Иаков V и Мария де Гиз – родители Марии Стюарт 6 глава

Семейная сцена могла бы продолжаться, однако дворец был охвачен смятением и тревогой. Одна из Марий прибежала к королеве с известиями о резне в приемном покое, и та крикнула ей: «Довольно слез! Теперь я буду думать о мести!» Графы Атолл, Босуэлл и Хантли, чьи комнаты находились в восточном крыле дворца, сбежали, «выпрыгнув из окна в маленький сад, где держали львов». Атолл и Летингтон укрылись в замке Атолла неподалеку от Данблейна, а Хантли и Босуэлл бежали в Крайтон, замок Босуэлла в Восточном Лотиане. Зазвонил «общинный колокол» Эдинбурга, и ко внешнему двору прибыл провост с наскоро собранными горожанами, однако Дарнли, свесившийся из окна, прокричал им, что все в порядке.

Затем Дарнли удалился, и Мария, оставшись в одиночестве, оценивала ситуацию. Выйдя замуж за Дарнли, она оттолкнула от себя партию Морея и Аргайла, дошедших до вооруженного восстания. Полагаясь на совет католика-иностранца Риццио, она подтолкнула к убийству партию Мортона и Рутвена. Она знала, что Морей и Аргайл скоро окажутся в Эдинбурге, если уже не приехали туда. Если бы Марии удалось нейтрализовать влияние Дарнли и хотя бы внешне получить контроль над ситуацией, тогда она смогла бы простить мятежников и привлечь их на свою сторону. С их помощью и благодаря советам мудрого Летингтона – которого нигде не было видно – она смогла бы вернуть себе уважение и, при благоприятных обстоятельствах, произвести на свет наследника. Но ее первой задачей было подчинить себе блудного мужа и сбежать из-под стражи, установленной партией Мортона – Рутвена.

Ночью Дарнли написал приказ о роспуске парламента, однако ему было запрещено видеть Марию, ставшую пленницей в собственных покоях. На следующее утро, в воскресенье 10 марта, Мелвилл убедил заговорщиков позволить ему выйти из дворца, чтобы посетить утреннюю службу в церкви Сент-Джайлс. Когда он выходил из ворот, Мария прокричала ему из окна приказ поднять город. Поскольку Дарнли заверил провоста в том, что все в порядке, а народ «был так недоволен правительством, что желал перемен», из этого ничего не вышло.

В тот же день, когда Мария находилась в туалете, леди Хантли подала ей закрытую чашу, однако присутствовавший при этом Патрик Линдси сорвал крышку и обнаружил веревочную лестницу. В последовавшей за этим суматохе Мария передала леди Хантли письмо, излагавшее ее планы. Возникло подозрение, что Мария может попытаться сбежать, переодевшись служанкой, – что было маловероятно для самой высокой женщины во дворце, – и был отдан приказ «не пропускать ни одной дворянки, не сняв с нее вуали».

Втайне заговорщики опасались влияния Марии на Дарнли: «Она убедит вас следовать ее воле и желаниям, ведь она училась этому с юности во Франции», однако она согласилась принять мужа в своей постели, хотя он возражал против присутствия ее придворных дам. Женщин подобающим образом отослали, но в ту ночь Дарнли заснул в собственных покоях и Марии не пришлось спать с ним. Заговорщики отметили, что «король опять обабился», однако у них на руках оставался козырь – Мария была у них в плену.

Мария наконец показала, что во Франции она усвоила политические уловки. Теперь, когда ее собственной жизни и жизни еще нерожденного ребенка угрожала опасность, она употребила их с пользой. Дарнли понятия не имел, что делать дальше, осознав, что отдал себя в руки Мортона и заговорщиков. Если бы его даже и провозгласили королем, он стал бы их марионеткой, но в то воскресенье Мария убедила его, что вместе они справятся с трудностями. Мария имела опыт общения со слабыми принцами, и ей легко удалось убедить Дарнли, играя на его тщеславии и амбициях.

На следующий день, в понедельник 11 марта, Мария вызвала заговорщиков к себе и, к их изумлению, простила им их действия. Морей явился в Эдинбург и ужинал с Мортоном, когда прибыл посланник от Марии, предлагавшей ему прощение. В пронизанной лицемерием сцене они бросились в объятия друг друга, клянясь в вечной любви. Заговорщики понимали, что им следует остерегаться французского шарма Марии, однако были бессильны ему противостоять. Изгнанные мятежники прибыли в Эдинбург, чтобы услышать о своей судьбе от лордов статей^[68], однако, поскольку Дарнли распустил парламент, те не были назначены. В любом случае покаяние заговорщиков было излишним. Мария приняла их и даровала им прощение, но прежде чем они успели потребовать компенсации, она сложилась пополам, стеная от боли и крича, что начались роды. Позвали повитуху, которая теперь постоянно находилась во дворце, а джентльменов отослали. Мария также убедила своих тюремщиков, что не может уехать из Холируда до следующего дня, иначе ребенку может угрожать опасность. Будучи мужчинами, приходящими в ужас от всего, связанного с родами, они в смущении дали согласие. Мария, конечно, симулировала родовые схватки.

Однако прежде чем предпринять какие-либо действия, Марии необходимо было оказаться на свободе. Ей было легко убедить Дарнли сопровождать ее, хотя он и попытался уговорить Марию позволить его отцу, графу Ленноксу, ехать с ними. Мария отказалась и послала за капитаном своей гвардии лордом Тракейром, а также за Эрскином и Станденом – двое последних были свидетелями убийства Риццио. Их она попросила организовать ее побег. Ночью Дарнли и она спустились по тайной лестнице, по которой раньше вошли заговорщики, затем проследовали в комнаты слуг, а оттуда в винный погреб. Французский посол сообщал: «Хотя она была беременна, но сбежала по колокольной веревке». История выглядела очень романтичной, однако никто ему не поверил. Прежде чем беглецы добрались до лошадей, им пришлось пройти мимо свежей могилы Риццио. Мария села верхом позади Эрскина, а Тракейр вез на своей лошади одну из Марий, скорее всего – Сетон. За ними последовали другие слуги – на тех лошадях, каких смогли найти. Благодаря усилиям леди Хантли, доставившей тайное письмо Марии, в замке Сетон, в двадцати милях к востоку от Эдинбурга, их ждали сторонники с лошадьми. Увидев в Сетоне солдат, Дарнли сначала испугался и попытался ехать дальше, совершенно игнорируя положение жены. Несмотря на увеличение эскорта, он настоял на том, чтобы пуститься в галоп, жестоко стегая лошадь Марии, и часто отрывался от отряда, теряя из виду беременную жену и остальных беглецов. Когда ему приходилось останавливаться, чтобы дать им возможность нагнать его, он вел себя оскорбительно по отношению к Марии, говоря ей: «Если этот ребенок умрет, у нас будут еще дети!» – а затем опять уезжал вперед один. Мария прекрасно знала, что обычным результатом выкидыша являлась смерть матери, и даже тень привязанности, которая еще оставалась у нее к Дарнли, теперь явно исчезла.

Детали этого путешествия подробно описаны Клодом Но, ставшим в 1575 году секретарем Марии. Он был автором «Истории Марии Стюарт», основанной на рассказах, которые он услышал спустя девять лет после тех событий. Эти детали неизбежно отражали ненависть Марии к ее покойному мужу, поэтому необходимо допустить, что автор позволил себе некоторые преувеличения.

Прибыв в замок Данбар неожиданно рано, спутники Марии разбудили изумленных слуг. Мария сама сварила яйца, и беглецы принялись за завтрак. Мария передала управление замком от лэрда Крейгмиллара, одного из убийц Риццио, графу Босуэллу. Остальные представители знати теперь полностью разочаровались в Дарнли. Клод писал: «Они нашли короля непостоянным, и все жаловались на него. Одни отказывались говорить с ним или общаться с ним; другие (особенно лорд Флеминг) открыто обвиняли его в неподобающем поведении по отношению к королеве, своей жене… Никто из знати не признавал его своим королем».

Мортон и Рутвен бежали в Англию, а бывшие мятежники «Загонного рейда» перешли на сторону Марии, так что 18 марта она оказалась в состоянии выступить к Хаддингтону, где к ней присоединились четыре тысячи человек. На следующий день она отправилась в Масселбург на встречу с Хэмилтонами, Атоллами, Хантли и Босуэллом с их отрядами. В тот же день она вновь заняла Эдинбург, куда ее внесли на носилках четыре аркебузира. Недавние события сделали Холируд нежеланным местом пребывания, а покои в Эдинбургском замке еще не были готовы, так что Мария на первое время остановилась в доме на Хай-стрит, а 28 марта перебралась в замок. Одна из приготовленных для нее комнат имела особое назначение: в ней королеве предстояло родить своего ребенка.

 

Глава XI
«ОНА ПРЕДПОЧЛА БЫ НИКОГДА НЕ ВЫХОДИТЬ ЗАМУЖ»

 

Страна нуждалась в стабильности, и в Тайный совет, возглавляемый Мореем, Аргайлом и Гленкайрном, теперь вошли Босуэлл и Хантли. Дарнли попытался самоутвердиться и посоветовал удалить оттуда Летингтона, который все еще находился под своеобразным домашним арестом, однако Мария немедленно отменила его решение. Дарнли закатил истерику и выбежал из зала, говоря, что впредь будет спать с двумя заряженными пистолетами под подушкой. В ту ночь Мария спокойно отправилась в его спальню, совершенно верно предположив, что Дарнли успеет напиться до бесчувствия, и забрала пистолеты. Она оказала последние почести своему убитому слуге Риццио, приказав перезахоронить его тело по католическому обряду в своей часовне в Холируде.

Наказание за смерть Риццио оказалось на удивление мягким. Томаса Скотта за участие в убийстве повесили, а затем его тело, из которого были извлечены внутренности, четвертовали. Жестокую судьбу Скотта разделил Генри Иейр, который вскоре после смерти Риццио убил монаха-доминиканца, решив, что был подан сигнал ко всеобщей резне. Двое других – мелкие сошки – Маубрей и Харлоу взошли на эшафот и стали свидетелями казней, однако в последнюю минуту получили помилование. Мортон и Рутвен находились теперь в изгнании в Англии: Мортон – в Алнвике, а Рутвен – в Ньюкасле. В мае Рутвен умер, к тому времени став совершенно сумасшедшим: он утверждал, что видит, как перед ним открываются двери рая и сонмы ангелов приветствуют его. В тщетной надежде на примирение мятежные лорды отправили Марии оригинал соглашения, подписанный Дарнли, в котором он давал согласие на участие в заговоре в обмен на брачную корону. Получив неопровержимое доказательство предательства мужа, Мария «так тяжко вздыхала, что ее было больно слышать».

Дарнли теперь находился при дворе, который покинула большая часть его приятелей, понявших, что любой контакт с ним опасен, даже отец обвинял его в крушении всех семейных планов. Удивительно, но Дарнли продолжал ежедневно ходить к мессе и даже обмывал ноги бедных в Чистый четверг. В то же самое время он работал над планом вторжения в Англию – по крайней мере в Скарборо, – что немало повеселило Сесила, шпионы которого легко проникли в компанию окружавших короля неудачников.

В Шотландию в качестве тайного агента был отправлен Кристофер Роксби; он выдавал себя за лидера недовольных английских католиков и стремился заручиться поддержкой Марии для заговора с целью смещения Елизаветы. Роксби был немедленно арестован, и среди его бумаг нашли зашифрованные инструкции Сесила. Однако Мария теперь была полностью поглощена грядущими родами, и дело Роксби было отложено. Сесил, возможно, был готов принести его в жертву ради того, чтобы проверить эффективность контрразведки Марии; позднее будут предприняты новые, более хитроумные попытки вовлечь ее в восстание католиков.

Марии было необходимо видеть свою знать единой и замиренной, ведь она знала, что Дарнли, хотя и находившийся в политической изоляции, попытается использовать рождение наследника – если это окажется мальчик, – чтобы вернуться к власти. Более того: если бы она умерла при родах, а этот риск существовал всегда, могущественный Тайный совет мог позволить Дарнли потребовать корону для себя одного – если бы ребенок оказался девочкой, или не позволить назначить его регентом при сыне – если бы родился мальчик.

Рэндолф, хотя и остававшийся персоной нон грата и официально замещенный Томасом Киллигру, пересказывал слухи о том, что представитель епископа Морейского Джеймс Торнтон отправился в Рим, чтобы начать переговоры о разводе Марии и Дарнли. Трудно понять, какими могли быть основания для развода, разве что тот факт, что Дарнли был внуком бабки Марии Маргарет Тюдор от ее второго брака с графом Энгусом. Конечно, для Святого престола немаловажен был и другой факт: Мария была племянницей кардинала Лотарингского и католической правительницей. Торнтону были даны инструкции посетить Гизов – родственников Марии во Франции, которые помогли бы обосновать апелляцию в Рим. Если бы развод был получен, он мог бы поставить под сомнение законнорожденность ребенка Марии^[69] – чрезвычайно важное обстоятельство в том случае, если бы родился мальчик, поэтому задержка с папским решением давала всем время на размышление.

На данный момент Мария могла рассчитывать на единство совета, необходимое для поддержания мира; знатные дворяне разместились либо в замке, либо на квартирах в Эдинбурге. Дарнли был отстранен от власти, и, как сообщал Рэндолф, этот беспокойный супруг собирался отправиться во Фландрию, «чтобы изложить свое дело перед любым государем, который его пожалеет». На самом деле, планируя отъезд из Шотландии, Дарнли продолжал поощрять идею высадки испано-голландской армии в Скарборо, на восточном побережье Англии. Однако когда Мария обустраивалась в личных покоях в замке, не только Шотландия, но и вся Европа на время затаила дыхание. Примечательно, что королева не распустила личную охрану из аркебузиров.

Несмотря на кажущееся спокойствие, Мария на самом деле поддалась одному из постоянно возвращавшихся приступов депрессии. Вероятнее всего, он был спровоцирован осознанием того, что обозначали неотвратимо приближавшиеся роды: ее положением династической матки, обеспечивавшей будущее Шотландии. 18 мая Мария сказала французскому послу Мовиссьеру о своем желании вернуться во Францию: либо на три месяца, чтобы оправиться после родов, либо насовсем, навсегда умыв руки от шотландских дел. Летингтон страстно желал последнего, ведь тогда страна перешла бы под контроль регентского совета. Отсутствие твердой руки и постоянно формирующиеся и видоизменяющиеся альянсы знатных родов становились нестерпимыми. И Мовиссьер, и Сесил сочли желание Марии абсурдным и мимолетным капризом.

Подготовленная для родов маленькая комната находилась в юго-западном крыле того, что сейчас именуют Королевским двором в центре дворцового комплекса; ее единственное окно смотрело на юг с крутого обрыва скалы, на которой стоял замок. От внешнего мира комнату отделяли короткий коридор и две смежные комнаты, обеспечивая уединение. Крайняя серьезность, с какой в то время рассматривались роды, подчеркивается тем, что, как только Мария обосновалась в своих покоях со своими служанками, повитухой Маргарет Астин и кормилицей, она составила завещание. Имелись три копии: одна у самой королевы, другую отправили в Жуанвилль на хранение семье Гизов, а третья должна была оставаться у того, кто захватил бы власть в случае ее смерти.

Завещание начиналось вполне обычным образом: все имущество Мария оставляла своему ребенку. Однако на случай смерти их обоих она дала точные инструкции относительно распределения ее личных драгоценностей. Документ представляет собой просто перечень личных вещей Марии, и против каждого пункта на полях королева указывала, что следовало сделать с каждым предметом. Указания, как и сам список, составлены по-французски и засвидетельствованы Мэри Ливингстон, отвечавшей за королевские драгоценности, и Маргарет Карвуд, самой опытной дамой королевской опочивальни, отвечавшей за постельное белье и кружево. Подпись Маргарет Карвуд выписана с большим трудом: возможно, она была неграмотной. Драгоценность «Большой Генрих», подаренную Марии Генрихом II в день ее свадьбы с Франциском II, следовало включить в состав драгоценностей шотландской короны, а семь самых крупных бриллиантов предполагалось сохранить для будущих королев. Интересны предметы, оставленные Дарили. Всего их двадцать шесть: украшенные драгоценными камнями пуговицы и часы с бриллиантами, часы, полученные от Леннокса, и ее обручальное кольцо с рубином – напротив этого пункта Мария приписала в документе: «С ним я вступила в брак; я оставляю его королю, давшему его мне». Два кольца с рубинами и бриллиантами причитались ее свекру и свекрови – графу и графине Леннокс.

На этом завершается список официальных предметов, остальные в большей степени отражают личные пожелания Марии. Много драгоценностей она оставила своим родственникам Гизам, а также незаконнорожденным Стюартам. Драгоценности причитались леди Джейн Стюарт, графине Аргайл, поймавшей упавшую свечу в ночь убийства Риццио; лорду Джону, другому свидетелю резни; ее сводному брату лорду Джеймсу, теперь графу Морею, и верным королеве дворянам.

Наследство, оставленное четырем Мариям, кажется незначительным, если не считать множества драгоценностей, – в основном это вышивки и расшитое постельное белье. Мэри Ливингстон вышла замуж за Джона Семпилла 6 марта 1564 года, королева присутствовала на ее свадьбе и подарила ей подвенечное платье. Мэри Битон стала женой Александра Огилви из Бойна в мае 1566 года, ей королева оставила свои итальянские и французские книги. Мэри Флеминг выйдет замуж за Летингтона 6 января 1567 года. Мэри Сетон, однако, так и не вышла замуж, оставшись верной своей госпоже, и рассталась с Марией лишь в 1584 году, отправившись в монастырь Сен-Пьер в Реймсе, аббатисой которого по-прежнему оставалась тетка королевы Рене де Гиз. Упоминались в завещании и придворные дамы: графиня Атолл, мадам де Бриант, мадам де Кри, а Эрскину из Блэкгрэнджа, на чьей лошади Мария в ночи скакала в Данбар, должна была достаться брошь с сапфиром и жемчугом. Брату Риццио Джузеппе причитались две драгоценности, а кольцо с изумрудом должно быть отдано человеку, чье имя Мария прошептала ему на ухо. Он так и остался неизвестным. Маргарет Карвуд причитался миниатюрный портрет Марии в оправе из бриллиантов, а также серебряная шкатулка. Постельное белье Марии следовало продать, а деньги поделить между тремя служанками, присматривавшими за ним; посуду и мебель также следовало распродать в пользу привратников, грумов и слуг. Наконец, латинские и греческие книги королевы предназначались Сент-Эндрюсскому университету.

Завещание ясно показывает, по крайней мере, две черты натуры Марии. Во-первых, она принадлежала к семье Гизов и, подобно всем хорошо образованным аристократам, уделяла большое внимание заботе о слугах. Во-вторых, ее присутствие на свадьбах и крестинах слуг доказывает, что она наслаждалась неформальностью семейных праздников, пиров и танцев. Действительно, в окружении своих дам Мария могла вести себя как равная, будь то дни, когда она наряжалась горожанкой, или во время празднования Двенадцатой ночи, когда Мэри Битон нашла в праздничном пироге «боб», а она на одну ночь уступила ей место королевы, – с тех пор Мэри Битон была известна как Бобовая королева. В обществе придворных-мужчин Мария наслаждалась охотой, а во дворце их ждали карты и кости, музыка и пение, а также легкий флирт и осторожные интриги. Королевские обязанности: заключение выгодных для страны союзов, сохранение мира, как того желал народ, забота о благосостоянии нации никогда ее не интересовали, однако у нее был один долг, избежать выполнения которого было невозможно, – брак и рождение ребенка. Катастрофический выбор мужа поставил страну на грань гражданской войны, а теперь Марии предстояло исполнить самую важную династическую обязанность.

Приготовленная для роженицы комната была соответствующим образом убрана, и 3 июня 1566 года Мария перебралась в нее. Началось ожидание. 15 июня случилась ложная тревога и уже было зажженные фейерверки пришлось срочно гасить. Роды у королевы начались 19 июня. Любопытно, что сестра Мэри Флеминг леди Маргарет, графиня Атолл, по слухам, бывшая практикующей ведьмой, наложила защитные чары на Маргарет Битон – леди Рерс, тетку Мэри Битон, лежавшую в соседней комнате и испытывавшую все родовые муки. Симуляция леди Рерс, впрочем, не смогла облегчить страдания Марии, которые «были сильными и длительными». Мария молилась о том, что, если случится худшее, она была бы принесена в жертву ради спасения ребенка. Ей «было так плохо, что она предпочла бы никогда не выходить замуж». Королева была отнюдь не единственной матерью в истории, высказавшей подобное пожелание.

Около десяти утра 19 июня 1566 года Мария родила здорового принца, на лицо его натянулась тонкая «сорочка» – околоплодная мембрана. Это считалось знаком большой удачи и предвещало, что дитя не утонет. Мэри Битон немедленно поспешила из покоев роженицы к Джеймсу Мелвиллу, чтобы сообщить ему новости. Тот сразу направился в Лондон. «Все пушки замка палили, и повсюду запускали фейерверки в великой радости» – но, вероятно, к большому раздражению Марии, желавшей покоя и восстанавливающего силы сна.

Мелвилл провел первую ночь путешествия в Берике, за шесть часов проделав шестьдесят миль, и четыре дня спустя был уже в Лондоне – это примерно сто миль в день, чтобы сообщить новости Сесилу. Елизавета находилась в Гринвичском дворце и проводила время «после ужина в веселии и танцах». Когда ей поведали новости, танцы прекратились, а она села, подперев щеку рукой, и произнесла: «Королева Шотландии разрешилась прекрасным мальчиком, а я – бесплодна!» Даже для Елизаветы, одной из величайших обманщиц, такое замечание было ужасным. Ее плодовитость никогда не подвергалась испытанию, да это и вряд ли было возможно для той, которая поклялась «жить и умереть девственницей», однако она воспользовалась ситуацией, чтобы возбудить сочувствие к себе при получении хороших новостей от другой женщины. Елизавета Тюдор всегда оставалась начеку.

Мелвилл попросил Елизавету быть крестной матерью, на что она согласилась, а затем предположил, что это может стать предлогом для встречи с Марией, «на что она ответила улыбкой». Карл IX Французский также согласился быть крестным, хотя впоследствии оба монарха прислали своих представителей для участия в церемонии. Мелвилл встретился и с Сесилом и сообщил ему, что Мария простила его задело Роксби.

22 июня в Эдинбург прибыл назначенный послом Киллигру. Ему было сказано, что Мария рада ему и примет его, «как только отпустит боль в грудях». Тем временем она распорядилась, чтобы в его покоях поставили кровать с ее собственным покрывалом из алого бархата. Затем новый посол отправился слушать проповедь в обществе Морея, Хантли, Аргайла, Мара и Крауфорда. Он заметил вражду между Аргайлом, Мореем, Атоллом и Маром, с одной стороны, и Босуэллом, Хантли и лордом Максвеллом – с другой. Босуэлл, казалось, пользовался наибольшим доверием королевы. Он вместе с Летингтоном, все еще запятнанным подозрениями относительно соучастия в убийстве Риццио, собирался отправиться во Фландрию. Не требовалось быть гением дипломатии, чтобы понять: в среде лишенной лидера знати назревает новый конфликт.

Через пять дней после родов, 24 июня, Киллигру увидел принца, которого принесла кормилица. Принца «показали обнаженным. Его голова, ноги и руки весьма пропорциональны». Посол говорил с Марией, все еще весьма слабой и отвечавшей сквозь слабое покашливание. Однако для нее худшее было позади. Шотландия теперь имела наследника, Дарнли был оттеснен от престола, а Елизавете следовало понять, что ее преемник уже появился на свет и криком требует молока в Эдинбургском замке. Можно и не упоминать о том, что такую неделикатную мысль, намекавшую на ее смерть, никто не посмел облечь в слова.

Дарнли пришел посмотреть на новорожденного принца в обществе сэра Уильяма Стенли^[70], и Мария, знавшая, что Стенли сообщит о ее действиях, заявила, что Дарнли – отец ребенка, которому со временем предстоит объединить королевства Шотландию и Англию. Дарнли понял, что его из этой схемы просто выбросили, и взорвался: «Это ли ваше обещание все простить и забыть?» Мария ответила: «Я простила, но никогда не забуду. Если бы пистолет Фаудонсайда выстрелил, что стало бы с ним (принцем) и со мной?» Дарнли выбежал из зала в безмолвной ярости.

Дарнли понял, что его лишили всякой возможности добиться власти в Шотландии, и поэтому начал альтернативные – притом изменнические – приготовления. Он состоял в переписке с Филиппом II, а также поддерживал контакты с недовольными католиками в Англии, изучал возможность превратить Скарборо в место высадки армии вторжения из Голландии и потребовать себе управление островами Силли. 5 июля он получил заверения в поддержке от своих союзников на островах, а из Скарборо сэр Ричард Семпл писал, что город и его укрепления будут переданы ему по первому требованию. Дома Дарнли вел себя крайне эгоистично, «шляясь по ночам» и требуя не запирать ворота замка, чтобы он, напившись, мог туда вернуться, и его ничуть не заботило, что этим он ставит под угрозу безопасность Марии и принца.

В июле Мария достаточно оправилась от родов, чтобы посетить Ньюхэйвен близ Эдинбурга, а потом отправиться вверх по реке Форт в Эллоа, крепость графа Мара. Там она снова предалась развлечениям на свежем воздухе. Дарнли присоединился к жене, но провел с ней всего несколько часов. В отсутствие Марии в Эдинбурге при дворе неизбежно возникло соперничество. Начиналось восхождение Босуэлла в качестве королевского фаворита, и он быстро превращался в «самого ненавидимого человека среди всей шотландской знати».

Земли Босуэлла в Пограничной марке – основа его власти – были, как всегда, в волнении. 17 июня был убит аббат Келсо^[71] – по слухам, ему отрубили руки и ноги. Преступление совершили лэрд Сессфорда и братья лэрда Фернихёрста. Поскольку аббат находился под покровительством Босуэлла – и, очевидно, немало за это платил, – преступление не могло остаться безнаказанным. 28 июня Босуэлл прибыл в Келсо. Там до него дошел слух, что Мария через восемь дней должна прибыть в Джедбург, расположенный в девяти милях. 8 августа поездка в Джедбург «казалась сомнительной», но к 14 августа Мария была в Меггетленде к югу от Пиблса. Она охотилась с Босуэллом, Мореем и Маром и планировала вернуться в Эдинбург, остановившись по пути в доме Джона Стюарта из Тракейра.

Разногласия между Марией и Дарнли усилились, и тот, обидевшись, уехал в Дамферлайн, а оттуда неожиданно нагрянул в Тракейр. Клод Но рассказывает о следующем эпизоде: «Когда все ужинали, король, ее супруг, пригласил королеву поохотиться с ним на оленя. Зная, что, если она согласится, ей придется скакать быстрым галопом, она прошептала ему на ухо, что находится в тягости. Король ответил: “Неважно. Если мы потеряем этого, то сделаем еще одного”. За это лэрд Тракейра резко сказал ему, что такие слова не подобают христианину. Король ответил: “Что? Разве мы не гоняем кобылу, даже если она с жеребенком?”».

Трудно поверить, что события происходили именно так, как описано, однако ясно, что Дарнли прибыл незваным и вел себя вызывающе. Невозможно представить себе, чтобы Мария могла быть беременна всего через два месяца после рождения Якова – причем от мужа, которым она пренебрегала. А если она – более или менее публично – намекала, что ребенок не от него, то вела себя более чем с обычной безответственностью.

По возвращении в Эдинбург Мария, однако, приказала перевезти младенца Якова в полную безопасность замка Стирлинг – традиционное место пребывания королевских детей, где прошло и ее собственное детство. 22 августа двухмесячного наследника осторожно перевезли в замок в сопровождении леди Рерс, причем королевский эскорт включал в себя 500 аркебузиров. Любопытно, что королева не отдавала приказа об отделке детской до 5 сентября, но уж когда это произошло, расходов не пожалели: было закуплено десять мотков золотой нити и столько же серебряной, четырнадцать фунтов перьев для подушек и двадцать восемь фунтов шерсти для матраса. К ним прибавились пятнадцать елей^[72] синей шерстяной ткани на покрывало для колыбели, двенадцать елей на одеяла, два гобелена, а также специально изготовленная кровать. Особые кровати надлежало изготовить для леди Рерс и «госпожи кормилицы». За все упомянутое следовало «отчитаться немедленно, потому что все уже заказано и должно быть срочно получено».

Совет Марии теперь объединился, хотя бы только из ненависти к Дарнли. Летингтона полностью простили, и он отчасти примирился с Босуэллом. По сути, единственным облачком на горизонте было все более выходившее из-под контроля поведение Дарнли. Тот отказался приехать в Холируд, пока там находился королевский совет, и довольно прямо намекал на возможность отъезда из страны, но королева убедила его появиться в замке и «допустила его до постели». Поскольку они провели ночь, ссорясь из-за намерения Дарнли удалиться в самовольное изгнание, поспать им так и не удалось. На следующий день Дарнли приказали предстать перед Тайным советом, на котором в присутствии французского посла Филибера дю Крока Мария и советники потребовали от него изложить все свои претензии. Епископ Росский Джон Лесли потребовал, чтобы Дарнли подтвердил или опроверг сообщение о том, что его ждет готовый к отплытию корабль. Результат оказался неожиданным. Дарнли подтвердил существование корабля, объявив, что больше не собирается оставаться в Шотландии, что покинет страну и станет жить за границей. Лорды пришли в негодование от мысли о том, что такой ненадежный человек будет предаваться невообразимым интригам за границей, а Мария, взяв его за руку, спросила, почему он этого желает. Дарнли пробормотал: потому, что не был сделан королем, а затем, ко всеобщему ужасу, не попросив разрешения удалиться, обратился к Марии со словами: «Прощайте, мадам, вы не скоро увидите мое лицо». Потом повернулся к изумленным лордам, сказал: «Прощайте, джентльмены» и выбежал из зала.

Такое поведение сочли бы непростительным где угодно, но оскорбить королеву в присутствии иностранного посла, перед лицом собравшейся знати – знати, которая уже глубоко презирала его, – означало подписать свой смертный приговор. Марию немедленно заверили в поддержке: «Невозможно представить себе, чтобы он смог поднять мятеж, потому что ни один человек в королевстве, дворянин или простолюдин, не испытывает к нему уважения». И совет нашел удовлетворение в том, что направил Екатерине Медичи письмо, предупреждая ее, что лорда Дарнли считают сумасшедшим.

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: