понтом Авксинским. [286] Буребиста умел грабить да собирать сокровища, хватал все, что оставалось без присмотра. А вот когда с северо-востока пожаловали сарматы [287] – не посмел дать отпор, заперся в горных крепостях со своей свитой и там пережидал нашествие. Но стоило варварам удалиться, как хитрый царь вновь всех ограбленных и недобитых прибрал под свою руку.
Великий Цезарь, тот, чье имя теперь носят все правители Рима, из далекой Италии разглядел опасного врага и стал собирать огромную армию для похода. Но оба – и Цезарь, и Буребиста – погибли в один и тот же год от рук убийц. Великое дакийское царство после смерти Буребисты тут же распалось на части. Сохранилось лишь ядро с центром в Сармизегетузе под властью нового царя Деценея.
Буребиста… Еще в юности Децебал мечтал повторить деяния сурового царя – вновь собрать под свою длань разрозненные племена. Природа щедро одарила Децебала – физической силой, умом, хитростью, умением привлекать к себе людей. Воины из царской свиты готовы были отправиться на смерть по одному его знаку. Из ошибок он умел извлекать уроки, поражения обращал себе на пользу. Мечта исполнилась: он соединил владения племенных царьков и вождей в новое царство – и людей под дланью дакийского царя стало куда больше, нежели тех, кем повелевал Буребиста. И все же… Ненависть вождей, против воли склонивших выи, тлела незагашенным огнем: то один, то другой царек из союзников превращался во врага или, затаившись, выжидал, кто же из двух хищников одолеет в смертельной схватке – дакийский волк или капитолийская волчица.
Впрочем, точно так же когда-то исходили ненавистью покоренные Буребистой вожди. Правда, у сурового царя был тогда умный союзник – верховный жрец Деценей. Теперь даки почитают Деценея, как и Замолксиса, [288] – богом. Был при жизни этот человек хитер, а для царя нет никого опаснее хитрого жреца, который уверяет, что его устами вещают боги. Такой станет вертеть правителем и, в конце концов, сам взалкает царской власти. Был Деценей так ловок, что устроил себе отдельную столицу: Буребиста сидел в Костешти, на вершине холма, а Деценей еще выше – в Сармизегетузе, среди хвойных лесов и белых облаков. Хитрый жрец – сильный союзник, но стоит царю пойти против его воли, как тут же жрец становится смертельным врагом. Не только царь был властен над подданными – его верховный жрец имел право пытать и предавать смерти тех, кто осмеливался идти против воли жрецов. А из жрецов, что жили в Сармизегетузе, можно было составить немалый боевой отряд.
После смерти Буребисты еще долго ходили слухи, что убившие Буребисту вожди были в сговоре с Деценеем, который к жреческому сану прибавил царский титул. Именно Деценей окончательно сделал Сармизегетузу столицей Дакии. Новый царь-жрец был мастером превращать старые верования в новые: он довел пантеон дакийских божеств до семи, отодвинул в сторону Гебелейзиса-Замолксиса и возвысил бога войны Мариса. Комозик, наследовавший Деценею, тоже провозгласил себя и жрецом, и вождем.
Отец Децебала Скориллон сорок лет правил в Сармизегетузе, под защитой гор. Вступивший на трон еще молодым человеком, Скориллон был царем осторожным – больше заботился о сохранении того, что имел, нежели о приобретении нового. Жрецы при нем подняли головы и отдали царство после его смерти Диурпанею, а не Децебалу. Диурпаней оказался дрянным правителем, власть тут же стала утекать из его цепких, но корявых пальцев. Диурпаней все твердил, что во всем подражает Буребисте. Жалкое получилось подражание. Но золото и серебро по-прежнему добывали в северных рудниках, так что царю было чем одаривать военачальников-пилеатов. С севера из соляных варниц везли соль – цену за нее царь назначал такую, что крестьяне в долинах, покупавшие соль, порой поливали слезами свои медяки. Но охранять рудники да собирать налоги – неподобающее занятие для сотрапезников царя. Все громче слышались голоса, что теперь самое время показать Риму, кто является настоящим хозяином на Данубии-Истре, продемонстрировать, что царь Дакии во всем равен римскому Цезарю.
Жрецы вкрадчивыми голосами стали раз за разом повторять, что бог войны давно не получал кровавую пищу, что пора принести ему пленников в жертву, и Диурпаней затеял поход на Мезию. О да, разумеется, царь был прав, заявляя, что нельзя пускать римлян на северный левый берег реки, был трижды прав, когда говорил, что под руку дакийского царя должны прийти все родственные племена и даже не совсем родственные – если они хотят жить по заповедям предков и своему разумению, а не по указке римлян. Но отправиться грабить Нижнюю Мезию, как это обычно делал Буребиста, было самым глупым поступком Диурпанея.
Спасать от поражения дядюшку пришлось Децебалу. Но, помня обо всех эти жреческих играх и жажде власти такой сильной, что сравниться с нею могла лишь жажда золота, Децебал сам сделался верховным жрецом, чтобы никто и ни в чем ему не перечил. Более того, его, как когда-то Замолксиса и Буребисту, уже начинали почитать полубогом.
Мир с Домицианом был заключен самый выгодный – ни к чему не обязывающий титул друга римского народа (не собирался же в самом деле Децебал вставать под знамена римских полководцев по первому зову, а мелкие уступки не в счет), а в придачу – десятки римских инженеров и дань, скромно именуемая «подарками нашему другу». Римляне платили дань Дакии! Одно это известие заставило умолкнуть недовольных.
Самым ценным приобретением, разумеется, были римские инженеры – они достраивали стену длиной более мили, замыкая горные хребты вокруг долины, соорудили настоящую природную крепость под присмотром цитадели на Красной скале, они строили дозорные башни, они оборудовали цистерны для сбора дождевой воды в «орлином гнезде» Блидару, крепости, не пригодной для долгой осады именно из-за того, что родники били ниже крепостных стен.
Многое может сделать великий правитель, если знает, к чему стремиться, если все силы готов положить ради своей земли. И все же… без соизволения богов не преуспеть никому.
Трижды уже посылал Децебал гонцов к Замолксису, в тревожные годы вспомнил о позабытом божестве. Просил царь Замолксиса об одном: чтобы началась в Риме смута, чтобы пришел к власти осторожный и слабый политик, склонный к миру, а не к войне, второй Домициан, а не новый Юлий Цезарь. Не под силу еще Дакии тягаться с Римом, надобно еще лет двадцать, не меньше, чтобы создать мощную армию, способную не только укрываться в крепостях на горных вершинах, а встречать римлян на равнине лицом к лицу. Нужны надежные союзники, а не такие, кто предаст, заслышав первый сигнал римской боевой трубы.
Но то ли не дошла до Замолксиса просьба, то ли не в силах дакийский бог был ее выполнить – и на берега Данубия явился Траян, чтобы сокрушить Децебала.
В последний раз послали гонца к Замолксису с просьбой совсем простой: дабы сковали этой зимой воды Данубия суровые морозы, чтобы тяжелые кони закованных в железо роксоланов прошли по льду, чтобы проехали повозки бастарнов, чтобы тысячи и тысячи людей одновременно смогли устремиться на другой берег…
Эту просьбу Гебелейзис-Замолксис должен непременно услышать, иначе лишится всех, кто поклоняется ему на берегах Данубия. Пусть забудет дакийский бог о нанесенных обидах, пусть простит дакам-волкам, что стали они теперь куда больше поклоняться богу войны Марису, нежели Замолксису. Когда приходит беда, вспоминают старых богов и, прежде всего, тех, кто обещал бессмертие.
* * *
Прежде чем отправиться на перевал Боуты, Децебал заглянул в Тилиску. Стояла крепость в густом сосновом лесу над горным ручьем, и даже дорогу к ней не сразу можно было отыскать на кручах. Порадовался царь, что крепость достроили – на единственном пологом склоне поднялась стена отличной дакийской кладки [289] из камней и земли с внутренним рвом чуть ли не полмили длиной. В особо слабых местах стена была сделана двойной. На самой вершине холма поднялись две красавицы-башни.
Командовал крепостью старый соратник Децебала Бут, сын Тутиона. Бут когда-то вместе с Децебалом сражался с армией Корнелия Фуска под Боутами, он лично убил знаменосца и захватил орла Пятого легиона «Жаворонки».
Бут долго обстоятельно показывал Децебалу свои владения и преподнес царю подарок – новый плащ из белой пушистой шерсти с длинной бахромой из плотной основы по краям.
– Жена сама ткала, – похвастался Бут. – А уж она мастерица, каких не сыскать.
Децебал тут же бросил старый плащ одному из своих спутников, надел новый и скрепил серебряной фибулой. После чего старые товарищи крепко обнялись.
Жена Бута, уже немолодая крепкая женщина в тунике с короткими рукавами, в длинной шерстяной юбке, стояла в сторонке. Жаркая женщина. На улице чуть ли не мороз – а она даже не поежится, не побежит прихватить из дома меховой плащ или шерстяную накидку.
Обедать царя и его сотрапезников Бут привел в нижнюю залу сторожевой башни, что служила ему одновременно и жильем. Женщины расставили на деревянном столе большие серебряные блюда с мясом, принесли пшеничный хлеб, миски с просяной кашей, два круга соленого козьего сыра, мед, после чего удалились – не след женщинам слушать, о чем будут говорить мужчины за трапезой.
– Траян искусен в войне, – сказал царь, когда все выпили по первому бокалу терпкого дакийского вина, что привозили его снабженцы из долины Алуты.
Буребиста заодно с Деценеем велел вырубать лозу, чтобы отучить даков пить хмельной виноградный сок. Деценей оставил лишь небольшие виноградники под управлением своего личного смотрителя – чтобы предаваться возлияниям лишь во время религиозных ритуалов, Сабазий-Вакх должен был отныне исправно служить Марису. Да только не пересилил хитрый Деценей бога виноделия: над низовьями Алуты стал Деценей после смерти Буребисты не властен, вновь насадили крестьяне лозу, вновь стали пить вино.
Что ж, вино – доброе дело, коли не опиваться им, а потреблять в меру. Вон римляне столетиями пьют свой фалерн, он им только на пользу. Впрочем, стоит ли сажать или вырубать лозу – сейчас это меньше всего занимало Децебала.
– В прошлом году Траян дошел только-только до Стрея, – продолжил царь. – Думаю, этим летом попробует пройти через Алуту. Я отправлю весной верных людей стеречь перевалы, Бут. Стеречь так, как еще никто не стерег ни женщин, ни добычу. Через Боуты римлянам напрямую не пройти – будут искать обходные тропы.
– Отправь меня, – предложил Бут. – Мою жену стеречь не надобно! Она сама кого хочешь устережет.
– Ты мне нужен здесь, – отрезал Децебал. – На Боуты я Герзала поставлю. Герзал справится.
– Уж больно дерзок Герзал и к людям подхода не знает, – заметил Бут. – Под суконной шапкой мозгов-то маловато.
– Главное, чтобы не побежал, стоял как скала. А Герзал не побежит – я уверен.
Бут поднял серебряный кубок тонкий чеканки – на узоре горный орел нес в когтях огромную рыбину. Кубок был старинный, Буту достался от отца, а тому от деда или прадеда…
|
|
|
