 |
Нижняя Мезия 31 страница
|
|
|
|
– Римляне – как эти глупые рыбины в реке, – засмеялся Бут. – Разве мы с тобой, царь, не перебили легионеров Корнелия Фуска на перевале? Разве мы не захватили серебряный орел легиона, который римские воины ценят дороже жизни? Римляне всегда ходят дорогами в долинах вдоль рек, вечно тащатся по низинам. В долине один орел может схватить десять рыбин.
– Римляне – трусы, – хохотнул подле царя Везина.
– Ты – молчи! – окоротил его Децебал. – Или забыл Тапае?
Везина зыркнул зверем, беззвучно шевельнул губами и вцепился зубами в жареную оленину.
Да уж, в первой битве при Тапае Везина сумел «отличиться». В те дни считался он самым близким человеком Децебала. Но той осенью, когда наместник Теттий Юлиан явился в горы Дакии мстить за Фуска, и Децебал его встретил у входа в долину реки Бистры, Везине не повезло. Он очутился в самой гуще сражения и, чуя, что не может уйти из битвы живым, рухнул на землю и притворился мертвым. Так пролежал он среди убитых весь день, а ночью поднялся и ушел в горы. Римляне считали, что победили в той битве, но Децебал отлично знал, что именно фальксы даков выпустили столь много крови, что римляне не смогли продвинуться дальше и потащились назад, как побитые псы, унося своих раненых вместо добычи.
– Каковы вести из долины? – спросил Децебал. – Много ли собралось ополчения в Аргедаве?
– Гонец был два дня назад, – не слишком охотно отозвался Бут. – Слышал – меньше тысячи пришло.
Децебал грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнули кубки.
– Безумцы!
То, что ему казалось очевидным – что все племена, живущие в этих землях, – родные братья, ветви огромного дерева, растущего из одного корня, должны вместе обороняться от Рима, многие царьки и вожди в долинах воспринимали как посягательство на их власть. Этой зимой может все решиться, если Замолксис выполнит просьбу и скует морозом Данубий. Но людская глупость способна все испортить, и даже божественный дар свести на нет. Об этом Децебал помнил всегда.
|
|
|
* * *
В горах уже шел снег, когда Децебал выехал из Тилиски. Снег сменялся холодным дождем, налетал пронзительный ветер, вышибавший невольные слезы. В Боутах подтвердились худшие опасения: в селении близ перевала вообще не было войск – лишь свои, местные, стояли в дозоре на смотровой башне. Остальные были заняты обычными делами – готовились к зиме.
В мрачном настроении выехал на другой день Децебал в дорогу. Ехал дакийский царь тем же путем, которым когда-то шел Корнелий Фуск. Только римский полководец поднимался в горы, а Децебал спускался в долину.
Алута взрезает горные массивы водным кинжалом, и Боуты – единственное место, где можно пройти дорогой вдоль реки, а не скакать козами по горным хребтам. Узкая тропа вдоль реки – чуть ли не пять миль длиной. Пройти можно лишь по одному берегу, а именно – по западному, и лишь с разрешения того, кто стережет перевал. Несколько смотровых башен были поставлены здесь лишь для караульщиков, да еще имелась маленькая крепость из дерева – сам перевал служил необорной твердыней, ловушкой, в которую уже один раз попались враги. Много лет назад армия Корнелия Фуска ступила на перевал. Растянувшись вдоль Алуты, легионеры добровольно шагали на заклание. Шли дожди, налетал ветер, римляне так торопились, что не обратили внимания на то, как близко подступают к дороге крутобокие холмы, как бурлив текущий по правую руку поток и как врезаются прямо в реку отвесные склоны на противоположном берегу. Когда увидели они впереди завал из деревьев, а с высоты скал полетели камни и стрелы, когда обезумевшие от ужаса воины стали кидаться в реку и тонуть в тяжелых лориках, а другие – безнадежно штурмовать отвесные склоны, откуда им на голову сыпались камни, наверное, в тот миг пожалел Корнелий Фуск о своем безрассудстве.
|
|
|
– Везина, – обратился Децебал к старому товарищу. – Найди-ка мне какой-нибудь римский череп на удачу.
Везина соскочил с коня и тут же скрылся в лесу. Вскоре вернулся, неся белый череп с черной пробоиной от стрелы в переносице. Меткие стрелки у Децебала.
– Чтобы удержать перевал, надобно десять тысяч, не меньше… – Децебал размышлял вслух, оглядывая склоны и узкую дорогу.
– Десять тысяч? Зачем так много? – подивился Везина.
Но Децебал на его вопрос не ответил, швырнул череп в воду и тронул коня.
* * *
Миновав Боуты, царь вернулся из зимнего края в багряную осень – в долине Алуты было еще тепло, умиротворенно и тихо. Поля лежали либо распаханные, черные, отдыхающие после летних трудов, либо весело зеленели дружно поднявшимися озимыми. Со склонов гор пастухи сгоняли назад в овчарни нагулявшие за лето жирок стада, курились повсюду костры углежогов, стучали молоты кузнецов в кузнях, нигде не было ни намека на тревогу или грядущую войну – жителям этих мест как будто и невдомек было, что на западных дакийских землях уже бушевала война.
Завидев скачущий по дороге отряд и впереди всадника с волкоголовым драконом, [290] крестьяне останавливались, глядели выжидательно. Кое-кто кланялся, но не низко – не на восточный манер, а лишь слегка кивая, признавая в едущих власть. Многие узнавали немолодого бородатого человека в окружении спутников (все они были в войлочных шапках, с закругленным гребнем на макушке, какие положены только знатным). С перевала в долину спускался сам Децебал, сын Скориллона.
Уже к вечеру, в очередной раз завидев человек десять крестьян в льняных рубахах, а некоторых и полуголых, упревших от работы, Децебал неожиданно остановил коня.
В небольшой долине, по весне затопляемой Алутой, крестьяне подправляли стога, готовясь к зиме, – сено высилось темными конусами на жердях, как на насестах, отчего издали эти полустога казались забавными жилищами на сваях.
Завидев отряд, крестьяне бросили свои занятия и даже подошли ближе к дороге.
|
|
|
– Ты говоришь с царем Децебалом! – выкрикнул скачущий следом за Децебалом Везина.
Стоявший впереди всех парень лет двадцати поклонился. Был он широк в плечах, несколько сутул, шею держал набок – явно след от недавней раны.
– Как тебя звать? – обратился к нему Децебал.
– Ремокс, – отозвался тот и почему-то улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
– Я послал по деревням своих людей – набирать ополчение для войны с Римом. Отчего вы по-прежнему заняты своим сеном? – спросил Децебал.
– Из нас, государь, бойцы никакие, – отозвался вместо Ремокса низкорослый и широкоплечий дак. – Мы сеем хлеб, потом его убираем, косим сено. Если мы не соберем зерно, что прикажешь есть зимой нашим женам да детям?
– Разве зерно еще не собрано? – нетерпеливо спросил Децебал.
– Так я слышал, – низкорослый прищурился, – что римляне ушли из наших земель.
– Ушли, да не все! В Берзобисе остался чуть ли не целый легион на зиму. В Арцидаве стоят ауксилларии. На дакийской земле поселились римляне, а вы толкуете про сено.
– А-а-а… Но Берзобис и Арцидава, это ж по ту сторону гор… оч-чень далеко… мы там никогда не бывали.
Децебал прищурился.
– Берзобис далеко, да война близко. Весной она придет на вашу землю. И если вы ныне не возьмете в руки мечи и луки, ваше добро достанется римлянам, ваших баб обрюхатят легионеры, а детей продадут в рабство. Неужели вы так и будете сидеть и ждать беду? Не узнаю я смелых и непокорных даков, о которых римляне говорят, что они самые смелые из всех варваров! – возвысил голос Децебал.
Крестьяне молчали. Упреки были справедливы, но уже в третий раз приказывал Децебал собирать ополчение. В первый раз вообще не было никакой войны – римляне так и не появились. В тот год посеяли мало, питались потом старыми запасами. Этим летом воевали, но вдали от родных домов. Хирели поля, по весне пало много ягнят, торговцы перестали приплывать из низовий Алуты. И вот снова Децебал требует становиться под его знамена с волкоголовыми драконами, но закончится ли хотя бы будущим летом война?
|
|
|
– Кто хорошо знает долину Алуты – где какое селение и сколько народу живет? – спросил Децебал.
– Вот он! – вдруг толкнул в спину Ремокса стоявший позади всех вертлявый парнишка. – Он одно время для греков мед скупал по деревням вместе с отцом, всюду побывал.
Ремокс не ответил, лишь дернулся, отпихивая болтуна.
– Воевал?
– Этим летом. Но недолго. – Ремокс в подтверждение своих слов тронул шею.
– У тебя есть дети, Ремокс? – спросил Децебал.
В этот раз отвертеться от разговора не получилось.
– Дочка, два лета уже… – отозвался парень.
– Если ты не встанешь на защиту своей деревни, ее убьют!
– А что твоя дружина, царь? – вдруг подался вперед низкорослый и дерзкий крестьянин. – Говорят, у тебя большая армия сидит в горах и не кажет носу, когда на нас нападают и наши дома жгут. Разве царевы воины защитили нас, когда явилась армия Корнелия Фуска?
– Я разбил Фуска и его легионы на перевале, или тебе память отшибло, старик?! Их кости до сих пор белеют по холмам. Поднимись по реке да взгляни!
Низкорослый крестьянин невольно отшатнулся, будто опаленный царским гневом, и даже отступил на два шага. Но ответил, правда, негромко, так что царь при желании мог сделать вид, что и не расслышал:
– А до этого римляне нас ограбили – забрали зерно и монеты, железные инструменты и соль – все, что могли найти. Они погибли на перевале – и что? Кто вернул нам отнятое, после того как Фуск пал в Боутах? Наша деревня получила назад свое добро? Я даже дочь свою так и не видел с тех пор – не ведаю, жива ли… Говорят, всех рабов, что были в армии Фуска, отправили на север, на рудники, а женщин разобрали себе твои доблестные воины.
– Разве это не счастливая доля для дочери крестьянина? – встрял в разговор Везина.
Глупо сказал – уж больно торопился оградить царя.
– Тихо! – поднял руку Децебал, призывая к молчанию. – Ты… – указал он на Ремокса. – Пойдешь со мной. Дать ему запасную лошадь!
– Надолго? – спросил Ремокс.
– Когда царь приказывает, никто не вопрошает.
Децебал взглянул на парня в упор, и тот поспешно опустил взгляд. Не каждый мог вынести взгляд Децебала. В лице царя с приплюснутым носом, сильно выдающейся вперед челюстью и крупными скулами было что-то от дикого зверя. А когда в глубоко посаженных глазах вспыхивали синие огоньки, то все, даже царевы сотрапезники отводили глаза. Но ярость его загоралась и гасла слишком быстро.
Один из скакавших в арьергарде лохматых коматов подвел Ремоксу лошадь.
– Садись…
Тот хоть и стоял с покорно опущенной головой, медлил. Быть может, в тот миг он проклинал себя за любопытство – не пойди он с остальными, не вылези вперед, укройся за стогами, и не позвал бы его сейчас Децебал неведомо куда.
|
|
|
Царь снял с запястья золотой браслет и швырнул низкорослому даку.
– Держи, жене Ремокса передай. Скажи, к весне вернется он.
Децебал так говорил о парне, будто того и не было рядом.
Ремокс забрал сложенные возле стога вещи – плащ, сумку да кинжал, залез в седло и пристроился к арьергарду. Охрана царя вся была в конических шлемах, в чешуйчатых доспехах, при щитах, украшенных по желтому полю зеленым орнаментом. У каждого на поясе висел фалькс в ножнах, у каждого был при себе лук со стрелами.
Но не только оружные коматы следовали в свите царя – человек двадцать таких же, как Ремокс, парней – в льняных грязноватых, пропахших потом рубахах, в толстых шерстяных плащах поверх тащились в хвосте царской свиты. У каждого был при себе кинжал, но какой же гет или дак отправится в дорогу без кинжала! Ремокс был уверен, что этих точно так же выдернули из дома, оторвали от жен, от детей, от работы в поле или в кузнице и взяли с собой. Вон у того сандалии драные. А у того ремешки, что стягивают широкие штаны у щиколоток, все полопались, оттого штанины нелепо задрались, обнажая худые икры. У этого плащ продран до дыр, а лохматый бородатый здоровяк со свежим шрамом на лбу вообще не взял с собой плаща, что для жителя здешних мест было странно.
– Зимой будет большая война. И большая добыча, – усмехнулся меченый.
* * *
Аргедава располагалась на обрывистом берегу в излучине реки и с давних времен делилась на три неравные части. Подъезжая к городу, путник видел довольно слабенький частокол, за которым виднелись соломенные крыши, ворота тоже не поражали мощью, а в эти осенние дни с утра до вечера вообще стояли нараспашку, поскольку в Аргедаву одна за другой въезжали повозки с зерном. Строений за частоколом ютилось немного – домики бедные, стены все больше из плетня, обмазанного глиной, в лучшем случае – деревянные, крыши соломенные. Кое-где перед входом имелись террасы. Стены были раскрашены зеленым или красным геометрическим узором, но так давно, что дожди почти уже смыли краску, и ее никто не подновлял.
«Знают, что будет война, и потому не тратят время на росписи, – подумал Децебал. – Клянусь Марисом, смешно расписывать дом, зная, что его сожгут».
И тут же – будто нарочно, в опровержение его мысли, он увидел женщину, что рисовала волнистые линии на глухой без окон стене дома. Желто-зелено-красный узор смотрелся вызывающе-ярким пятном на фоне всеобщего уныния. Рядом двое мужчин ссыпали зерно на зиму в большой, вкопанный в землю кувшин.
За второй стеной – куда лучше и прочнее первой, к тому же с глубоким рвом, селились ремесленники. Здесь плавили металл и делали глиняную посуду, но дома, в которых проживал мастеровой люд, были точно такие же – плетень с глиной, дерево, солома. Это нарочитая скромность – или, лучше сказать, нищета, не понравились Децебалу. Ему показалось – да что показалось, – он был уверен, что с предыдущего его визита Аргедава не сделалась ни на палец краше.
За третьей стеной и двойным рвом стоял царский дворец в окружении нескольких домов, ныне предназначенных для тех, кого по обе стороны Данубия называли сотрапезниками царя. С тех пор как Буребиста перенес свою столицу из Аргедавы, покинутый царем город успели ограбить дважды – сначала сарматы, потом армия Корнелия Фуска.
Бывший царский дворец недавно восстановили, но от прежних сокровищ, что вывез Буребиста из своего успешного похода на Ольвию, осталось лишь несколько чернофигурных греческих фаз да пара скульптур, изображавших греческих богов, Диану-охотницу, которую как во Фракии, так и в Дакии, почитали как богиню Бендис, да мраморного Аполлона-спасителя. У одной скульптуры не хватало руки, у другой носа – следы сарматского бесчинства виднелись повсюду. На счастье, степные грабители не сожгли царский дворец. Быть может, им просто помешала погода – Гебелейзис нагнал туч да пролил дождем божественную ярость на головы пришлых.
Теперь вместо царя в царском доме обретался пилеат Децебала, назначенный следить за сбором зерна и поставками его в горные крепости. Сам пилеат жил в царских покоях в свое удовольствие, учитывали же зерно и следили за тем, сколько собрано и отправлено на нужды царских гарнизонов в горах, два шустрых грека, и внешностью, и манерами настолько схожие, что казались братьями-близнецами. Греки первыми выскочили встречать царя и выражали при этом такой восторг, что можно было подумать – нет для этих двоих человека дороже, нежели дакийский царь.
Они сыпали льстивыми фразами наперебой, потом наперебой, распахивая скрипевшие на медных крюках двери, бежали показывать приготовленные для царя комнаты.
Впрочем, в предназначенных для него покоях царь не стал задерживаться, внимательно осмотрел весь дворец, заглянул и на склады, где, к своему изумлению, обнаружил не только присланные из Апула мешки с золотом, но и греческие амфоры, хранящие клейма торговых домов с Родоса и Коса.
– Что здесь? – поинтересовался Децебал у одного из шустрых греков.
– Вино, могучий царь. Крепчайшее вино с Коса из сушеного винограда.
– Зачем?
– Раны промывать, чтоб не поселялась в теле лихорадка, – тут же нашелся грек.
– Много же ты, полагаешь, будет у нас раненых?
– Очень много, могучий царь…
– А масло тоже с Коса привез?
– Лучшее масло в мире, могучий царь… Видел бы ты оливковые рощи этого плавучего сада в Эгейском море! На соленые озера зимой прилетают розовые фламинго. А вода в море так тепла, что горячее человеческого тела… и в воде бьют серные источники… и…
«Сколько же из моей казны украл этот шустрый грек? – пытался мысленно прикинуть Децебал. – Наверняка столько, что хватит на большое поместье на этом самом острове…»
– У твоего острова есть один недостаток, – скривил губы повелитель даков.
– Какое же, могучий царь?
– Его легко ограбить!
У грека сделалось такое растерянное лицо, что Децебал не выдержал и расхохотался.
* * *
Здесь, в Аргедаве, условился Децебал встретиться не только с младшим братом Диегом, но и с вождями роксоланов и бастарнов, что обещали выступить в поход к исходу лета, дабы заставить Траяна забыть о дальнейшем движении на Сармизегетузу. Но хитрые вожди и царьки все тянули с исполнением обещаний и дождались глубокой осени. Теперь их главной задачей было ударить на Малую Скифию, когда река замерзнет, и оттуда по римскому берегу Данубия-Истра двигаться на запад, наводя ужас на римских поселенцев и поднимая местные племена на восстание, ну а тех, кто не поднимется, – грабить и уводить в рабство.
Сама идея набега Децебалу не нравилась. Когда-то царь полагал, что будет править иначе – не так, как Буребиста, и уж точно не так, как дядюшка Диурпаней. Будет вести политику хитрее и тоньше. Не грабить, а брать под свою руку – вот что должен делать правитель здешних земель, требовать дани и подчинения, а не сдирать шкуру. Но после того, как Траян пожаловал в горы и едва не добрался до Сармизегетузы, было уже не до воплощения прежних мечтаний, которые хорошо лелеять сидя где-нибудь на Красной скале, обозревая с башен синеющие вдали горные хребты и расспрашивая Таура о том, как быстро возводят стену в долине. Надо было спасать от жадных римских лап свою страну, и Децебал вынужден теперь натравливать на соседнюю Мезию диких бастарнов, карпов, сарматов. Все, кто готов прийти, чтобы грабить и убивать, должны были отправиться грабить и убивать.
Однако к тому времени, как Децебал прибыл в Аргедаву, здесь ждал его только Диег. Впрочем, занятие у младшего брата имелось – охранять прибывшее из Апула золото – Децебал собирался подтвердить союз хорошей платой.
А раз золото здесь, то рано или поздно нищие царьки слетятся на дележку «подарков», как осы на мед. Желтый блеск золота все любят. И все же порой даже золото не заставляет этих глупцов признать единую власть Децебала. Когда-то отец Децебала Скориллон, дабы показать, как перед внешней опасностью объединяются прежние враги, выпустил из загородки двух злобных псов. Те тут же вцепились друг в дружку. Но, как только привели волка, собаки, позабыв о прежней ссоре, накинулись на серого хищника. Посему, объяснил своим воинам Скориллон, не стоит нападать на римлян, когда те грызутся друг с другом, – пусть враждуют дальше, пусть становятся только слабее. То был год четырех императоров [291] – время раздора, мятежей, убийств. Скориллон был уверен, что в случае нападения на границы Империи римляне объединятся и уничтожат даков.
Так почему же теперь дакийские племена не объединяются против Траяна? Почему не забывают личных обид, почему не кидаются все сообща на смертельно опасную капитолийскую волчицу?
* * *
К вечеру, будто ведая о том, что царь Дакии уже прибыл, появился в Аргедаве Сусаг, пока, правда, без боевых дружин, зато с многочисленной свитой. Этот царек был известен своей жадностью, а также поразительной удачливостью – из любой, даже самой безнадежной ситуации он выбирался целым и невредимым, да еще непременно с добычей.
Сусаг поклялся, что к походу готов, что выступит с первыми морозами и перейдет Данубий вместе с Диегом. Децебал со своей стороны заверил, что выкупит у Сусага всю добычу по самой высокой цене. И заплатит за все золотом.
– Готовь много золота, могучий царь! Очень много золота! – Сусаг оскалился, что должно было означать улыбку.
Верно, в мечтах он уже хватал и тащил пленников, греческую посуду, ткани, амфоры с зерном.
После встречи с Сусагом Децебал велел позвать Ремокса к себе.
– Останешься сегодня со мной и разделишь трапезу, – сообщил парню Децебал.
В ответ Ремокс не очень уверенно поклонился.
– Я не пилеат, могучий царь…
– Хочешь сказать – ты не знатен? Мне нет дела, знатного рода ты или нет. Будешь хорошо служить – возвышу так, что пилеаты станут тебе завидовать.
– Я буду служить, – сказал Ремокс, но почему-то не добавил слово «хорошо».
– Ты знаешь долину, можешь сказать, сколько народу и где живет?
Ремокс вновь кивнул, правда, не слишком уверенно.
– Что молчишь?
– А что мне говорить? – ответил Ремокс. – Ты и так все на свете знаешь, царь.
– Поедешь вместе с Везиной – его я поставил во главе ополчения. Будете набирать людей в долине. Римляне, коли пришли, не успокоятся, пока не полягут все на нашей земле. Бери из деревень самых молодых да дерзких, веди сюда, в Аргедаву. Везина каждому заплатит из моей казны за год службы вперед. У Везины есть римские дезертиры, есть доспехи, оружие… Ты видел людей в моей свите? Людей таких же, как ты, без оружия?
Ремокс кивнул.
– В каждой деревне я, проезжая, брал по одному человеку и так набрал шестьдесят. Как орел выхватывает рыбу из реки, так я выхватил вас из мирной жизни. Каждый соберет центурию. Все вместе – легион. Один легион римского строя у меня уже есть, весной станет два, мы встретим римлян в долине и не пропустим в горы. Римские новобранцы тренируются три-четыре месяца. У нас впереди зима. Еще будут лучники и всадники. Роксоланы-катафрактарии [292] с нами в союзе. Зимы нам хватит, чтобы создать армию. Мы встретим римлян и победим в большом сражении.
– В открытом поле? – недоверчиво спросил Ремокс.
– Мы встретим их там, где они этого не ожидают. Мне пришлось оставить Арцидаву без боя, а сильнейшую крепость Берзобис оборонял лишь отряд моей гвардии, потому что люди долины, вместо того чтобы идти в ополчение, попросту разбегались перед римлянами. Равнина делает смельчаков неженками. Надеюсь, не всех. Ты ведь не неженка, Ремокс?
– Я сражался с римлянами летом. Нас разбили.
– В этот раз мы победим.
– Люди в долине Алуты не хотят воевать, – сказал вдруг Ремокс.
– Не хотят? Заставлю, – ответил Децебал, ни на миг не запнувшись. И рассмеялся своей шутке.
Ремокс сглотнул, и слова, уже готовые сорваться с языка, застряли в горле. А хотел он сказать, что по деревням все коматы говорят одно и то же: что под Децебалом жить, что под римлянами – разницы нет. Но Ремокс осмелился ничего сказать, промолчал.
Осада
Февраль 855 года от основания Рима. [293]
Нижняя Мезия
Идущие впереди ауксилларии первые заподозрили неладное. Земля задрожала, будто ее, скованную льдом, начал трясти озноб. Впереди поднимался морозный туман, и за белой его пеленой пряталось что-то неотвратимое, грозное. Надвигалось.
Солдаты подались назад. Кавалерийская турма [294] поскакала вперед вдоль колонны.
Запела труба.
– Строиться! – раздался отрывистый приказ.
Наместник провинции Лаберий Максим вылез из спальной повозки и пересел на коня. Его свита: квестор, юрисконсульт, писцы, бенефициарии-порученцы – стояли сбившись в кучу. Лишь квестор вскочил на коня, которого подвел ему денщик.
– А что разведка… – завертел головой префект когорты ауксиллариев.
– Всадники еще не вернулись, – отозвался кто-то из центурионов.
– И не вернутся, – обреченно сказал Лаберий Максим.
Скрытая пеленой масса все надвигалась. Уже отчетливо слышался стук копыт.
Прислуга стала отгонять обоз дальше в арьергард. Среди сундуков и мешков суетился толстенький кругленький человек с курчавыми волосами. Даже на морозе он разом вспотел и то и дело отирал лоб. Никто не заметил, как он сунул руку в мешок и вытащил золотой браслет. Надел на запястье. Руку из-под мехового плаща выпростал так, чтобы видна была оскаленная волчья морда на золоте.
Забегали центурионы и их помощники, выстраивая центурии. Солдаты принялись освобождать щиты от чехлов, сбрасывать меховые накидки, чтобы не мешали движению. И все поглядывали на белую пелену. Кто там идет? Откуда? Сколько их?
И тут наконец из тумана выступили дышащие паром конские морды. Будто Посейдоновы кони выезжали из пены морской. Только то не Посейдон был – роксоланы. Варвары мчались на застывшие в растерянности центурии ауксиллариев. Первый ряд всадников был весь в броне, в тусклом зимнем солнце, еще низком, светившем через силу, посверкивали остроконечные шлемы и чешуйчатые доспехи, скрывавшие даже колени всадников. Морды коней покрывали сверкающие налобники, чешуйчатая броня защищала шеи и груди. Всадники рявкнули разом и опустили тяжелые контусы. [295] Каждый наметил себе жертву. Сотни живых таранов неслись на пехоту.
Роксоланы! Их атаки боялись даже железные легионы, построенные в боевом порядке, не то что вспомогательные когорты, еще толком не осознавшие, что вступают в бой.
Вновь пронзительно вскрикнула труба и смолкла. Ауксилларии принялись метать дротики, вразнобой, кто куда. Ни одного всадника из первого ряда не сбили – те продолжали нестись вперед, будто и не заметили бивший по их доспехам и шлемам железный дождь. Ударив, роксоланы мгновенно смяли пехоту в нескольких местах, первый их ряд, проскочив сквозь бреши, устремился дальше, к еще не успевшей развернуться в боевой порядок когорте. А в кровавые бреши уже вливались всадники второй волны – более легкие, в кожаных нагрудниках, на конях без брони, разя копьями, рассекая солдат мечами, будто не воины были перед ними, а гражданские беженцы, по глупости решившие принять бой.
Лаберий Максим попытался перестроить пехоту. Но быстро понял – дело бесполезное. С пятью тысячами набранных там и здесь отрядов (оставшиеся в провинции вексилляции [296] да конные алы варваров) против клина закованных в доспехи катафрактов ему не выстоять!
Две турмы в полном составе уже пустились в бегство, надеясь на резвость своих лишенных доспехов коней. Пешие ауксилларии падали под ударами мечей и копий, почти не оказывая сопротивления.
Что было делать? Только бросить обоз да отступать более или менее организованно.
Вновь зазвучали команды, звуки трубы. Когорты расступились, освобождая дорогу роксоланам прямиком к телегам, груженным зерном, звериными шкурами, кожей, амфорами с вином, и самой лакомой добыче – денежному сундуку и личным вещам наместника.
Обоз все и решил – варвары кинулись грабить повозки и позволили Лаберию Максиму и остаткам его армии уйти в Абриту. Наместник сделал то, что обязан сделать командующий в такой ситуации, – сберечь войска и готовиться к новому сражению.
Уже в Абрите, подсчитывая потери, вспомнил наместник, что в обозе остался его любимый раб Калидром, самый лучший пекарь и незаменимый во многих делах искусник.
* * *
Известие, что варвары перешли Данубий, трескучим огнем по сухой траве распространилось по округе Эска. Весь следующий день из ближайших усадеб тянулись в лагерь Пятого Македонского беженцы. Шли, правда, неохотно: в усадьбах у каждого и скот, и скарб, кого-то приходилось оставлять для присмотра, иначе все станет легкой добычей если не варварского набега, то визита соседей. Все еще надеялись, что варвары не дойдут до Эска. Ворота лагеря были открыты. Караульные вглядывались в чистое морозное небо – нет ли сигнальных огней над бургами. Напряжение все нарастало.
В очередной раз поднявшись на стену, Приск застал там Куку. Оба были не в карауле, но положение иммунов давало им некоторую вольность.
– Гляди-ка, – задумчиво проговорил Кука. – Не нравится мне это. Странный какой-то пар над рекой. То ли морозный туман, то ли… вода парит в такой мороз, как в кальдарии. [297] Вода… почему в мороз Данубий вскрылся? Нет, мне решительно это не нравится. Надо бы поехать нам на разведку – поглядеть, что там происходит.
– Да, стоит прогуляться, – с небрежным равнодушием согласился Приск.
Оба тут же припомнили ночные огни вокруг Сацидавы.
– Нас, кажется, чему-то такому учили, – продолжал еще более небрежно Приск. – Я еще не все забыл. Разузнавать замыслы врага. Высматривать передовые отряды. Или это не мы с тобой делали?
– Можем, конечно, и прогуляться к реке, – ответил ему в тон Кука. – Не посылать же этих стилоносцев из архива! Они и на лошадь толком влезть не смогут.
– Точно, не смогут, – подтвердил Приск. – Если только мы с тобой им не поможем.
– Они этого ждут.
– Чего?
– Помощи.
– О да. Пишут послания и кидают таблички нам под дверь каждое утро…
Так, перекидывая друг другу шуточки, как кожаный мяч в игре, добрались они до центуриона Пруденса, под началом которого временно числились все пятеро легионеров из пятьдесят девятой центурии. Пруденс был занят решением сложной задачи: как втащить на стену еще одну баллисту в придачу к тем, что уже там стояли.
– Ну, что еще? – спросил центурион раздраженно. Места для этой баллисты не было, хоть удавись. Но втащить машину очень хотелось. Потому как Пруденс загадал – если втащит машину на стену, варвары не придут. Он всегда и на все гадал, недаром отец у него был авгуром. [298] Но не угодил авгур чем-то Нерону, и с тех пор потомок авгура служил в армии, а сам авгур не удостоился даже погребения как государственный преступник.
|
|
|
